(составители А. Василевский и П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2011
ПЕРИОДИКА
“АПН”, “Ведомости. Пятница”, “Взгляд”, “Время новостей”, “Газета.Ru”, “Завтра”, “Известия”, “Искусство кино”, “Нева”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Новые Известия”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Православие и мир”, “Роскультура.ру”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Топос”, “Фокус”, “Частный корреспондент”, “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, “Эксперт”
Михаил Айзенберг. Величина постоянная. — “OpenSpace”, 2010, 23 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Откуда пошла идея, что читатель стихов исчезает и уже почти исчез, понятно: от авторов, теряющих прежние тиражи. Но совсем непонятно, почему ей поверили сразу и без доказательств. <…> По имеющейся статистике доля читающих стихи более или менее постоянна: 3 — 4 процента взрослого населения. Простая арифметическая прикидка дает цифру вовсе не унизительную”.
“Внимание к стихам не исчезло, но очень сильно перераспределилось. Катастрофа ли это? Вероятно. <…> Но катастрофа не окончательная, а, условно говоря, рабочая. Мне кажется, что количество людей, читающих стихи, прямо соотносимо с природой самих стихов: ведь и поэзия — величина постоянная. Но постоянная не значит неизменная. Постоянство в меняющемся мире испытывается на прочность, риск для него плодотворен, а мельчающая неизменность губительна. Рабочие катастрофы и есть эти необходимые испытания (отчасти напоминающие инициацию: обретение равных прав с поэзией прошлого). Изменившиеся условия — перераспределение и рассредоточение поэзии — требуют от автора основательного (именно до оснований) пересмотра позиции и стратегии”.
Андрей Архангельский. Гуманитарное Осколково. — “Взгляд”, 2010, 18 ноября <http://www.vz.ru>.
“Если говорить о моральных заповедях гуманитария, то стоит упомянуть об одной опять же несложной для исполнения: заниматься тем, что нравится. Не идти на поводу у общественного мнения, у тех умников, которые говорят про необходимость └кормить семью” или └зарабатывать деньги”. Не слушать тех родителей, которые советуют сперва └получить хорошую работу”, └встать на ноги”, а уж потом подумать о любимом деле. Гуманитарий должен стремиться делать то, что ему по душе, — писать, учить, сочинять музыку, рисовать или думать (только не надо автора обвинять в поощрении безделья, наркомании и пьянства). То, что сегодня это звучит почти как вызов, говорит только о плачевной моральной ситуации в обществе”.
“Наконец, мы должны научиться платить за свою среду — за свои книги, клубы, спектакли, журналы и газеты. Мы привыкли, что все умное у нас или бесплатно, или почти бесплатно. Сказывается привычка к тому, что за высокий культурный фон всегда платило государство — как в 1960-е или 1980-е. Сегодня ни государство, ни бизнес не будут заботиться о комфорте гуманитарной прослойки. Это теперь тоже сугубо наше дело, дело нашей солидарности и ответственности”.
Андрей Архангельский. Царь Долдон. — “Взгляд”, 2010, 4 ноября <http://www.vz.ru>.
“Вот уже лет десять я люблю Толстого прочной любовью и убежден, что лучше Толстого нет писателя. Какой-нибудь психотерапевт из начитанных сказал бы, что я, будучи невротиком, подсознательно ищу в основательном языке психологическую опору, а Толстой ее дает, как мне кажется. И то, что я называю └успокаивает” по отношению к языку Толстого, говорит лишь о том, что я нахожусь в состоянии стресса и что мне вместо Толстого стоило бы почитать что-то вроде └Как перестать беспокоиться и начать жить”. А социолог добавил бы, что тот, кто в юности пережил распад страны и смену социального строя, вокзалы с китайской едой и сумки с китайской одеждой, ищет в Толстом замену отца-государства — стабильного, прочного, предсказуемого. Все это так, но Толстой выше любого анализа”.
“Чтобы описать удовольствие от Толстого, на ум приходят сравнения, связанные с едой, — а такое удовольствие понятно только взрослому: чувство сытости, ощущение круглой радости, физического счастья — и как после обильного вкушения кажется, что уже никогда не проголодаешься, так и тут возникает чувство, что, кроме Толстого, никакой писатель уже не нужен. Еще манера Толстого напоминает бубнеж близкого родственника: в юности это раздражает — все эти дедушки-бабушки, тети-дяди, а потом, когда столкнешься с одиночеством, а родственников многих уже и нет, и хотел бы, страстно желал, чтобы кто-то вот так побубнил рядом, не требуя даже внимания, а нет никого, и понимаешь, что уж не будет”.
Варвара Бабицкая. “Премия — это не гамбургский счет, а литературная игра”. — “OpenSpace”, 2010, 11 ноября <http://www.openspace.ru>.
Говорит Кирилл Кобрин: “…когда я говорю, допустим, что эта книжка Пелевина плохо написана, я же не имею в виду, что она плохо написана в отношении условного Набокова. Она просто написана скверно исходя из эволюции этого писателя, в рамках им самим избранного жанра. Есть в работе любого мастера халтура, а есть не халтура. Скажем, для меня у Сорокина └День опричника” — полухалтура, └Сахарный Кремль” — полная халтура, а потом человек опомнился”.
Балдинская осень. Беседу вела Наталия Осс. — “Известия”, 2010, на сайте газеты — 15 ноября <http://www.izvestia.ru>.
Говорит Андрей Балдин: “Если коротко — меня всегда раздражала сумма композиционных нелепостей, связанных главным образом с судьбой князя Андрея Болконского. В └Войне и мире” масса временных и сюжетных сбоев, └ошибок” — жена Болконского носит ребенка невероятное количество времени, Болконский говорит Наташе, что едет за благословением к отцу и вернется через год, но возвращается через два, и так далее. Я, будучи тогда студентом-архитектором и профессионально занимаясь композицией, решил сначала, что все это хаос и небрежности. Стал в них разбираться. И обнаружил, что роман написан как будто не от лица Толстого, а от лица Пьера Безухова. Мне, как архитектору, стало ясно, что мы имеем дело с принципом обратной перспективы. └Война и мир” — это роман-воспоминание, └написанный” очень неравнодушным человеком, Пьером. И далее, продолжая разбираться в том, как Толстой построил свою обратную перспективу, я понял наконец, что это не просто воспоминания Пьера Безухова, а его мгновенное озарение, произошедшее с боем часов в последние секунды романа. То есть, очень коротко, роман └Война и мир” — это описание одной секунды Пьера Безухова”.
Павел Басинский. “Я проводил честное расследование…” Беседовала Алена Бондарева. — “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, 2010, № 11, ноябрь <http://www.chitaem-vmeste.ru>.
“Мне почему-то кажется, что жанр традиционных биографий не то что устарел, но несколько └устал”. Их пишется так много и все они такого разного уровня и качества, что невозможно понять, какую биографию стоит купить и читать, а какую — нет. И я подумал, что биографию Толстого — безмерную, неохватную — стоит рассмотреть через призму его последнего в жизни поступка — ухода из Ясной Поляны. <…> Я сразу увидел в жизни Толстого то, чего не замечал раньше”.
Павел Басинский. Верю только в личную встречу с ним. Сто лет без Толстого. Беседовала Елена Дьякова. — “Новая газета”, 2010, № 129, 17 ноября <http://www.novayagazeta.ru>.
“Знаешь ты, скажем, сколько в яснополянской похоронной толпе было известных писателей 1900-х? <…> Один! И это был Валерий Брюсов, вообще любивший └быть в курсе”… Ладно: Горький был в эмиграции, не мог въехать в Российскую империю. Но ни Куприна, так ценившего отзывы Толстого о его рассказах, ни Бунина, ни Леонида Андреева, ни Блока, уже написавшего о Толстом статью └Солнце над Россией”… Правда, есть версия, что поезда в те дни специально пускали в обход Ясной Поляны. Но хотели бы — приехали. Брюсов добрался из Москвы на автомобиле. И ведь события на станции Астапово были уже неделю известны всей России. Туда приехали толстовцы, приехали Чертков, Буланже, Гольденвейзер, немыслимое количество журналистов: не знали, где их размещать. Но писателей там не было. Хотя потом, конечно, все рыдали, страдали, писали: как же мы без Толстого?”
“И если рассматривать ситуацию ухода по-человечески, кажется: ему просто не хватило жесткой, упрямой воли. Прагматики самосохранения. Я уверен: его концепция непротивления злу насилием вытекала из его личности. Ему пишет Чертков, пишут дети: └Будь пожестче!” Он искренне отвечает: └Я не могу!” Он не мог собрать всех └фигурантов дела” — детей, Софью Андреевну, Черткова — в одной гостиной и рыкнуть: └Прекратите рвать меня, Льва Толстого, на части!” Не мог. И трагедия его осенью 1910 года — трагедия безмерно мягкого, нежного, очень пожилого человека, который всем уступал. Потому что действительно любил и жалел их всех. И не был деспотом по натуре”.
Павел Басинский. Невольник чести. — “Российская газета — Неделя”, 2010, 11 ноября <http://rg.ru>.
“Я помню свою получасовую личную встречу с ним [Солженицыным], когда он пригласил меня работать в жюри литературной премии. Я думал, мы будем говорить о Сталине, о ГУЛАГе, о └Новом мире” по крайней мере. Он сразу повел разговор о современной литературе и даже конкретно о тех писателях, которые, в отличие от него, остались в СССР. Я был просто потрясен его какой-то трогательной влюбленностью в Бородина, Распутина, Носова… Он говорил о них с такой писательской любовью, которую так редко встречаешь в писателях, сталкиваясь больше с чувствами другого сорта”.
Михаил Берг. “Фонтан” как зеркало русской революции. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Конечно, Тынянов был не прав, полагая, что смена новаторов архаистами имеет чисто эстетическую закономерность. Эстетика — это форма оправдания и репрезентации власти. Традиционалисты и новаторы — эстетически осознанные стадии борьбы за власть, ее наиболее распространенная персонификация. Русские новаторы-авангардисты попытались предложить власти схему построения нового мира, но власть правильно и быстро поняла, что авангардизм хорош только для разрушения старого, для сохранения власти куда лучше подходит традиционная культура”.
“То же самое произошло и с Дюшаном. Формально его └Фонтан” — вечная модель дистанцирования от всей предшествующей серьезной культуры и поддерживаемой ею системы традиционных ценностей. Однако эта традиционная культура сделала усилие и апроприировала революционный жест Дюшана, поместив его в тот самый музей, против которого редимейды восставали”.
Дмитрий Быков. Так хочет Бог. — “Известия”, 2010, на сайте газеты — 26 ноября <http://www.izvestia.ru>.
“Вот так оно все было — с кровью, грязью, глупостью, перетягиванием побед, своими и чужими предательствами, сговорами, нарушениями клятв, чудесными спасениями, бегствами, вырезанием сарацинов и христиан, стариков и женщин, — и при желании не составило бы труда написать именно такой эпос о Крестовом походе, а вовсе не └Освобожденный Иерусалим” Тассо. Но Европа построилась на мифе о героическом спасении христианских реликвий, на легендах о подвигах рыцарства и коварстве неверных”.
“Вот почему я думаю, что русский крестовый поход ХХ века — поход за справедливостью и братством, вдохновлявшийся великими идеалами и скомпрометированный людской тупостью и злобой, — еще войдет в историю как великий прорыв, и не миновать нам лет через двести своего героического эпоса. Если, конечно, мы хотим, чтобы на месте нынешней России было что-нибудь вроде Европы, а не выжженная земля. Всякий поход за идеалами можно объяснить властолюбием или корыстью. Всякая экспансия оборачивается великой цивилизацией. Так хочет Бог. Христианский ли это Бог — не знаю. Но другого здесь нет”.
Мартын Ганин. Двойная перспектива: случай Садулаева. — “OpenSpace”, 2010, 22 ноября <http://www.openspace.ru>.
“…[Герман] Садулаев, вне зависимости от качества своих книг, фигура для нынешней, а может, и не только нынешней русской литературы экзотическая, вызывающая повышенный интерес самим фактом своего существования. То есть, вообще говоря, вопрос в том, что это такое — чеченский российский писатель”.
“Метапозиция Садулаева имеет совершенно ясное место происхождения. Оно называется СССР. Писатель вполне отдает себе в этом отчет. <…> Разумеется, речь идет об идеологическом конструкте СССР (так же как, например, и у Михаила Елизарова или левых интеллектуалов, призывающих к └позитивному переосмыслению” советского опыта), а не о реальной стране”.
“Перед нами, таким образом, текст, который следует рассматривать как литературу └советскую”, а отчасти, как мы позже увидим, и колониальную. В интервью писатель также критикует нынешнее состояние Чечни из того же советского локуса. Утверждение └литература помогает понять, что другой человек не настолько другой, что он такой же” делается не с либеральных позиций, как это, видимо, представляется части критиков, а с позиций имперских (слово это здесь безоценочное)”.
“Амбивалентность романа, попавшего в короткие списки двух крупнейших российских премий, — именно та причина, по которой он в эти списки вообще попал”.
Александр Генис. Флогистон. — “Новая газета”, 2010, № 130, 19 ноября.
“Философия всегда врет, и в этом она неотличима от остальной словесности. Разница в том, что философы играют роль и авторов и персонажей. Верить им можно лишь настолько, насколько мы принимаем выводы Гамлета или рассуждения Болконского, — внутри переплета и в пределах контекста. Но уж тут философия незаменима: она углубляет реальность, защищая нас от грубой — поверхностной — действительности. Неудивительно, что в жизни, во всяком случае — моей, философия играет роль, смежную с религией: не верю, надеюсь и не могу обойтись”.
“Будь философия только наукой, с ней лучше было бы знакомиться в пересказе. Изложение чужих мыслей — отдельная область словесности. Как критика при литературе, она неизбежно вносит много своего и бывает прекрасной. Но одно дело — философов изучать, другое — читать, и уж совсем третье — мыслить самому. Малевич, например, убедившись, что не в силах понять философию, сочинил свою — пять томов, столь же невразумительных и, говорят, гениальных, как его квадраты. Мне этого не понять, потому что мыслить мысль я умею лишь заодно с мыслителем. Но расставшись, каждый остается при своем”.
“Моя философия — неопределенная и ситуативная. Она кормится за чужим столом, предпочитая шведский завтрак”.
Геометрия замысла. Беседу вел Николай Александров. — “Известия”, 2010, на сайте газеты — 24 ноября <http://www.izvestia.ru>.
Говорит один из лауреатов премии “Большая книга” Александр Иличевский: “Топологией художественного пространства я интересовался довольно долго. И помню, что началось это с работы Флоренского о пространстве. Потом я прочитал работы Топорова о └минус”-пространстве Кржижановского, работы Иванова, основанные на наблюдениях того же самого Флоренского, о том, как Данте путешествует в Аду. То есть они спускаются в Коцит, а потом вдруг в какой-то момент они с Вергилием оказываются в той же самой точке, но уже стоящие вверх ногами, т. е. это такой лист Мебиуса. И вот эти все наблюдения, они на самом деле сложились в такой вектор, который уперся в стихотворение └Нефть и долина транзита” Алексея Парщикова. Я в итоге понял, что нужно садиться и писать, и написал работу. И это была даже не эклектика, а скорее химера между топологическим подходом и гуманитарным. Она называлась └Опыт геометрического прочтения”. Я рассматривал, что происходит с топологиями у Парщикова в └Нефти и долине транзита”. И там я пытался выдавать какие-то, надеюсь, не слишком дерзкие соображения о том, какими топологическими нарушениями сопровождалась мистическая катастрофа грехопадения. Что произошло с топологией сознания, если можно вообще говорить о таковой. <…> Я думал о том, как изнутри сферы попасть наружу сферы без разрыва. Это очень интересно. Оказывается, это можно сделать с помощью листа Мебиуса, вклеенного в разрыв этой сферы. В таких вот категориях я смотрел на стихотворение Парщикова. Мне кажется, это небессмысленно 10 лет назад было. И потом, я сейчас смотрю на какие-то принципы организации моих вещей, они кажутся мне достаточно естественными. Но вы сами читали └Перса”, вы же понимаете, что там не все так просто со структурой”.
Борис Гройс. Репетиция революции: еще раз о русском авангарде. — “OpenSpace”, 2010, 11 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Зачастую, когда говорят о русском революционном авангарде, имеют в виду художественные практики русских авангардистов 1920-х годов. В действительности это некорректно, поскольку в 1920-е годы авангард — и художественно и политически — находился уже в своей постреволюционной фазе. Во-первых, потому, что он занимался развитием тех художественных практик, которые возникли еще до Октябрьской революции. Во-вторых, потому, что эти практики реализовывались в контексте постреволюционного Советского государства (в том виде, в каком оно оформилось после Октябрьской революции и к концу Гражданской войны) и поддерживались государством. Поэтому мы не можем сказать, что русский авангард того времени был └революционен” в том же смысле, в котором мы говорим о └революционности” искусства, направленного против status quo, против доминирующих политических и экономических властных структур. Русский авангард советского периода был не критическим, но аффирмативным по отношению к постреволюционному Советскому государству”.
Екатерина Деготь. Хватит смеяться, пора требовать. — “Ведомости. Пятница”, 2010, № 45, 26 ноября <http://friday.vedomosti.ru>.
“На протяжении девяностых в России произошла деградация юмора, исчезли изощренные политические анекдоты. Люди утратили критическую дистанцию по отношению к власти — и не смогли ее приобрести по отношению к капиталу, массовой культуре, рекламе и прочим формам оглупления и нейтрализации трудящихся. В 2000-е анекдоты вернулись, но несмешные и умственно нетребовательные. Но сейчас меня не расстраивает отсутствие хороших анекдотов — если это цена, которую надо заплатить за возможность социального действия”.
“Общество, возможно, не приемлет насилия, но с протестным содержанием этой акции [группы └Война”] оно, похоже, солидарно. Теперь на процессе можно будет публично говорить о том, что экстремальные формы социального протеста служат тому, чтобы донести до власти крайнюю степень накопившегося в обществе недовольства и подвигнуть общество требовать расширения легальной зоны протеста, которая у нас очень узка. О том, что стало уже несмешно смеяться. И что ирония, конечно, — сильное оружие, но есть и посильнее”.
Денис Драгунский. “Форма моего существования…” clear_text о литературе и жизни, ЖЖ и, разумеется, “Денискиных рассказах”. — “Частный корреспондент”, 2010, 8 ноября <http://www.chaskor.ru>.
“Возможно, будут романы для букридеров. Романы, чтением которых можно будет управлять в смысле разветвления фабулы. Выбирать, собирать почти самому. Или запуская программу”.
“Вот у меня есть идея собрать 500 своих рассказов (у меня их уже почти столько) и загнать их в букридер с программой-поисковиком, которая будет формировать разделы: про любовь, про папу с мамой, про дачную жизнь, про измены, про радостные встречи, про страшные сны, про писателей, про выпивку, про и т. д. и т. п. Или для гадания перед собеседованием”.
“Посткнижная литература приходит, и это очень интересно. Такой же важный перелом, как переход от устной литературы, от аэдов и рапсодов (они же акыны и жырчи), к книжной. Тоже, наверное, профессионалы жаловались. Но ничего. └Nitschewo, nitschewo!”, как говаривал канцлер Бисмарк, вспоминая, как чуть не замерз в русской метели”.
Есть некая труба, в которую дует Господь Бог, и в этой трубе есть пылинка, которая создает некое звучание. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмитрием Григорьевым. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 17 ноября <http://www.polit.ru>.
“Леонид Костюков: …Мы делаем книжку поэта, который, условно, жил и умер, мы делаем тоненькую книжку избранного, мне кажется, что если здесь нет очень большой ошибки, то мы можем сделать ее так, сяк, иначе — и все равно будет хорошо. <…> Условно говоря, представляем себе Мандельштама и представляем себе, что у кого-то сейчас возникла возможность издать тоненькую книжечку стихов Мандельштама. И эта тоненькая книжечка стихов Мандельштама может быть, условно говоря, больше из └Камня”, а может быть больше из последних стихов, и так и так она будет тем людям, которым это нужно, давать какое-то представление о Мандельштаме, что это тот поэт, в которого нужно └влезть” и взять весь массив, а это — только входная часть. Если уж этот издатель не пойдет по какому-то уж совсем экстремальному пути и не возьмет шуточные стихи Мандельштама и не издаст в виде такой вот тоненькой книжечки. Тогда, может быть, люди, изначально настроенные на Мандельштама, скажут: ну зачем нам второй Иртеньев? То есть если он не совершит какой-то страшной ошибки, то все равно с книжкой все будет хорошо.
Дмитрий Григорьев: Да. В данном случае я просто говорю, что у каждого человека есть свои субъективные представления о том, как это вытащить. Я уверен, что если мы с тобой станем составлять сборники └the best” Мандельштама, то у нас будут совершенно разные. Причем у меня войдет очень много раннего. └Поедем в Царское Село…” — для меня эта чудесная легкость…
Леонид Костюков: А для меня милее кровь и тяжесть поздних стихов.
Дмитрий Григорьев: Ну да, и это тоже. А вот если Бродского составлять, то тут уж они будут абсолютно разные.
Леонид Костюков: У большинства войдут вот эти ранние хиты: └Ни страны, ни погоста…”, мне кажется, что с Бродским как раз будет легче. Из позднего мало. А из раннего больше. Но это отдельная тема”.
Василий Жарков. Завершить русскую революцию. — “Русский Журнал”, 2010, 9 ноября <http://russ.ru>.
“Практически во всех идеологических лагерях в отношении революций как таковых и русской революции начала XX века в частности доминирует крайне консервативный, вернее даже именно охранительный подход. То есть, будучи потомками по большей части тех, кто в той революции победил, на ее историю мы смотрим с позиции тех, кто в ней проиграл. Революция, совсем недавно почитавшаяся как Великая, представляется катастрофой, результатом заговора └темных сил”, приведшего к отклонению от └нормального пути развития”. Всячески отрицается наличие у революции объективных причин и предпосылок, при ее оценке главный акцент делается на количестве понесенных жертв, а в качестве главного итога преподносится тот на самом деле несильно утешительный факт, что российская государственность └все равно уцелела”. В результате в постсоветской России революция из отправной точки современной истории превратилась в камень на шее — отменить ее задним числом невозможно, но тяжелые воспоминания о ее трагических сторонах давят в настоящем и не дают с воодушевлением смотреть в будущее. Разочарование в советском обществе привело и к разочарованию в породившей его революции. Жертвы потому еще так тяжелы, что с позиции дня сегодняшнего выглядят бессмысленными. И эта депрессивная память парализует волю целых поколений”.
“Значит ли это, что русская революция, как нас заклинают, завершена и никогда не повторится? Отнюдь. Скорее наоборот: русская революция остается незавершенной на протяжении уже без малого столетия — на это обращал внимание не только Исаак Дойчер. Но если так, если некий процесс не нашел должного завершения в прошлом, значит — есть все основания ждать его продолжения”.
Сергей Загатин. Предчувствие партизанской войны. Русские писатели против грядущей оккупации. — “Завтра”, 2010, № 46, 17 ноября <http://zavtra.ru>.
“И как-то незаметно основной темой постапокалиптических романов, написанных в последнее время в России, стала тема окончательного обрушения нашего государства извне, тема военного вторжения НАТО и его прихлебателей, тема одинокого, атомизированного └россиянского” человека в условиях крушения России. Большинство авторов, пишущих в этой тематике, незнакомы друг с другом, но получается интереснейшая вещь: будь то └Эпоха мертворожденных” Глеба Боброва (оборона Донецкой республики), будь то Федор Березин с └Войной против НАТО” (украинские офицеры восстают против сдачи страны окуппационному контингенту НАТО), будь то Олег Верещагин с циклом повестей про повстанческую войну с контингентом НАТО на юге России, — все эти книги не просто нашли своего читателя, но и практически создали новую субкультуру. Это западный └выживальщик” не знает точно, кого и чего бояться, годзиллы или планеты Нибиру, и к чему готовиться, к пожару или к наводнению. Наши └выживальщики” знают не просто имя грядущего Зла, но и как оно выглядит, во что одевается, какие патроны использует и на каких частотах обеспечивает себе связь”.
Из писем “по случаю юбилея” в 1970 году. Публикация и комментарии В. А. и О. А. Твардовских. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 10.
Из письма Георгия Владимова Александру Твардовскому от 18 июня 1970 года: “Теперь, когда Вы и └Новый мир” существуете раздельно — о, как неважно стало — где напечатать, и как важно — что. Мне кажется, кончилась эпоха журналов, для России закономерная, началась — эпоха имен, когда каждый сам за себя ответчик. Но ведь и критерий отбора, и эту ответственность утвердили в нас все-таки Вы, и часто я ловлю себя на мысли, — когда работаю над другими вещами, которые уже не Вы будете подписывать в набор, — что мне все-таки очень будет отрадно, если и Вы найдете их д о с т о й н ы м и. Сейчас Вам — 60. Мне, которому без малого 40, это не кажется даже началом старости, — но — великолепной, мощной зрелостью, порою самых крупных замыслов и счастливых осуществлений…”
К 130-летию со дня рождения Александра Блока. Материалы подготовлены Александром Мелиховым. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.
Литераторы отвечают на вопросы журнала “Нева”. Среди них — Елена Иваницкая: “Блок — светило померкшее. Но прежде его свет был таким болезненно-ослепительным, что и сегодня людям постарше еще удается понять, что и почему сияло и влекло. Но понимание получается музейно-почтительным, и только. Мне трудно вообразить, кому и зачем (помимо историко-научных целей) захотелось бы вчитываться в └Стихи о Прекрасной Даме” или └Страшный мир”, └Соловьиный сад” или └Двенадцать””.
“Блока влекло к смерти, он это знал и даже не скрывал от себя, что бравирует этим влечением: └Со мной — моя погибель, и я несколько ей горжусь и кокетничаю”. Но он не знал за собой другого. Того, что с несомненностью видит читатель его писем и дневников. Его личность включала сильнейшие нервные размахи от восторгов, взлетов до упадка, отчаяния. Чтоб не произносить нехороших слов: маниакально-депрессивный психоз. Так и получалось, что в одном состоянии — └будущее!”, └общественность!”, └народная душа!”. А в другом — └плюнуть в харю”, └изолироваться”. Обоим состояниям человек-поэт отдавался с беззаветной полнотой. В творческом плане оба состояния высоко плодотворны. В личном плане депрессия мучительна. А в общественном плане — ведь Блок был фигурой общественной, его слушали, ему верили — восторженное состояние оказалось опаснее. С временем большевистского переворота как раз совпала волна восторга, доходившего до звуковых галлюцинаций — той самой └музыки революции”. И оказалось, что восторг и влечение к смерти — одно и то же”.
Сэм Клебанов. Артхаус в нокауте. В подготовке материала к публикации участвовала Анастасия Дементьева. — “Искусство кино”, 2010, № 8 <http://www.kinoart.ru>.
Среди прочего: “Смею сказать, что это именно я лет десять назад импортировал слово └артхаус” из английского языка в русский”.
Борис Колоницкий. Красные против красных. К 90-летию окончания Гражданской войны в России. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 11.
“Историки разных взглядов при описании событий осени 1917 года особое внимание уделяют └большевизации” Советов, статьям Ленина, действиям Троцкого, дискуссиям в большевистском руководстве и решениям ЦК партии. Подобное видение ситуации большевикоцентрично, лениноцентрично и петроградоцентрично. Создается впечатление, что большевики были главным действующим лицом истории. Собственно, события октября-ноября 1917 года и именуют нередко Большевистской революцией (или переворотом). Однако вызов Временному правительству в это время бросали не только большевики. В Гельсингфорсе, например, среди соединений, вставших на сторону противников Керенского, была и бригада дредноутов, гордость российского военно-морского флота. Именно дредноуты были в то время символом принадлежности страны к клубу великих держав (после Второй мировой войны такую роль долгое время играло ядерное оружие)”.
См. также: Юрий Каграманов, “└Две правды” — или одна? К девяностолетию окончания Гражданской войны”. — “Новый мир”, 2010, № 11.
Леонид Костюков. Опухоль системы. — “Роскультура.ру”, 2010, 18 ноября <http://www.roskultura.ru>.
“Поэт в полном праве не писать месяц и даже полгода, сославшись на отсутствие вдохновения. Несколько поэтов — тоже. А редактор отдела поэзии литературного журнала обязан ежемесячно давать обусловленный объем живых, интересных стихов. И если не даст, его уволят. На первый взгляд, тут может спасти закон больших чисел. У двадцати поэтов творческий простой — так другие двадцать, наоборот, на подъеме. Но не всякое искреннее и подлинное горение приводит к шедевру. Ярчайших удач всегда недостаток. И редактор вынужден добирать объем уже нормальными стихами — страшноватое словосочетание, но реально звучащее в редакционных помещениях. Вкус, по сути, пасует: то, что вызвало сильные эмоции, уже отобрано, и этого не хватило. Теперь в дело вступает опыт — он вырабатывает систему критериев, по которой редактор отличает └хорошие” стихи от └плохих”. Точно так же и критик постепенно вырабатывает собственную систему — что-то вроде универсального списка вопросов к художественному тексту”.
“Действительно новое произведение не по-новому отвечает на известные вопросы (содержательные и эстетические), а формулирует новые. Собственно, здесь и обнаруживает свою несостоятельность система критика. По-хорошему, он должен встретить новую вещь └пустым”, с белого листа”.
Купол над трилогией. Дмитрий Быков о советском масонстве и о задачах интеллигенции в “плоские” времена. Беседу вел Илья Толстой. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 255, 11 ноября.
Говорит Дмитрий Быков: “Да нет никакого масонства в общепринятом смысле. Ни советского времени, ни досоветского. <…> Масонство — замечательный пример сетевой структуры, построенной вокруг пустоты. Думаю, где-то степени на пятнадцатой-двадцатой должно открываться как раз, что никакого тайного учения нет, а есть схема поведения. Классический пример каши из топора, что вовсе не обесценивает самой каши, о чем и думает герой в финале четвертой части [романа └Остромов”]”.
“Литературная премия всегда выражается в деньгах, а не в мешке шоколадных конфет”. Управляющий сайтом “Имхонет” Александр Долгин и прозаик Михаил Шишкин поговорили о книжном бизнесе, благодарных читателях и большой русской литературе. — “OpenSpace”, 2010, 15 ноября <http://www.openspace.ru>.
Среди прочего Александр Долгин говорит: “Сам спрос может десятикратно превышать тираж, но он никак не эксплицирован и неизвестен — в этом проблема. Например, в стране есть 50 тысяч человек, которые хотели бы прочитать книгу автора, изданную тиражом 5 тысяч. Узкое место в том, что неизвестно, как эти 50 тысяч распылены по городам и весям, плюс к этому не существует системы, которая позволяла бы доставить одну книжку в город N с разумными издержками”.
“Я время от времени участвую в обсуждениях авторского права, по многим причинам морально устаревшего, и всегда провожу одну простую мысль. В название закона об авторском праве, которому в этом году исполняется триста лет (Статут королевы Анны 1710 года), заключен филологический нонсенс, вводящий людей в заблуждение: авторское право защищает не автора, а издателя. Оно было придумано для делового участника рынка, чтобы защитить его от недобросовестной конкуренции. Еще Дефо недоумевал по поводу того, что в Статуте королевы Анны нет ни слова об авторе”.
Станислав Львовский. Речи безъязыких. — “OpenSpace”, 2010, 26 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Сергей Завьялов в современной русской поэзии занимает особое место: он, несомненно, является одной из центральных ее фигур — если смотреть на поэзию как на живое делание, видеть ее как развивающийся, подвижный биоценоз (текстоценоз?). Однако при взгляде на нее — более привычном и отчасти более востребованном — как на сравнительно статичную таксономию, Завьялов окажется глубоко на периферии. Это случается со значительными поэтами: пожалуй, наиболее близкий пример здесь — Геннадий Айги — один из самых важных русских поэтов последних пятидесяти лет, значение которого для русской культуры не осознано в полной мере ни самой этой культурой, ни читающей публикой. Другой пример — Ольга Седакова, к которой нынешняя русская литературная и читательская общественность относится с почтением, но и не без некоторого — впрочем, тщательно скрываемого — недоумения”.
Борис Межуев. Декарт в мире Кафки. Из истории “культурного” поколения. — “Русский Журнал”, 2010, 25 ноября <http://russ.ru>.
“Мамардашвили — один из тех людей, которые есть в каждом поколении, это люди, чей, как говорят философы, экзистенциальный выбор, выбор мировоззрения, жизненной установки, судьбы, определяет выбор большой группы людей. <…> Это своего рода поколенческие маяки. Самый очевидный пример такого человека — Лев Толстой. Каждое его слово тут же получало резонанс в обществе и немедленно отражалось в мышлении и поведении русских интеллигентов рубежа веков. Напротив, есть люди-аутсайдеры, всегда и непременно идущие против течения, в конце концов, прокладывающие какой-то свой особенный жизненный маршрут, чаще всего чуждый и удивительный для окружающих. Таким был Владимир Соловьев, таким, насколько я могу судить, был Александр Зиновьев. Аутсайдеры всегда испытывают враждебное отношение к людям-маякам, Соловьев в карикатурной форме нарисовал портрет Льва Толстого в └Трех разговорах”, Зиновьев сделал то же самое по отношению к Мамардашвили в └Зияющих высотах”. Со своей стороны, маяки относятся к аутсайдерам с вежливым, снисходительным равнодушием, во всяком случае, они никогда не отвечают на их колкости. Кстати, примерно аналогичный тип отношений связывает, на мой взгляд, Глеба Павловского и Станислава Белковского (но это особая тема для разговора, которая может увести нас несколько в сторону)”.
Максим Мошков. “└Сколково” я воспринимаю как хороший знак”. Основатель Lib.Ru о чтении, экстремизме и государстве. — “Частный корреспондент”, 2010, ноябрь <http://www.chaskor.ru>.
“Аудитория бумажной книги будет сжиматься с двух сторон — побегом в └цифру” и вымиранием. Аудитория, которая поменьше, — молодежь — прямо сейчас уже получает в зубы компьютер, ноутбук, электронную книжку. И клин бумажной аудитории будет сжиматься. Замещаясь снизу молодежью и сверху перетекая в └цифру” и вымирая. <…> Тотально сокращается количество читающих людей. Количество читающих электронные книжки возрастает. Но когда кончатся читатели бумажных книг, читателей электронных книг будет меньше, чем сейчас читателей бумажных”.
“Надо понять, что бумажное чтение загибается. Тенденция у него одна — оно кончится. Поэтому, понемножку озабочиваясь бумажным чтением, надо всерьез приниматься за └цифру”, за электронное чтение. <…> Инструмент для такого воспитания у нас один. Это школа. Все остальное от государства не зависит и управлению не поддается. Поэтому в школе надо выдавать школьникам электронные читалки”.
Кира Муратова. “Не советую женщинам заниматься режиссурой”. Беседу вела Анжелика Заозерская. — “Новые Известия”, 2010, 25 ноября <http://www.newizv.ru>.
“Это нужно спросить у Господа Бога, а не у меня: почему он создал мир таким несправедливым и жестоким, а с высоты своего положения всем этим любуется? Что же касается моего отношения к миру, то я не думаю, что сейчас он более ужасен, чем был когда-либо раньше. Это трагизм на молекулярном, а не на социальном уровне”.
Геннадий Муриков. Постмодернизм. Россия. ХХI век. — “Топос”, 2010, 22 ноября <http://topos.ru>.
“Говорить о ныне живущих писателях в положительном ключе как бы неприлично. Пелевин, на наш взгляд, поставил перед собой очень важную задачу: стать религиозным реформатором России. В 70-х годах А. Мальро говорил: ХХI век будет или веком религиозной реформации или его не будет вовсе. Это неглупая мысль, и сейчас она яснее, чем когда бы то ни было раньше. Как уже говорилось выше, постмодернизм основывается на осознании кризиса традиционных ценностей и вероучений, по крайней мере, в странах западной цивилизации. Это непосредственно относится и к России. Пелевин принадлежит к числу тех писателей, которые ясно и отчетливо сказали └нет” не только идеологическим установкам советского времени, но и внедряемой сегодня псевдоидеологии потребительского общества, которая должна быть прикрыта └новоязом” якобы обновленного православия”.
Андрей Немзер. Тройной Толстой, Чехов, “честь” и “достоинство”. “Большая книга” раздала награды. — “Время новостей”, 2010, № 216, 25 ноября <http://www.vremya.ru>.
“Работа Басинского вне сомнения полезна (записки Маковицкого и прочий └строительный” материал премированного читали немногие, а └интересно” про Толстого — и особенно про графиню, что └бежит к пруду изменившимся лицом”, — очень даже многим), но в ней нет и намека на личную страсть, завороженность героем, проблемность и энергию поиска, что искрили в каждом абзаце написанной Басинским несколько лет назад биографии Горького. Без которых никакой └большой книги” получиться не может. Между определениями └большая” и └полезная” (пусть с уточнением └и приятная”) — дистанция огромного размера. Что же до одновременного премирования Басинского и Пелевина, то, по-моему, это не знак └широты и толерантности”, а свидетельство нашего стремительного одичания, изничтожения самого понятия о каких-либо ценностях, кроме, разумеется, материальных и неразрывно с ними связанных медийных”.
Лев Оборин. Алексей Цветков. Детектор смысла. — “OpenSpace”, 2010, 9 ноября <http://www.openspace.ru>.
“То, что лучший жребий для человека — вовсе не родиться на свет, произносится с античности, но, кажется, ни у кого в русской поэзии эта мысль не была развита с такой ясностью и трагичностью, как у Цветкова в стихотворении └Скажи еще”, где недаром рефреном звучит сочетание └разрывалось сердце”. В этом же тексте обнажен основной парадокс этой поэзии: сама ситуация. Как возможен разговор с нерожденным, с тем, кого нет? Возможен в пространстве стихотворения, — а нерожденный в этом пространстве все-таки обретает бытие, чтобы задать свои вопросы и пройти от изначального знания о звездах к знанию о том, чего он лишен. Еще парадоксальнее образ другого Несуществующего в этой книге. На первый взгляд, ни один современный поэт, кроме Алексея Цветкова, не формулирует атеистическую программу с такой четкостью и последовательностью…”
“Такая мудрость, конечно, плохое утешение, но не в утешении дело. Цветков — поэт, которому надо └мысль разрешить”, и само катастрофическое положение о существовании смерти — повод для говорения”.
“Но, с другой стороны, в книгах Цветкова последних лет соблюдается правило полноты, включения практически всего написанного за истекший период. Это говорит, кажется, не столько о высокой оценке автором собственных произведений, сколько о необходимости продемонстрировать безостановочный ход индивидуальной и принципиальной работы с травмирующими онтологическими проблемами, которые предъявлены поэту — и нам”.
См. также: Владимир Губайловский, “О евреях и велосипедистах” — “Новый мир”, 2010, № 12.
Пессимистический реалист. Беседу вела Наталия Осс. — “Известия”, 2010, на сайте газеты — 16 ноября <http://www.izvestia.ru>.
Говорит Роман Сенчин: “Я, например, счастлив в своей семейной жизни. Но не знаю, насколько в реалистической литературе можно описать счастливую, долгую любовь. Да и как ее отделить от социальных, бытовых, физиологических, психических даже проблем? Где в русской литературе мы найдем долгую и счастливую любовь? Где?!”
“Писатели активны не каждый год”. Председатель совета экспертов премии “Большая книга” рассказал о шансах кандидатов и современной российской литературе. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Взгляд”, 2010, 17 ноября <http://www.vz.ru>.
Говорит Михаил Бутов: “Прошла очередная двухлетняя волна. Писатели ведь активны не каждый год, и не то чтобы они год работали, год отдыхали. Я заметил, что у них скорее так: два года активного присутствия, потом писателя какое-то время как бы нет. Литературная жизнь устроена двухгодичными циклами. Сейчас фаза поменялась, пришли другие имена. Но это циклическое явление, это не тренд”.
“Что же касается содержательной стороны, то здесь заметен вот какой момент: мы пока еще сидим в прошлом, мысли наши обращены к нему. Литература все время оглядывается на вчерашний день. Наш писатель не то чтобы что-то проживает — он скорее все уже прожил. А когда пытаются написать что-то на современном материале, получаются вещи достаточно шаблонные и в плохом смысле слова коммерческие. Возможно, кстати, что это свойство не литературы, а нашего времени, сегодняшнего дня”.
“Некая новая генерация писателей, которая еще попадет в поле зрения └Большой книги”, возникла — тот же Захар Прилепин, чье имя ротируется наиболее часто, и некоторые другие. Но они как раз и появились лет пять назад, почти одновременно с └Большой книгой”, а не в период ее работы. А следующих еще нет. Пожалуй, за эти пять лет новые кадры для премии не выросли”.
Писатель воюет буквами. Беседу вела Наталия Осс. — “Известия”, 2010, на сайте газеты — 18 ноября <http://www.izvestia.ru>.
Говорит Герман Садулаев: “Русские, чеченцы — все это не конечные определения. Один из слоев нашей личности, не более. Вот недавно было официально объявлено, что я └не чеченец”. Ну и ладно, это не конец света. Все это внешние и временные определения, тем более что каждый вкладывает в них свое содержание. Другое дело, что через национальную и культурную идентификацию прорывается более важный вопрос — идентификация человека как такового. К какому миру мы принадлежим? К земному или небесному, горнему?”
“Я думаю, что собственно чеченской литературой правильно будет называть литературу на чеченском языке. Ее пока мало, но она развивается, есть достойные авторы. Как мне кажется, это довольно оригинальная литература, ее нельзя прямо вывести ни из арабских, ни из русских источников, скорее она обусловлена качествами и особенностями самого чеченского языка. Ведь в каждом языке уже все есть, все гениальные стихи и романы, которые будут написаны, они уже существуют, как семя или матрица, — в языке”.
Писатель-кровопускатель. Интервью с Владимиром Сорокиным. Беседу вел Юрий Володарский. — “Фокус”, Киев, 2010, 6 ноября <http://www.focus.ua>.
Говорит Владимир Сорокин: “Я точно знаю, чего я враг. Я враг тоталитаризма, насилия государства над личностью и унижения человека. Собственно, тема насилия меня притягивает с юности. Я пытаюсь ответить на вопрос, что это такое, почему люди не могут без этого обойтись. Может, я не очень обычным образом об этом пишу, и кажется, что я хочу кого-то шокировать, пугать… Нет, я пытаюсь подойти к этому явлению феноменологически, выделить насилие как некую субстанцию. Однако я бы не сказал, что это главная моя тема, таких тем много. Еще я враг рутины и пошлости”.
“Я человек верующий и четко разделяю литературу и жизнь. Не надо их путать. Есть люди, которые относятся к литературе как к комфортному креслу или как к некоему релаксанту, я же предпочитаю видеть ее как душ Шарко — чтобы она бодрила и заставляла отвечать на вечные вопросы: кто мы есть и куда мы идем. Разве что я это делаю нестандартными методами”.
Евгения Пищикова. Все лгут. — “Новая газета”, 2010, № 129, 17 ноября.
“└Три главных культурных события десятилетия, перевернувших нашу жизнь” — так пишет англоязычная пресса. Культурологи говорят аккуратнее: три феномена массовой культуры, имевшие большое влияние на умонастроение общества и породившие масштабное фанатское движение. Что за три феномена? Это Гарри Поттер, └Сумеречная сага” (четыре книги американской мормонки Стефани Майер и три снятых по этим книгам фильма, как бы аккумулировавших всю прелесть и всю популярность └вампирской темы”) и телевизионный сериал └Доктор Хаус”. Некоторые исследователи вместо └ДХ” третьим феноменом считают └Секс в большом городе” — но нет. Впечатление этот сериал произвел изрядное, но └масштабное фанатское движение” никак не вызвал. Фанаты └Секса…”, вместо того чтобы собраться вместе, быстро, поодиночке разбежались по магазинам в поисках туфель от Маноло Бланик”.
Александр Привалов. О Толстом. — “Эксперт”, 2010, № 46, 22 ноября <http://www.expert.ru>.
“Мир толстовского романа оказался столь безукоризненно убедительным, что — не мной замечено — историю своей Отечественной войны Россия запомнила не по мемуарам ее участников, а по Толстому. Сначала очевидцы, а потом историки за полтора века языки стерли, твердя, что и Кутузов был не таким, как у Толстого написано, и Наполеон не этаким, и на Бородинском поле все было несколько иначе, — и никому ничего не доказали. В этом, наверно, есть и минусы, но на круг нам тут замечательно повезло. Толстовский Двенадцатый год стал неотменяемой частью хребта нации — и страна ни в учебниках, ни в текстах модных публицистов ни разу не прочла, что русский солдат защитил тогда тысячелетнее рабство, крепостной гнет и лично Салтычиху. И в XIX веке, и позднее хватало прогрессивных мыслителей, способных всесторонне развить такой свободолюбивый подход, но во всех книжных шкафах стояла └Война и мир”. Поэтому глубокое рассуждение о том, что нашествие Наполеона отражать не стоило (└Умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с”), так и осталось уделом фрустрированного лакея. С Великой Отечественной подобного везения, увы, не случилось — вот мы и читаем всякие милые рассуждения о └советско-нацистской войне””.
Против шерсти. Интервью Кирилла Медведева. Беседу вел Ян Шенкман. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 19 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Кирилл Медведев: “Допустим, в начале 2000-х происходит развитие не в ту сторону, в которую оно произошло, а в какую-то другую. В сторону мягкой европейской демократии. Ну вдруг, представим. Возможно, в этом случае такого политического вывиха ни у меня, ни у других, у Лены Фанайловой, например, не произошло бы. Ну, была бы поэзия, с нормальными гражданскими или левацкими нотками, вот как сейчас в Украине.
— Что значит └политический вывих”?
— Это когда ты чувствуешь, что общество идет куда-то совершенно не туда, и это чувство переламывает тебя, заставляет переосмыслять взаимоотношения между разными сферами твоей жизни, между тобой и твоей средой, твоим творчеством и твоей работой. Ты чувствуешь, что невозможно быть нормальным членом общества — нормальным поэтом, нормальным художником, нормальным радикальным художником. Слишком много компромиссов требует такая нормальность, поэтому, чтобы сохранять себя, нельзя плыть по течению, ссылаясь на то, что ты якобы просто занимаешься своим делом. Нужно двигаться вопреки, что называется, чесать историю против шерсти.
— Или не замечать, абстрагироваться…
— Не уверен, что это выход. Ты не замечаешь истории, но она-то замечает тебя”.
Он же: “Стихи телесны, это отражение физиологии, мимики, жестикуляции, соматики человека. Есть известная теория (по-моему, справедливая), что поэтическая строчка соразмерна дыханию автора. А проза строится по совершенно иным законам, более рациональным. Мне она не так интересна”.
500 поэтов и миф о московской тусовке. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Данилой Давыдовым. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 25 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Данила Давыдов: “То есть мы прекрасно понимаем, что Бродский и Рубцов выросли в одном контексте. Почему это принципиально? Потому что метаязык как раз распался где-то на рубеже 60 — 70-х, и уже Куняев и Рубинштейн через запятую невозможны, а Бродский и Рубцов через запятую возможны”.
Кирилл Решетников. Любовь и рок-н-ролл. — “Взгляд”, 2010, 25 ноября <http://www.vz.ru>.
“Протестный русский рок 1980-х, к настоящему моменту отошедший в область мифа, имел одно неоспоримое достоинство: он был явлением новым. До него было творчество подпольных и опальных бардов, был Галич с его антисоветской сатирой и грозными обещаниями в адрес власть имущих, но то была другая культура, другая словесная и музыкальная ткань, имевшая иную основу даже в чисто техническом плане. Музыка сердитых восьмидесятников, ставшая саундтреком к полной и окончательной оттепели, возникла, разумеется, не на пустом месте, но прямого аналога в отечественном прошлом она не имела. Доставшийся певчим горбачевским соколам мандат новизны не означал пожизненной неприкосновенности, но многое искупал. Протестный рок 2000 — 2010-х, существующий скорее в головах разгоряченной публики, чем в реальности, но тем не менее каким-то образом себя уже обозначивший, этого мандата лишен”.
“Протест, особенно конкретизированный и отягощенный ситуационными привязками, — задача не для рок-н-ролла. Когда эту задачу пытаются выполнить рок-средствами, то определенного политического результата достичь иногда удается, иногда нет, но жанр в любом случае не выигрывает. Другое дело — неудовлетворенность мирозданием, философский диагноз происходящему, спонтанная озвучка плохого экзистенциального самочувствия. Под такие вещи рок заточен идеально. Но прежде всего это музыка любви”.
Сергей Ручко. В застенках лжи. — “Топос”, 2010, 17 и 18 ноября <http://topos.ru>.
Среди прочего: “Солженицын в статье └Жить не по лжи” тоже вроде бы должен обосновывать то, что значит вообще жить не по лжи. Но он об этом ровным счетом ничего не говорит. Я рекомендую перечитать эту статью, единственно изменив название на └Скажи жизни ▒Нет▒”. С таким названием она выглядит куда более понятной”.
Максим Соколов. 100 и 90. — “Взгляд”, 2010, 22 ноября <http://www.vz.ru>.
“А именно: └Как отмечать годовщину со дня смерти великого ересиарха?” Слово └ересиарх” тут употреблено в чисто номинативном значении — основатель ереси, т. е. подложного учения, самозванно именующего себя истинным христианством и отвергнутого Церковью. Каков в этом случае чин торжественных мероприятий?”
“Между тем смерть на ст. Астапово невозможно не назвать лютой. Лютой не в смысле вражеских гонений, но в смысле, что люта смерть грешника. Худшему врагу нельзя пожелать смерти под телеграфное и синематографическое освещение с толпами, говоря нынешним языком, хомячков, устроивших у одра умирающего старика гигантский флешмоб с правом решать, кого допустить к умирающему, а кого нет. Причем делали это не проконсулы с игемонами и не толпа, собравшаяся смотреть на умирание, а вернейшие ученики и сторонники. Видеть такое при временных просветлениях сознания — может ли что быть страшнее и лютее. Когда умирающий еще при жизни видит издевательскую усмешку дьявола и ложь своих учений — это примерно как было с другим умиравшим через 13 лет на ст. Горки, о котором было сказано: └Господи, как темно и страшно возле одра сего”. И как прикажете это дело торжественно юбилярствовать?”
Мария Степанова. В неслыханной простоте. — “OpenSpace”, 2010,18 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Вскоре постоянные разговоры о цифрах (шесть у нас хороших поэтов или шестьсот, пятнадцать или двадцать пять) оказались приметой нового десятилетия; но задолго до этого привычной стала уверенность в наличии выбора, товарного ассортимента — есть и ситец, и парча, и то, и это, на любой вкус, цвет и нрав. Ощущение тепла и надежности, которое такая картина дает, вещь естественная и невинная, но возникает оно обычно по другим поводам. Скажем, при походе в районный супермаркет, рай наличия, где отсутствие на полке какой-нибудь гречки должно ощущаться покупателем как зияние, черная прореха в ткани мироздания. Строго говоря, назначение поэзии как раз в том и состоит, чтобы быть такой прорехой, черной дырой, ведущей бог весть куда и с какими целями, усиливая неуют, и уж если предлагая утешение — то очень специального свойства”.
“Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, легкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом; у нового читателя плохо настроен звукоулавливатель”.
“Возможно, дело в том, что мы слишком близко к сердцу приняли позицию другого (другого себя, себя-читателя, себя-чужого). Мы захотели читать собственные стихи глазами соседа по купе, захотели, чтобы они нам нравились — в то время как они должны бы пугать или поражать, а мы — быть с ними незнакомы”.
Юрий Тубольцев. Поэма об улитке и Фудзияме. — “Топос”, 2010, 22 и 26 ноября <http://topos.ru>.
“— А что же за горизонтом? — сказала улитка, взирая с вершины Фудзиямы, и подпрыгнула”.
Борис Филановский. Конец места композиторов. — “OpenSpace”, 2010, 12 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Лучше сразу распрощаться с мыслью о том, что государство будет поддерживать, допустим, современную музыку, и тут придется сказать несколько общих, весьма немузыкальных слов. Все действия государства за последние годы однозначно говорят о его цели: превратить имущественное расслоение в сословное, а народ — в обслугу нефтяной или газовой трубы. Идеал нынешнего государства — социомасса, пролы, которые и учатся-то в основном для того, чтобы всю жизнь много работать, мало думать, не протестовать и умирать вскоре после выхода на пенсию. То есть обслуживать природную ренту, приватизированную, как и само государство, членами известного кооператива”.
“Композиторы — куда они денутся. Они всех переживут. Такой state of mind. Надо только понимать, что грядет конец не времени, а места композиторов, целой страны…”.
Джеффри Хоскинг. Экономика доверия. Авторизованный перевод с английского Андрея Захарова. — “Неприкосновенный запас”, 2010, № 5 (73) <http://magazines.russ.ru/nz>.
“Я полагаю, что доверию нужно отвести центральное место в дальнейшей разработке экономической теории”.
“Сильные мира сего легко забывают, что средства, которыми поддерживается их власть — деньги во всех их проявлениях, — зависят в конечном счете именно от доверия. И если они методично и регулярно начнут подрывать доверие, их собственное могущество рухнет. Ибо └невидимой рукой”, если она все-таки существует, оказывается не что иное, как доверие”.
Церковь и Толстой: русская драма. — “Православие и мир”, 2010, 10 ноября <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Павел Басинский: “Когда мы обсуждаем вопрос └Толстой и Церковь”, то плохо учитываем контекст. Вот был такой бунтарь, протестант Толстой в сплошь православной стране. Да помилуйте! Вся интеллигенция, все просвещенное дворянство было насквозь неверующим!”
“Формального └отлучения” (анафемы) не было. Было └Определение” Синода об отпадении Толстого от Церкви. Вернуться он мог, после покаяния. Реальных последствий не было никаких. Но это потому, что Толстого, как ни странно, любили цари. И Александры II и III, и Николай. Любили как писателя, особенно — Александр III, который еще подростком рыдал над └Севастопольскими рассказами”. Но теоретически с Толстым могли сделать что угодно, хоть в Сибирь сослать”.
“Человеку уже не надо присутствовать в реальности”. Интервью c Владимиром Мартыновым. Беседовал Семен Кваша. — “Газета.Ru”, 2010, 27 ноября <http://www.gazeta.ru>.
Говорит Владимир Мартынов: “Раньше был такой анекдот армянского радио: сверхфантазия — вставить себе в задницу веник и представлять, что ты райская птица. Сейчас большинство художников, писателей и поэтов вставляют себе в задницу веник и думают, что они райские птицы”.
“Сейчас нет потребности в великом произведении искусства. Сейчас нет по-настоящему креативных людей. Можно то же сказать о такой категории, как свобода. <…> Свобода — это креативное качество, которым современные люди практически не обладают. Они могут пользоваться тем, что им предоставляется. Вот в супермаркет зайдите — все есть на полках, но это не есть свобода”.
“Почему мы говорим об искусстве, о мысли? Я ставлю вопрос более жесткий. Мы — как вид └гомо сапиенс” — тупиковая ветвь эволюции. Все с ней уже закончено. Это надо очень хорошо понять и пережить. Мы сейчас присутствуем при этом эволюционном феномене, антропологическом, космическом. Надо просто понять, куда что выводить. История кончилась, а эволюция продолжается. Каков следующий вид? Точно не мы с вами”.
“Понимаете, история кончается, а эволюция продолжается. Нам на смену приходит нечто… надо только угадать — что. Мне бы не хотелось, чтобы вы это понимали в каких-то мрачных тонах. Вот, кстати, это не мое мнение, кстати говоря. Сейчас я вам книжечку покажу… Борис Пастернак, 1958 год: └Надо понять, что все стало прошлым, что конец виденного и пережитого уже был, а не предстоит””.
Нина Чусова. “Наша жизнь стала одноразовая, как пластиковая посуда”. Беседу вела Веста Боровикова. — “Новые Известия”, 2010, 18 ноября.
Говорит театральный режиссер Нина Чусова: “Наступает финал цивилизации. Любое здание современной архитектуры говорит о том, что нужно улетать отсюда поскорее. Если раньше строили на века, чтобы жили в этих замках потомки, то сегодня вся наша культура свидетельствует о том, что мы не рассчитываем на долгую жизнь. Наша жизнь стала одноразовая, как пластиковая посуда. Господствует мироощущение: └Я как-нибудь доколупаюсь до могилы, и будь что будет…” Я вижу все эти связи между материальной формой и внутренним содержанием, и по форме мне становится совершенно ясен период, в котором мы живем… Он переходный. Мы готовимся к полету. Все это закончится, и дальше что-то произойдет”.
Авраам Шмулевич. Азбука революции. Имя. Семиотика исторических изменений. — “АПН”, 2010, 17 ноября <http://www.apn.ru>.
“Закономерный вопрос любого революционного движения — как определяемся └мы”? Люди редко приходят в Революции потому, что прочитали горы мудрых книг. Точнее — так приходит подавляющее меньшинство, пусть обычно это самые ценные кадры. Большая же часть революционеров, даже на начальном этапе — приходят через эстетику. └Мы” — это те, у кого современный └нам” мир на базовом уровне вызывает раздражение и даже отторжение, кому он эстетически чужд. Революционное движение демонстрирует, предлагает таким людям новую эстетику — и именно на этот огонек слетаются └свои”. То есть выкристаллизовывается эстетика, и она уже тянет за собой политику. └Мы” определяемся через форму”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Бельские просторы”, “Вопросы истории”, “Дальний Восток”, “Дружба народов”, “За Россию”, “Зеркало”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “Литература”, “Музей”, “Наше наследие”, “Новая Польша”, “Октябрь”, “Посев”, “Фома”
Сергей Бычков. Встречи с Яном Сатуновским. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2010, № 36.
Человеческий и литературный портрет одного из самых удивительных, на мой взгляд, поэтов XX века. Есть там и такая фраза: “Поэтический талант Яна Сатуновского не оценен в России”. Думаю, что это не вполне так: теми, кто понимает, кто читал, — более чем оценен.
Но, правда, книг Сатуновского не хватает. Зато как много сделано и делается хранителями его памяти — внучатым племянником Леонидом, поэтом и историком литературы Иваном Ахметьевым, другими, преданными его памяти людьми. Между прочим, рекомендую веб-сайт Некоммерческой электронной библиотеки “ImWerden” <http://imwerden.de> — там хранятся и звукозаписи авторского чтения Сатуновского, и любопытные материалы о нем из архивов.
Герольд Вздорнов. Золотой век живописи. От Андрея Рублева до Дионисия. — “Наше наследие”, 2010, № 96 <http://www.nasledie-rus.ru>.
“Наши суждения о Рублеве и Дионисии не имеют даже малой законченности. Их искусство таково, что до настоящих, потаенных глубин творчества двух великих русских художников не дойдет, вероятно, не только нынешнее, но и будущее поколение исследователей. Минуло столетие со времени первой расчистки └Троицы” Андрея Рублева В. П. Гурьяновым (1904 — 1905), и совсем скоро исполнится сто лет со времени издания монографии В. Т. Георгиевского └Фрески Ферапонтова монастыря” (1911). Монбланы книг и статей о Рублеве и несколько меньшее их число о Дионисии не приблизили нас к разгадке художественного гения того и другого. Анализ, по-видимому, должен уступить место синтезу, а ученые соображения — более осторожному и сердечному переживанию их искусства”.
Обращаю также внимание на статью Татьяны Долгодровой о наследии художественной династии знаменитого семейства Мериан и самой прославленной из всех — гениальной художницы-флористки Марии Сибиллы Мериан. Рассматривая Мериановы портреты растений и насекомых (в РГБ хранится большое собрание династии), я неизменно думаю о стихах Светланы Кековой.
Яков Гордин: “Сегодня людям необходимо гуманистическое просвещение”. Беседовал Сергей Волков. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2010, № 23 (710) <http://lit.1september.ru>.
“Что касается журнала (└Звезды”, Я. Г. там соредактор. — П. К.), у меня есть такая формула: мы занимаемся гуманистическим просвещением. Это главное. Поэтому мы, например, категорически исключаем из своих публикаций всякую ненормативную лексику. Сочинения, которые на ней построены, для нас не существуют. Мы стараемся не публиковать вещей физиологически жестоких. Нам важно дать человеку ориентиры. У нас есть, например, раздел └Мемуары XX века”. Это истории людей, не обязательно крупных или популярных деятелей, а просто людей, по которым можно проследить эволюцию героического сознания, перепады в истории XX века. Мы очень любим публиковать, скажем, эпистолярные вещи. <…> И вот это гуманистическое просвещение сегодня просто необходимо — чтобы люди понимали, что у нас за спиной”.
Михаил Грозовский. Влюбленным оком. — “Дружба народов”, 2010, № 12 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Я хорошо знаю Михаила Грозовского (по фестивалю имени Корнея Чуковского) — как превосходного поэта для детей (детских книжек у него — море), а вот как “взрослый”, драматичный, философский поэт-лирик он открылся мне совсем недавно. У нас тоже планируется подборка его “взрослых” стихов.
Где море, где волны одна за одной
дремучую песню на берег приносят…
Где рыскают чайки над бездной рябой
еще и еще… И хватают, и просят…
Где солнце и звезды, где ночи и дни
живут и не знают ни года, ни века,
там вспыхнут огни и погаснут огни…
Там истина рядом. Там нет человека.
Пантелеймон Грюнберг. Ранняя грамзапись в России. Конец XIX — начало XX в. — “Вопросы истории”, 2010, № 12.
Вот и на нашей “звукоархивной” улице маленький праздник. Историко-культурологическая статья члена Пушкинской комиссии ИМЛИ РАН особенно хороша тем, что повествует не только об “эволюции технических свойств”… А кстати, я и не ведал, что самой первой выездной сессией по записи грампластинок оказалась поездка инженеров лондонской компании “The gramophone company” в Петербург в апреле 1899 года.
Вячеслав Долинин. Михаил Нарица и его “Неспетая песня”. — “За Россию”. Вестник внутренней жизни Народно-трудового союза российских солидаристов. Воронеж, 2010, № 58 (390).
О незаурядном ленинградском писателе и борце за права человека в СССР. Повесть “Неспетая песня” оказалась вторым после “Доктора Живаго” произведением, нелегально переправленным за рубеж. М. А. Нарица (1909 — 1993) посылал ее и Хрущеву с жестким сопроводительным письмом, отдавал и в “Советский писатель”. В 1961-м автор “Неспетой песни”, бывший сталинский зэк, был арестован по доносу, содержался в спецпсихбольнице вместе с Григоренко, Буковским и Евдокимовым. В 1975-м его арестовали в четвертый раз. СССР и КГБ (старого разлива) он пережил. Похоронен в Латвии, там открыт его музей, действуют Фонд и Просветительский центр имени Нарицы.
В России повесть “Неспетая песня” до сих пор не опубликована (как, например, и проза Владимира Юрасова, если говорить о крупных писателях и публицистах, входивших в Народно-трудовой союз; кто, скажем, знает роман “Коллапс”?)…
Вообще “За Россию” заслуживает особого внимания. В этом номере — исключительные воспоминания старого работника НТС, 91-летнего Ростислава Полчанинова “Псковское содружество молодежи при Православной миссии” (вспомним фильм “Поп”), много других ценных материалов. Портреты людей.
Владимир Енишерлов. Как в годы золотые. — “Наше наследие”, 2010, № 96.
Замечательный (очень личный и в лучшем смысле просветительский) очерк о блоковском Шахматове пера главного редактора журнала. В номере немало текстов и публикаций, посвященных Блоку (в ушедшем году отмечалось его 130-летие), среди которых особо отмечу публикацию Сергея Шумихина “Блок — комментатор Лермонтова” с воспроизведением постраничных примечаний А. Б. к “Избранным сочинениям” Лермонтова, вышедшим в 1921 году в берлинско-петербургском издательстве Зиновия Гржебина.
Пользуясь случаем, хочу прямо вот здесь, в обзоре, сердечно поздравить Владимира Петровича Енишерлова с юбилеем: то, как он все эти годы держит журнал и сделал его едва ли не лучшим краеведческим изданием Европы, — вызывает восхищение.
Евгений Ефимов. “Вы всегда были истинным праздником”. — “Наше наследие”, 2010, № 96.
Исследование (плюс публикация части эпистолярия) о творческих и человеческих отношениях между Корнеем Чуковским и издателем Самуилом Алянским (1891 — 1974). Познакомил их Блок. Алянский был частым мостиком между детскими книгами К. Ч. и их будущими художниками. Богато иллюстрировано.
Замолчанная история, или Зачем школьнику “Архипелаг ГУЛАГ”. С Наталией Солженицыной беседовал Алексей Варламов. — “Фома”, 2010, № 12 <http://www.foma.ru>.
“Ну а потом мне пришлось добавлять комментарии по настоянию учителей и экспертов из Министерства образования. Мое ощущение, что я уже работу кончила и могу заниматься чем-то другим, они поколебали очень быстро. Прочитали и сказали, что школьники очень многого не знают. Вот, например, у Солженицына не раз встречается: └кировский поток”. А дети не знают, кто такой Киров, а не то что кировский поток. Я все время привожу этот пример, потому что он меня потряс, меня это пронзило почти скорбью. Потому что кировский поток — это четверть Ленинграда! Это великий город для нашей страны. И красотой велик, и культурой, и каким-то особым типом людей, который значимым и очевидным образом отличается от московского. Четверть Ленинграда была выкинута: часть расстреляна, часть посажена, часть выслана. Четверть! Это совсем недавно было — и дети вообще не знают, что такое кировский поток? Пришлось делать примечания. Мне указали на 150 таких мест в книге: поясните либо событие, либо имя. Это скорбный и тяжкий был труд, но необходимый. Я сперва постонала, а потом засучила рукава и сделала словарик значимых исторических имен, которого у нас во взрослом └Архипелаге” не было, и добавила подстрочные примечания. Например, мне указали, будто бы дети не знают, что Чехов написал └Остров Сахалин”, а Достоевский — └Записки из мертвого дома””.
Геннадий Калашников. Глагол начальный. — “Дружба народов”, 2010, № 12.
Рецензия на книгу нежно любимого мною Сергея Бирюкова — Главного Русского Футуриста, академика Зауми и прочая и прочая.
“Книга Сергея Бирюкова актуально, насущно, с убедительной необходимостью и настоятельностью вписалась в нашу нынешнюю поэтическую ситуацию. Не берусь судить — плачевную ли, оптимистичную ли ситуацию (книга как раз свидетельствует, что все не так уж плохо и безнадежно), но радует, что есть у нас такой замечательный, непредсказуемый, неуправляемый, или управляемый горними силами, поэт. Без него было бы гораздо скучнее”.
В “Арионе” на это издание — “ПOESIS ПОЭЗИС POESIS” (2009) — отозвался Аркадий Штыпель: “Кому как, но для меня, при всем скепсисе относительно футуристического проекта, веселые бессмыслицы └заумщиков” порой выглядят все же милей и живее символистических └тайных смыслов””.
Жузеп Карне. Острова одиночеств. Перевод и вступление Марии Игнатьевой. — “Иностранная литература”, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Этого умершего в 1970-м “идеального каталонца” называли “принцем поэтов”, в начале 1960-х выдвигали на нобелевскую, но стихи всерьез оценили только после смерти. В своем теплом, исчерпывающе-познавательном вступлении М. Игнатьева благодарит Михаила Яснова “за деятельную дружескую помощь в работе над переводами”. Переводы эти я читал с наслаждением, как будто ел ванильное мороженое.
……………………………..
При свете дня ты ужас вызываешь;
но здесь, прикрыв глаза, полночный менестрель,
прекрасна ты, покуда разливаешь
уверенную трель.
И веет от тебя участливым теплом.
Когда поет душа, что мир ей равнодушный?
Ты, как трава, мягка, ты дождику послушна,
Ты — как подсолнух — к солнышку лицом.
(“К жабе”)
И еще мне полюбился переведенный Ксенией Дьяконовой поэт и священник Жасинт Вердаге (1845 — 1902), один из главных каталонских стихотворцев, ставший символом каталонского Возрождения. Он осовременил язык той поэзии и “спустился с небес” к своему читателю, как к брату, как к другу. К. Дьяконова перевела стихи из наиболее яркой и репрезентативной книги Вердаге — “Цветы с Голгофы”.
Всё то, что есть вокруг и рядом,
всё — очертания креста:
и птицы, реющие в небе,
и черной мачты высота;
густые ветви сосен; встреча
тропы с еще одной тропой;
гребец, склоняющийся к веслам,
и проповедник над толпой;
ребенок, к матери бегущий,
и тот, кто молится, сквозь страх
и горе воздевая руки,
подобно птице в небесах.
(“В форме креста”)
Игорь Клех. Смерть поэзии и жизнь вечная (взгляд прозаика). — “Арион”, 2010, № 4 <http://www. arion.ru>.
“Грубо говоря, люди все более хотят не певца слушать, а сами петь, сочинять, самих себя играть └в предлагаемых обстоятельствах” (ловушка, в которую попались вырождающиеся театральное и киноискусство и то, что еще оставалось от изоискусства). Востребованы не искусство — а дизайн, не творчество — а производство, не поиск — а └креатив”, не поэзия — а └слэм” и т. д. Стон стоит: покажи мне меня, такого, как я, никого другого не хочу, пусть никто не делает того, чего я бы не мог сделать, если бы мне повезло! На пороге Нового времени Жан-Жак Руссо ставил вопрос так: что нам интереснее — необыкновенные люди в обычных обстоятельствах или обычные люди в необыкновенных обстоятельствах? Вопрос спорный, но Новое и Новейшее время отвечают на него в унисон и все более однозначно: конечно последнее! Неслыханное раскрепощение и уравнивание в правах человечества имеет не только несомненную светлую сторону, но и темный реверс. Тем не менее проклинать свое время малодушно и непорядочно — игра не закончена. Так что делайте ваши ставки, господа!”
А в финале своего эссе Игорь Юрьевич предлагает принуждать детей в школе заучивать некоторое количество классических стихотворений: “Потому, что даже в вырванных из контекста строчках — └мой дядя самых честных правил” или └люблю грозу в начале мая” — код нашей экзистенции и шанс для той поэзии, которой принадлежит по праву └жизнь вечная””.
Я — за. Целиком и полностью.
Леонид Костюков. Любитель и другой. — “Арион”, 2010, № 4.
“Другое важное отличие любителя от настоящего поэта — арсенал выразительных средств в поэтическом творчестве. У любителя он богат — его устраивает весь опыт, накопленный отечественной поэзией. Настоящего поэта этот опыт решительно не устраивает — как и бытовая речь, как и дворовый жаргон и остальное. Арсенал настоящего поэта пуст — он начинает с нуля, с немоты, с жесткого кризиса языка. И в мучительном процессе преодоления этого кризиса изредка находит действительно новые решения. <…>
Честолюбивый любитель, пишущий стихи, естественным образом дорастает до профессионала того или иного ранга. Дело в том, что на рынке — будь то ода к юбилею директора или текст песни для шоу-бизнеса — востребована не поэзия, а стихи. Которые можно писать на заказ, симпатично, все лучше и лучше.
А поэзия — незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев. И не надо стремиться туда без крайней необходимости”.
Кстати. То же — во многом — относится, наверное, и к критикам поэзии. Без крайней необходимости туда лучше не стремиться, если только ты не Николай Славянский (ведь был же такой — ныне покойный — яркий и беспощадный критик).
Скандальный текст номера — погромное сочинение Алексея Саломатина о Дмитрии Быкове и Борисе Херсонском примечательно, на мой взгляд, прежде всего своим высокомерным напором и агрессивным “антропологическим” расследованием, настойчиво выдаваемым за профессиональный разговор о стихах и стихотворцах. Странно, что, отказывая “громимым” в праве называться поэтами, автор статьи не желает задумываться о том, что у них давным-давно есть свой преданный (и просвещенный) читатель. (Правда, один раз Саломатин снисходительно роняет, что полюбились-де публике стихи такого-то; публика, разумеется, дура.)
Просто и точно высказался в своем ЖЖ писатель Александр Житинский, который отозвался, впрочем, на другую схожую акцию, проведенную Саломатиным ранее в “Вопросах литературы” (2010, № 5). Александр Николаевич закончил свою реплику весьма характерно: “Поскольку аргумент в виде любви публики у нас давно считается дурным тоном, я на этом умолкаю. Но мне хочется, читая поэта, верить ему и любить его” <http://maccolit.livejournal.com/?skip=20>.
Георгий Кубатьян. Из бездны с усмешкой. — “Дружба народов”, 2010, № 12.
Отзыв на художественно-документальную книгу Гургена Маари (1903 — 1969) “Сибириада”, выпущенную в Ереване на армянском (виват “Дружбе народов”!).
“Кто ждет от лагерной прозы Маари беспощадной резкости └Ивана Денисовича”, нутряной, без эмоций на лице трагичности Шаламова либо такой же трагической, но какой-то безоглядной, отчаянной удали Домбровского, будет обескуражен. У Маари лагерь — обиталище человека, не более того. Да, жуткое, да, бесчеловечное. Но, скажем, Аракел из Муша, герой одноименного рассказа, видал и пострашней, за спиной у него геноцид. Лагерный быт и нравы не скрываются, не приукрашиваются, просто на них не ставят ударение; живописцы тоже не делают акцента на фоне. Зэки вкалывают, отлынивают от работы, подличают и наоборот. Они не страстотерпцы, не претерпевают адовы муки, но живут. И что б они ни чувствовали, с какой бы горечью ни говорили, повествователь изложит это с непременной своей иронической усмешкой. Место жизни, равно как обстоятельства жизни, все-таки вторично, первичен образ жизни”.
Ольга Лебёдушкина. Щит Ахилла, птица хубара и шум дождя, бьющего по листьям. — “Дружба народов”, 2010, № 12.
Статья о романе Александра Иличевского “Перс”.
“└Перс” в целом являет собой некую важную смену оптики и мироощущения как для самого автора, так и для отечественной словесности. <…>
Степным воздухом истории и вечности в книге дышит каждая страница. Космическое, геологическое, природное измерения бытия превалируют настолько, что любая человеческая (т. е. романная, социальная или психологическая) история неизбежно приобретает меньший масштаб. Все видимо как будто с высоты птичьего полета, отражено в нефтяном мерцании глаза сокола или внезапно выхвачено маленькой камерой слежения, которую сокол несет на себе…”
Борис Любимов: “Я — заложник литературы в театре…” Беседовал Сергей Дмитренко. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2010, № 23 (710).
“ — А школьнику драматургия Чехова доступна? └Вишнёвый сад” всегда в программе.
— Какие пьесы всегда не любили школьники? У Островского └Грозу”, у Чехова └Вишнёвый сад”. Они окружены страшными стереотипами. └Луч света в тёмном царстве”, а то, что наворочено вокруг └Вишнёвого сада”, вообще уму непостижимо.
— Верно, но что делать?
— Заменить! Кто самый подростковый персонаж у Чехова? Конечно, Треплев. С этой его нервностью, с его любовью к матери и одновременно с чувством протеста против того, что весь мир заполонили взрослые. Именно это больше всего мучает подростков: мы приходим в ваш мир, который вы построили, не спросив нас. В школе я бы начал с └Чайки”. Ведь и Нина Заречная по возрасту близка к старшеклассникам. Это пьеса про них. А от └Чайки” можно перейти к └Дяде Ване”, к └Трём сёстрам””.
Дмитрий Мельников. Махолёт. О поэзии И. Бродского. — “Бельские просторы”, Уфа, 2010, № 11 (144) <http://bp01.ru>.
Импульсивное сочинение. Много “я”, “мне”: “Судя о стихотворении, я прежде всего проецирую его на некий его идеальный прообраз, уже сложившийся в моей голове. Как он формируется — я не знаю. Но этот идеальный прообраз для меня есть бесспорная реальность. Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что для иных читателей, возможно, буду темнее Гераклита. А для кого-то — отвратительнее Герострата. Пусть так. Я хотел бы поговорить о живом в метареальности русской поэзии поэте. Мраморная статуя с бычьим цепнем лаврового венка на голове меня совершенно не интересует…”
Вместе с тем тут интересно анализируется взаимосвязь питерского поэта с московскими, “старшими” (особенно переклички с Давидом Самойловым). Есть и другие находки. Но похлопывающий тон иногда — туши свет. Вот Д. М. комментирует предпоследнюю строфу стихотворения “На смерть Жукова”: “Так всё же у истории — русской страницы, или у истории русской — страницы? К тридцати четырём годам пора бы научиться обходить синтаксические грабли. Нет, я не брюзжу. Это элементарные технические требования”. И все это, по большому счету, ради несложного умозаключения: “первым подражателем Бродского… стал он сам”.
Василий Микрюков. О фальсификации истории Великой Отечественной войны. — “Вопросы истории”, 2010, № 12.
Коротко говоря, профессор Академии военных наук восстает против тех (их, по его мнению, немало; да так оно и есть), кто “по сути проповедует отказ от защиты своего Отечества”. С этой статьей по-своему рифмуется и страстный очерк полковника погранвойск в отставке, почетного члена Приамурского географического общества Александра Филонова “Геополитические итоги Второй мировой войны. К 65-летию со дня окончания Второй мировой войны” (“Дальний Восток”, 2010, № 6). Пограничник вещает действительно энергично, чуть ли не “по-пацански”: “Ранее американские сенаторы извинились за работорговлю, папа римский извинился за Крестовые походы. Немцы — за холокост. Дальше — блюдо пущено по кругу: туркам предлагают извиниться за геноцид армян в 1915 году. Ну а нам, конечно, побольше: и за 1940-й (Прибалтика), и за 1956-й (Венгрия), и за 1968-й (Чехословакия). А вдруг… и в России подвернется политик, которому извиниться, да еще под Новый год, — как два байта отослать? Так вот, с этими извинениями можно попасть на очень реальные бабки — └репарациями” называются. Не потому нельзя рассматривать литовский финансовый счет за 1940 год, что он явно завышен, а потому, что это означает попасть в один ряд с военными преступниками. Потому, что это — прямое оскорбление наших соотечественников, добывавших Победу…”
Кстати, заявление Госдумы о Катыни некоторые политологи связывают как раз с “реальными бабками”, но — другими: у нас, похоже, налаживаются выгодные российско-польские экономические связи.
Ким Мунзо. Любовь до гроба. Перевод Нины Авровой-Раабен. — “Иностранная литература”, 2010, № 11 <http://www.novpol.ru>.
Герой рассказа перестал встречаться с Героиней пять лет тому, а тут они столкнулись на улице, и снова все завертелось. Не то чтобы он пылал, — но пока вполне по кайфу, за вычетом мелких бытовых шероховатостей (обычно с утра и т. п.), да куда же без них. Как-то она отвалила на работу, он стал лениво копаться в ее бумагах и вдруг узнал, что она при смерти. Встретился с ее подругой (давно ему привлекательной), та прояснила ситуацию и порадовалась, что наперсница теперь не одна. Уходить от Героини ему как-то неудобно, и он решает быть с нею до конца. Даже уломал ее на замужество. Только она что-то молчит о своей болезни. Молчит и он. И вот однажды Героиня ему открывается: я, мол, была смертельно больна, но — редкий случай — выздоровела. Это оттого, что мы снова встретились. “Я обязана тебе жизнью, — говорит Каролина и целует
меня”. Конец.
Через несколько страниц этого “каталонского” номера: Тереза Солана, рассказ “Дар” (перевод Александры Гребенниковой). Патологоанатом средних лет долго работал в одном офисе с крайне непривлекательной молодой женщиной. Вдруг она кончает с собой, и ее привозят сюда же на вскрытие. Тут только, при трупе, он и узнает, что такое настоящая красота. К тому же, как выяснилось, его — любили и лучше его всё понимали. И сходит с ума, пролив много крови (конец хоррорный).
Такое вот антично-каталонское огенри, такой стивенкинг (шучу).
От редакции. — “Октябрь”, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/October>.
“Если чуть забыть названия проливов, то можно сказать, что российская словесность встретила своего читателя на берегу Атлантического океана (в городе Сен-Мало. — П. К.), а в эти же дни французские писатели отправились из Парижа через Москву литературным экспрессом во Владивосток к Тихому. Читатель сможет прочитать эссе, рассказы, размышления, статьи российских и французских писателей — очарованных странников, — каждый из которых совершил свое удивительное путешествие. <…>
А открывает номер уникальная публикация — стихотворения Михаила Лермонтова на французском (публикация и предисловие Валерия Басенко, есть и факсимильное воспроизведение цветаевской рукописи. — П. К.). Марина Цветаева, находясь в Париже, перевела стихи Лермонтова и Пушкина. Прекрасные переводы Лермонтова так и не вышли полностью во Франции.
Мы благодарим агентство └Cultures France”, радио └France Culture”, посольство Франции в Москве, Ассоциацию Василия Поленова в Париже и многих наших французских и российских коллег и друзей, которые своим трудом и талантом помогли подготовить этот спецномер”.
Номер и впрямь феерический — 20 авторов, от Павла Басинского и Лены Элтанг до Михаила Яснова и Андрея Геласимова (и это только из первой, “сен-малошной” части).
Елена Погорелая. Диалоги с говорящим попугаем (о поэзии Льва Лосева). — “Арион”, 2010, № 4.
“Скорее, вся его поэзия — попытка свыкнуться с безобразным, приучить себя к отвратительному, в конечном итоге — заставить себя └отстраниться, взять век в кавычки”, — тогда как для Бродского, автора этой лингвистической формулы, требовалось, напротив, усилие для того, чтобы собственную извечную отстраненность преодолеть. <…> Самоуничижение вкупе с самопрезрением, безжалостная фиксация той степени духовной загнанности, при которой возможен лишь └сиплый скулеж” (тут и булгаковская история с собачьим сердцем приходит на память): связь этого └шелудивого”, └пованивающего” пса с языком, то есть — с речью, то есть — с поэзией, вызывает сомнения, однако для Лосева писание стихов и впрямь — не экзистенциальный прорыв в метафизику, как у Бродского (назовем хотя бы его знаменитую └Пьяццу Маттеи”), но процесс мучительный и почти что позорный. В принципе перед нами — своеобразная вариация на тему невозможности стихов после Освенцима и Гулага: стыдно, позорно └перемалывать новости”, переводить трагедию жизни, ошметки исходящего в поэтическую, языковую систему координат, но и молчать о том, что делается на земле, — невозможно”.
Наталья Поленова. Музей Ж.-Ж. Руссо: мемориальный дом, литературный музей, научный центр? — “Музей”, 2010, № 12.
Эта книжка главного музейного журнала страны посвящена году Франции в России, успешному выпуску номера поспособствовали Фонд Василия Поленова и, как я понимаю, парижская Ассоциация Василия Поленова (президент Оксана Бобрович).
“Литературно-мемориальный музей — это не просто место обитания великого человека: он еще и мощный научный и образовательный центр. Сегодня для него отнюдь не достаточно бережного хранения коллекции и искусной экспозиции, музейные сотрудники должны выполнять роль серьезных исследователей и одновременно популяризаторов”.
Помимо прочего, в номере — интереснейший отчет Марины Хрусталевой “Отсветы памяти” — о прошедшей осенью прошлого года в ГМИИ выставке “Место гения”. Это был невероятно красивый виртуально-музыкальный проект о домах писателей; ничего подобного музейное дело, кажется, еще не знало.
Борис Пушкарёв. Мифы о генерале Власове. — “Посев”, 2010, № 11 <http://www.posev.ru>.
Обширная (и очень познавательная) рецензия автора двух вышедших в начале этого века беспрецедентных учебно-методических книг (“Россия 1801 — 1917: власть и общество” и “Две России XX века”) на выдающееся в своем роде издание, одноименное названию текста. Из финала:
“В апреле 1945 года, когда автору этих строк было 15 лет, один майор РОА (Русской освободительной армии, созданной А. А. Власовым. — П. К.), указывая на меня пальцем, сказал: └Вот он, быть может, доживёт до времени, когда идеи Власова восторжествуют”. Сегодня меня спрашивают: └Ну и что же, по-вашему: они восторжествовали?” В общем, да, отвечаю я. Что понимали и многие коммунисты. Помню, как во время майских беспорядков 1993 года в Москве они группы демократов под трёхцветным флагом называли власовцами. Только последние себе в этом не готовы были признаться. Такова инерция советского мышления. Новая книга Александрова — шаг к тому, чтобы эту инерцию преодолеть”.
Артем Скворцов. Наше все равно. — “Знамя”, 2010, № 12 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Рецензия на первую поэтическую книгу Андрея Василевского “Все равно”
(М., 2009).
“└Все равно” — современная книга. └Нравится” — не тот глагол, который уместно использовать в данном случае. └Удовольствие от текста” сомнительное. Нельзя же получать его от созерцания мучений и ощущения вакуума, где └дух уже не захватывает / Ни по какому поводу”. Но разве задача искусства — └нравиться”? Его дело — быть. Быть предъявленным. Как тут не вспомнить проницательно злого В. Ходасевича: └…жив только тот поэт, который дышит воздухом своего века, слышит музыку своего времени. Пусть эта музыка не отвечает его понятиям о гармонии, пусть она даже ему отвратительна — его слух должен быть ею заполнен, как легкие воздухом. Таков закон поэтической биологии”. И потому └сделайте мне красиво” — это не к Василевскому. <…>
Закрыв книгу, ловишь себя на ощущении: а ведь, похоже, автору удалось воплотить не только в букве, но и в духе сакраментальную └актуальную литературу”, о которой так много говорили нынешние литстратеги, да как-то так и не смогли убедительно предъявить ее широкой публике. К тому же от псевдоактуальных писаний стихи Василевского отличает еще одно немаловажное обстоятельство: их интересно читать. Перед нами явление истинно актуальное, отчасти симптоматичное и уж точно адекватное нашему времени”.
См. также рецензию Марианны Ионовой на вторую книгу А. В. “Еще стихи”
(М., 2010) в “Арионе” (2010, № 4): “Василевский уходит от бравирования релятивизмом, шокирующей откровенности первой книжки. Среди некоторого благодушия современной поэзии его стихи вызывают оторопь и боль, но все чаще ранят как бы между прочим, так, что не всегда сразу замечаешь, где прошло лезвие. Эта наметившаяся отточенная деликатность дорогого стоит”.
Анатолий Слезин. Антирелигиозные праздники 1920-х. — “Вопросы истории”, 2010, № 12.
О “комсомольских рождествах” и “комсомольских пасхах”. Власть колебалась: то усиливала накал безобразий, обозначаемых в партийных документах как “антирелигиозная пропаганда”, то — ослабляла, в зависимости от конъюнктуры момента. И тем не менее читать жутковато: “Православное рождество 1929 г. было объявлено └Днем индустриализации”. Комсомольские карнавалы проходили в форме └похорон религии”. В Воронеже, например, в подобном карнавале участвовало свыше тысячи молодых горожан, наряженных в костюмы └чертей”, └богов”, └монахов” и т. д., состоялось сожжение └тела Христова в гробу” и └Рождественской елки””. Оружие, кстати, комсомольцы на всякий случай частенько брали с собою: ну как без нагана зайти во время службы в церковь, харкнуть на пол, прикурить от лампадки, выматериться? Да никак.
Николай Тертышный. Филя. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2010, № 6, ноябрь-декабрь <http://www.journaldalniyvostok.ru>.
Начав читать этот печальный рассказ (пера электрика и инженера водохозяйства города Находка), я, честно говоря, приготовился к ожидаемым краскам для изображения таких неотмирных, Божьих людей, как этот незадачливый охотник и стихотворец Филя. Тем более что и название отсылает к известному стихотворению Николая Рубцова. Но — обманулся. Найден и новый характер, и новые краски. Хороший рассказ. Замечательно выведен и второй герой: участковый мент.
Александр Урманов. Амурский Саша Черный. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2010, № 6, ноябрь-декабрь.
Живущий в Благовещенске главный редактор альманаха “Амур” рассказывает о ярком стихотворном фельетонисте начала века — Федоре Чудакове, много печатавшемся под невероятными псевдонимами вроде Язва, Гусляр или Босяк. Когда на Благовещенск упал Гамовский мятеж и установилось двоевластие, “обманутый революцией” (главным образом разнузданным насилием революционеров) Чудаков покончил с собой, предварительно застрелив девятилетнюю дочь и жену. “Прощайте! Уходим от вас честными и чистыми: на наших руках нет крови. Будьте счастливы! Да здравствует разум!” — писал он в своем предсмертном послании “ко всем”. Разум?
Александра Чеснокова. Сто лет без Толстого. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2010, № 22 (709).
Это, собственно, школьное сочинение, победившее в конкурсе. Написано живо, пылко, смело (с дыханием) и, кажется, от себя. Хорошо начато: “Раньше я боялась Толстого. Меня пугал книжный шкаф с собранием его сочинений…” (Вайль и Генис наверняка бы оценили). А вот из финала: “Мы ослушались Толстого: мы начали убивать из-за вероисповедания, разреза глаз, цвета кожи. Но ведь цвет кожи не важен — кровь у всех красная. Потому что мы все братья. Из тех ста лет, что нет Толстого, я существую только шестнадцать. В эти шестнадцать лет не было мировых войн, не было кровавых революций и массовых расстрелов. Они были до меня…” Ну и т. д., что надо знать и извлекать уроки. Очень хорошо. Только ослушались мы все-таки не Толстого, милая Сашенька. И в эти шестнадцать лет тоже много чего с нами всеми произошло. Но это, как говорится, для других сочинений.
Что год грядущий нам готовит? — “Музей”, 2010, № 12.
“Проект Закона о меценатах лежит в Государственной Думе несколько лет. И для его принятия пока нет оснований, констатирует председатель комитета Госдумы по культуре Григорий Ивлиев:
└Важно, говоря о меценатстве, не отрывать его от общего благотворительного движения. А понятие благотворительности у нас есть в законах, и как вид благотворительности меценатство понятно обществу. Тот законопроект о меценатстве, который лежит в Думе со второго созыва, нам ничего не даст. Поощрение меценатской деятельности со стороны государства — это создание прозрачной схемы освобождения от налогов. Именно в эту проблему мы многие годы упираемся. Опасения получить ▒черные дыры▒, которые существовали в налоговом законодательстве в 1990-е годы, до сих пор нас останавливают”.
По закону в России право на налоговые льготы при оказании меценатской помощи имеют только физические лица. Известному российскому бизнесмену Владимиру Потанину, например, пришлось как частному лицу вносить деньги в целевой фонд знаменитого петербургского музея Эрмитаж, созданный предпринимателем в этом году”.
Лешек Шаруга. Ярослав Маркевич (1942 — 2010). — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 10 (123).
“Маркевич нашел собственную тропу в пространствах психоделической зачарованности: наиболее полным выражением этого опыта стал сборник └i” (1980), отразился он и в живописи поэта. В самой поэзии все больше значила очарованность поэтикой парадокса, открывающей простор для метафизических, а может быть, и мистических поисков. В то время Маркевич все больше производил впечатление человека, оторванного от действительности, погруженного в сферу тонкого бытия, нырнувшего в мир, который важнее мира. В первые недели военного положения он случайно оказался в нашей компании (Ивона Смолька, Томаш Яструн и я). Мы ожесточенно дискутировали. Все сходились на том, что для сохранения духовного равновесия следует создать литературный журнал; одной из главных проблем было: как печатать. Яструн убежденно доказывал, что в это не следует втягивать ресурсы подпольной └Солидарности”, так как они и без того перегружены и служат делам поважнее, чем стишки. Маркевич внимательно к нам прислушивался и вдруг спросил: └Ну ладно, с печатью как-нибудь уладится, но скажите мне, кто такой Солженицын, которого вы то и дело упоминаете?”
Мы посмотрели на него так, словно он был существом с другой планеты. <…> Когда все двери наконец распахнулись, Маркевич вернулся в свой мир, тот, что был важнее мира, чтобы в новой книге стихов └Бумажный барабан” (1996) написать: └Чёрные знаки букв / это знаки земли. / Выпал снег, / небо засеяло землю””. Здесь и подборка стихов Ярослава Маркевича “Помнить об этом” (переводы Андрея Базилевского).
Составитель Павел Крючков