рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2011
Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Прозаики, эссеисты, печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живут в Перми.
– Раньше наша речка наполовину из рыбы состояла, я в классе слышал… — Трофимка надеялся, что мытье посуды прокатит мимо в этот майский денек.
Но не прокатило. Мама повторила просьбу вымыть тарелки.
— Ы!
— Что? — медленно повернулась она.
— Брата сейчас папа везет в каратеистский лагерь. А мне мыть!
— Брат твой тоже в восемь лет начал мыть. И тебя еще ждет аккордеон.
Трофимка думал: брату Васе хорошо было мыть — над раковиной качается и рэп сочиняет: “Дедушка в зеленом был весь, весь…” Он сказал:
— В музыкалке я слышал: в рэпе редко встречаются профессионалы.
— Посуда ждет, но ты готов рассуждать целыми днями.
— Сама ничего не делаешь целые дни.
— О! — ответила мама. — Тогда снимай шорты-футболку — это я тебе заработала! Давай снимай!
Трофимка не стал ничего снимать, а схватил мобильник и вылетел на улицу.
Солнце его встретило, распахнув лучи: иди сюда, сейчас я тебя обогрею. И как припечет!..
Здесь никто не скажет, что нужно мыть посуду, играть на аккордеоне или читать тридцать страниц в день про Хоттабыча.
А вон идет Мила из его же первого “а”, со своим лицом царевны. Увидела Трофимку, показала острые зубы и сбросила с головы венок из одуванчиков.
Только что эти золотые цветы делали ее еще больше царевной — и вдруг уже не нужны и валяются среди пустых мятых банок из-под колы.
И родители мне не так чтобы нужны, думал Трофимка. Есть солнце, качели, турник, сейчас на него залезу на мах, пусть Мила видит…
Откуда ни возьмись, подошел один в леопардовой майке.
— Пошли, поможешь дотащить. За это я тебе дам покататься. Типа, на плоту.
Волочь на веревке нужно было старую толстую дверь. Трофимке не хотелось надрываться, и он сказал:
— Брат обещал позвонить.
— Дыней своей подумай: пока ты тут базаришь, я буду олигарх речки.
Олигарх — совсем другое дело! Сразу страшно захотелось замутить дела с олигархом!
Тотчас они, как бурлаки, потянули за две веревки дверь с узорной табличкой “34”. Это у нее вместо паспорта и фамилии. Родители стали окончательно не нужны. И без них все было: новый друг, плот, свобода! Ура!
Только сил почему-то не прибывает — придется ослабить свою веревку в бурлацкой связке.
— Ща по щам! — сказал Леопардовый.
Трофимка рванул, загребая ногами песок. Он хотел избежать этого “щас”. Кажется, если этот “щас” наступит, не будет ничего хорошего.
И вот пришли. До берега рукой подать, потому что окраина города. Леопардовый командовал:
— Отключи мобилу! Поищем шест — надо чем-то отталкиваться.
Нашли лысую алюминиевую швабру, и Леопардовый протянул свою руку:
— Зови меня Макс. А тебя как? Кажись, Трофим?
— Да.
Макс тут же произнес каким-то новым, солидным голосом:
— Посцым в одно море, чтоб не было горя!
Они встали плечом к плечу и соединили струи в одну лужицу на песке.
И как ведь подействовали эти нужные стихи!
Плот сразу двинулся по течению и теперь волшебным образом уносил их в неизвестность так быстро, что на один миг за поворотом мелькнули то ли Америка, то ли Япония. А дальше вообще синела таинственная деревня Соболи, где когда-то бабушка Трофимки была совсем мелкой и собирала землянику.
Река ощупывала плот своими любознательными волнами, ветер также внимательно трогал их.
Рыбки из серебра с красными плавниками мелькали — это были разведчики из подводного царства. Они передавали сердитые сигналы синим стрекозам: следите за этими пацанами, чтобы не сломали тут всю нашу экологию! А стрекозы привычно усиливали их и слали пятнисто-золотым лягушкам, которые прыгали по-олимпийски с берега во все стороны, разнося новость о вторжении.
Только солнце не захотело быть свидетелем и, схватив первое попавшееся облако, быстро закрылось им.
Ребята плыли, и плыл вместе с ними негромкий разговор. Макс рассказывал:
— Близнецы из второго “б” написали в Европейский суд. Зашибись! Будут училки знать, как нарушать наши права. Прикинь, так много задают. Когда придет ответ — им звездец!
Трофимка добавил, чтобы было красиво:
— Звездец подкрался мелкими шагами.
Они умолкли. В их молчании был такой смысл: вот бы отменили домашние задания вообще, а училок пусть выгонят в уборщицы, чтобы не мучили детей…
“Расскажу родителям — они испугаются. И не будут водить в музыкальную школу — ура, прощай аккордеон!”
— Ну что разлегся! — вдруг сказал речной олигарх. — Твоя очередь работать!
Он стал передавать швабру Трофимке, дверь качнулась, накренилась, число 34 закрыло небо: вот вам за то, что мучили меня, мочили в холодной воде!
Они рухнули в мелководье, и мобильник — такой лох — умудрился бесследно пропасть.
Река оказалась — не как обещала раньше. Дно склизкое, противное, с вечными банками, и вместо мобильника сразу рак вцепился Трофимке
в правую руку.
Они выскочили из воды, бегают — рак не отцепляется, а только дрыгает всеми своими насекомыми ногами.
“Я чуть не утонул, рак вцепился в палец. А внутри уже пусто, но никто не предлагает даже запеканку”.
Колбасы, молока, хлеба! — завопило все внутри. Придется идти домой. А там спросят, почему утопил мобильник.
Макс помог отодрать рака. Потом пробормотал:
— Я этого Шрэка сварю дома.
Однажды, когда Трофимке было лет пять, он нечаянно потерялся, и тогда весь город стал чужим. Хорошо, что быстро удалось найти дом, а в нем — родителей.
А теперь получается: ни родители, ни мир — никто и ничто не радует. Как жить дальше?
Нужно помочь мысли выскочить! Трофимка сжал кулак, двинул локтем вниз и закричал:
— О йес!
И вот пожалуйста: мысль выскочила — это была все та же мысль, что свобода будет вместо дома. Свободный выбор.
А-атлично… Значит, ничего другого больше нет.
Он оглядел двор: что же здесь можно встретить хорошего?
Ничего не радовало гордого, свободного, промокшего человека Трофимку.
— Если что — мой дом вон там! — И Макс удалился, покачивая роскошным раком.
Трофимка остался один.
Двум плакучим ивам возле его подъезда не было до него дела. Они заняты собой: склонились, растопырились своими ветками, дуры свободные, и давай страдать…
Бесколесному “Москвичу” тоже нет дела ни до кого. Вот гад!
И весь двор словно перенесся в огромный телевизор и оттуда не хочет думать о Трофимке. А когда из этого телика он потянул мир на себя, то в нем образовались дырки. В эти дырки проваливалось все нужное, в том числе и Трофимка был почти что там.
Он заметил венок из одуванчиков — брошенные Милой, они сияли по-прежнему, хотя уже вечер. Так далеко они с Максом уплыли вниз по реке. Так долго шли обратно.
Он напялил венок на голову в какой-то надежде, но не превратился в царевича. Несправедливость поразила его: оказывается, ему стали все нужны, а он — никому. Оказывается, венком делу не поможешь. Мир все не родной да не родной, а просто жмот!
Осталась только свободная личность, то есть Трофимка.
— Я личность, я свободен, — шептал он, но ничего не менялось.
Присел за кустом шиповника и угрожающе заплакал — все осталось на своих местах.
Нашел лужу возле клумбы — посмотрел на себя. Не лицо, а комедия между ушей. Так говорила мама про соседа-алкаша.
Изобразил из пальцев гребень, расчесался… Что, кстати, там — в соседнем дворе? Ничего не изменилось? По-прежнему ли стоит мусорка, не найдется ли в ней кусок хлеба посвежее?
Второпях собралась гроза, чтобы показать, как неожиданна жизнь. До того неожиданна, что поесть никто не предлагает. Взамен этого природа предлагала только молнии, которые деловито прошивали тучи. Они совсем несъедобные.
Дыхание всего двора в два раза участилось. Это братья Крамеры отчаянно стали качаться на качелях: они понимали, что их вот-вот крикнут из окна домой.
И братьев позвали. Трофимка вошел за ними, встал у двери квартиры, прислушался. Мама говорила кому-то, наверно, в телефонную трубку:
— Какой ребенок был в полтора года! Смотрел, кажется, Киркорова — тот плачет, поет: “Да, ты покинула меня-а!” Рукой впереди ищет, нащупывает что-то вроде любви… А Трофимка в это время тоже руку тянет, к хорошему дяде на экране бежит: мол, не горюй, я здесь, с тобой!
Послышался громкий голос Милиной мамы (значит, не по телефону):
— В школе им внушают: вы личности, вы должны сами делать выбор, свободный выбор. Ужас! — Вдруг ее голос стал тише. — Кстати, Мила вместо “ужас” все время говорит “пи—ц”… Я сказала Елене Петровне, что дочь стала неуправляемой, и услышала: “Послушные советские дети не успешны! Не вписались в рынок”.
Тут папа Трофимки сочинил рэп про Южную Корею:
А в Корее Южной,
Далеко от нашей страны вьюжной,
Все вписались в рынок,
Все-все,
Хотя до этого были рабами!
В чем секрет?
Да секрет простой!
Секрет простой!
Простой:
Власти там не отстой!
Власти не уроды,
Создали для народа
Хорошие законы!
И не бьют их ОМОНы!
Европейский суд не успеет меня защитить, подумал Трофимка, если я сейчас упаду и умру с голоду. Он подпрыгнул и нажал звонок.
Теперь посмотрим на него глазами родителей: мобильник — ёк (как сказал бы мамин папа), кроссовки навсегда забиты речным илом, футболка порвана, глаза — как красные фары.
Что бы такое сказать, чтобы не влетело и чтобы сразу накормили, подумал Трофимка. Он показал палец с черным ногтем:
— Это рак со мной поздоровался.
— Ты что, на речку ходил? Иди сразу в ванную!
— Мама, не беспокойся: у нас плот усовершенствованный… К ручке двери привязаны веревки, и мы за них держались.
Когда он вышел, чистый и сухой, увидел на столе блюдце с абрикосами.
— Откуда они? — спросил тихо.
— С плота, — ответил папа, превращаясь в другого Трофимку, только двухметрового.
— Плот усовершенствованный, надеюсь? — добавила мама.
— Да, но когда наш сын заболеет — отстанет по всем предметам, двойки пригребут к нему на плоту совершенно не усовершенствованном.
Ох, неужели сейчас расскажет про музыкалку? Папа получил там нагоняй за Трофимку, который сделал свободный выбор и заявил: “Еще раз этот вальс играть не буду! Я свободная личность!”
Еще на днях говорил, что напишет оперу про маршала Жукова, а вот уже не хочет повторить вальс! Теперь преподавательница не рвется, как раньше, подарить ученику свой немецкий аккордеон.
Но отец, видно, не хотел сразить мать этой историей.
Вечером пришли бабушка и дед.
— По Первому каналу видели? Родители сдают непослушных детей в детдом. На время или насовсем.
Трофимка удивился: оказывается, у взрослых тоже есть свободный выбор и они могут сдать ребенка в детдом.
Бабушка подарила внуку очередную книгу про Вторую мировую. Она верила, что он напишет оперу.
— Дерево с листьями к танку… и от пыли немцы с самолетов думали: дивизия!
…Вдруг дед взял с сушилки перчатки и заложил их за очечные дужки:
— Я — монстр рукоухий.
Трофимка сначала радостно убегал от монстра, а потом испугался, что тот не превратится обратно в деда, и взвыл дурным голосом. Дед сразу стал заниматься с ним ивритом.
— И ведь на лету схватывает!
Перед сном Трофимка мечтал: вырасту — стану маршалом, как Жуков, и первым делом закрою все детдома.
Успокоив себя таким образом, он закрыл глаза.
И слышит: на кухне открывается холодильник, достается бутылка, и мама говорит тихо:
— По глоточку.
— Очень тяжело в этом году. Когда Вася был в первом классе, ничего им не говорили про свободу выбора…
Сердце Трофимки застучало ненормально. Чего тебе надо, спросил у него Трофимка. Ты опять меня будешь уговаривать: жалей их, жалей… только так сможешь чем-то обрадовать родителей…
И вот он уже маршал и говорит леопардовому Максу, своему генералу:
— Меня не отвлекать! Я оперу пишу — про Курскую дугу!
Брат Вася запел вдали:
Привяжите к танку
Такую обманку:
С листьями дерево,
Будет пылево,
Марево!
И фашист с самолета решит:
Дивизия наша спешит…