(составители )
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2011
ПЕРИОДИКА
“Взгляд”, “Культура”, “Лехаим”, “Литературная газета”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Невское время”, “Новая газета”, “Новое время/The New Times”, “Новости литературы”, “Однако”, “OpenSpace”, “Православие и мир”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Русский репортер”, “Citizen K”, “Топос”, “Частный корреспондент”, “Эксперт”
Андрей Битов. Судьбу нельзя заслужить, ей можно только просоответствовать. Беседовала Татьяна Ковалева. — “Культура”, 2011, № 36, 6 — 12 октября <http://www.kultura-portal.ru>.
“Я во многом растворился в той литературе, которая была после меня. В то же время я один и остаюсь таким, какого не было. Этого мне достаточно, и думаю, что я по-прежнему писатель живой. Но я не нужен, потому что слишком долго занимаю свое место и, значит, кому-то не даю прохода. Вот не станет меня — сразу буду замечательный, а кто-то подвинется на мое место”.
“Дороже всего за советское время мне те, кто не был ни эмигрантами, ни попутчиками, те, кого бы не существовало, не будь этой ужасной эпохи. Не было бы Платонова, Заболоцкого, Мандельштама, Зощенко, не было бы Филонова и Сергея Прокофьева. Это явления совершенно иного порядка, люди, которые заговорили изо всех сил языком времени и большие художники к тому же. Вне Советов Мандельштам остался бы где-то в └Камне” — замечательная поэзия, но несравнимая с поздней.
— Пастернак не в этом ряду?
— Он попутчик. И великий поэт. А если говорить о его романе, то это, на мой взгляд, тот же самый соцреализм, попытка написать эпопею после Льва Толстого. Я считаю, что не Горький, а Толстой, за счет дурных подражаний, — основоположник этого метода. Сам Лев Николаевич нисколько не соцреалист, но поглотившая тоталитарные порывы └Война и мир” создана явно с советским размахом. Шолохов это подхватил, поднял, и за ним пытались свои эпопеи продолжить другие. Пастернак пробовал догнать Шолохова, но, по-моему, не догнал. А вот Платонов — это не соцреализм, притом, что он был плоть от плоти рабочего класса и вначале все приветствовал. Он-то и почувствовал суть этих перемен, и более страшного писания о советском строе не существует”.
Михаил Богатов. Ситуация современной литературы? Инструкция для тех, кто собирается отвечать на любой вопрос, связанный с характеристикой ситуации в современной литературе. — “Топос”, 2011, 19 сентября <http://www.topos.ru>.
“Данная инструкция состоит из двух частей. В первой части, которую следует считать поясняющей, мы расскажем о том, как пользоваться второй частью. Во второй части, которую следует назвать практической, мы дадим несколько готовых ответов на вопрос о ситуации в современной литературе. Соответственно, первая часть поясняет, как можно использовать эти ответы в зависимости от необходимости, ситуации, темперамента, характера, времени, места, климата, пола, возраста, сексуальной ориентации, роста, размера ноги, цвета глаз, длины ногтей и волос, тембра голоса и его всевозможных интонаций, и т. д.”.
“В русском языке не хватает слов”. Беседовала Елена Добрякова. — “Невское время”, Санкт-Петербург, 2011, на сайте газеты — 28 сентября <http://nvspb.ru>.
Говорит Михаил Эпштейн: “Слово └любля”, на мой взгляд, очень хорошее, нежное, чувственное, выражающее обоюдные взаимоотношения любящих. Оно уже вошло в употребление, есть известный спектакль └Любля” по стихам современных поэтов. Еще я предложил слово └люболь” — любовь, переполненная болью, переходящая в боль. Слово └любовь” нивелировалось, им обозначается все что угодно — и любовь к Родине, и любовь к мороженому, — и потому нужны новые языковые формы, которые точнее донесут многообразие чувств. В древнегреческом было 7 — 8 слов для обозначения разных видов любви. Я провел подсчеты слов с корнем └люб”. В академическом словаре русского языка 1847 года было порядка 160 слов, в современных — только 40! И ни одного нового с корнем └люб” не вошло за полтора века в язык!”
Александр Гаврилов. “Путь к читателю находит только └Доширак””. Беседовала Татьяна Малкина. — “Московские новости”, 2011, № 115, 9 сентября <http://www.mn.ru>.
“У книги есть важная особенность, отличающая ее от └Доширака”. Книга — один из наиболее долговременных способов капсулирования, консервирования и наследования смысла. Таких технологий не очень много — кроме книги это живопись, музыка, кинематограф. Они не просто передаются от бабушки к внучке. Они обеспечивают культурное единство нации, общий тезаурус. К сожалению, в России формирование этого общего культурного словаря ограничивается средней школой. Все, что там заставили прочитать, худо-бедно помним. А все, что выше, исчезает”.
“Пространство русского языка, которое гораздо больше России, не объединено ни именами Серебряного века, ни именами российских 1960-х, никаким концептуализмом, никакими стихами 1980-х, которые были и остаются прекрасными. Исчезают целые поколения поэтов. Я с ужасом и изумлением обнаружил, например, что молодые поэты не знают имен Арсения Тарковского, Александра Межирова. Они никогда их не читали! Захлопнул поэт Маяковского в выпускном классе школы — и почесал. Дальше никого не было. Между ним и Маяковским — зияющая пропасть”.
“<…> у нас все, что между, скажем, Маяковским и нынешним днем, исчезает, проходит сквозь почву. И поэзия снова и снова начинается с Маяковского. То же верно в отношении прозы, общественных наук. Культурный проект, возникший в умах народников в середине XIX века и частично реализованный большевиками в своих интересах в начале XX века, захлебнулся и исчез. Новая независимая Россия его не подхватила”.
Василий Геросин. Националистический реализм. Возмутитель литературного спокойствия Оксана Забужко написала роман-поучение и предупреждение. — “Новая газета”, 2011, № 102, 14 сентября <http://www.novayagazeta.ru>.
“Роман украинского писателя Оксаны Забужко └Музей заброшенных секретов” написан в прошлом году, готовится русский перевод, отдельные главы уже опубликованы. Книга эта скандальна, но и поучительна. Это другая оптика, антиимперская, другой взгляд на события военной и послевоенной истории. Это антироссийская книга, читатель”.
“У Терехова акты любви, за описание которых его так ругали (за └спермоточивость” ругают в Украине и саму Забужко), отражают мироощущение героя. Такое чувство, что трахается он с советской историей, будучи не в силах ни удовлетворить ее, ни получить удовлетворение. В романе Забужко секс гораздо более продуктивен; после каждого полового акта герои гораздо лучше понимают Родину, и наоборот: Родина понимает лучше их”.
“Надо сказать, что для украинской литературы идеализация и даже обожествление Украинской повстанческой армии (УПА) стало уже общим местом; российскому читателю это напомнит советскую патриотику, только написанную справа налево. Этот жанр можно назвать националистическим реализмом, если бы не язык. Забужко пишет сложно и физиологично, примерно как если бы └Сильных духом” написала Эльфрида Елинек. Воины УПА, как когда-то советские солдаты, обладают не одной, а сразу всеми добродетелями: богатым внутренним миром, хорошим образованием, любовью к Богу и Родине, ненавистью к врагу. При этом если влюбятся в кого — краснеют и бледнеют и чуть ли не в обморок падают”.
Анна Голубкова. Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929 — 1987). — “OpenSpace”, 2011, 21 сентября <http://www.openspace.ru>.
“Лидия Чуковская ценит Алексея Пантелеева как писателя именно за правду (в данном случае под └правдой” уже понимается реалистическое изображение действительности): писатель, по ее мнению, является классиком русской литературы ХХ века. И с этой же позиции Чуковская оказывает всяческую поддержку А. И. Солженицыну. Обсуждение всех этих проблем увлекает настолько, что не сразу замечаешь одну важную вещь — вопросы писательского мастерства как такового в переписке постепенно отходят на второй-третий план, а на первом плане оказывается исключительно борьба за └правду”. Как и в 60-х годах XIX века, литература перестает быть искусством и становится способом противостояния государству. <…> Советская культура была литературоцентрична — неудивительно, что литература подменяла собой все, в том числе и правозащитную публицистику. И что именно критерий подлинности становится главным при оценке литературного произведения. С этой точки зрения особенно важно то, что расхождение с официальной литературой и у Чуковской, и у Пантелеева было в первую очередь именно этическим, а не эстетическим”.
Игорь Гулин. Александр Жолковский. Поэтика Пастернака: инварианты, структуры, интертексты. — “OpenSpace”, 2011, 6 сентября <http://www.openspace.ru>.
“С Пастернаком сейчас немного странная история. Он — один из центральных для русского литературного сознания поэтов. Этот трюизм тут надо произнести, чтобы подвергнуть его сомнению. Кажется, за таким центральным положением не стоит почти никакой реальности чтения. Не в том смысле, конечно, что Пастернака никто никогда не открывал, но его текстов как бы нет в активе читательского сознания. В отличие, например, от Мандельштама (эта дихотомия очень условная, но для удобства ею тут можно воспользоваться) или — еще нагляднее — от самого Пастернака несколько десятилетий назад. Понятно, что это очень легкомысленное построение, и для его доказательства или опровержения необходимо большое социокультурное исследование”.
“При этом можно, кажется, сказать, что статус великого поэта позволяет Пастернаку активно существовать в читательском сознании несколько в другой роли — образцового русского литератора, центральной фигуры для размышления о месте интеллигента в истории, его отношениях с властью, религией, женщинами. Это все, естественно, небезосновательно. Но тут, кажется, происходит некоторый выпуск центрального элемента — собственно поэзии”.
“Александр Жолковский — один из немногих значительных русских филологов, систематически занимавшихся поэзией Пастернака, причем на протяжении почти полувека. И его └Поэтика”, по большому счету, первая вышедшая в России важная большая книга о строе пастернаковских стихов”.
Игорь Ефимов. Разлад и разрыв. Главы из книги воспоминаний. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2011, № 9 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“С чего началось охлаждение между нами и Профферами? В какой момент? Видимо, трещинки накапливались постепенно, незаметно проникали вглубь, сливались где-то там, в темноте души, и мост, соединявший нас, в конце концов не выдержал — рухнул. Вспоминается эпизод: Карл и Эллендея пригласили меня и Аксенова на └военный совет”…”
Александр Казин. Размышления о конце света. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2011, № 9.
Полемика с Александром Мелиховым. “Физических сроков и конкретных завершительных форм внутриисторического апокалипсиса людям знать не дано, но, по-видимому, основные события метафизического плана развернутся в наступившем ХХI столетии. В определенном смысле конец света уже наступил, только не все это заметили. В таком плане последняя жертва России Богу может заключаться в том, чтобы своим онтологическим неблагополучием отвергнуть тотальное приспособление к греху как норме личной и общественной жизни в утерявшем вертикальное измерение мире. Тогда конец света (конец духовной истории) может приобрести положительный смысл в христианском значении этого слова”.
“Под конец повторю, что вышеописанный (и уже фактически наступивший) закат Европы есть не что иное, как конец индивидуализма и либерализма, принятого за норму жизни. Самая большая фантастика в этом плане — представление его в качестве положительной социальной программы, то ли под реалистическими, то ли под романтическими знаменами. Цивилизации, как показывает история, ненадолго переживают свои соборные идеалы. И └мечеть парижской богоматери” не просто название романа, а предвидение близкого будущего и одновременно расплата за предательство. Будем надеяться, что православную Россию эта чаша минует”.
Святослав Каспэ, Ирина Каспэ. Стилистика нулевых. Итоги. Беседовал Александр Марков. — “Русский Журнал”, 2011, 9 сентября <http://russ.ru>.
Говорит Святослав Каспэ: “Ну невозможно представить себе Брежнева в кабине реактивного истребителя или совершающего кавалерийскую прогулку с голым торсом. Невозможно сравнивать стилистику съездов КПСС и съездов └Единой России” — последняя, наоборот, делается в подчеркнуто современном ключе, с небанальной рассадкой, всяческим хай-теком и т. п. Вообще власть стремится выстраивать в публичном пространстве этакий advanced, продвинутый, модернизационный, динамичный образ, ориентируясь — например, в том, что касается тех же съездов — скорее на американские стандарты. Или взять голоса, интонации, лица дикторов современного телевидения — опять же они устроены никак не в соответствии с эталоном, заданным Игорем Кирилловым. Но интересно тут как раз то, что, несмотря на всю эту явно несоветскую эмпирику, все равно за ней что-то такое чувствуется, нами опознаваемое как └застой” и, следственно, оцениваемое негативно. <…> Вот это ощущение противности, видимо, и заставляет нас ассоциировать стилистику нынешнего режима со стилистикой режима позднесоветского, а следующим ходом — и сами режимы. Еще раз повторю — вопреки тому, что нам дано в непосредственном восприятии. Я бы даже предположил, что именно это почти физиологическое чувство является для многих групп и персон наиболее серьезным мотивом социального, политического и интеллектуального действия”.
Когда актуальность давит на современность. Борис Гройс — о том, что общего между модернизацией и стриптизом. Беседовали Антон Желнов, Василий Корецкий. — “Русский репортер”, 2011, № 39, 6 октября <http://expert.ru/russian_reporter>.
Говорит Борис Гройс: “Раньше искусство занималось отчасти прошлым, как Ренессанс, или будущим, как авангардизм или футуризм. А современное искусство занимается современностью, потому что она стала проблемой, загадкой. Мы не знаем, в какое время живем, и спрашиваем себя каждый день: а что такое └сегодня”?”.
“Во все предыдущие исторические эпохи мы жили иллюзией, что знаем свою историю: пусть мы не знаем будущего, но зато знаем прошлое. И было ощущение, что нам понятно, как все развивается, как все пришло к тому, что есть теперь. На этом построены многие теории вроде дарвиновской. А сейчас мы живем в ситуации, когда связь прошлого с настоящим оказывается по большей части неопознаваемой, неочевидной”.
“<…> Леди Гагу мы знаем лучше наших соседей по дому. Теоретически должно быть иначе: мы знаем наших соседей и где-то в конце жизни, в путешествии, узнаем что-то о Леди Гаге. Но сейчас мы слышим о ней каждый день, а соседей никогда не встречаем. Мы все время имеем дело с процессами, очень далекими от нас. А вот с процессами, которые происходят рядом, мы никак не взаимодействуем. Это все разительно отличается от ситуации, которая была еще тридцать лет назад”.
Колесо гностицизма. Владимир Ешкилев о Станиславском феномене и бродячих сюжетах. Беседу вели Михаил Бойко, Екатерина Дайс. — “НГ Ex libris”, 2011, 15 сентября <http://exlibris.ng.ru>.
Говорит украинский писатель Владимир Ешкилев: “Не исключено, что языческая традиция на юге, в землях нынешней Украины, изначально была и более развитой, и более разветвленной, нежели на севере. Но главное, как мне кажется, заключается в том, что давление репрессивных органов христианских империй в Украине не было особо сильным. Жреческие кланы не были уничтожены, а в некоторых регионах Украины, например в Карпатах (где язычников никогда не преследовали), они постоянно сохраняли свою незримую власть над местным населением. Теперь выходцы из этих кланов переходят в публичную власть, становясь политиками, чиновниками и региональными олигархами. В наше время ведьмократия без особых проблем устанавливает контроль над сельским и районным уровнями местного самоуправления. Я свидетель этих процессов. А на уровне СМИ далекие наследники жречества, естественно, крайне заинтересованы в пропаганде язычества, в резонансных реставрационных проектах в сфере дохристианской мифологии, в поддержке интеллектуалов-энтузиастов. Тем более что многочисленные христианские конфессии в Украине пребывают в ситуации расколов и кризисов”.
Илья Кукулин, Валерий Шубинский. Обратите внимание: Евгения Суслова, Екатерина Симонова. — “OpenSpace”, 2011, 28 сентября <http://www.openspace.ru>.
Илья Кукулин о Евгении Сусловой: “Наиболее заметная особенность стихотворений Сусловой — это странное сочетание герметичности, ораторского пафоса и постоянно возвращающегося мотива всеобщей травмированности (или болезненности) мироздания. Герметичность вызвана тем, что ни одно событие в ее стихах не названо по имени, обо всем говорится уклончиво, с помощью многоступенчатых метафор. Однако при чтении становится понятно, что этих неназванных событий много и что с каждым из них героиня связана телесно. Более того, любое событие для того, кто говорит, может стать новым органом чувств. <…> Чем поэтика Сусловой отличается от поэтики Скидана или Скандиаки, сказать труднее, так как для новых явлений в культуре всегда не хватает точных слов”.
Валерий Шубинский о Екатерине Симоновой: “Возможно, ситуация Симоновой чем-то сходна с ситуацией Георгия Иванова и Георгия Адамовича, которые, получив безупречную акмеистическую выучку, впитав безупречное чувство стиховой и вещественной формы, во всеоружии этого умения обратились к довещественному, недооформленному, иррациональному, к └музыке”, к тому, что └Анненский жадно любил, чего не терпел Гумилев”. Только речь идет, Бога ради, не о прямых интонационных цитатах из └Жоржиков”, еще пятнадцать — двадцать лет назад набивших оскомину, а о типологическом сходстве — о выходе к полой речи, в которой все в лучшем случае вероятно, в худшем — невозможно; все говорит о себе многозначными и неокрашенными словами, но синтаксис не ослабляет своей воспитанной долгими тренировками мускульной тяги”.
Левитация как образ жизни. Премии и даже тиражи — не показатели успеха, — считает Дмитрий Быков. Беседовала Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 223, 6 октября , <http://rg.ru>.
“РГ: Назовите главное, на ваш взгляд, литературное событие этого года.
Быков: Для меня такими событиями бывают только книги — скажем, новый роман Александра Житинского └Плавун”, книга Алана Кубатиева о Джойсе в ЖЗЛ, в ноябре обещан новый Пелевин.
РГ: Можно ли назвать сегодняшний литературный процесс сугубо прозоцентричным? Какое место в нем отведено поэзии и ее влиянию на общественное мнение?
Быков: Проза как раз, по-моему, сдает позиции — сейчас время интуиции, все в тумане, зыбко, неопределенно, и тут поэзия с ее обостренной интуицией многое может. Проза пишется, когда эпоха определилась, закостенела — года два нам еще сейчас до настоящей прозы, и то она будет наверняка вязкой, как └Обломов”. Много было хорошей прозы в 1855 году? Второй том └Мертвых душ” был сожжен не просто так — новую эпопею можно будет написать, когда у страны начнется новая жизнь. Страстно жду этого момента”.
Владимир Маканин. “Сейчас интеллект не ценится, но терпится”. Известный писатель о своем новом романе, стукачах, читателях и интеллигентах. Вопросы задавала Мария Базарова. — “Частный корреспондент”, 2011, 21 сентября <http://www.chaskor.ru>.
“Я хотел бы сказать, что └Две сестры и Кандинский” — это не роман о стукачах. Это книга о том, как мы сами себя видим, как сами себя оцениваем, как сами себя прощаем и не замечаем за собой дурного. И как, рассказывая о себе, мы вольно или невольно подменяем, приукрашиваем ситуацию и оправдываем себя”.
“Когда мы говорим о стукачестве, необходимо понимать, что оно существует в каждом государстве. Это то, над чем мы смеемся, что презираем, о чем рассказываем анекдоты. И тем не менее информаторы и информаторство (доносительство) — это альфа и омега всякой власти”.
“Я не был человеком андеграунда, но я дружил с его представителями и видел трагедию людей, которые были талантливы и умны, обладали большой духовной смелостью, но ничего не могли сделать. К сожалению, время сработало нелучшим для них образом, потому что либо эти люди погибли, либо как-то закончились. Но самое драматичное было, когда они стали попадать во власть или просто в начальники. Тогда стало видно, как они много потеряли, как хороши они были в подполье и как серы, бесцветны и неинтересны они стали, когда вышли”.
Владимир Мартынов. По ту сторону Апокалипсиса. Беседовал Дмитрий Лисин. — “Русский Журнал”, 2011, 16 сентября <http://russ.ru>.
“Упирание в какую-то единую точку зрения возможно еще было в 80-е годы, а сейчас ведет к фундаментализму, самоизоляции и тупику. Конечно, надо сохранить в себе твердые церковные устои, но надо иметь и хотя бы одну контрточку зрения”.
“Мы можем строить предположения и прогнозы, а Книга перемен ценна тем, что в ней есть принцип неопределенности, который и в квантовой механике правит. Это не высказывание конечных истин, это утверждение, что любая ситуация, положение и высказывание есть процесс, который ведет к иному высказыванию”.
“Сейчас мы присутствуем при таком цивилизационном сдвиге, равных которому в истории не было. В истории была только одна аналогия — неолитическая революция, когда появились все те технологии, которые существуют до сих пор: металлургия, земледелие, скотоводство. Нынешние цифровые технологии и возможности техногенного информационного поля, они равны и даже превосходят масштабы неолитического переворота. <…> Но я говорю в книгах не об этом, а об изменении куда как более кардинальном”.
Мелом и углем. В день рождения Александр Кушнер откровенно рассказывает о поэзии, о времени, о себе. Беседовал Владимир Камышев. — “Литературная газета”, 2011, № 36, 14 сентября <http://www.lgz.ru>.
Говорит Александр Кушнер: “<…> ругая нынешнюю жизнь и нынешний век, мы, наверное, несправедливы. Люди стали жить дольше. И здесь я могу сказать с некоторым удивлением и удовольствием о том, что возраст — не повод для того, чтобы └закрывать лавочку”, отказаться от стихов. Оказывается, можно писать стихи и в семьдесят лет, и дальше — во всю силу; можно и понять кое-что, чего в юности и в более зрелом возрасте не понимал”.
“А еще помогает мне странное, но очень важное для меня ощущение: я стараюсь писать так, чтобы мои стихи понравились моим предшественникам. Иногда, написав стихотворение, думаю: └А как бы его прочел Иннокентий Анненский? А как бы отнесся к этим стихам Пастернак?” Задача трудная, наверное, нескромная, но ее, мне кажется, надо перед собой ставить”.
“Первый читатель моих стихов — моя жена Елена Невзглядова. У нас с ней нет расхождений в понимании поэзии, поэтому мы и живем вместе”.
Виталий Найшуль. Религиозные способности русского языка вызывают сомнения. — “Православие и мир”, 2011, 23 сентября <http://www.pravmir.ru>.
“По-видимому, церковнославянскому языку придется массово обучать. Мы учим иностранные языки для взаимопонимания с другими людьми. Церковнославянский придется учить для взаимопонимания с Богом. А это не менее важно для успешной жизни”.
Андрей Немзер. Времена не выбирают. По-прежнему. — “Московские новости”, 2011, № 120 <http://www.mn.ru>.
“└Толпа”, то есть хоть в какой-то мере приобщенная к └культуре” часть социума, вовсе не враждебна поэзии как таковой. (Яростным ниспровержением собственно поэзии занимаются люди выраженно творческого склада. К примеру, истовые новаторы. Или поэты несостоявшиеся.) Толпа просто ищет и/или требует своей поэзии. И находит ее, творя (принимая) тех или иных кумиров. Иногда властителем дум может оказаться поэт истинный — так было с молодым Пушкиным и (при длинном ряде оговорок) со зрелым Некрасовым. Достаточно часто, однако, место на почетном пьедестале отводится сочинителям совсем иного пошиба — от Надсона до Асадова. Кто-то считает, что это хорошо, ибо даже дурная, площадная, потакающая запросам невзыскательной аудитории └упорядоченная речь” так или иначе приобщает к высшей гармонии”.
“Кто-то, напротив, полагает, что понижение планки споспешествует одичанию общества и соблазняет тех, кто мог бы — при ином раскладе — внимать музыке сфер. Чьей-либо абсолютной правоты в этом споре я признать не могу (думаю, в разных исторических ситуациях дело обстоит по-разному), но сама реальность дискуссии (и весомость аргументов у ожесточенных спорщиков) свидетельствует: устрашающая весть об исчезновении читателя — просто удобный (для одной из сторон) и эффектный лозунг”.
Петр Потемкин. Из “Записок Фланера”. Подготовка текста, вступительная заметка и примечания Норы Букс и Игоря Лощилова. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2011, № 9.
“Особое место в прозаическом наследии поэта занимает серия публикаций в газете └День”. В этом либерально-демократическом ежедневном издании, задуманном Ионой Кугелем (первый номер └Дня” вышел на исходе 1912 года), сотрудничали многие сатириконовцы: фельетонисты Д’Ор, А. Бухов, В. Азов, поэты Василий Князев, Петр Потемкин и др. В 1913 году в └Дне” появилась серия коротких очерков Потемкина…”
См. также: “Неизданная книга стихов Петра Потемкина └Париж”” (публикация, подготовка текста, вступительная заметка и примечания Норы Букс и Игоря Лощилова) — “Новый мир”, 2009, № 9.
Преодоление литературы. В Москве проходит “Биеннале поэтов”. Беседует Татьяна Шабаева. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 222, 5 октября.
Говорит Вадим Месяц: “Я создаю легенду о северном будде Хельвиге и его Норумбеге небесной (опубликована ведь лишь первая часть трилогии). В идеале может получиться что-то вроде └Заратустры” Ницше или └Цитадели” Экзюпери. Никаких версий истории не предлагаю, а лишь пытаюсь напомнить людям о важнейших вещах, которые могли бы вернуть жизни смысл”.
“Мне нравилась его [Бродского] безапелляционность. Его самоуверенное сознание собственной правоты. Ощущение воли, рождавшее чувство, что он знает, как надо. От него шла идея масштабности замысла, смелости начинаний. Может быть, ему надо было доказать и себе, и другим, что он может и одно, и другое, и третье. Я не знаю, был ли он счастлив, верил ли во что-то, достиг ли того, чего хотел. Но внешне он держал, как он говорил, poker-face, чтобы все верили, что он такой вот толстокожий. <…> Думаю, главное, что он мне дал — это ощущение того, как много может сделать индивидуальная воля. Хотя западная теория частного существования, то, что после Советского Союза казалось откровением, мне сейчас представляется пройденным этапом”.
Михаил Ремизов (президент Института национальной стратегии). Пять причин быть русскими. — “Эксперт”, 2011, № 36, 12 сентября <http://expert.ru/expert>.
“Вопреки бесконечным ссылкам на концепцию гражданской нации проект нации россиян меньше всего является гражданским проектом. Это проект бюрократии. └Российская нация” представляет собой придаток к административному аппарату РСФСР — РФ. Она не учредитель этого государства, а его └наполнитель”, приложение к некоей административной конструкции, возникшей независимо от нее. <…> Учредителем государства, в котором мы живем, выступала сначала советская номенклатура, производившая административно-территориальное деление СССР, а затем российская номенклатура, перехватившая у центра власть строго в рамках очерченных границ вместе с └доставшимся” ей населением”.
“Иными словами, если мы как нация └россияне”, то мы крепостные своего государства (в буквальном смысле: мы оказались └прикреплены” к определенному куску территории при дележе советского наследства — а дележ, как уже было сказано, вершила номенклатура). Если мы └русские”, то мы его потенциальные хозяева, граждане, стремящиеся вступить в свои суверенные права”.
“Одним словом, если мы └нация россиян”, то мы дети 1991 года. А это весьма низкая родословная. Если мы └русские”, то мы наследники длинной цепи поколений — народ, прошедший закалку нескольких мировых войн и революций, сменивший несколько государственных форм и ставший тем единственным, что их связывает. <…> От └российской нации”, в случае критической угрозы существованию РФ, будет так же мало толку, как от пролетарского интернационализма в 1941 году. Придется обращаться к русским”.
Кирилл Решетников. Будет страшно. Юрий Мамлеев написал зрелищную антиутопию про общество с узаконенным убийством, педофилией и разгулом бесовщины. — “Взгляд”, 2011, 27 сентября <http://vz.ru>.
“Тридцатилетний Валентин Уваров, наш с вами современник, попадает в далекое будущее. Там, в невесть каком столетии, человечество переживает последствия знаменательного апокалиптического разделения: избранные обрели новую землю и новое небо, а остальные остались на этой Земле, которая превратилась в рутинную модель ада”.
“└После конца” — не просто слом мамлеевского сюжетного канона, построенного на наблюдении за метафизическими судьбами членов того или иного тайного кружка. Это антиутопический триллер, своего рода инфернальная фантастика, которой кто-то из поклонников Мамлеева, возможно, ждал много лет, а скептики уж точно никак не предвидели”.
“И все же, └После конца” — это не просто антиутопия, но антиутопия совершенно особого рода, такая, какой еще никогда не было — религиозная, мистическая, по-хорошему абстрактная. Собственно, настоящая русская антиутопия и должна быть такой, и потому именно этот роман, а не какой-либо другой, можно считать концептуальным отечественным ответом Уэльбеку с его └Возможностью острова””.
“Россия — такая страна, где хотя бы один человек должен говорить правду”. Лингвист Вячеслав Иванов о пощечине Евтушенко, храбрости Капицы и диссертации Латыниной. Беседовала Татьяна Малкина. — “Московские новости”, 2011, на сайте газеты — 7 октября.
Говорит Вячеслав Иванов: “Мы не должны исходить из того, что мы погибнем, — просто потому, что тогда мы ничего не будем делать. Я верю, что каждый из нас должен действовать так, как будто мы и все человечество сохранимся. Это просто рабочая гипотеза — что так нужно себя вести”.
“Понимаете, я давно начал читать лекции за границей, все-таки часть жизни там проходит. Потом я очень космополитически настроенный человек — с детства, не сейчас таким стал. При том, что очень люблю Россию, много о ней думаю. Но в основном меня все-таки интересует мир в целом и то, как его спасти. Основные идеи свои с начала 1980-х годов я так для себя иронически формулировал. Спасение человечества — это главная задача”.
“Я все-таки думаю, что если Вселенная столько затратила сил для того, чтобы нас создать, то маловероятно, что допустят, чтобы мы сами себя уничтожили. Скорее всего, удастся этого избежать. Но при этом здесь, на этой территории, в этой стране еще больше трудностей, чем в других местах. Мы не самая трудная часть мира, но все-таки мы из числа трудных областей”.
“Смерти я не боюсь, но страшная вещь — допущение смерти всего человечества. Вот это единственное, что пугает. Собственная смерть не проблема именно потому, что мы надеемся, что род человеческий продолжится. А если все не имеет продолжения, тогда с этим очень трудно внутренне освоиться. К этому я, пожалуй, не готов”.
Федор Сваровский. О понимании, точнее о непонимании. — “Новости литературы”, 2011, 8 октября <http://novostiliteratury.ru>.
“В таких специфических условиях литература тоже расслаивается и размазывается по разным реальностям. Очевидное для одного оказывается мутным или совершенно неясным для другого. А неочевидное и даже смешное вызывает слезы и содрогание у представителей сопредельных реальностей. И боюсь, чем дальше, тем будет хуже”.
Современные записки — 2011: Алексей Цветков. — “OpenSpace”, 2011, 20 сентября <http://www.openspace.ru>.
“29 августа. <…> Гораздо легче понять, почему, к примеру, живопись дрейфовала в сторону беспредметности, ее в свое время спугнула фотография, но в истории поэзии такого события не было. Я неплохо знаю англоязычную поэзию и могу догадываться, что произошло там: трехсложные размеры, ввиду краткости слов, звучат монотонно; исконное англосаксонское стихосложение, опирающееся на аллитерацию, отмерло много столетий назад. Остался ямб, преимущественно пятистопный, и лучший, на мой взгляд, поэт прошлого века Уоллес Стивенс постоянно колебался между ямбом и верлибром, но одного ямба два раза не высидишь. Интересно, что мы, по крайней мере люди моего поколения или ненамного моложе, очень дорожим своим XIX веком, клянемся Пушкиным и Баратынским, Тютчевым и Фетом, а вот в англоязычных странах он практически забыт, как неприятный сон. Я встречал людей, которые признавались в любви к Теннисону или Суинберну, но их было от силы три, а большинство с трудом припоминают, о ком, собственно, речь. А ведь были и гиганты, Китс или Вордсворт”.
“Я когда-то придумал метафору, которая кажется мне верной и поныне: если уподобить форму стакану, а содержание воде, то метрическое стихотворение — эквивалент воды в стакане, а стихотворение, написанное верлибром, — вода, которая остается стоять, когда стакан из-под нее убрали. Как-нибудь на досуге попробуйте”.
Современные записки — 2011: Борис Куприянов. Лондон в огне, депрессия в Белоруссии, Латынина и Сапрыкин в Париже, Пугачева как опасность. — “OpenSpace”, 2011, 28 сентября <http://www.openspace.ru>.
“6 августа. Лондон перекопан! Пикадилли и Оксфорд-стрит напоминают Тверскую. В преддверии Олимпиады дорожные рабочие перекладывают тротуары, машины и автобусы едут в один ряд, ходить неудобно. Лондонцы чертыхаются. Все тревожно напоминает Москву. Или, может, напротив: Москва стремительно приближается к мировым стандартам? Правда, надо учесть (не буду повторять расхожую шутку о том, что булыжник оружие пролетариата), что в Лондоне плитка большая, такую так просто не выломаешь, и бросить ее можно, только используя спецтехнику. Научены опытом студенческих волнений. Лондонцы уже планируют, где будут проводить следующее лето. Об Олимпиаде без пренебрежения никто не говорит”.
Михаил Соломатин. Сборная солянка. — “Взгляд”, 2011, 19 сентября <http://vz.ru>.
Среди прочего: “И дело не в том, что многие советские писатели или ученые были по сути антисоветскими. Этот аргумент, во-первых, может быть оспорен (для кого-то Пастернак — жертва режима, а для Бунина он — советский прихвостень и враг старой культуры), а во-вторых, культурная принадлежность человека не обуславливается его политическими убеждениями (Марк Тарловский, сочиняя верноподданническую оду: └Лениноравный маршал Сталин! / Се твой превыспренный глагол / Мы емлем в шелестах читален, / В печальной сутолоке школ”, не создавал советскую культуру, а продолжал русскую традицию XVIII века)…”
Мария Степанова. Дневник, несовместимый с жизнью. — “Citizen K”, 2011, № 6 (17), 6 сентября <http://www.kommersant.ru/citizen_k>.
“[Любовь] Шапорина была в числе уехавших за границу в первые послереволюционные годы — и добровольно вернувшихся в СССР. <…> Впрочем, последствия этого не-выбора были те же, что у всех: катастрофические. 1933: └Теперь большинство поняло, что податься некуда, все равно везде тюрьма и везде голод. Еще интеллигенция бессознательно хочет куда-то выпрыгнуть, бежит за полярный круг, на Памир, в стратосферу, а мужики просто дохнут, сидя на своей лавке”. 1935: └Ссылают в Тургай, Вилюйск, Атбасар, Кокчетав, куда-то, где надо 150 верст ехать на верблюдах, куда-то, где ездят только на собаках”. 1938: └Вася (сын Шапориной. — СК) часто возмущается, что я не хожу в кино, в театр. По ним, по современной молодежи, впечатления скользят, не доходя до сознания. С детства они привыкли к ужасу современной обстановки. Слова ▒арестован▒, ▒расстрелян▒ не производят ни малейшего впечатления”. 1939: └И вот мы, бедные люди XX века, принуждены все время натыкаться на XVI — начало XVII. И не кричать от ужаса, а делать вид, что не видишь, не слышишь”…”
“Сто лет назад ей было тридцать два, она сидела на залитой солнцем piazza Garibaldi, русская в Риме, счастливая и никому не интересная. У нас пока тоже есть эта возможность и сколько-то времени, чтобы ею воспользоваться”.
Тиражом 100 экземпляров. Дмитрий Дейч в беседе с Александром Чанцевым: Критика гибридных форм. — “Частный корреспондент”, 2011, 5 октября <http://www.chaskor.ru>.
Говорит Александр Чанцев: “Давно еще, когда я был на семинаре └Дебюта” по критике, меня, прошу прощения за избыточную └критику”, критиковали за то, что мои рецензии безличны, в них нет Я, └нет Чанцева”. Мне это казалось и кажется лишь положительным — важен текст, а не пишущий о нем (и даже в каком-то смысле не пишущий его). Может быть, это прозвучит пафосно, инфантильно или уж не знаю как, но когда о моих рассказах рецензент написал, что это └стопроцентно западные тексты”, я радовался неимоверно”.
Он же: “К тому же, увы, как мы знаем, есть критика, занимающаяся лишь толстожурнальной отечественной прозой и не помышляющая даже о том, чтоб выйти из лингвистического гетто и прочесть какой-нибудь роман Каннингема или Уэльбека в оригинале, если их вдруг не перевели на русский: мы слишком долго были провинциальны и боролись с космополитизмом — давно пора развернуть ряды борьбы в другую сторону. Зовите меня безродным космополитом, но настоящие патриоты как минимум должны знать язык └предполагаемого врага””.
Томас Транстремер: прямая речь. Что нобелевский лауреат говорил в разные годы о себе, о поэзии, о музыке, о политике и религии. — “OpenSpace”, 2011, 7 октября <http://www.openspace.ru>.
“Если бы я принадлежал к какой-нибудь деноминации, то, наверно, это были бы квакеры, я испытываю к ним сильное чувство. Но в Швеции это очень особенные люди, чтобы стать квакером, нужно быть практически святым. Я пытаюсь определиться в отношении религии. Хотелось бы достичь какой-то определенности прежде, чем я умру”.
“Типичный для меня способ писать — особенно когда речь о длинных стихотворениях — собирать их из фрагментов, которые сползаются в одно место, как муравьи в муравейник, куда несут свои заметки и наблюдения. На самом деле аналогия не совсем точная, потому что в муравейнике все пригодится, а в стихотворении — не обязательно”.
“Шведская аудитория довольно скупа на открытое выражение чувств. Люди обычно сидят с каменными лицами, не смеются, не кричат. Они думают, что не выказывать эмоций — это хороший тон. Это иногда бывает трудно, невозможно понять, скучно людям или, наоборот, интересно”.
“└Фауст” — это протест против того, что делается в нашей культуре”. Беседовала Любовь Цуканова. — “Новое время/The New Times”, 2011, № 30, 19 сентября <http://newtimes.ru>.
Говорит Юрий Арабов: “Свободным я себя не чувствую. Более того, ответственность перед теми несколькими тысячами людей в России, кому интересно то, что мы делаем, интересен наш образ жизни, все возрастает. Они не простят вранья, не простят ухода в шоу-бизнес, который скоро полностью подменит культуру. Эта ответственность — тяжелый крест. Я не знаю, что такое свобода. Про свободу пусть говорят Пугачева и Задорнов”.
Константин Фрумкин. Жить — тяжело. Экзистенциальная герменевтика феномена жизни. — “Топос”, 2011, 5 сентября <http://topos.ru>.
“Верхнюю половину всякого общества составляют те, для кого предметом труда являются другие люди, те, для кого труд зачастую сводится к коммуникации с людьми. Им противостоят те, кто взаимодействует не с людьми, а с вещами, с неживой материей, с растениями и животными — со всем, что не относится к человечеству как таковому. └Пограничный” труд, предметом которого является внечеловеческая природа, всегда представляется как более тяжелый — причем порою невыносимо тяжелый. Чем дальше предмет труда от человека — тем труд тяжелее, труднее всего работать с необработанной неживой материей, быть шахтером или землекопом. Проблематика социальных лифтов особенно остра и драматична именно тогда, когда речь идет о попытке бегства с границы человечества — то есть из сферы работы с вещами и природными объектами к труду с людьми и информацией”.
Михаил Хазин. Идеальное убийство. — “Однако”, 2011, № 29 <http://www.odnako.org>.
“Однако сегодня возникла проблема, о которой вообще никто не думал. 30 лет более или менее успешного существования привели к тому, что вся система образования в США, в первую очередь экономического, выработала └язык”, на котором описать реальные причины кризиса вообще невозможно! А отказ говорить на нем в американской элите сегодня воспринимается как признак враждебности, ибо он прочно вошел в систему определения └свой — чужой”, которая существует в любом обществе, но именно в США развита особенно сильно”.
“<…> поскольку кризис продолжается и будет только усиливаться, перед американской элитой встает серьезный вопрос. └Пряников сладких опять не хватает на всех”, а это значит, что рост элиты последних 30 лет должен смениться ее сокращением. Это означает начало крупномасштабных элитных войн, поскольку речь идет о выводе из элиты не 5 — 10%, от которых можно избавиться достаточно безболезненно, а как минимум 70 — 80%. Объяснить молодым и амбициозным людям, чьи отцы 20 — 25 лет назад заработали свои первые миллионы на └рейганомике”, что они должны вернуться в бедность… Это будет посильнее └Фауста” Гете!”
Хоровод воды в аквариуме. Книги должны быть бесплатными, считает финалист премии “Большая книга” — 2011 Сергей Кузнецов. Беседовала Екатерина Морозова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 216, 28 сентября.
Говорит Сергей Кузнецов: “Я пользуюсь букридером, а до этого пользовался разными электронными библиотеками. Если мы говорим о букридере как о носителе текста, то я не думаю, что от этого что-то существенно поменяется — ну разве что толстые книги будет проще читать. Мы, конечно, можем говорить о букридере как о механизме дистрибуции, когда текст легко скачивается и зачастую бесплатно, — и это более сложный вопрос. Я всегда считал, что книги должны распространяться бесплатно. По мере возможностей я сам передавал все свои тексты в электронные библиотеки. Не будем забывать, что за счет гонораров во всем мире живет меньше одного процента писателей — большинство каким-то другим способом капитализирует свою славу (лекции, гранты, премии, написание статей). И, скажем честно, среди этого малого числа коммерчески успешных писателей не так уж много тех, без книг которых мир стал бы заметно хуже”.
Олег Юрьев. Молчание, изгнание, хитроумие. — “Лехаим”, 2011, № 10 <http://www.lechaim.ru>.
Церемониальное слово, прочитанное в Гейдельберге 26 октября 2010 года при вручении премии Хильды Домин за литературу в изгнании лауреатом премии Олегом Юрьевым. Печатается в авторском переводе с немецкого.
“Но если ты все-таки родился евреем (при этом не в Земле Израиля), ты оказываешься в состоянии изгнания как бы уже автоматически. Что касается меня, то это как раз мой случай: я и еврей, и рожден в изгнании, в самом прекрасном из всех городов изгнания, в одном из прекраснейших городов мира. Когда безлюдными, жемчужно-светящимися, светло-темными майскими или июньскими вечерами этот город со всеми его золотыми шпилями, желтыми, голубыми и алыми дворцами и черно-зелеными мостами начинает казаться приподнятым над мягко сияющей рекой, он и сам ощущается немного изгнанником — изгнанником в небеса. Нужно сказать: я родился в Петербурге. По сути, и в этом виноваты древние римляне. Здесь, в этом городе, 30 января 1970 года я сделался поэтом. В это утверждение я не вкладываю ничего особо возвышенного: просто в один — в этот! — прекрасный день у меня сочинилось самое первое стихотворение — о печальной судьбе серого козлика, съеденного, как известно, злым и тоже серым волком. Это стихотворение, во всей своей одиннадцатилетней серьезности, я не преминул датировать. Текст (что успокаивает) не сохранился, но дата застряла в памяти и, на манер слегка комического призрака, кочует по моим биографиям”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы истории”, “Другой берег”, “День и Ночь”, “Знамя”,
“Иностранная литература”, “Наше наследие”, “Новая Польша”, “Посев”, “Фома”
Юрий Беликов, Леонид Бородин. Если не придет дерзкий… — “День и Ночь”, Красноярск, 2011, № 4 <http://magazines.russ.ru/din>.
Публикуется в рубрике “ДиН диалог”.
“—Леонид Иванович, не ощутили ли вы, что музей политических репрессий └Пермь-36” превращается в некоего кентавра наших дней? Став ежегодным гражданским форумом и фестивалем └Пилорама”, вчерашняя политзона, с одной стороны, представляет из себя тусовку либералов из бывших республик СССР и либералов нынешнего российского розлива, которые, сойдясь, учиняют токовища, больше обращённые к прошлому, нежели к настоящему: дескать, какой был Советский Союз тюрьмой народов. А с другой стороны, └Пермь-36” превратилась в пляжно-курортные угодья, куда, ничуть не интересуясь сходкой правозащитников, на берега Чусовой устремляется с надувными матрасами и спиртным местный народец. В общем, многотысячный отдых в местах не столь отдалённых…
— По-видимому, это действительно так. Судя по рассказам тех, кому довелось там побывать. Но сегодня мне не хотелось об этом думать. Я как бы заново перебирал в памяти своих сокамерников, хотя они и не были моими единомышленниками. Я их всех по-своему, по-тюремному любил. С кем-то больше общался, с кем-то меньше. В бараке особого режима нас было тридцать. Стал считать. Досчитал до двадцати. Потом потихонечку начал припоминать остальных. Но всё равно два-три человека из памяти выпали. Наверное, это были полицаи. Но вспоминал не только о политзэках. Допустим, хорошо помню начальника нашего отряда Кондратьева. Единственный человек на зоне, которого мы почти уважали. Уважать надзирателя — это, в общем-то, нетипично. Другие надзиратели делали всё, что можно делать по закону. А Кондратьев не делал того, что не требовалось. Вот не требуется лишний шмон — он этого и не делает. И вообще, человеком был очень спокойным, никогда не хамил. Никаких издёвок в голосе. Простой русский мужик. Я двух таких знал. В мордовском лагере был ещё Ваня Хлебодаров, тоже офицер лагерной службы. При нём надзиратели не матерились. И когда Ваня дежурит в зоне — спокойствие полное. И — абсолютное уважение к Хлебодарову”.
Валерий Виноградский. Конец “живого беспорядка”. — “Знамя”, 2011, № 10 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Исследование саратовского социолога.
“А мы подводим аналитический итог своей работы. Он неутешителен: хотя в крестьянском социуме остаются некие неуничтожимые связи, образующие тот каркас социального капитала, который никогда не может быть растрачен до нулевых показателей, — нами зафиксирована системная картина постепенной, растянутой на десятилетия трансформации междворовых отношений в направлении распада. В сельском социуме России окончательно прояснились сдвиги, завершившие длительный по времени и унылый по социальным ощущениям процесс деформации социального капитала. В чем она заключается? Обратимся для наглядности к поговорке └хочешь жить — умей вертеться”: сети межсемейной поддержки были идеальной средой для такого всеобщего └верчения”, систематически наблюдавшегося вплоть до 2004 года, то есть в течение самого драматичного, наполненного жесткими социально-экономическими испытаниями отрезка новейшей истории России.
Но уже в конце первого десятилетия нового века начали появляться эволюционные сдвиги, говорящие о формировании новой картины └неформального”. В одном из интервью, записанных в южнорусском селе, отчетливо звучат новые, небывалые прежде настроения (далее — расшифровка монолога. — П. К.) <…>
Для целого пласта населения России — особенно для людей советской выделки — настало время исторического отчаяния. Время, когда живой беспорядок бытия явно заменяется и местами уже совершенно заменился другим беспорядком, не столько живым и живительным, сколько живучим и стремительно сживающим со света продуктивную социальную └архаику””.
Владимир Енишерлов. И палачи и жертвы. Вожди революции и деятели искусства на портретах Ю. Анненкова 1920-х гг. — “Наше наследие”, 2011, № 99 <http://www.nasledie-rus.ru>.
К 90-летию со дня смерти Блока. В таком качестве эти работы републикуются в России впервые.
“Юрий Анненков, находившийся в расцвете своего таланта, когда создавались эти портреты, был не только большим мастером, психологом, но и провидцем. Вглядитесь, например, в портреты Вс. Мейерхольда и К. Радека. Разве не лежит на этих лицах печать судьбы, каким-то чудом уловленная Анненковым? А как задумчиво-грустно глядит с листа эстет и эрудит А. В. Луначарский, несмотря ни на что остающийся лучшим министром культуры и просвещения в советское и постсоветское время. <…>
Эта папка с семнадцатью портретами видных большевиков — более чем уникум. Она хранится в известном библиофильском собрании А. А. и С. А. Венгеровых, с готовностью предоставивших единственный сохранившийся в России экземпляр альбома для публикации и выставки в журнале └Наше наследие”, приуроченной к 90-летию смерти А. А. Блока. Из семнадцати портретов, собранных в папке-альбоме, мы публикуем тринадцать, считая возможным представить по одному изображению каждого персонажа. Мы также печатаем статью об анненковском портретном цикле, принадлежащую перу А. В. Луначарского. Как и портреты, которые анализирует нарком, сейчас она практически неизвестна. В блестящем, кратком и выразительном тексте Луначарского, интеллектуала и умницы, соединяется талант критика-искусствоведа, стилиста, аналитика пластического языка художника и мироощущение красного царедворца, каким тоже был нарком. Но сама статья вполне адекватна предмету анализа и раскрывает неожиданные черты и тенденции в виртуозной портретной графике Юрия Анненкова”.
Владимир Залепеев. Немецкая пресса в первый месяц Великой Отечественной войны. — “Вопросы истории”, 2011, № 9.
“Наряду с громкими сенсациями (массовые пленения, резкое продвижение вглубь территории СССР, хаос. — П. К.) в газетах все чаще появлялись вынужденные признания о мужественном сопротивлении Советской армии. Например, генерал авиации Квадэ писал: └Уже в мировую войну солдат русской империи с исключительным спокойствием умирал в бою. Советские идеи не изменили этот характер””.
В номере, помимо прочего, публикуется интереснейшее исследование Евгении Фроловой “Политический Красный Крест и советская Россия”. Поразительно, что эти “политкаторжане” продержались в стране до середины тридцатых годов и, конечно же, почти все были стерты в лагерную пыль.
Марианна Ионова. “…И любовь уходит”. — “Арион”, 2011, № 3 <http://www. arion.ru>
О почти полном выветривании из нынешней (главным образом “мужской”) поэзии — в “среднем” поколении — любовной темы. Точнее, о выветривании любовной лирики как таковой. Многое убедительно. “Лирический герой смотрит либо в себя, либо на себя; единственный предмет поэзии — поэт сам, иногда выясняющий отношения с каким-нибудь почтенным массивом наподобие государства, Времени, Абсолюта или мировой культуры, но никогда — с конкретным другим. Масштабов два: один позволяет углубиться в собственную клеточную структуру, другой — объять и сопрячь как можно больше явлений вселенной, а порой и раствориться в ней. Человеческий же масштаб забыт. Лирику надолго покинула непосредственность, или, более └научно”, прямое высказывание. Показательно, что и вернувшая его └новая искренность” не сумела пробить лед, под которым оказалась погребенной любовная тема”.
К чести автора, есть важная оговорка, ближе к концу исследования: “Разумеется, приведенные примеры — отнюдь не полный набор образцов. Более того: вдали как от поля зрения критика, так и просто от обеих столиц сотни людей слагают строфы без учета минувших пятидесяти, а то и семидесяти лет… Но нас-то интересует состояние современной любовной лирики как феномена. Сделанный срез и впрямь, несмотря на разницу поэтик и масштабов, обнажает некое общее свойство”.
Ахмед Искандеров. История и мифы. — “Вопросы истории”, 2011, № 9.
Глава из готовящейся к печати книги “История и культура Японии”.
“Мифы и история не противостоят, а лишь взаимно дополняют и обогащают друг друга. <…> По данным японских исследователей, 99% образованных японцев не верят рассказам о богах. Вместе с тем один процент из числа опрошенных продолжает доверять мифам. Между тем даже в наиболее мифологизированных разделах древних японских хроник выдающиеся ученые <…> находили немало подлинного, касающегося некоторых сторон вполне земной жизни и вполне реальных исторических личностей”.
Юрий Каграманов. Длинная тень ГУЛАГа. — “Посев”, 2011, № 9 (1608) <http://www.posev.ru>.
“Блатное миропонимание оказалось сильнее изуверского └идеализма” ранних чекистов, типа Дзержинского и Менжинского (под крылом которых, впрочем, успешно орудовали законченные садисты и всякого рода извращенцы). И оно пережило следующее поколение чекистов (уничтожившее своих учителей), └сторожевых псов” государства, семя Малюты Скуратова и мастеров Тайной канцелярии. И вышло на волю, в той или иной степени заразив все слои населения, от самых верхних, у которых роль золотой фиксы во рту (признак благосостояния у блатных) выполняют теперь дворцы и диковинные яхты, до обездоленных нижних. <…> ГУЛАГ мог возникнуть не только потому, что право сделалось у нас фикцией, но и вследствие ожесточения, паче того, озверения, ставших характерными признаками времени. Размах Большого Террора, растянувшегося на несколько десятилетий, каковы бы ни были его непосредственные причины, побуждает задуматься о мистических смыслах этого явления, уникального в человеческой истории. Недавно я прочёл у молодой исследовательницы ГУЛАГа, в общем, позитивистски ориентированной, что здесь есть некая загадка, не поддающаяся рациональному объяснению. Полагаю, что это безошибочное впечатление. И загадке можно нарисовать лицо: это дьявол, каким его ожидал увидеть, но так и не увидел Иван Карамазов, — в ослепляющем красном сиянии, с громами и молниями. <…>
Недавно └Архипелаг ГУЛАГ” начали проходить в школе. Я просмотрел в Интернете первые отзывы тех, кого это прямо касается. Как и следовало ожидать, среди детей, выросших в тени ГУЛАГа, много таких, у кого атрофирована чувствительность. Если └Сон Обломова” и └Вечера на хуторе близ Диканьки” им кажутся намеренно-умильными, то └Архипелаг” — надуманно-жестоким. Они предпочли бы Пелевина и какой-нибудь └Архипелаг Гуд Лак”. Есть и такие, кто уже нахватался у взрослых └патриотизма”, не приемлющего взгляды └литературного власовца”. Но есть и дети, более или менее адекватно воспринимающие содержание великой книги: и описанные в ней ужасы земного Ада, и примеры слабости и низости человеческой, и силу характеров └Руси уходящей”, точнее, теперь уже давно ушедшей.
В помощь им — Бог; и ещё — мистическое присутствие в нашей жизни десятков миллионов невинно загубленных душ”.
Александр Кушнер. Снимок с Нероном. — “Арион”, 2011, № 3.
“<…> Умные дурни, ученые дуры. / Вы, смысловик с голубыми белками, / Упоминательной клавиатуры / Им бы велели не трогать руками. // Музыка, мусор, муслин, замутненье, / Мысли, маслины, Москва на медали — / Вот их ассоциативные звенья. / Осип Эмильевич, как вы отстали! // Вы и не знали, что вы герметичны, / И синкретичны, и интроспективны. / Вас раскусили, поймали с поличным / В цепком Воронеже, мерзлом и дымном”.
Чеслав Милош. Стихотворения в новых переводах. Перевод Натальи Горбаневской. — “Новая Польша”, Варшава, 2011, № 6 (131) <http://www.novpol.ru>.
Окончились утренние пробужденья
со стоящей палкой
которая ведет и указует дорогу.
Указуется Я, и это
совершенно черная пропасть.
Худшему нету дна.
Пришла пора набожных книжек.
Чтобы я вцепился в какую-то святую
например блаженную Кунигунду
и повис как мешок над бездной.
А она держится за рясу святого Франциска
и так возносимся всей гирляндой.
[август 2003] (“Поздняя старость”)
Геннадий Мишин. “В глушь, в Саратов”. — “Другой берег”, Энгельс, 2011, № 7.
Известный краевед с другого берега Волги разбирает известную строчку Грибоедова про тетку, деревню и глушь (гнев Фамусова на дочь) и не только находит в судьбе поэта-драматурга прототип “тетки”, но и доказывает, что под Саратовом А. Г. имел в виду всего лишь захудалую деревеньку в Саратовской губернии.
Есть тут и другие краеведческие материалы.
Елена Ожич. С рук на руки. — “Арион”, 2011, № 3.
Он несет меня под мышкой через всякую слякоть,
Нежно надев калоши на валенки и завернув в тулуп,
А мне хочется из вредности дрыгать ногой и плакать,
И во рту еще шатается молочный зуб.
Он не возмущается моим поведением,
Чтобы не выронить, перехватывает на весу,
Говорит: “Все равно донесу.
Обязательно. Непременно.
Передам с рук на руки,
И объясняйся там сама нос к носу”.
И ведь, правда, как ни выворачивайся ужом, не уронит,
Про него не скажешь: “Недоглядел”,
Пролетая с тобой над лужами, он еще сильнее
Стискивает ладони.
Личный ангел. Даже если ты его не хотел.
Алексей Осипов. “Без рассуждения нет добродетели”. — “Фома”, 2011, № 9 <http://www.foma.ru>.
“— Существует мнение, что в Церкви много необразованных и глуповатых людей, попросту неучей, которые не стремятся к тому, чтобы думать.
— Дело в том, что такие люди есть во всех слоях общества. Они есть и в Церкви, и не в Церкви. Как есть и умные люди и здесь и там. Сколько, например, известнейших деятелей науки, искусства, литературы, музыки, педагогики, сколько полководцев, философов, политиков как на Западе, так и на Востоке были искренними христианами! Только по откровенной неприязни к Церкви или полному невежеству можно говорить о ней как о собрании необразованных, глупых и невежественных людей, которые не хотят ни о чем думать. Достоевский писал, что его осанна через горнило сомнений прошла. И как много было и есть тех, осанна которых Христу также прошла и проходит через дебри сомнений! Да, таких людей в сравнении с общим числом верующих не столь много. Но много ли тех, которые к неверию пришли через такие же внутренние страдания в поисках истины? Уверен, ничтожно мало. <…>
— Уже не раз звучали грустные голоса, что, мол, люди в храмах книг не покупают, не хотят ничего читать, а если и берут, то не серьезную христианскую литературу, а что-нибудь вроде └кому молиться от зубной боли”.
— Наш народ, продолжая считать себя православным, все более сползает в язычество (простите за столь сильное утверждение). Сейчас уже много признаков этого. Возьмите хотя бы непрерывно издающиеся книги, в которых расписано, какой святой от чего помогает… кто от печенки, кто от селезенки. А что с иконопочитанием происходит? Во что превращают эту догматическую истину Церкви! Оказывается, нужно знать, перед какой иконой молиться и какую именно молитву читать — иначе не поможет. Ведь так и хочется спросить: прежде чем совершать молебен перед └Неупиваемой чашей” от пьянства, не полезнее ли было бы помолиться перед иконой └Прибавление ума”? Происходит очевидное возвращение под флагом Православия к тому язычеству, которое видим в Древней Греции, в Древнем Риме. Там каждый бог имел свою сферу деятельности и помогал в пределах этой сферы. И вот теперь у нас совершается нечто подобное. Это настоящая беда, которая, боюсь, может вообще отнять Православие у наших людей. Язычество ведь как возникло? Сначала была вера в единого Бога, которая потом преимущественно таким путем деградировала в многобожие. Зачем мне нужен Бог, когда поможет такой-то святой? То есть Бога я как бы еще и не отвергаю, но мне-то нужен этот святой, а не Бог”.
Владимир Потресов. Младший сын поэта. — “Наше наследие”, 2011, № 99.
Републикующаяся здесь помимо очерка В. Потресова старинная статья-репортаж Александра Яблоновского “Поездка в Михайловское” (“Сын Отечества”, 1899, № 38) основательно колеблет, если не развеивает мифы о Г. А. Пушкине (сын поэта, как сплетничали, был-де невнимателен к памяти своего великого отца).
…А заодно и напоминает о некоторых краеведческих коллизиях.
“После обеда Григорий Александрович любезно предложил мне осмотреть дом, сад и постройки Михайловского.
От прежнего дома, в котором жил поэт, ничего, кроме фундамента, не осталось. Выстроен этот дом еще в то время, когда Григорий Александрович был юношей, и в настоящем своем виде никакого исторического интереса не представляет. Мебель в нем, за исключением кресла, о котором я уже говорил, тоже новая и куплена уже сыном поэта. Что касается кресла, то оно представляет собой нечто среднее между обыкновенным креслом и кушеткой; на нем очень комфортабельно можно лежать с ногами. Теперь такие, кажется, не в моде. Обивка кресла тоже не та, которая была во времена поэта: теперь оно покрыто обыкновенным ковровым бархатом и стоит в кабинете Григория Александровича не как историческое напоминание, а просто как мебель, которой пользуются и теперь. <…> Из дома мы пошли осматривать знаменитый флигель, в котором, по преданию, живал Пушкин. Это очень маленькая и даже мизерная постройка, разделенная внутри на две комнаты. От времен пушкинских в ней сохранилось немного; она и при поэте была ветхой, а после его смерти пришла в совершенный упадок и была реставрирована уже его сыном.
— Вот, — сказал Григорий Александрович, указывая на этот флигелек, — уверяют, что здесь жил мой отец: в одной половине он, а в другой няня. Но это чистейший вздор; никогда отец здесь не жил, а была здесь в его время простая баня, совсем и не приспособленная для житья. Разделил ее на две комнаты уже я”.
Наталия Черных. О поэзии. — “День и Ночь”, Красноярск, 2011, № 4.
“└Меня расстреляют солдаты Господа Бога”, — сказал Жану Кокто умирающий Раймон Радиге, написавший за всю свою недолгую жизнь только один роман. Эта фраза предельно точно выражает чувства поэзии к Богу.
Поэзия боится религии и не может без нее. А современная поэзия — без христианства (ведь для того, чтобы поиздеваться над ним, нужно сначала взять христианские символы). А современные поэты-новобранцы боятся поэзии, как возлюбленной, к которой охладели. И тем сильнее их страх, чем более поэзия являет в больших поэтах свою божественную сущность”.
Это лишь крохотный кусочек большого эссе, очень непохожего на большинство сегодняшних “статей о поэзии”. Кстати, тема Бога впрямую исчерпывается здесь приведенной цитатой, ну и еще двумя абзацами.
“Я не был первооткрывателем Томаса Манна”. Интервью Натальи Громовой с Соломоном Константиновичем Аптом 27 сентября 2009 года. — “Иностранная литература”, 2011, № 9 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
“Пастернаку уже перед самой смертью приходят немецкие переводы └Доктора Живаго”, и Зинаида Николаевна дарит Вильмонту немецкую книгу. Вильмонт дал мне эту книгу. И сказать по правде, мне по-немецки роман понравился тогда гораздо больше, чем по-русски. По-русски, как поэт, Пастернак всегда прекрасен. В прозе, как романист, он мне показался не таким хорошим. В немецком переводе всякие шероховатости романиста пропадают. А уж разговоры Стрельникова, где отвлеченные темы, по-немецки вообще звучат прекрасно. Немецкий язык создан для таких разговоров. Думаю, что немецкая речь вообще повлияла на мышление Пастернака и особенно на эти страницы романа. Очень заметно там знакомство с немецкой философией. Вернемся к Вильмонту…”
…Насколько я помню, это интервью по просьбе Н. Громовой сотрудник Дома-музея Корнея Чуковского В. Спектор профессионально снимал на камеру. Понадеемся, что однажды эту видеосъемку беседы с великим переводчиком-просветителем будет возможно увидеть в каком-нибудь документальном фильме.
Составитель Павел Крючков