рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2010
Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Прозаики, эссеисты, печатались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Звезда” и др. Живут в Перми.
Рассказ
Осень, потирая руки, приближалась к мичуринским садам.
Клара проснулась и снова закрыла глаза: “Зачем купила этот пододеяльник с египетскими мотивами — под ним как в саркофаге!”
— Нефертити, — заискивающе сделал комплимент муж.
— Вогулкин (так она называла его), я беру это белье только на дачу… ну, что делать, я и братья без отца росли, дед-инвалид на шарманке играл у рынка — выбросить ничего не могу!
— Вы не поняли меня, крутые плечики! Рассолу бы…
Она встала и встретилась с собой в зеркале: да, похожа на Нефертити, только с близко сидящими уральскими глазками.
Ее братья-близнецы тоже проснулись — в другом углу дачного скворечника. Вот если бы у Нефертити были братья-инвалиды и долго бы размышляли над своей непростой судьбой, то они схожи бы оказались с братьями нашей Клары.
Генюся, простая душа, уже рассказывает сон: привезли Чудотворную — в золоте-жемчугах, и вот люди выбегают, прямо из реанимации, все в трубках — исцелились!
— Вчера в новостях было: везут к нам эту икону, — вспомнил Борюн.
— И мы с тобой как побежим! Потом ты спрашиваешь: “С чего это ноги такие здоровые?”
Близнецы принялись надевать ортопедические ботинки.
В это время их шурин Вогулкин с жизнеутверждающим шумом втянул стакан рассола:
— Етитское мясо! Руку протянул — ртуть бьет в руку. Ногой двинул — ртуть в ногу.
Клара очищала вареные яйца:
— Богородица-то мне помогает, особенно против пожарников. Как придут подкормиться…
Вогулкин принялся загружать картошку в багажник “москвича”, покраснев всей лысиной.
— Осторожней мимо ласкового крыжовника! — попросила Клара. — Он и так год болел после смерти мамы… А уж как бы она радовалась нашей машине! Так и звучат в ушах мамины слова: “Как вывезти картошечку, нашу кровиночку!”
По уральскому небу плыли пушистые упитанные щенки.
Близнецы вслух сожалели, что похолодало и на даче им уже не ночевать. Клара — как всегда за рулем — молчала. Въехали на шоссе.
— Сон не могу забыть, — крутился Генюся. — А вдруг Чудотворную в натуре мимо провезут… и мы исцелимся?
Вогулкин успокоил: инвалидность по-любому не отберут — вторая группа уже навсегда, как в справках сказано, а милостыню просить — придется представляться вам, здоровяки.
— По системе Станиславского, — добавила Клара.
Вогулкин загоготал.
Его гогот имел такое свойство: всем вокруг хотелось чересчур жить — посадить еще десять кустов ласкового крыжовника, усыновить троих и даже, может быть, сделать кому-то искусственное дыхание…
— Вот когда этот дуб уральский в восьмом классе в первый раз загоготал — родителей в школу вызвали, — сообщила Клара младшим братьям. — Роза Валерьевна сразу за валерьянку!
На привокзалке Вогулкин каждому из братьев сунул по корявой палке.
— Больше часа не стойте, — эмвэдэшным басом распорядился он. — Продует, а первую группу инвалидности — сами знаете — дают за три дня до смерти.
Затем он направился в свой милицейский пункт (год назад он стал пенсионером и теперь выходил только на суточные дежурства). Внезапно ему стало жаль близнецов — за курино-обглоданный вид, и он пару раз оглянулся. Тут и Клара оставила руль, подошла к Генюсе и зашептала:
— Все исцелит доктор время, доктор время…
“Ласковый ты наш крыжовничек”, — подумал брат.
Борюн только покачал головой: опять приступ дошкольного воспитания у сеструхи.
Клара поплыла к машине — зебры мирно паслись на подоле ее черной юбки.
Генюся в ту же секунду восьмиобразно закачался — к нему приближался прекрасный миг, когда он становился ДРУГИМ.
— Подайте, сердешная! — испепеленным голосом протянул он.
Сердешная — с ребенком на руках — сразу достала десять рублей. Из ее рта наносило лимоном жвачки, а малыш хныкал и ловил смятую десятку.
— Еще муха-то сегодня восемь раз меня укусила, людоедка, — в нагрузку пророкотал Генюся.
Но не получил больше ни копейки.
— Ты чего? — поперхнулся Борюн. — Какая муха, когда осень!
Ну да, осень. А что делать, если захотелось сейчас — очень сильно захотелось — сказать что-то единственно-причудливое!
Борюн понял: брат в уголке сознания уже ловит новую скоморошину.
Зато у него — Борюна — есть вот что! И он затянул слабым чистейшим голосом:
В лунном сиянии снег серебрится,
Вдоль по дороженьке троечка мчится…
На “динь-динь” Генюся осторожно вошел в песню баритоном.
Мимо проходящая дама бросила на них взгляд, будто вот-вот всех арестует. Кстати, недавно на Вогулкина спикировала одна похожая. Работает тут в киоске, в тоннеле… Но он отбился — все-таки милиционер. И только Борюну сказал: “Хочется закрыть глаза и никогда, слышишь — никогда! — больше не видеть ее бронебойной красоты”.
Вышел из “ауди” мужчина в костюме цвета голубиной шейки. Закурил у киоска “Роспечать”, молчаливо излучая: “Прошу вас, посмотрите, как я разбогател, как я одет, по-голливудски небрит… Ах, не замечаете! Я, суки, сейчас вас всех разнесу!”
— Ну, как сегодня дышит индекс Доу — Джонса? — спросил его Борюн будто бы мимоходом.
Тот всхохотнул и подал пять рублей.
Бабушка, которая торговала семечками, шепнула: мол, радуйся — такие и пять рублей редко дают, а тебе выпало счастье.
— Ласковое слово слаще мягкого пирога, — ответил ей Борюн.
Старушка эта — вся дряхлая-дряхлая, словно из паутинок сотканная, — между тем своего не упустит никогда. И тотчас она закричала как бы в воздух:
— Купите тыквенные — повышают потенцию! Повышают все!
Нежно-серый костюм только рот раскрыл, чтобы сказать “чего в ноздри лезешь”, как тут к нему подошла Эйфелева Башня в широких брючатах до колен, в трепетах и зовах. Он радостно показал ей белые лопаты зубов, открыл дверцу “ауди” и бросил на площадь такой взгляд: ни в каких семечках не нуждаемся.
А тут уже идет-льется девушка с новым веником под мышкой.
— Золушка, когда мы увидим вас в белом платье на балу?
Золушка посмотрела на братьев на предмет утилизации, вздохнула и дала два рубля.
В это время сестра Клара долго по лопухам обходила черную кошку: ты мне не перейдешь дорогу, не перейдешь, ведь сегодня нужно оказать очередное уважение пожарникам… Мимо проскрипел старыми ботинками дворник. Хрущев стучал ботинком по трибуне… как бы это приспособить для рекламы?
В окне своего магазина Клара отразилась вплоть до зебр на черной длинной юбке.
— Возраст, возраст, кто тебя выдумал! — прошептала Клара.
Ее уже ждали два милиционера:
— Срочно тысячу рублей!
— Тысячу?
— Это ведь даже не мелочь…
Клара всмотрелась: странно, что незнакомые лица! И словно где-то мелькали уже они — да, мелькали — в школьном времени. Был в седьмом “б” Саня Крыж — тоже топтались зубы друг на друге. С серьезным видом говорил такое, что вся школа повторяла! “Интеллигент — это тот, кто в кроссворде все слова знает”. А один раз в летние каникулы она ездила
к тете Варе в деревню, так Крыж град собрал! Да-да, крупные градины сохранил в морозильнике, чтоб ей показать. “Гляди, — говорил, — они как маленькие черепашки летучие”.
За это Клара смилостивилась: разрешила себя поцеловать… Его губы были крепкие, как грибы! Но в восьмом классе пришел Вогулкин с его божественно отвисшей нижней губой…
Она уже отключила сигнализацию, открыла магазин. Незнакомцы — тенью за ней.
— А ведь всегда вы брали по пятьсот.
— Наш начальник делает ремонт.
— Сейчас позвоню мужу — узнаю, какой там у Груздя ремонт.
Зубы вдруг сильнее затоптались:
— Штраф за кривой ценник — пятьсот! И мы не виделись. А если скажете — в суд подадим, что позорите (вдох) честноеимяработникаправопорядка!
Длань Господня, где ты?.. Да ну их! Черная кошка, хорошо, что я тебя обошла… Впрочем, как говорил вундеркинд Вадик в ее выпускной группе:
“Черные кошки — это ерунда, а вот возвращаться не надо. Пушкин вернулся за шубой, и его на дуэли убили…”
Клара ушла из детсада, только-только заняв третье место на конкурсе “Современный воспитатель”.
Дело было так. Дети в ее группе обрадовались: наконец-то даже взрослые поняли, что Клара Васильевна — настоящая царица детсада. Но почему не первое место! Как помочь?
В это время штукатуры пошли закусить, и в сильной жажде чуда Вадик нашел медный купорос. Трое мальчиков и две девочки выпили его, глубоко вдохнули синего неба и стали ждать, когда получится волшебство. Ведь у Гарри Поттера получалось!
Ну и у них получилось: полетела зеленая пена из всех отверстий организма. Почти трезвые штукатуры запаниковали, Клара умоляла “скорую помощь” приехать быстрее, и, в общем, всем повезло: детей быстро откачали.
Но тут еще вот такое тянулось параллельной ниткой. Лучшая подруга — тоже “царица”, но другой группы — зашла в подготовительную Кларину группу забрать свою Ариночку. А старая нянечка по-простому так вылетела. Эта нянечка обожала Клару за один совет. Когда долго не звонила дочь нянечки, Клара научила дать той телеграмму: “Если не позвонишь — твою кошку утоплю”. И дочь позвонила из своей из столицы. Так вот нянечка эта радостно как закричит:
— Кларка-то наша! Третье место взяла!
Обомлела лучшая Кларина подруга — повернулась, волоокие слезы источая, и умчалась. И забыла дочь забрать.
А после — перестала здороваться с Вогулкиным и Кларой: пусть задумаются о своей пронырливости.
Но после купороса она спохватилась — и снова:
— Здравствуй! Какой ужас! Как дела?
Она еще потому так подобрела, что ее Ариночка отвернулась от зеленого волшебного вещества. Мать целовала ее, приговаривая без конца: “Да ты мое розовое-голубое!”
Вогулкин тогда жене сказал: все, уходи — в тюрьме тебе уже некого будет воспитывать.
— Да-да, я уйду — нынче дети не отличают реальность от виртуальности.
Братья ей кивали, а Клара благодарно обещала:
— Да и вам хватит стоять на привокзалке. Я магазин открою — две путевки в Ключи куплю.
И открыла она магазин. Сколько нужно было из кредита занести по нужным кабинетам, туда и сюда, — это превзошло все ожидания. Скажем только, что Вогулкину пришлось продать акции, что достались ему от родителей.
И это притом что он давил на разные связи в своем МВД, а связи только кряхтели, то поднимая густые брови, то потирая задумчиво красный нос:
— Совсем эта банда озверела. Уже никого не боятся. Ведь недавно двоих посадили! Так остальные стали еще больше заглатывать.
Клара смотрела на покупателей по привычке — как на разновидность детей. Главное — увлечь и повести! Креатив прямо-таки бил упругим фонтаном и превращался в приятно шуршащий ручеек. Но у Клары не хватало пальцев на руках, чтоб учитывать расходы:
— Новая партия обуви, зарплата, налоги, аренда, выплаты по кредиту, пожарные, санврачи и так далее — накопить на путевки не получается…
— Обуть обутого очень трудно! — кивали братья. — Это раньше покупали все и пели: “Хорошо тому живется, у кого одна нога, — вдвое меньше обувь рвется…”
В Турцию за обувью она вырвалась только один раз — турки вдруг сами добежали до Москвы, расселись по офисам и стали манить горячим глазом: ханум, не ходи к нам туда, ходи сюда, заказывай!
— Анкара — столица у нас. А Стамбул — то же самое, что у вас Петербург, — ласкает слух Кларе один молодой турок, похожий на Аполлона.
Но россияне — опять вдруг — метнулись к китайской обуви, впрочем, как и весь земной шар. Раньше они старались купить прочную дорогую обувь на много лет, вот над этим и суетились в районе Стамбула. А теперь важнее — очень модная и очень дешевая обувь от сынов Поднебесной.
Белокаменная отпала и вместе с ней горячие турецкие взгляды, которые изредка нужны в жизни.
“Обувая, я не делаю людей добрее или умнее”, — думала Клара. А в детсаду она миллион сказок сочинила, когда кто-то не хотел перейти с бейсболки на осеннюю шапку или плохо ел суп. Дети в ее группе лет с четырех понимали уже, что в каждой сказке должны быть противники главного героя. Ждут-ждут, когда же будет страшное, подсказывают: “А в это время Карабас Барабас подслушал и украл все”… Все дети Проппы. Но важнее другое: победа над страшным! Они учились вместе спасаться к концу каждой сказки. Дети становились храбрее и щедрее, а Клара — терпеливее (ее травила одна шизофреничка-родительница, писавшая на нее доносы на девяти страницах школьной тетради, да и сама заведующая через день произносила: “У меня лисий воротник пахнет прогорклым жиром. Неужели кто из нашего коллектива мне его мажет?”).
Борюн и Генюся в это время обсуждали, куда бы уехать, чтобы не столкнуться с чудотворной иконой.
— Давай к тете Варе, там точно не попадем под исцеление.
— Клару предупредим из такси.
От одной этой мысли, что не будет этого часа на площади, ноги еще больше подкосились.
Тут прошли тучей люди с электрички, и эта туча разразилась осадками в виде мятых бумажек и монет. Братья очнулись и наспех запели:
Четвертые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская земля…
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!
— А может, на дачу? — спросил Борюн.
— А если ночью заморозки? Все-таки к теть-Варе.
Тетя Варя была дома. Она ответила им по мобильнику, как всегда, криком:
— Зоря, Зоря, не лезь, видишь — я отвечаю… Да приезжайте, уж давно пора!
Братья купили в киоске две жестянки чаю с важной надписью “Граф Грэй рекомендует”. Таксисты все были давно родные — они рвали братьев друг у друга и снижали цены.
В эту минуту подъехал Спиридоныч, который гордился своим старообрядческим отчеством. В этом было что-то надежное, хотя машина у него старая и бренчит иногда, словно говоря: “Болит у меня где-то в районе сердца”.
Зато он часто подвозит Генюсю и Борюна, несмотря на то что их дом виден с привокзалки.
На всякий случай Спиридоныч сделал лицо безразличным, когда услышал:
— На каком расстоянии от города заканчиваются чудотворные лучи от Почаевской? А вдруг до теть-Вари долетят? Говорил я тебе, толмил я тебе: лучше на дачу!
Вдруг машина заглохла.
— А вот и приехали. С зажиганием какая-то шняга непонятная.
Генюся приоткрыл дверцу: самолеты все время по касательной влево скользили к аэродрому в надежде прикорнуть после длительного перелета. А один, вытянув алюминиевую шею, поднялся и начал мучительно выгребать против ветра.
— Пора и нам грести, — сказал Борюн. — Попробуем голосовать.
“Тачка” какой-то деталью жалобно тенькнула: простите, православные, что-то я сильно того — прихворнула.
Спиридоныч помог им по частям выбраться из салона. Разминаясь, ковыляли по обочине взад-вперед и голосовали.
Непонятные птицы тут залетали, разноцветные, прокашливаясь, как будто хотели запеть хорал.
Скрюченных братьев никто не брал. Они ковыляли дальше. Замерзли. Попрыгали.
И вдруг побежали, торопясь, из города.
…………………………………………………………………
— А почему мы бежим? — остановился и спросил Борюн.
Генюся молча показал дрожащим пальцем на ноги.
Спиридоныч махал им и разевал рот. Через миг ветер на блюдечке принес его слова:
— Заработало зажигание! Сюда! Сюда!
Когда они приблизились, услышали бодрый репортаж по “Авторадио”:
— В эти волнующие минуты машина с Почаевской чудотворной иконой въезжает в наш город. Взволнованные трудящиеся, то есть, простите, православные встречают ее цветами, поклонами и слезами радости! Вот один отбросил костыли…
Позвонила Клара:
— Вы где? Что-то я волнуюсь.
— Поздняк метаться, — плывущим голосом ответил Борюн.
А Генюся, словно оглушенный мешком с горохом, ничего не говорил. Он только смотрел на неизвестно как выросшие на обочине лиловые цветочки и скреб щетину. На что они похожи? Вот у теть-Вари есть вышивка, на ней птица сирин, а вокруг — один к одному — такие же лиловые цветочки.
Спиридоныч смотрел на них и как ни отбивался от новых чувств, но все-таки они в него влетели.
— Поворачивай домой! — властной рукой показал ему Генюся.
На шоссе Космонавтов два алконавта, сухих и жаждущих, бросились под колеса.
Спиридоныч заскрипел тормозами и зубами в том смысле, что их никакое чудо не берет. А те встряхнулись и бодро побежали по своим алконавтским делам. Раскрыл таксист рот, чтобы выпустить привычную стаю черных слов, но сегодня они только выглянули из его рта и спрятались. Сегодня им не очень хотелось. И он улыбнулся всей корой лица.
— Алло, сеструха, привези нам нормальную обувь сорок второго размера!
Так было все хорошо: ДЦП, пожизненная вторая группа… Куда же теперь?
Обсуждают: дальше притворяться нищими? Когда столько здоровья!
— Помните? — вскрикнул Вогулкин. — У нас недавно в ванной вырос… арбуз! Семечко упало за край, на доску, проросло: длинный — пять сантиметров — стебель, два листа, вниз идет корень большой. Это и было к чуду…
Клара наконец выложила заветное:
— Я вернусь в детсад — к ребёнышам, а магазин — вам, Борюн и Генюся.
— Да? У, денег заработаем, театр народный откроем, как этот — Станиславский…
— Зачем? Лучше театр частушки, как у тети Вари в селе!
…К братьям в магазин пришел пожарник. А был уже кризис.
— Никакой прибыли нет, нечего дать, — выдохнул Борюн.
— Не надо мне показывать свой язык в крапинку, — обратился к цветку орхидеи пожарник. — Тогда оформите моего брата на полставки. С вами же чудо случилось, что вы жмотничаете? Как вам не стыдно!
В этот миг у Клары в группе один шестилеток говорил другому:
— Писимист — это который всегда писается от страха…