(составители А. Василевский и П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2010
ПЕРИОДИКА
“АПН”, “АРТХРОНИКА”, “Ведомости. Пятница”, “Вестник Европы”, “Взгляд”, “GZT.RU”, “День литературы”, “Завтра”, “Знаки”, “InLiberty.ru/Свободная среда”, “Контракты”, “Литературная Россия”, “Нева”, “Новая газета”, “Новые облака”, “Общественное мнение”, “Огонек”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Профиль” (Киев), “Рабкор.ру”, “Русский Журнал”, “Русский Обозреватель”, “Социологические исследования”, “Slon.ru”, “Топос”, “Трибуна”,
“Частный корреспондент”
Михаил Айзенберг. После отчаяния. — “OpenSpace”, 2010, 8 февраля <http://www.openspace.ru>.
“Отчаяние не итог, а инструмент, точнее — инструментальное состояние, может быть, наиболее продуктивное для современного автора. В нем залог его жизнеспособности. Кроме силы, нужна еще точка приложения силы. Отчаяние и было такой точкой.
Я думаю, что, не пройдя это состояние, поэзия и не способна стать новой. Новая
поэзия — та, что существует после отчаяния”.
“Семидесятые годы прошлого века нуждаются в повторном прочтении, в пере-читывании. Тогда окажется, что то, что сейчас видится (и присваивается) суммой приемов, появлялось на свет как усилие рождения из ничего”.
“Новейшая поэзия существует, кажется, в довольно благополучной ситуации: в ее состав входит множество стиховых практик, каждая из которых представляется открытым входом в поэзию. Стиховая речь движется потоком, куда можно войти и дважды, и трижды. └Возможность стиха” присутствует как закономерность — не как преодоленная невозможность. Но эта возможность заговорить в любой момент и с любого места как будто противоречит самой идее поэтической речи. Или даже просто речи, но в другом, не техническом понимании. Между человеком и его речью есть какая-то преграда. Какой-то Рубикон. Его еще надо перейти”.
Кирилл Анкудинов. Путь хакера. “Евангельские” поэмы Юрия Кузнецова как “техно-вирус”. — “Литературная Россия”, 2010, № 5, 5 февраля <http://www.litrossia.ru>.
“Он [Юрий Кузнецов] был далек от писательства как такового. То, чем он занимался, в какой-то мере шло вразрез с самой сутью писательства, с его идеей. Всякое писательство — это игра; когда оно перестает быть игрой, оно перестает быть писательством, становясь молитвой или теософским действом. Я вообще сомневаюсь, что Кузнецов связал бы судьбу с литературой, родись он, положим, англичанином. Он был сделан не из писательского теста. Точно так же я сомневаюсь в том, что многие тексты, написанные Кузнецовым за последнее десятилетие его жизни — принадлежат к литературе. Всякий текст может быть литературой или не быть ею. └Евгений Онегин” — литература, это очевидно. Так же очевидно └Слово о Законе и Благодати” — не литература. Книги Кастанеды — не литература. <…> Существует множество └пограничных явлений”. Все зависит от отношения автора к собственному тексту. Если автор считает, что его текст несет сакральное значение, — ясно, что мы имеем дело не с литературой”.
Андрей Архангельский. Лейся, вата. — “Взгляд”, 2010, 25 февраля <http://www.vz.ru>.
“Что касается шансона, то, по наблюдению одного автора, он также выполняет символическую, охранительную функцию, являясь своего рода мантрой, оберегом от вторжения иррационального зла в лице условных └мусоров”, прокурора или судей — непременных антигероев этих песен”.
Андрей Архангельский. Золото Сэлинджера. — “Взгляд”, 2010, 4 февраля.
“Создавать шум гораздо проще, чем создавать молчание. Молчание создают монахи, старички, писатели. <…> По-видимому, оно даже важнее сегодня, чем писание. Возможно даже, что молчание — и есть то единственное и лучшее произведение, которое лучшие писатели могут сегодня оставить нам. Молчащие писатели сегодня — это последний оплот здравого смысла. Именно наличие таких писателей является сегодня камертоном, по которому мир может сверяться о своем психическом здоровье”.
“Ситуация, о которой я писал когда-то, — что в огромном городе нельзя найти кафе, где не гремела бы музыка, — говорит лишь о том, что человечеству страшно замолчать. Символ этого мира — монолог радиоведущего: если вдуматься в смысл и ценность того, что говорит любой попугай на круглосуточном развлекательном радио, перед вами откроется весь масштаб пропасти”.
Ольга Балла. Антиклассик: Джером Дэвид Сэлинджер при жизни и помимо нее. — “Рабкор.ру”, 2010, 5 февраля <http://www.rabkor.ru>.
“Всю свою жизнь, оказывается, я прожила при его молчании. Я не то чтобы любила его — нет, такое своевольное чувство привязывало меня всегда к людям несколько другого душевного и умственного устройства, — но более или менее постоянно, └фоном” чувствовала его присутствие в родной для меня — и чужой для него — русской культуре. То было одно из базовых ее присутствий, задававших в ней некоторые узнаваемые интонации, объединявших людей в стилистические и поведенческие общности. Он был из тех, по чьему имени, как по паролю, принадлежавшие к таким общностям узнавали └своих” — и в этом был сопоставим, например, с Булгаковым или Стругацкими. Нет сомнений, что он стал одной из └образующих матриц” русского шестидесятничества (растянувшегося в нашей культуре, в смысле литературных пристрастий и ценностных ориентиров, по меньшей мере, на два поколения: на шестидесятников и их детей)”.
“Дмитрий Быков, назвавший Сэлинджера └классиком русской литературы”, был совершенно прав. <…> А то, что Сэлинджер, пожалуй, и не узнал бы себя в своих русских последователях и толкователях, — в сущности, не так важно”.
Ольга Балла. Футуризм: второе столетие. — “Рабкор.ру”, 2010, 20 февраля.
“20 февраля 1909 года, как известно, итальянский писатель и поэт Филиппо Томмазо Маринетти опубликовал в парижской газете └Фигаро” текст под названием └Манифест футуризма”. Кстати, спустя всего две недели — 8 марта — фрагменты из него были опубликованы в русском переводе в петербургской газете └Вечер””.
“Вообще, футуристы, должно быть, немало изумились бы, узнав, что они оказались в конечном счете более согласны с духом глубоких, основополагающих традиций европейской культуры и цивилизации, чем самые упертые традиционалисты. Между тем в этом нет не только ничего удивительного, но и ничего парадоксального. Футуризм всего лишь востребовал, ввел в оборот и довел до логических следствий тот смысловой материал┌ который в ней уже был, просто до тех пор не был как следует использован. <…> Вместо того чтобы пересмотреть основные принципы и тенденции европейской культуры, футуризм их подтвердил, даже закрепил. Именно посредством того, что всеми силами постарался их опровергнуть. Перестав быть самим собой, он неотъемлемой — и даже невычленимой с достаточной степенью строгости — составной частью вошел в состав восприятия мира людьми западной культуры. Он выявил — по крайней мере, обозначил — такие резервы в европейском рационализме, о которых тот — на предыдущем рубеже веков уже очень склонный к самоуспокоению и к любованию своими исторически сложившимися (и исторически ограниченными) формами — и не подозревал. Он нащупал и раздразнил новые точки роста и в европейском реализме, простодушно принимавшем за реальность ее видимые повседневным глазом и осязаемые повседневными чувствами формы. Он поставил и реализм, и рационализм перед задачами роста: нового освоения таких совершенно безбрежных вещей, как разум и реальность, а западную культуру в целом — перед лицом того факта, что постоянный подрыв собственных оснований, преодоление сложившихся привычек восприятия и действия принадлежат к важнейшим условиям ее устойчивости и идентичности. Уже поэтому футуризм в культуре западного мира — сколь бы исчерпанными ни казались его собственные исторически сложившиеся и исторически ограниченные формы — никогда не кончится. И у него обязательно будет — оно уже идет — второе столетие”.
Михаил Берг. Без оправдания. Коммунистическая утопия: жизнь после смерти. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2010, № 2 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Речь в дальнейшем пойдет, конечно, не об утопии как литературном жанре, а о весьма специфическом символическом проекте, который, апеллируя к некоторой совокупности представлений о будущем или прошлом, пытается с их помощью изменить настоящее”.
“Коммунистическая утопия была европейской, а не русской утопией, именно поэтому все кризисы и этапы ее воплощения находили продолжение и адаптацию практически во всех странах, проходивших (или проходящих) путь от религиозной утопии сначала к утопии социальной, а затем к утопии антропологической посредством массовой культуры и некоторых символических функций рынка. Россия не столько подсознание Запада, сколько его утопия; и, отказавшись от воплощения европейской утопии, Россия сошла на обочину истории, так как больше ей нечего предложить взамен тем символическим ожиданиям, которые и были основой интереса к ее культуре, если, конечно, рассматривать культуру не как ряд образцов самоценной деятельности, а как набор инструментов эффективного и конкурентоспособного символического оправдания”.
Дмитрий Бутрин. Общество уравненных возможностей. — “InLiberty.ru/Свободная среда”, 2009, 25 февраля <http://www.inliberty.ru>.
“<…> образование, которое в отличие от здравоохранения намного сильнее акцентируется на идее преодоления будущего, а не текущего неравенства, — хороший пример для того, чтобы обсуждать не только светлые стороны относительно светлой идеи └равных возможностей””.
“Не буду даже обращаться к критике самой идеи школьного образования в современном виде. <…> Дело в том, что равный доступ к среднему образованию для всех столь же единообразно закрывает большую часть альтернативных возможностей социального успеха. └Гарантированный минимум” знаний об окружающем мире дает ключ от множества дверей, но уничтожает мотивации поиска способов взлететь над стенами, которые этими дверьми оснащены”.
“Принцип └принудительного равенства возможностей” в условиях └информационного взрыва” будет играть в XXI веке все более и более важную роль в структурировании общества и консервации неравенства — государство в принципе не может предусмотреть более широкий спектр возможностей для индивидуума, нежели он может выбрать для себя сам”.
Дмитрий Быков. Апология болота. — “GZT.RU”, 2010, 5 февраля <http://gzt.ru>.
“Только Россия так способна сочетать свободу и диктатуру, как сочетает болото воду и сушу. <…> Русское общественное устройство таково, что любая попытка поступательного развития немедленно приходит в противоречие с государственным устройством (читай: с экосистемой болота) и приводит к социальному взрыву, в результате которого в упрощенном виде устанавливается статус-кво. Задача дня, таким образом, заключается в том, чтобы: 1. Признать состояние болота нормальным или во всяком случае устойчивым, снять негативный налет с этого слова и начать изучать устройство болота так же, как изучаем мы пустыню, суходол или, допустим, чернозем; 2. Определиться с конечной целью грядущих преобразований: либо мы хотим осушить болото, будучи при этом готовы к тому, что большая часть его флоры, фауны и национального своеобразия будет при этом утрачена, либо нам желательна всего лишь оптимизация жизни в упомянутом болоте, чтобы одна половина его фауны не слишком быстро уничтожала другую, а торф продолжал образовываться прежними темпами. <…> Я человек смиренный, а потому мелиорация путем вымаривания фауны — уникальной и по-своему чрезвычайно любопытной — меня не устраивает: я, положим, мог бы существовать и в другой среде, но эта роднее. Поэтому главной задачей сегодняшней русской социологии (или ландшафтологии — увязать эти две дисциплины давно предлагает великий пермяк Алексей Иванов), мне представляется, для начала адекватное и непредвзятое, вне устаревших либерально-консервативных клише, описание того социума, который есть, а затем выработка тех мер, которые позволили бы оптимизировать существование этого социума, — то есть, не слишком его сотрясая, убрать особенно вредные факторы. Тогда болото приобретет комфортный и в некотором смысле цивилизованный вид (естественно, имея в виду специфическую болотную цивилизацию) и станет одинаково удобным как для обитающих в нем неизбежных гадов, так и для лосей, зайцев, уток и прочей полезной дичи”.
“Если мы действительно верим, что вступили в эпоху мягкой силы, нам надо для начала научиться изучать (на основе фольклора, блогов, социальных сетей), а главное — любить то, что у нас есть. Перефразируя Уоррена, мы должны построить рай из того, что под руками, ибо ничего другого не дано. Болото только выглядит хаосом — на самом деле это гибкая, сложно организованная, изощренная система. И устоять на нем способно только то, что построено с учетом его законов. Подмораживать или разогревать его бессмысленно. Надо решиться либо раз и навсегда от него избавиться,
либо осознать его как единственную реальность и сделать уютнее любой воды или суши”.
Дмитрий Володихин. Славные Подруги против Великого Архитектора. — “Русский Журнал”, 2010, 9 февраля <http://russ.ru>.
“Какая разница, предатель этот несчастный наемник или не предатель? Гораздо важнее, чему он предался. На сторону каких ценностей он перешел. Конечно, формально его привела к аборигенам фатальная страсть к иноцветной самке. Она же, страсть эта, в терминологии поклонников Кэмерона, └нежное, лирическое, самое интернациональное и самое межрасовое чувство”. Оставим в покое и его. Аборигенка была воспитана в определенной культурной традиции. Эта традиция создала ее, и эта традиции оказалась для наемника более приемлемой, нежели земная. Кэмерон явно ей симпатизирует и на протяжении фильма раз за разом устраивает ей проникновенную рекламу. Что же она собой представляет? Для страшно умных поклонников НФ — это сложная система биоинтеллектуальных связей, пронизывающая всю планету. А для всех прочих сказано просто и ясно: Великая Мать. Она же (на Земле) Рея, Кибела и т. п., см. по списку. И вся аборигенская культура построена на безоговорочном послушании в отношении Великой Матери. И чем ближе к финалу, тем яснее становится, что это — личность, а не сеть. Иными словами, любимое женское начало оккультистов. И Кэмерон самыми простецкими способами вкручивает, вкручивает, вкручивает зрительской аудитории в коллективный мозг: Великая Мать — хорошо, потому что Великая Мать — это травка, цветочки, любовька, драконцы, на которых можно сладостно летать, красота и гармония. А вот офицер, возглавляющий частные вооруженные формирования землян, — воплощение языческого бога, чего-то вроде Тора или Перуна, └громовика”, вождя воинов, водителя дружины, войнолюбца. Его, конечно, побивают. Ох, думает мой внутренний параноик, до чего же эти парни в Штатах тонко секут, в какую сторону надо повернуться, чтобы успеть за очередной оккультной модой”.
Все как у Сенчина! или Кто убил любовницу Сухово-Кобылина? Записал Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2010, № 5, 5 февраля.
Говорит Владислав Отрошенко: “Из радостных впечатлений могу отметить появление в этом году новой всероссийской литературной премии └Чеховский дар”. Вообще я плохо отношусь к нынешнему изобилию премий. На мой взгляд, премиальное поле давно стало перекрывать поле литературы. Но здесь случай особый. Дело в том, что премия └Чеховский дар” ориентирована на рассказчиков, в то время как другие — в основном на романы. Сегодня все требуют романов. Рассказы, они как трава в лесу, не могут пробиться к солнцу (читателю), их заслоняют мощные деревья (романы и повести). А между тем у нас очень много талантливых писателей-рассказчиков, пребывающих (особенно в провинции) в безвестности”.
Федор Гиренок. Черепаха без панциря. — “Завтра”, 2010, № 6, 10 февраля <http://zavtra.ru>.
“Глупость — это такое состояние, когда ты настолько открыт миру, что в тебя проникают его истины, не спрашивая твоего согласия. Когда я вижу открытых людей, мне хочется сказать им └застегнитесь, будьте умными”. У открытых людей есть голова, а в голове есть мысли, но существуют эти мысли не по законам этой головы, а по законам какой-то другой инстанции”.
“Я не понимаю людей, с которыми я встречаюсь на улице. Они для меня просто прохожие. Я не знаю, что у них за душой, о чем они думают. Мы, видимо, проживаем разные жизни, существуя в разных символических мирах. У меня исчезло чувство того, что есть кто-то, на кого ты смотришь и понимаешь, что мы принадлежим к одному народу. Я перестал говорить слово └мы”. Как это странно — ощущать себя чужим в своей стране. Как это нелепо — осознавать, что ты еще есть, а русского народа, к которому ты принадлежишь, будто уже нет. Прохожие — это не мои современники, это мои сожители. Меня с ними ничего не связывает. У меня возникает такое чувство, будто наши предки вели разные войны, что у нас были разные победы и поражения. У нас нет общих мифов и общей истории. Видимо, они смотрели фильм про Гарри Поттера, а я его не смотрел. Я империалист, но я не знаю, кто они”.
Гасан Гусейнов. Сталинизм-2010. — “Slon.ru”. Деловые новости и блоги. 2010, 24 февраля <http://slon.ru/blogs/gusejnov>.
“Люди, не получившие компенсации за распад СССР, как-то свою обиду должны вымещать. Сталинская эстетика и └энергетика” и предлагаются по всем каналам для этой самой цели. Из всех трансляторов национальной идеологии у этих зрителей только телевизор и есть. Из их мозга виртуальный сталинизм рвется наружу, в реал. Его нельзя остановить политически, потому что политической дискуссии нет. Его нельзя остановить юридически, потому что сталинизм-2010 — есть свобода слова. Его можно было бы одолеть спиритуально, если бы священнослужители не боялись своей собственной паствы — угрюмого продукта постсоветской эпохи. <…> Пока это виртуальный дракон. Но — поди, поборись с ним”.
Теймур Даими. Парафутурологическая рефлексия: дать истории завершиться. — “Топос”, 2010, 10 и 11 февраля <http://topos.ru>.
“То есть существует в мире очень прочное и почти неистребимое нечто, которое в системном порядке порабощает дух человека и не позволяет ему стать на ноги, └во весь рост”. И речь идет не об └эксплуатации человека человеком” и не об отсутствии социальной справедливости, как это преподносится материалистическим гуманизмом, а о более глубинном, нечеловеческом факторе порабощения, который тем не менее обусловлен специфической структурой антропогенной реальности. Но давайте с самого начала отметим важнейшую для данной работы и в принципе лейтмотивную мысль: в человеке, в его глубинной интуиции присутствует вполне реальный образ принципиально иной, альтернативной Этому миру реальности. И этот образ не является просто выдумкой или фантазией светлых утопических умов — он, повторяю, вполне реален, разве что не └актуализирован”. Но, прослеживая динамику истории — а метафизическая несправедливость прослеживается именно в историческом формате, — неизбежно приходишь к мысли, что все попытки переделать Этот мир в лучшую сторону приводили лишь к укреплению каркаса последнего”.
“И создается ощущение, что любая радикальная парадигма по демонтажу Системы подбрасывается самой же Системой для собственного развития и утончения своих внутренних форм. Но резонный вопрос: для чего? Ответ напрашивается следующий. Всевозможные социокультурные инновации были нужны Этому миру, чтобы продлевать (человеческую) историю, желательно до бесконечности”.
“Можно сказать, что Этот мир конституирован актуальной перцепцией человека. Структура актуального 5-канального восприятия ежемгновенно реконституирует, воспроизводит образность Этого мира, а последний, в свою очередь, закрепляет статус актуального восприятия, не позволяя ему измениться”.
Лев Данилкин. “Иногда рынок отсекает писателя от литературы”. Беседу вел Антон Кашликов. — “Профиль”, Киев, 2010, № 6, 5 февраля <http://www.profil-ua.com>.
“— Вы говорили, что хотели бы написать биографию Пелевина.
— Я даже начинал этим заниматься, но решил спросить у самого потенциального героя о том, как он относится к этой затее. И Пелевин попросил не делать этого. Поскольку это тот человек, чье мнение мне дорого, я отказался от этой идеи. <…> Мы не обсуждали с ним причины. Его образ жизни напоминает сэлинджеровский, он много лет живет затворником, литературным отшельником. Это человек, который черные очки никогда не снимает. Поэтому последнее, что ему бы хотелось, это чтобы в книжных магазинах стояли его биографии”.
Екатерина Дёготь. О духовном и об искусстве. — “Ведомости. Пятница”, 2010, № 7, 26 февраля <http://friday.vedomosti.ru>.
“Моя позиция как профессионала и гражданина ясна: передать иконы церкви — означает сделать огромный шаг назад в культурном, да и в политическом отношении. В культурном отношении — потому, что путь культуры ведет от функциональности предмета к его музейному статусу, а не наоборот; позиция же церкви состоит в том, что икона вообще не произведение искусства, не объект для свободного созерцания, это — вещь, нужная ей в практическом отношении (для молитвы). <…> И сейчас очень важно понять, как так получилось, что часть общества эту позицию — передать иконы церкви — принимает”.
“<…> сегодняшнее отношение российского общества к православной церкви основано на идее └восстановления исторической справедливости” и, по сути дела, копирует отношение колонизаторов к колониям. Православная церковь и ее паства ведут себя как некий туземный народ, чьи права попраны колонизаторами, а └колонизаторы” не подвергают эту позицию сомнению”.
“<…> само искусство уже давно не предъявляет претензий на духовное содержание, дезертирует с этой территории. <…> В результате к началу ХХI века толпа привыкла, поверила, что искусство духовных и вообще содержательных вопросов не ставит и не решает, а является приятным и несколько └прикольным” (если это современное искусство) развлечением. Толпа вошла во вкус, тем более что у нее уже был опыт с поп-корном и чипсами и она знала, как это едят. Однако даже в глазах толпы чипсы по отношению к церкви неконкурентоспособны. Так что искусство тут само вырыло себе яму”.
М. Э. Елютина. Пожилые люди и старые вещи в повседневной жизни. — “Социологические исследования”, 2009, № 7, июль <http://www.ecsocman.edu.ru/socis>.
“Домашнее пространство повседневной жизни — это определенным образом организованное пространство с относительно постоянным набором вещей, стоящих на своих местах, имеющих знаковую функцию, позволяющую считывать информацию о взаимоотношениях членов семьи. Заполнение вещами — символами пространства дома сопряжено с понятием меры присутствия каждого члена семейной группы, которое фиксирует границы пространственной локализации └личной зоны”, предоставляющей возможность приостановки └внешнего” вмешательства. └Личная зона” доступна для внешнего восприятия только при условии, что она каким-то образом воплощена, материализована в виде личностно определенной композиции вещей, выступающих в качестве смысловых ориентиров поведения членов семейной группы, символически закрепляющих их статус, воздействие. Нарушение меры присутствия может привести к напряженностям во внутрисемейных взаимодействиях. Вещи со стажем — давно приобретенные, функционируют в двух уровнях: активного использования и/или хранения. Здесь речь идет о простых вещах, а не об антиквариате, интерес к которому в настоящее время устойчиво высокий”.
“Нежелание расставаться с привычными вещами неразрывно связано с тем фактом, что в отношении к вещам со стажем со стороны пожилых людей проявляется своя логика, своя специфика. Суть ее в том, что вещь со стажем для пожилого человека приобретает новые значения, отличные от тех, что она имела первоначально. Специфика отношения пожилых людей к вещам со стажем, в соответствии с данными, может быть конкретизирована следующими позициями. Во-первых, она выступает как элемент безопасности. Рамочная структура жизни пожилого человека, смещение границ между публичным и частным, инициирует ощущение беспокойства, когда под сомнение ставятся рутинные практики его повседневной жизни. Утрата старых вещей приводит к дезорганизации рутинных форм контроля, что и актуализирует проблему безопасности”.
Сергей Завьялов. Поэзия должна сменить адресата. Беседу вел Игорь Котюх. — “Новые облака”. Электронный журнал литературы, искусства и жизни. Тарту — Таллин, 2009, № 3-4 (55-56), 31 декабря <http://www.tvz.org.ee>.
“Одновременно я осознаю и глубинную исчерпанность самого типа культуры, который зиждется на каноне, и понимаю неизбежность иерархического принципа в культуре. Более того, этот вопрос подводит к еще более радикальной проблеме: столкновению природного неравенства людей с нашим моральным чувством, которое не может с этим неравенством мириться. Я вижу, что в некотором смысле современная └нерепрессирующая” ситуация более жестока к человеку, чем предшествовашая ей └репрессирующая”. Единый канон в каком-то смысле, пусть совершенно утопическом, предполагал потенциальную доступность └всей суммы человеческих знаний” и └богатств, которые выработало человечество” (Ленин) каждому. Этот каждый должен был лишь └учиться” (другое дело, что учение было доступно немногим). Современное общество больше не требует от человека усилий по усвоению └знаний” и постижению └богатств”, являющихся таковыми по мнению интеллектуальной и художественной элиты. Человек стал действительно └мерой всех вещей”, и никто не посмеет поставить ему в вину его └вкус”. Но не стоит ли за этим лишь прикрытое хитрой уловкой презрение к человеку, не входящему в элиту? Ведь от └знаний” и └богатств” он оказался отчужден в еще большей степени, чем раньше, ибо механизм └учения” за границами высшей касты перестал действовать, сломав └культурный лифт”. А превратившаяся лишь в одну из множества субкультур культура логического мышления и проблемного искусства все более детерминирована социокультурным происхождением. Естественно, что в каждой из субкультур есть своя └поэзия”: текст шлягера, песенка под гитару, рекламный слоган, рэп, слэм. Ее отличительные черты — актуальность и отсутствие осознаваемой участниками истории. Аналогами канона служат в ней рейтинги, статистика продаж, мода и т. п. Канону там места нет. Он остался лишь на поле культуры └традиционных европейских ценностей” — по своей сути субкультуры респектабельной буржуазии. Так что надеяться остается лишь на то, что в истории поражения (я имею в виду весь проект модерна) не раз бывали продуктивнее побед и что какой-то выход найдется”.
“Нобелевская премия действительно крайне противоречивая культурная институция. С одной стороны, она в глазах миллионов выступает символом серьезности дела, которым занят писатель, манифестирует его признание обществом. С другой же стороны, не будучи поддержана другими сопоставимыми по статусу институциями (ни одна другая литературная премия не составляет даже одной десятой от Нобелевской), она как бы вырывает лауреата из литературного контекста и помещает его в контекст └успешных людей”, что противоречит природе литературы, иерархичной, но многоступенчато иерархичной и изобилующей социальными маргиналами”.
“Я не могу ответить за будущее, могу ответить только за себя: поэзия, как и инновационная культура в целом, должна претендовать на роль └кайфолома”, смутителя спокойствия в конформистском сообществе интеллектуальной обслуги того, кто сменил у руля буржуазию (не знаю пока, как его назвать)”.
Интервью с главным экспертом фонда им. В. П. Астафьева поэтом Антоном Нечаевым. Беседовал Игорь Кузнецов. — “Знаки”, 2010, № 9 <http://www.journalznaki.ru>.
Говорит Антон Нечаев: “<…> я уже привык думать, потому что думаю так много лет, что мы, Сибирь, совершенно отдельная страна, в свое время несчастливо прилепленная к России, которая и относится к нам одновременно и как к кормушке, и как к помойке. И это отношение проявляется не только в экономическом, сырьевом плане, но и в культурном, в литературном. Поэтому, полагаю, нам, сибирякам нет никакого смысла признавать себя каким-либо └сегментом” или еще чем-то в этом роде. Мы должны позиционировать свою культурную, художественную, даже языковую самостоятельность, независимость от центра. Центру все равно на нас наплевать. К тому же то, что происходит в литературной жизни столиц, столичных журналов, в Сибири и в остальной России мало кому нравится. Журналы скучны, лауреаты поддельны, все замешено на деньгах или еще на чем, с четырех тысяч километров нас разделяющих, толком и не разобраться. Поэтому как └сегмент” — нет, как └сегмент” не надо. Надо разрабатывать понятие └сибирская литература” как самодостаточное, даже если пока литература эта и не очень просматривается”.
“К поэзии всегда необходима странная химическая добавка, которая сделает поэта любимым”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Екатериной Капович. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 16 февраля <http://www.polit.ru>.
“Катя Капович: <…> в поэзии важно не только как, но и что за этим, кто стоит за этим. Вот такая цельность, для меня, во всяком случае, очень важна. Цельность говорящего и того, что он говорит. Я иногда, кстати, читаю стихи и, даже не зная человека, понимаю, что ничего не стоит, это просто слова. Я не могу это объяснить. Наверное, если бы я захотела разбираться в оттенках всего, так сказать, этого неинтересного, то сформулировала бы точнее, но поскольку не хочется, то я просто понимаю, что это просто слова, это некая риторика, такая машина говорения.
Л. К: Я очень хорошо понимаю, о чем идет речь. Я бы сказал, что это некоторый маршрут, когда человек идет в какую-то сторону, и вот он доходит до очень важной точки, и дальше он должен пойти на риск и сделать следующий шаг. А он описывает такую изящную петлю — и идет обратно к тому месту, с которого начал. Вот эта вот петля — это и есть некоторое такое пустоговорение. И это вот пустое стихотворение не является пустым даже на своей середине. На своей середине оно еще является обещающим, к концу оно становится пустым”.
Здесь же — Леонид Костюков: “Вот, допустим, я пишу, дело в том, что я довольно много пишу критики, по крайней мере, я ее пишу всегда искренне. Она может больше совпасть с кем-то, меньше совпасть, но я пишу искренне и не ангажированно. Я несу эту свою рецензию в какое-то издание, допустим в └Новый мир”. Но в └Новом мире” она встает в некоторый ряд, в котором есть, как мне кажется, верно взятые ноты и неверно взятые ноты. И вся мелодия в целом сыграна фальшиво. Потому что там кто-то пишет ангажированно. Тут в Москве все друг друга знают, я вычисляю, по каким каналам этот человек связан с тем, о ком он пишет. Он волей-неволей пишет о нем хорошо. И, что самое ужасное, там, допустим, из восьми отзывов — пять вообще не на художественные книги, то есть я не понимаю читателя, который начал этот отдел критики └Нового мира” штудировать насквозь. Он должен, стало быть, интересоваться и художественной литературой, и прозой, и поэзией, и философией, и социологией. Потому что там рецензируются абсолютно с разных полок снятые книги. И я, так сказать, вставляю свое слово в эту фразу, слово само — я за него несу ответственность, а за фразу — нет. И в принципе контекст тоже важен, да? То есть это важно. Ну, самый уже финальный вариант — └Новый мир” достаточно хорошее место все-таки на уровне остальных. Есть у нас места абсолютно провальные, не хочу даже называть. Если я хорошую статью несу в абсолютно провальное место, она становится абсолютно провальной”.
Александр Кабанов. Мы переживаем бриллиантовый век русской поэзии. Беседовал Сергей Примаков. — “Контракты”. Портал для бизнеса. Киев, 2010,
19 февраля <http://kontrakty.ua>.
“<…> я производитель того, что давно дискредитировано (совместными усилиями критиков, литературоведов и прежде всего — самих поэтов) как товар и возведено в ранг духовной пищи. И что-то в этом есть весьма неправильное, ущербное. Если стихи, по Бродскому, └средство борьбы с удушьем…” — представьте себе директора фармакомпании по производству, к примеру, лекарства от астмы, которого убедили в том, что общество активно применяет этот препарат, но не готово платить за него достойные деньги. Но тем не менее общество сочувствует тяготам директора и весьма ему благодарно. Все на свете шерри-бренды, шерри-бренды, милый мой”.
“И на сегодня мы имеем 30 — 40 поэтов первого ряда: Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Сергей Жадан, Юрий Андрухович, Бахыт Кенжеев, Тарас Федюк, Васыль Герасимьюк, Иван Жданов, Тимур Кибиров… Они для меня как читателя не менее интересны и находятся в примерно той же системе координат, что и представители Серебряного века: Ходасевич, Пастернак, Плужнык, Богдан-Игорь Антоныч, Цветаева и Олександр Олесь… Вообще, читателю трудно примириться с тем, что он обитает в том же пространстве, что и гений. Особенно в интернет-пространстве, которое рассчитано на равность технических возможностей, на неприятие любой иерархии, на диалог, который моментально может превратиться в кухонные разборки. Когда и вправду большому поэту можно спокойно нахамить в комментариях, скуки или зависти ради. А почему бы и нет? └Я такой же, как и он”. Такой же, да немножечко другой”.
Наталья Кириченко. Я — кровожадный, я — беспощадный… — “Русский Обозреватель”, 2010, 26 февраля <http://www.rus-obr.ru>.
“Стихийное бедствие — это не наказание. Это законы, по которым живет планета. Божья любовь — это отряды спасателей из всех стран мира. Божья любовь — это сотни литров сданной крови, и в этих литрах смешана кровь и атеистов, и буддистов, и мусульман, и иудеев. Божья любовь — в семьях, которые берут к себе сирот. И в том, что люди, ставшие жертвами законов природы (без которых невозможно физическое существование), рано или поздно переживают и горе и безумие. Хоронят тех, кого унесла стихия. Начинают жить дальше. Да-да, у них есть силы жить дальше и строить новое на месте разбитого. Это и есть Божья любовь. Вот так. А почему людям, считающим себя христианами, так необходим злой бог, я не знаю. Вероятно, они иначе не умеют”.
Виталий Куренной. Философия фильма. Беседовал Александр Павлов. — “Русский Журнал”, 2010, 9 февраля <http://russ.ru>.
“Я нередко сталкиваюсь с большой проблемой, обсуждая с друзьями и коллегами увиденные фильмы. Эта проблема заключается в том, что люди смотрят на актеров, на работу режиссеров, а не фильм. Это смотрение того, что тебе не показывают, возможно потому, что в акт смотрения интегрированы фрагменты и куски разного рода сведений и знаний, которыми изначально обладает этот конкретный зритель. Вот эти-то фрагменты внешних нарративов, насыщение фильма фрагментами онтологий, не связанных с пространством самого фильма, не позволяют человеку смотреть кино так, как оно себя действительно показывает. Есть, таким образом, зрители, которые действительно смотрят кино, смотрят то, что показывается. И существуют зрители, которые кино не смотрят, а любуются, например, игрой актеров, т. е. видят не действия персонажей фильма, а именно актеров. Они исходят из определенного набора сведений по поводу фильма, по поводу режиссеров, актеров, по поводу исторической достоверности изображаемых событий и так далее, которые на самом деле в самом фильме не даны. Таким образом, феноменологический анализ фильма — это последовательная редукция всех этих элементов знания, которые деформируют наше смотрение фильма”.
Александр Мелихов. Перековать интеллигентов в аристократов. — “Новая газета”, 2010, № 11, 3 февраля <http://www.novayagazeta.ru>.
“Да-да, наш главный враг не деспотизм власти и не разнузданность толпы, наш главный враг — это смерть, а также болезни и старость, то есть незапланированный и запланированный путь к исчезновению. А потому все, что позволяет нам забыть о нашей обреченности, наш лучший друг и союзник. И самоорганизация даже в своих высших проявлениях почти не занимается и вряд ли будет заниматься чем-то └вечным”, то есть передающимся по наследству, — а стало быть, она не может и осуществить нашу экзистенциальную защиту. Я не могу припомнить ни одной общественной организации, которая хотя бы в своих идеалах служила чему-то непреходящему, — все они живут текущим и утекающим, └не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда”. Разве что защитники природы… Но ведь природа отнюдь не защищает нас от ужаса перед нашей мизерностью и мимолетностью, └равнодушная природа” скорее сама внушает этот ужас, — защищают нас лишь духотворные создания. Короче говоря, мы ничего не поймем в социальной жизни, если не откроем глаза на то, что социальные проблемы в огромной степени лишь маски экзистенциальных”.
Антон Морван. Пишите, Шура, пишите! — “Общественное мнение”, Саратов, 2010, № 1, январь <http://www.om-saratov.ru>.
Участники виртуального “круглого стола”, повященного литературной жизни Саратова: Михаил Богатов (кандидат философских наук, литератор, поэт, писатель, организатор поэтического фестиваля “Дебют-Саратов”), Марта Антоничева (литературный критик), Алексей Александров (поэт, член редколлегии литературного журнала “Волга”), Александр Амусин (член Союза писателей России, председатель Ассоциации саратовских писателей) и Михаил Каришнев-Лубоцкий (член Союза писателей Москвы, ответственный секретарь Ассоциации саратовских писателей)”.
Говорит Михаил Богатов: “Этот вопрос (о противоборстве между разными объединениями, группами. — А. В.) предполагает как нечто само собой разумеющееся (а) наличие литературного сообщества в Саратове сегодня, которое (б) чего-то желает и (в) располагает для достижения желаемого какими-то средствами, (г) позволяющими членам этого сообщества друг с другом вступать в отношения противоборства. Сразу же не хотелось бы говорить, имеет ли место эта └абвгдейка” в действительности, но можно отметить наше собственное намерение, когда мы такие вопросы ставим и на них отвечаем, как, например, это сейчас делаем вы или я: нам хочется, чтобы так было (по меньшей мере, а-б-в — точно), потому что когда так есть, то └все нормально”. <…> Да, то, о чем вы спрашиваете, имеет место быть. Но — внутри объединений, а не между ними. Сами они — исходя из принципа своего порождения (административное сверху, стихийное снизу и └преодолевательское посередине”) — существуют фактически автономно и никак друг с другом не сталкиваются. Между ними установлено дружественное соглашение в виде огрызательского нейтралитета (который, возможно, кто-то усмотрит и в моем данном ответе). Но хочу напомнить, что все сказанное сейчас — и ниже — является моим снимком с того, что происходит на данный момент, и велика вероятность того (это даже надежда), что завтра все будет иначе — не потому что └все изменится”, а потому что изменится отношение к этому происходящему”.
Юрий Павлов. Иски русской классики. — “День литературы”, 2010, № 2, февраль <http://zavtra.ru/denlit/lit_index.html>.
“Самое же ужасное, по утверждению Сергея Николаевича [Семанова], началось с Горького и Маяковского… Общее направление семановской мысли видится верным, возражений не вызывает, хотя аргументация автора статьи оставляет желать лучшего. Да и фактическая ошибка при цитировании стихотворения Маяковского └России” недопустима: у Семанова — └ненавижу тебя, снеговая уродина”, у поэта — └Я не твой, снеговая уродина”. И еще — уверен, следовало уточнить тот факт, что в творчестве Горького и Маяковского разная степень нелюбви к русскому, разная степень разрыва с традициями отечественной литературы. Потому Владимир Маяковский — один из первых русскоязычных писателей, Максим Горький, до конца не утративший национальное └я”, — амбивалентно русский художник слова. Итак, в который раз повторю: в разговоре об отечественной словесности ХХ века без использования дефиниций — русский, русскоязычный, амбивалентно русский — мы будем по-прежнему топтаться на месте и писателей, не имеющих никакого отношения к классической традиции и православным ценностям, будем характеризовать как представителей русской литературы со всеми вытекающими отсюда разными, многими и всегда негативными последствиями”.
Политические хроники Виталия Манского. Беседу вела Антонина Крюкова. — “Трибуна”, 2010, 25 февраля <http://www.tribuna.ru>.
Говорит режиссер-документалист Виталий Манский: “Сегодня с развитием цифровых технологий снимать кино может кто угодно. Например, уже появились камеры размером в мобильный телефон, которые дают возможность снимать даже для большого экрана. Тем, кто хочет этим заняться, мы готовы помочь: направить, подсказать, подставить плечо, дать возможность смонтировать на профессиональной аппаратуре. Но парадокс заключается в том, что люди, которые активно откликнулись на это наше предложение, пошли к нам с темами, сценариями фильмов, которые идут по телевидению. То есть они не верят в то, что можно снять действительно авторское кино”.
Григорий Померанц, Зинаида Миркина. По ту сторону чисел. — “Вестник Европы”, 2009, № 26-27 <http://magazines.russ.ru/vestnik>.
“Я с юности чувствовал, что образ мира, созданный точными науками, мучительно неполон. Человек в этом мире равен единице, деленной на бесконечность, и вынужден признать себя нулем. Первым заболел этим недугом Паскаль, за ним — Тютчев, Толстой, Достоевский. Я присоединился к их ряду в 1938 году, в свои 20 лет, и три месяца упорно созерцал свое несогласие быть нулем. В конце концов внутренний свет показал мне возможность решения, но то, что показалось решением, пришлось отвергнуть. Действительное решение лежало вне области точных наук, за которые цеплялся материализм, вне мира бесконечно дробимых величин” (Григорий Померанц).
Захар Прилепин. Дойти до самой смути. — “Огонек”, 2010, № 4, 1 февраля <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
“Вышла в свет антология └Русская поэзия. XXI век”. <…> В основной раздел — XXI век — вошло 312 поэтов. <…> Автор этих строк тоже получил в антологии место, да сразу с несколькими стихотворениями, что, в моем понимании, и дает мне некоторое право написать отзыв. При ином раскладе меня могли бы обвинить в зависти и обиде, но какая тут зависть, когда хочется, как в переполненной электричке, привстать и уступить свое место тем, кому и положено на нем находиться”.
“Где Юрий Кублановский, прошу прощения? А Владимир Алейников, он что? Может, оба, наряду с Лимоновым, не прошли как бывшие └смогисты”, которым в альманах └Поэзия” был вход заказан? Смотрю дальше: Бахыта Кенжеева — тоже нет. Может, это такая шутка? Или недоразумение? Но недоразумения посыпались одно за другим. Олег Хлебников куда завалился? Туда же, куда и Евгений Бунимович? Где Александр Городницкий? Ему тоже гитара помешала пройти в антологию? Но он как поэт издается уже добрые полвека. А Борис Херсонский? Тимур Кибиров, с позволения сказать, тоже никуда не годится? Может, некоторые из названных поэтов слишком, так сказать, └справа”? Ну так и Станислава Куняева в антологии тоже нет. Скажут, что он почти не пишет последнее десятилетие. Ну, восемь строк для антологии нашел бы? Уже внутренне осознавая, что не было, не было и его — и все-таки надеясь, что, может, пропустил, пролистнул, не заметил, — я судорожно отлистал антологию к алфавитному указателю авторов и не нашел… Льва Лосева. <…> Хорошо, Воденникова составитель не любит, он еще в предисловии предупредил, что Воденников └гламурный”. Поплыли без него, куда деваться. Алина Витухновская — потерялась. Иван Волков — отчислен. Линор Горалик — не отмечена. Александр Кабанов — нет такого. Вера Павлова, ау?”
Полный текст статьи см.: Захар Прилепин, “Кто с любовью придет… Заметки о новой поэтической антологии” на сайте “Гражданский литературный форум” (2010,
2 февраля <http://glfr.ru>).
Григорий Ревзин. Лямбда-чпок. — “АРТХРОНИКА”, 2010, № 2 <http://www.artchronika.ru>.
“Между тем у нас ведь нет никакой государственной художественной жизни. Не то чтобы институции, созданные hard- и soft-олигархами, как-то конкурировали с государственными худфондами и музеями, закупающими инсталляции и документации перформансов, предоставляющими художникам гранты и стипендии, — вовсе такого нет. <…> Но именно то, что наша буржуазия заинтересовалась искусством, составило суть повестки дня прошлого десятилетия, обусловило то, что это искусство выжило и даже возродилось в сравнительно пристойном виде”.
“Понятно, когда художественные деятели, опирающиеся на социальные программы государства, отстаивают левые взгляды — они укрепляют собственные бытийные позиции. Но если следовать банальным представлениям, что идеологии оформляют некоторые реалии жизни людей, то можно сказать, что в художественной сфере у нас вовсе нет никаких оснований для левой идеологии”.
“Я бы даже сказал, что стоит переместиться в русло правой экономической мысли, и именно это могло бы рассматриваться как наше конкурентное преимущество. Мы как раз являемся редкой европейской страной, где правая позиция оправдана морально, и если в Европе правая гуманистическая мысль отсутствует, для нас это лишний аргумент в пользу того, чтобы начать ее производить”.
Cм. также: Григорий Ревзин, “Капитал от власти. Чем опасна дружба в верхах” — “АРТХРОНИКА”, 2010, № 1.
Сергей Роганов. Убийство… во спасение? Теория и практика эвтаназии. — “Частный корреспондент”, 2010, 17 февраля <http://www.chaskor.ru>.
“В 1978 году на 39-й Всемирной медицинской ассамблее была принята Декларация об эвтаназии. В ней сказано: └Эвтаназия как акт преднамеренного лишения жизни пациента, даже по просьбе самого пациента или на основании обращения с подобной просьбой его близких, неэтична. Это не исключает необходимости уважительного отношения врача к желанию больного не препятствовать течению естественного процесса умирания в терминальной фазе заболевания (курсив мой. — С. Р.)”. Словом, неэтично убивать, но нужно относиться с чувством глубокого уважения к пожеланиям жертв быть убитыми гуманными способами”.
“Бывают и совсем уж экстраординарные случаи, когда и убивают своими руками, и этико-правовые вопросы закрывают на месте. 28-летний отец, угрожая винчестером, ворвался на территорию госпиталя в одном из графств Великобритании. Он прошел в палату интенсивной терапии, где находился его шестилетний сын, и сам отключил своего навсегда парализованного ребенка от аппаратов искусственного поддержания жизни. С сыном на руках он выбежал в центральный парк госпиталя. Никто не мог приблизиться к нему — было очевидно, что он без промедлений спустит курок и остановит любого. Парень дождался того мгновения, когда сердце его сына перестало биться, и застрелился сам с мертвым ребенком на руках… Ну что ж, исключения обязаны подтверждать правила. Вот только какие?”
Александр Самоваров. О нравственности русского национализма. — “АПН”, 2010, 5 февраля <http://www.apn.ru>.
“Интересно, что авторы учебника [└История России. ХХ век” под редакцией Андрея Зубова] не обходят стороной такую щепетильную тему, как бесчинства некоторых офицеров и солдат советской армии на территории Германии. И сводят непотребное поведение к тому, что при большевиках └произошли глубинные разрушения личности”. Но вот незадача — вслед за этим авторы пишут о поляках, которые после победы убили миллион безоружных немцев, а те же чехи, которые катались как сыр в масле в оккупации, убили полмиллиона немцев. С чего бы? А за пару страниц до этого авторы описывали, как немцы в 1944 году сровняли с землей Варшаву и убили двести тысяч мирных поляков. Рассуждая о добре и зле, не следует ли понимать, что только русские способны на такое великодушие к немцам, которое они проявили? Любой другой народ, после того, что эти твари сделали на нашей земле, оставил бы на территории Германии в живых только кошек и собак. В учебнике есть фотография немецких солдат с транспарантом, на котором было написано └Русские должны умереть, чтобы мы жили”. <…> Немцы очень дешево отделались”.
“Советская литература признавала всегда только один-единственный ствол, одну-единственную верхушку, и это многое калечило”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Ириной Ермаковой. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 24 февраля <http://www.polit.ru>.
“Е.: <…> На вершине моей елки стоит Олег Чухонцев. Для меня он…
К.: Олег Чухонцев вполне может стоять на вершине елки.
Е.: …замечательный совершенно поэт, первый поэт нашего времени.
К.: Нашей деревни, нашего городка. Хорошо.
Е.: Я бы сказала, времени.
К.: Да-да-да, Олег Чухонцев. <…> С другой стороны, ты хорошо знаешь и любишь много поэтов, которые почему-то не входят вот в этот пул. Вот что это за ситуация? Это какая-то случайность? Или они не входили бы, если бы иные люди составили этот пул? Позиция хорошего поэта, поэта, имеющего смысл, но все-таки аутсайдера. Что это за позиция? Она всегда будет?
Е.: Она всегда будет. Я бы хотела назвать сейчас замечательного поэта Александра Климова-Южина.
К.: Я его тоже имел в виду, когда спрашивал.
Е.: Очень, очень хороший поэт, и он действительно практически не встраивается ни в какие елки. Я думаю, что это его свободный выбор”.
Современная литература и Интернет. Лекция Романа Лейбова. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 18 февраля <http://www.polit.ru/lectures>.
Расшифровка лекции доктора филологии, доцента кафедры русской литературы Тартуского университета (Эстония), писателя, пионера Рунета, Романа Лейбова, прочитанной 3 февраля 2010 года в киевском Доме ученых.
“Надежды 90-х годов, которые я не разделял, надо сказать, были на то, что Интернет даст принципиально новую форму бытования русской литературы. Такого существования русской литературы, что книжки будут вот такие: ты нажимаешь на ссылку, будет открываться другая страница, и ты будешь сам дописывать продолжение и посылать его в сеть. Все будут радоваться и тоже писать продолжения с любого места. Я это делал, мне было интересно посмотреть, что получится. Ничего не получилось. Как это можно читать? Собственно говоря, даже └Игра в классики” Кортасара, которая по этому принципу написана, честно говоря, утомительная вещь. Я очень хорошо к Кортасару отношусь, но и книжка быстро портится, если быстро ее туда-сюда листать. <…> Интернет совершенно не портится, но это все-таки безумно утомительно”.
“Если говорить о 90-х годах, была такая идея, что сейчас хорошие писатели, поэты, прозаики легко будут публиковаться, они сами себя будут публиковать. Действительно, тогда это было не так легко, как сейчас, но тоже легко. Но тут возникает проблема: а как мы будем их находить? Это проблема двоякая. С одной стороны, проблема людей, которые хотят литературной власти. Ничего плохого я в этом не вижу, такие люди культуре нужны, иначе такие организаторы культуры в ней бы не действовали.
С другой стороны, поскольку культура не может существовать вне иерархических структур, нам нужно какое-то место, где объясняли бы, какую литературу нужно читать. В общем, все попытки создать отдельную правильную иерархическую структуру отбора, оценки литературных текстов в Интернете провалились, хотя таких попыток было несколько”.
Во время обсуждения лекции Дмитрий Ицкович среди прочего говорит: “<…> главная проблема — это статус текста. Почему толстые журналы просто не могут уйти в сеть? Казалось бы, уйди в сеть, закрой печатное издание — и все хорошо. Но рукописи туда не понесут из-за низкого статуса”.
“Я не создан для революции”. Беседу вела Ангелина Христенко. — “Трибуна”, 2010, 18 февраля <http://www.tribuna.ru>.
Говорит Андрей Битов: “Меня очень волнует тема прозаиков и поэтов, которые не заняли того места в русской литературе, которое они заслуживают. Как по мне, так Анна Ахматова по поэтическому дару и близко не стоит с Николаем Заболоцким, но сумела себя подать. Я бы хотел написать книгу о судьбах непризнанных гениев, но боюсь, что уже не успею”.
“Есть два проигрышных для писателя способа — это когда он заигрывает с читателем и когда его игнорирует. К сожалению, наши молодые писатели идут или по первому пути, или по второму. Но среди них появилось немало и талантливых прозаиков. Кстати, по моим астрологическим подсчетам в России есть будущий гений, подобный Пушкину, и ему сейчас уже 31 год. Думаю, что скоро мы узнаем его имя”.
“Я не создан для великих сражений и революций. Считаю себя обычным придурком, который всю жизнь писал в стол, а под старость выпускает полное собрание сочинений. Кстати, шестой том будет нулевым, куда войдут ранние мои сочинения. В своем предисловии я расскажу о значении └нуля”, которое мы недооцениваем”.
Составитель Андрей Василевский
“Вопросы истории”, “Иностранная литература”, “Зарубежные записки”, “Знамя”, “Континент”, “Радуга”, “Родная Ладога”, “ШО”, “STORY”
Сергей Белорусец. Стихи. — “Радуга”, Киев, 2010, № 1.
“Месиво и крошево. / Скопище помех… / Ничего хорошего / Кроме вещих вех. // Кроме невоспетого / Смеха твоего. / Кроме света. Этого / (А ещё — того…)”
Томас Бернхард. Из книги малой прозы “Имитатор голосов”. Перевод Евгении Белорусец. — “Иностранная литература”, 2010, № 2 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Больше половины номера посвящено этому эксцентричному австрийскому прозаику, драматургу и затворнику (1931 — 1989). В прошлом году закончился выход его 22-томного собрания сочинений. “ИЛ” представляет здесь многие его жанры. В данном случае перед нами отстраненное “сырье”, слегка приправленное особым канцеляритом. Не характерная для Бернхарда стилистика.
“Отец семейства, которого все вокруг десятилетиями прославляли за незаурядную преданность идеалам семьи и который одним субботним вечером, правда, в необычайно душную пору, убил четверых из шести своих детей, предстал перед судом и в свое оправдание заявил, что дети в таком количестве превысили все мыслимые пределы”.
Софья Богатырева. Хранитель культуры, или До, во время и после “Картонного домика”. К 110-й годовщине со дня рождения Александра Ивича (Игнатия Игнатьевича Бернштейна, 1900 — 1978). — “Континент”, 2009, № 4 (142) <http://magazines.russ.ru/continent>.
Наконец-то Софья Игнатьевна начала публиковать написанное. Стоит ли напоминать, что именно ее сделала Н. Я. Мандельштам в 1954 году полномочным распорядителем выверенного списка стихов О. М.
“Эти страницы написаны в память моего отца. Значительная часть его литературного наследия осталась за рамками того, что можно было печатать при его жизни. С началом Перестройки явилась возможность обнародовать материалы из его архива, чем я и стала заниматься. Первым этапом, в 90-х годах, были публикации неизвестных текстов Осипа Мандельштама и Владислава Ходасевича (в журналах └Новый мир”, └Знамя”, └Вопросы литературы”, в альманахах └Отдай меня, Воронеж”, └Сохрани мою речь”, └Pushkin Review”, └Russian Studies in Literature”, в собраниях сочинений обоих поэтов); вторым — история короткой жизни └Картонного домика”, издательства, созданного отцом в начале 20-х годов (сб. └A Century’s Perspective”, Стенфорд, 2006). Сейчас, обнаружив неизвестные ранее бумаги и документы, расширив свое представление о прошлом семьи и соединив его с воспоминаниями, делаю попытку раздвинуть временные рамки и рассказать об отце, о его брате, лингвисте Сергее Бернштейне (и знаменитом звукоархивисте, создателе Института Живого слова, записавшем на фонограф и Мандельштама, и многих других. — П. К.), об их родителях и о времени, в которое им выпало жить. Источниками послужили мне материалы из домашнего архива, разрозненные заметки отца и магнитофонные записи его устных рассказов, сделанные в разное время Виктором Дмитриевичем Дувакиным, мною и моим сыном”.
Александр Ватлин. Товий Аксельрод. — “Вопросы истории”, 2010, № 1.
Идейный был “гражданин мира”, радикальный товарищ. Поработал полпредом в так называемой “советской Баварии”, после ее падения продолжал обретаться в Европе. Ленин выделил ему из кассы 20 тыс. марок. “То, что эти суммы выдавались из государственной кассы в то время, когда в стране свирепствовали голод, холод и разруха, а европейская общественность собирала пожертвования для помощи голодающей России, вряд ли вызывало у четы Аксельродов угрызения совести. Двойная мораль маргиналов, оказавшихся у власти, стала миной замедленного действия не только для русской революции”. Его немножко исключали из партии, потом восстанавливали; мышью серой трудился он в советском еженедельнике “Moscow daily news”, где писал, что всякий немец, оказавшийся в СССР, — агент гестапо, а каждый японец — резидент. Молох не пощадил и его, прах Товия закопали на территории бывшей дачи Ягоды. Через три дня в ту же яму ссыпали Рыкова, Бухарина и других партстроителей нового общества.
В чем сила и слабость христианства? Материалы “круглого стола” совместно с центром “Духовная библиотека”. — “Континент”, 2009, № 4 (142).
Говорит игумен Петр (Мещеринов), настоятель подворья Данилова монастыря, заместитель руководителя Патриаршего центра духовного развития детей и молодежи: “Мне кажется, есть еще один парадокс. Если говорить о том, станет ли христианство реальной общественной силой, то, на мой взгляд, станет только в том случае, если — неким образом — откажется от своей истории (выделено нами. — П. К.). Потому что как только христианство вспоминает свою славную историю, оно тут же становится очень гордым и начинает внушать всем: слушайте нас, потому что мы традиционные, исторические…” А еще батюшка говорит здесь о том, что обилие имен мучеников в прошлом веке — не повод для радости. А я-то, дурак, думал, что это как раз говорит о торжестве и крепости веры. (“Мы восторгаемся тем, что этот период дал множество мучеников, но ведь в то же время это и фиаско Церкви, которое она потерпела именно как общественная и нравственная сила”.) А я, недостойный, думал, что Господь попустил коммунистов нам за грехи и отход от Бога, — а это, оказывается, институция церковная недоработала… Простите, совсем запутался.
Зато я, кажется, знаю, где ликуют от таких высказываний. Кстати, имен православных святых в этом обзоре — днем с огнем. Отыскался, впрочем, святой праведный Серафим Саровский, и то, кажется, в странноватом таком ключе — касательно его канонизации.
Даже иные из “прогрессистов” — участников “стола” встревожились. В конце заседания отец Петр уточнил свою позицию: “Ведь Христос выводит личность из истории — выводит в бессмертие и вечное Царство, которое для христианина несравненно выше, несравненно более └ценностно”, чем любая история и любая культура”.
На соседних страницах: “Основные события церковной жизни”. В разделе “К вопросу о переводе богослужения на русский язык” — заместитель главреда “Комсомольской правды” некий Дятлов. Как “голос из народа”, как некий эксперт, “православный и верующий” (дословно. — П. К.). Мужественный и мужской.
На целую страницу товарищ нам вещает. Вы его газету давно в руки брали?
Тамара Жирмунская. “Гражданская война вплотную подступила…” — “Континент”, 2009, № 4 (142).
“О том, каким наставником был Межиров, какое прочное признательное чувство вызывал у лучших своих учеников, замечательно искренно и горячо рассказал его студент Александр Росков в автобиографической повести └В ночь с пятницы на понедельник”. Ее можно прочитать в интернете: proza.ru/2003/10/12-119. <…> Надо было обладать выдержкой и душевной пластикой Александра Петровича, чтобы цивилизовать наиболее агрессивных самородков, подавить невежд своей эрудицией и добиться картины, пусть увиденной только глазами любимого и любящего ученика: └Мы сидели перед Межировым, как двенадцать апостолов перед Христом”.
Росков сообщает о Межирове и то, что вряд ли прочтешь в официальных биографиях: └Вслед за военным уставом, вернувшись с войны и став вскоре членом Союза писателей, Межиров изучил Священное Писание и в дальнейшей своей жизни стал руководствоваться Книгой пророка Экклезиаста, не забывая и о Книге Иова. Поняв раньше других ▒соцреалистов’, что все на свете суета и томление духа и что все уже было под солнцем на этой земле, Александр Петрович предпочел политическим играм другие — игры в карты и бильярд”.
Межиров не бросил ученика и после разлуки. Отвечал на его письма, публиковал его сочинения в американской русскоязычной печати. Именно Роскову послал А. М. стихотворение └Не забывай меня, Москва моя…” с незабываемой концовкой:
Оказия случится, поспеши,
Чтобы письмо упало не в могилу.
Пошли негодованье от души,
А также одобренье через силу”.
Я прочитал и вздрогнул. Аудиозапись именно этого стихотворения прислал мне Александр Петрович десять лет тому назад. Начитал на магнитофонную кассету (недавно это воспроизводили на вечере памяти А. М.).
Елена Зейферт. В парковом раю (рецензия на книгу Владимира Рецептера “Ворон в Таврическом”). — “Знамя”, 2020, № 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
“Слово └жизнесмерть”, которое он придумал, означает амбивалентное состояние жизнелюбия и понимания неизбежности смерти. Жизнь вновь и вновь перетасовывается, память влечет к прошлому (└калеча старые глаза, читаю письма фронтовые”; мальчик в метро с └цветущим нарывом на носу” как знак извечного повторения событий и ощущений; юношеский сон о девушке как └грех”, который └ни вспомнить, ни забыть”; └пальтишко-реглан” на старике в метро такое же, какое было в молодости у поэта)… Тема времени приводит за собой тему смерти. У Рецептера она особенно проникновенна и сопряжена с мотивами родства, дружбы: └Родные, родные!.. Мы с вами!.. / С крестами, потом — под крестами…”; мертвые друзья └появляются вмиг” на юбилейных застольях └из своих ненаписанных книг” (└О, какая тоска — уходящая жизнь / и нехватка своих за столом!..”). Смерть для Рецептера, создающего образ └могилы-коммуналки”, — это и своего рода пристанище в кругу семьи”.
Елена Иваницкая. Тайны господина Мусоргского. — “STORY”, 2010, № 3.
Коллеги (Стасов, Балакирев, Терентий Филиппов и др.), определившие Модеста Петровича в клинику и оформившие его денщиком, судя по всему, были немало изумлены, когда замучивший их своим пьянством и своеволием Мусоргский начал поправляться и даже позировать Илье Репину. Они-то готовили ему “завещание”, “дарственный” отказ от авторских прав и т. п.
Стасов впоследствии не любил говорить на эту тему.
Живым Модест Петрович был никому уже не нужен. А как помер (при странных обстоятельствах, — залпом выпил невесть откуда взявшуюся бутылку коньяка, хотя спиртное было ему строжайше запрещено), так тут же нашли и денежки на пышные похороны и скоренько собрали на памятник. И Стасов пожертвовал две тысячи.
Алексей Макушинский. — Три дня в Ельце. — “Знамя”, 2010, № 3.
“У меня было две книги с собою в Ельце. Были уже упомянутые дневники Эрнста Юнгера с их описанием, вернее, не-описанием творимых немцами ужасов, разузнать о которых тоже было, судя по всему, целью, одной из целей его поездки на Восточный фронт <…> └Дыхание живодерни”, пишет Юнгер, └ощущается временами так остро, что пропадает всякое желание работать, всякая радость от образов и мыслей. Вещи теряют свое волшебство, свой запах и вкус. Дух утомляется при выполнении тех заданий, которые он сам себе поставил и которые прежде оживляли его. Вот с этим-то и надо бороться. Краски цветов на смертельном кряже не должны тускнеть перед нашим взором, даже в двух шагах от пропасти”. — Второй же книгой, которую я взял с собою в поездку, был роман В. Г. Зебальда └Аустерлиц”, его последний и, наверное, лучший роман <…>”.
Просто интересно, что берут с собой в чтение, посещая сей старинный город. Такое берут. Алексей Макушинский постоянно живет и работает в Мюнхене. Его плотные, вдохновенные записки путешественника посвящены памяти матери.
Юрий Малецкий. Рыцарь верующего неверия, или Прогулки в садах российской словесности — 2: Лурье. — “Зарубежные записки”, Германия, 2009, книга двадцатая (IV — 2009) <http://magazines.russ.ru/zz>.
Вот как надо воспевать любимых писателей (со всеми “согласиями” и “несогласиями”).
“Его право. Раз он принял на себя обязанность.
Быть скромным служителем и высоким рыцарем слова. Которое есть дело.
Это дело для людей, с виду северно сумрачных и бледных, но духом смелых и прямых (поди и поищи сегодня в культурной России таких). Потому что это дело
и есть — страшно молвить — перманентно нести в себе дух прямоты. Прямота, бывает, и спрямляет, это у нее в крови (лучше самого Л. и не скажешь: язык неразведенной правды, губительный, но веселящий огонь!), зато она — ставит в угол. А то ведь у нас как сейчас? Я с детства не любил овал — я с детства эллипс рисовал. А прямота — умная, а не та, что проще воровства, — обнажает. Все контроверзы чести и бесчестия; свободы
и раболепия; веры и неверия. Заостряет вопрос, чтобы обнажить — обнаружив — совесть. У кого она есть.
Но если есть со-весть, со-вещающаяся с вестью, то — сначала — есть сама весть.
Тогда и бумажные дести о вести спасают людей.
А если нет вести, то на фига нам свобода со-вести? требующая для своего осуществления дальнейших свобод слова, печати и собраний?”
Владимир Невярович. Царь и поэт. К 130-летию со дня рождения русского поэта С. С. Бехтеева. — “Родная Ладога”, Санкт-Петербург, 2009, № 4 (10) <http://www.rodnaya-ladoga.ru>.
Это его легендарные стихи были найдены в бумагах царской семьи после казни: “<…> Владыка мира, Бог вселенной! / Благослови молитвой нас / И дай покой душе смиренной, / В невыносимый, смертный час… // И, у преддверия могилы, / Вдохни в уста Твоих рабов / Нечеловеческие силы / Молиться кротко за врагов!” Они были написаны в уже упоминавшемся Ельце в октябре 1917 года. Бехтеев был единственным стихотворцем, писавшим исключительно величающие русских монархов пиесы: горячие, вдохновенные, подлинно гимнографические. Сергей Сергеевич дожил до 1954 года, за 20 лет до кончины написал в Ницце стихотворение “Царь жив! Царь не умер в застенке кровавом!..”. Он никогда не верил в эту казнь, до конца жизни рассказывал о тайных встречах с царскими посланниками, о чудесном спасении своего Государя.
Олеся Окопная. Благотворительная деятельность предпринимателей Парамоновых на Дону. 1914 — 1915 гг. — “Вопросы истории”, 2010, № 2.
Вот, из местной печати: “В то время, когда Городское Управление только продолжает готовиться к приему раненых и открытию лазаретов, Местный Общественный комитет, при участии Всероссийского Земского Союза, за короткий срок успел организовать 16 лазаретов на 2454 кровати”. Подробности, имена, цифры.
Разослать бы это дело вместе с недавно переизданными очерками губернатора Архангельска А. Н. Энгельгардта местным отделениям партии “Единая Россия”. Вместо политинформации.
Марина Сосенкова. Музей Чехова в годы войны. — “Радуга”, Киев, 2010, № 1.
Главный хранитель ялтинского Дома-музея рассказывает о работе чеховского заповедника в годы немецкой оккупации, о самоотверженности сестры писателя Марии Павловны, об экскурсиях. Все это впервые: долгие годы между уцелевшими была договоренность — молчать. А дом уцелел, как и в страшные 1920-е годы.
Елена Степанян. “Это мы, Господи”. О дилетантах, профессионалах и мировом холоде. — “Знамя”, 2010, № 2.
Чудесная, на мой взгляд, умная, примиряющая и обогревающая статья. Герои тут — соответствующие книги и авторы, от “Штайна” Улицкой до Шарова и Майи Кучерской. И еще — это неколебимый текст. Все названо своими именами, все честно и все грустно. После всех разборов: “Это строгий реализм; простите за неуместную цитату из рекламного ролика, но я воспользуюсь ею: └Убедитесь сами”. Приходите на пасхальную службу, те, кто был и кто, может, еще не был, приходите, отложив внушения о богатых попах-кагэбэшниках и о том, что Церковь загнется, если ее не реформировать сию секунду. Забудьте, как вас когда-то одернула при первом посещении злая бабка-прихожанка, и ничего не бойтесь. Как сказано в Евангелии: └Прииди и виждь” <…> В заключение этих беспорядочных заметок скажу последнее. Среди несхожих между собой книг, которые здесь перечислены и на которые заслуженно обратилось внимание читающего сообщества, для меня как для читателя по разным, в каждом случае индивидуальным, причинам нет ни одной безусловно, безукоризненно прекрасной, свободной от тех или иных погрешностей. Но замечательно, что, меняясь до неузнаваемости, иногда в самых невозможных видах и сочетаниях, звуча всякий раз наособицу, в них неизменно присутствует один мотив — мотив единения людей, ухода сообща прочь от мирового холода”.
Майя Туровская. О Чехове и Бродском. Очевидное и вероятное. — “Зарубежные записки”, Германия, 2009, книга двадцатая (IV — 2009).
Бродский раздражался Чеховым, отталкивался от него и т. п., — а вот:
“В другой, разумеется, фразеологии, определенной как расстоянием в столетие, так и иной жизненной ситуацией, максимы, в силовом поле которых И. Б. старался самоопределиться, если о ком и напоминают, то более всего о Чехове. Правда, в чеховское время они формулировались для себя и прочих не в интервью, а в переписках. <…> Может показаться, будто фраза из └Записной книжки” └Как я буду лежать в могиле один, так, в сущности, я и живу одиноким”, — относится по ведомству быта и семейных проблем. Меж тем она для Чехова столь же экзистенциальна, как для Бродского └Более или менее принадлежишь жизни и смерти, но больше никому и ничему”. Кстати же, именно эту чеховскую запись И. Б. цитирует в стихотворении └Новая Англия”: └Но землю, в которую тоже придется лечь, / тем более — одному, можно не целовать””. Очень интересно, только я так и не понял, зачем надо было походя плевать в этой статье в сторону Анатолия Наймана, небрежно бросать о “завистливости” и, оттого что Найман не был судим, пенять фактом появления его героя Германцева… Все-таки чтение в сердцах — довольно деликатная вещь.
“Хороший писатель — это в первую очередь волшебник…” Из переписки Владимира Набокова и Эдмунда Уилсона. Эдмунд Уилсон: Визит в Итаку. Владимир Набоков: Письмо в “Нью-Йорк таймс бук ревью”. Составление и перевод с английского
А. Ливерганта. Вступительная статья и комментарии Н. Мельникова. — “Иностранная литература”, 2010, № 1.
Знаменитый эпистолярий двух легендарных снобов: вполне сюжет для романа или художественного фильма в духе “Кэррингтон” (без катарсиса, разумеется). Кролик и Володя. Ох, лучше бы Кролик поменьше лез в русскую литературу (по части успехов
в собственном русскописании), достаточно его увлечений марксизмом. Что же до литразмышлений, то они порою оченно хороши: “Особенно он (Чехов. — П. К.) интересен в связи с тем, что происходит сегодня в Советской России, ведь многие типы, которых он рисует, — крестьяне, сумевшие выбиться в купцы, недовольные и несведущие чиновники, — это ведь те же самые люди, которые впоследствии заняли в стране ведущие посты. Читал также и Фолкнера. Твоя неспособность оценить его дар — для меня загадка. Объясняю это, пожалуй, лишь тем, что трагедию ты не признаешь в принципе. Ты не пробовал читать └Шум и ярость”?”
Вислава Шимборская. Здесь. Книга стихов. Перевод с польского Асара Эппеля. — “Иностранная литература”, 2010, № 1.
Буря
сорвала ночью все листья с дерева,
кроме одного,
оставленного,
дабы на голой ветке подрагивал соло.
Этим примером
насилье нам являет,
что да —
пошутить
порою любит.
(“Пример”)
Елена Шварц. Перелётные птицы. — “Знамя”, 2010, № 3.
* * *
Мы — перелётные птицы с этого света на тот.
(Тот — по-немецки так грубо — tot.)
И когда наступает наш час
И кончается наше лето,
Внутри пробуждается верный компбас
И указует пятую сторону света.
Невидимые крылья нервно трепещут,
И обращается внутренний взгляд
В тоске своей горькой и вещей
На знакомый и дивный сад,
Двойною тоскою тоскуя,
Туда караваны летят.
…Я всё вглядывался в фотографии, сделанные Олегом Дарком на ее отпевании 14 марта. Очень хотел узнать — не получалось. Это кто-то уже совсем другой. Тень оболочки. Так что осталась она для меня живой — прошлым летом в Комарове: маленькая, отрешенно-беззащитная, огромные, уже тронутые грядущей мукой глаза и прижатый к лицу японский хин — Хокку. Она этому своему другу, этой собачке, помнится, и стихи посвящала (“Деление сердца”). В последних письмах Елена Андреевна обмолвилась, что задержалась на этом свете только ради него, этого полуигрушечного пса, то есть из-за страха, что Хокку без нее будет нехорошо. Письма были очень светлые. Для радиопоминания я переслушал записанный нами с Антоном Королёвым диск “Песня птицы на дне морском”, точнее — его “исходник”: хотелось услышать ее живые реплики:
“…вы следите за временем?.. <…> сколько же голоса хватит? <…> у меня туфли скрипят, ничего?” и т. п. И вдруг, последним “треком”, там оказалось стихотворение, которое она не дала включить в окончательный отбор, а я о нем позабыл! Оно тогда было у нее в работе под названием “Цифры” (в книжке “Трость скорописца” называется “Прощание с цифрами”).
Так она передала мне привет.
…Я начал читать стихи Шварц благодаря Борису Кузьминскому, который 20 лет тому назад напечатал в “Независимой” свой нездешний отклик “Сестра моя смерть” — на второй “официальный” сборник стихов Е. Ш. (с воробьем на обложке). Спасибо Вам, Боря.
“О милые цифры, / как будет мне вас не хватать — там, где ни чисел, ни меры. / О буквах я не жалею, ни о плодах, ни о травах, / но цифры родные! <…> Вот дроби — они и спасут нас, / превращаясь / в холодную звездную дробь, / в дробинки охотничьи, / которыми небо расстреляно / летней последнею ночью… / в число безымянное Бога / влиться щепоткою меряной пыли, / где восьмерку, бокастую и молодую, / набок уже повалили”.
А еще она останется для меня живой в самых последних подборках Юрия Кублановского (см. “Новый мир”, 2010, № 1), который посвящал ей стихи с конца 1970-х, в той, древней России. Он и привел меня в ее неповторимую квартиру на Красноармейской. Это было на границе миллениума. Чокаясь, Лена смешно ударяла о рюмку своего визави, не лезла в карман за словом, трогательно хмыкала и фыркала на собственные же реплики. Теперь, когда Шварц на том свете, до меня долетели слухи, что она-де замучила писательские организации и литературное начальство, “выжимая” деньги на свое лечение. Подай им, Господи, здоровья побольше.
Леонид Юзефович: “Нам тесно в границах своего └я””. Беседовал Юрий Володарский. — “ШО” (журнал культурного сопротивления), Киев, 2010, № 1-2 (51-52) <www.sho.kiev.ua>.
“Еще в одной книге этого года, └Каменном мосте” Александра Терехова, герой, расследуя давнишнее убийство, мучительно докапывается до истины, а в результате обнаруживается пустота. Гюнтер Грасс уподобил память луковице — снимаешь слой за слоем, а сердцевины-то никакой и нет. Можно ли узнать, как все было └на самом деле”, или это все-таки версии?
— История — это всегда версии. Чем человек честнее, тем дальше он идет. Человек без исторического сознания, со спекулятивным мышлением очень быстро останавливается, ему кажется, что вот этот слой и есть последний. Я такого не люблю”.
Составитель Павел Крючков