стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2011
Парин Алексей Васильевич родился в 1944 году. Поэт, переводчик, театровед, музыкальный критик, либреттист. Автор множества статей по проблемам музыкального театра, книг “Хождение в невидимый град. Парадигмы русской оперы” (1999), “О пении, об опере, о славе” (2003), “Фантом русской оперы” (2005), “Европейский оперный дневник” (2007). Поэтические переводы Парина собраны в антологии “Влюбленный путник” (2004). Стихи Парина выходили отдельными книгами (М., 1991, 1998; Фрайбург, 1992), переводились на немецкий и французский языки и печатались в отечественной и зарубежной периодике. Живет в Москве.
Алексей Парин
*
ТЕАТРАЛЬНОЕ
1
Мы отвечаем за свое лицо
которым “я” глядит на мир наружу
Мы видим по глазам: он пил из лужи
а этот княжье обивал крыльцо
Взор этой кажет сытое пузцо
от уст другой струится злая стужа
Да, справедливость мотто “коемуждо
днесь по делом его” нам бьет в лицо
Твои глаза пронзительно блестят
их блеск скрывает темный тон страданий
и муку долгую исповеданий
Они за нами пристально следят
и примечая горести и срывы
осознают тот сор чем люди живы
2
Мы пьем всей грудью вольный дух театра
мы проникаем за кулисы жизни
мы заняты обрядом своеволья
и вывернув всю боль свою прилюдно
мы воем стонем маемся и плачем
поскольку наших слов никто не понял
А можно ль вызнать всю подспудность жизни?
Кто из живущих подноготность понял?
Тот смехом кроется а этот плачем
в коробке замыкается театра
ему нестыдно зарыдать прилюдно
привычек злых ломая своеволье
Поплачем друг мой сядем и поплачем
на креслах опустевшего театра
Мы для того им лыбимся прилюдно
чтоб самый умный нашу боль не понял
Нас не спасти от пыток своеволью
нас тащат по песку привычки жизни
Кричи и буйствуй голоси прилюдно —
не сокрушишь рывком мороку жизни
ведь если ты еще умом не понял
двусмысленность и суетность театра
то ты заплатишь самым горьким плачем
за корчи собственного своеволья
Ты говоришь что суть событий понял
что различил и шарм и мерзость жизни?
Не хватит всей громады своеволья
не хватит пыток смехом пыток плачем
для пользы дела принятых прилюдно
чтоб обмануть обманчивость театра
Зачем в творящем столько своеволья?
Зачем он всех сминает в прах прилюдно?
Влекущей совершенности театра
которую любой дурак бы понял
нам не достичь без изуверства в жизни
Вот потому так горько мы и плачем
В путь, своеволье! В путь ступай прилюдный!
Зачем мы плачем? Друг и тот не понял
В дверях театра дразнит скука жизни
3
“Весь мир лежит на пляже толстой теткой
с расплывшимся мороженым в руках
А я кричу до скрежета в висках
и воздух бью тысячехвостой плеткой
Мне даже вечность кажется короткой
Мой мозг детали держат как в тисках
Пусть время бег вершит в черновиках —
а я займусь неспешною доводкой
Минуты репетиции бегут
как по скале тысяченогий спрут
Медливости моей куда деваться?
Глаза актерские меня язвят
Мои мозги пекутся и кровят
На кой мне ляд вся эта хрень оваций?”
4
И рыться в книгах скатываясь в раж
и слушать музыку и сластью слуха маяться
и притаясь следить как карандаш
по длинному стеклу крутясь катается
и зло копить на деловой замах
на бальный блеск ажурной околесицы
и вспомнить вдруг животный подлый страх
перед охвостьем обрывающейся лестницы
В моих жующих явь саднящих снах
где жизнь вот-вот скользнет и обновится
как в театральных действах и стихах
я часто висну стискивая в прах
от башенной стремянки половицу
Вот-вот со мною что-нибудь случится
5
В кафе Гюго на площади Вогезов
как хорошо под вечер съесть омлет
Отмерив трижды — только раз отрезав:
так может жить лишь тягостный эстет
Не меряя не тяготясь расчетом
я здесь люблю пригреться в уголке
разнежась на свиданье верно сотом
с эстетским диссетьемом[1] на зрачке
Здесь теснотой и суетой людской
я избываю тварное эстетство
Кто я такой без персти шутовской?
Я плачу здесь и опускаюсь в детство
6
Знаешь случается дольняя дрожь
тело трясет словно тут же помрешь
Плоти скудельность как туфелька жмет
плотным замком закрывается рот
невыносимо в футляре телесном
дальше лежать тюфяком неуместным
Чудится суть оболочку прорвет
быта отпор на ходу отобьет
7
Ты тот чья суть взыскует строгой рифмы
и жесткой формы рондо или хокку
верлибром вялым суть твою не взять
раешником простым не взять с наскока
В просторном ресторане снова сядь
мыслительные не тревожа ритмы
и взгляд свой мне в глаза до боли впяль
мучительную там распознавая
нутро мое грызущую печаль
Но я укроюсь в уголке трамвая
8
Этим трамваем мы едем и едем
в городе в городе в поле в лугах
В толк не возьмем мы блажим или бредим
не от самих ли себя мы в бегах
Выйдем с тобою на той остановке
где под землей человеческий прах
Прыгают птицы пугливы и ловки
у мертвецов в головах и в ногах
чудо являя пернатой сноровки
Здесь неуместен обыденный страх
здесь побеждает лирический клекот
Смерть не обрыв не прощанье не крах
Слышишь сорок утвердительный цокот?
Это пространство бессмертьем смердит
9
Не мальчик
отрок
отрок хитрый
сверлящий зенками малец
болтун и хохотун игрец
шалящий пред стозевой гидрой
Трамвай заполненный людьми
смотрел как ты с шальной улыбкой
болтал своею детской скрипкой
а ты возьми
и упади в открытый люк
но скрипка в зеве том застряла
и был недолог твой испуг
Тебе и ныне горя мало!
Ты словом в темя тюк да тюк!
10
Горячий бублик пышный плотный
обсыпанный мукой калач
Откуда этот страх животный?
Откуда грудь грызущий плач?
На заднем дворике стоят
две старых ссохшихся березы
Зачем остыл ослепший взгляд?
Зачем в руках сухие розы?
В Столешниковом переулке
под аркой дома номер семь
врата туда где слышен всем
вселенский шум глухой и гулкий
Быт и бессмертье! Вот соседство
которое в веках не вянет
Ко мне свои ручонки тянет
всего страшащееся детство
Ты приходи ко мне во двор
под сень берез угрюмых старых
здесь мне открылся кругозор
чудес прозрений и кошмаров
11
Кто тут дурачится?
Жертвы и каты!
Сгибла Корделия!
Шут, поспешай!
Песенкой складною дырку утраты
всласть украшай и людей устрашай!
Ну же раззявься сболтни с панталыку
брякни покрепче и расхохочись!
Здесь на театре не вяжут ни лыка
все как один!
Безглазая брысь!
12
Пространная формула смерти
твоя и ее и моя
лежит в незакрытом конверте
на самом краю бытия
Однажды насупится время
и воздух застынет как лед
и в жизнезащитной системе
безбытное дырку пробьет
Я гибельность сразу почую
но словом сказать не смогу
я буду дрожать вхолостую
топтаться как скот на снегу
Погаснет костер мирозданья
и вечность раззявит жерло
и траурный приступ рыданья
разрежет мне ум как стекло
И каждый умрет в одиночку
отправится в чаемый путь
и вечность вскрывая в рассрочку
мы сможем в себя заглянуть
Декабрь 2009 — июль 2010