Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 2011
Мишутин Иван Дмитриевич родился в 1990 году в Курске. В 2011 году закончил Литературный институт имени А. М. Горького (семинар Инны Ростовцевой). Лауреат литературной премии Соколова-Микитова (2009). Живет в городе Балашове Саратовской области.
В “Новом мире” публикуется впервые.
Иван Мишутин
*
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
Земледелие
День 1
Корабельные мачты уже выпускали присоски,
и корма изогнулась под воду в китовый плавник;
наш корабль не желал подчинятся ни ветру, ни вёслам,
он питался планктоном, его окружали русалки,
но, когда он почувствовал землю, он выдохнул крик;
как больной кашалот, он зарылся в прибрежную гальку,
и теперь он лежит, неподвижен и большеголов.
По колено в траве, мы внимаем дыханью холмов.
День 2
В этих землях ни птиц, ни зверей; и шатровый навес
не спасёт от дождя, но зато плодородные почвы:
где вчера было поле, сегодня — тропический лес.
На моих сапогах распускаются белые почки.
День 3
На вершине холма мы пытаемся строить деревню
и пытаемся вырастить злаки на склоне холма.
На востоке, в заливе, замечен гигантский кальмар,
а на севере видели стаю бродячих деревьев.
Все немного охрипли, и в воздухе вязнут слова,
и как будто в гортани густая, густая трава.
День 4
Эта почва исполнена рек, и её семиречье
огибает холмы, как вьюнок — человечьи предплечья.
Зерновые уже достигают размеров секвойи
(каждый колос покрыт частоколом желтеющей хвои).
Даже голуби в клетке срослись в семикрылое нечто.
День 5
Здесь озимые камни весной прорастут в города,
здесь засеянный щебень к утру расцветает посёлком
(лепестковые крыши похожи на крылья подёнки),
а потерянный гвоздь превратится в опоры моста.
У матроса <такого-то> плющ появился на горле,
у <такого-то> хмель завивается возле колен.
Колонисты, оставив соху, поднимаются в гору
(если долго стоять, на подошвах появятся корни).
Корабельный геолог выносит диагноз земле:
Земледелие в этой местности невозможно: плуг врастает в почву и цветёт.
День 6
Мы как будто с рожденья — трава, виноградник и лес,
мы с рождения — глина, кусочки засохшего лета;
словно кто-то прошёл по пятнистой спине континента,
создавая людей и других глинобитных существ.
Мы стоим у предхолмий, по брови зарыты в потёмки,
выпуская листву; но пока невозможно забыть
трепетание крови, замешанной на чернозёме.
Мы закутаны в травы, лианы и нити грибов,
мы становимся глинистой плотью огромного Бога.
Я, макая в чернильницу вербы, пишу эти строки
и смотрю, как вздыхают голодные рёбра холмов.
День 7
<нрзб>
<нрзб>
(12 — 18 октября 1492 г.)
Мёртвая корова
Евлалии Кит
В июле мы катались на пароме
и видели: у мельничной стены
щипала клевер мёртвая корова
и клевер прорастал с её спины;
её копыта — в муравьиных тропах,
её рога покрылись берестой,
в груди её — мышиное гнездо,
из левого бедра струился тополь,
на горле у коровы были жабры
для летнего летейского дыханья,
а на её хвосте сидел петух.
За мельзаводом ворковали жабы,
корова поднималась к эстакаде
и выдыхала тополиный пух.
(А если, проезжая эстакадой,
проглотишь тополиное перо —
почувствуешь, как, разрывая рот,
скребутся тополиные цыплята.)
В корове были запахи реки,
болота, плоти и молочной плёнки.
По берегу карабкались телёнки,
нелепо расставляя плавники
и растянув чешуйчатые жилы.
Я помню, что мы были как трава,
что многие погибли в этом лете,
и многие воскресли, но решили
остаться навсегда на той реке.
В глазах коровы были жернова,
река, паром, а на пароме — дети,
которые срослись: рука в руке.