Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2010
КНИЖНАЯ ПОЛКА МАРИИ ГАЛИНОЙ
РЖ: А чем сегодняшняя критика отличается от критики предыдущего периода?
А. Л.: Торопливостью, неосновательностью и безответственностью. Впрочем, можно интерпретировать эти качества по-другому и сказать, что новую критику отличает оперативность, раскованность и отсутствие страха перед авторитетами[6].
Все мы ждали от нового века «новую литературу». Однако проза (о поэзии я сейчасне говорю) — махина тяжелая и весьма инертная. Когда еще раскачается.
И все же новая литература есть. Причем, кажется, не там, где ее искали.
Я говорю о критике.
Если в советские времена критика была неким обслуживающим (и в значительной мере подчиненным государственной идеологии) институтом, то в наше время она стала самодостаточной и расцвела таким буйным цветом, что, похоже, подчиненное положение заняла уже литература.
Что, в общем-то, легко объяснимо: все перемены, в том числе касающиеся и отношений государства и писателя, писателя и толпы, писателя и издателя, требовали рефлексии, причем в какой-то момент эта рефлексия стала значимей самих текстов, создание которых, повторюсь, куда менее оперативно. Проект Вячеслава Курицына «Курицын-weekly»[7] стал формообразующим для современной литературы, а его симпатичная в оранжевой обложке толстенькая бумажная аватара[8] — 158 еже-недельных сетевых обзоров за 1999 — 2002 годы — до сих пор читается как хорошая беллетристика (по крайней мере, теми, кто лично или виртуально знаком с фигурантами обзоров). О литературе и о литературных событиях Курицын, кажется, первым начал рассказывать живым и человеческим языком, с отступлениями, смешными и трогательными человеческими подробностями.
С тех пор появилось столько критических сборников и проектов, нашедших свое воплощение на бумаге, что, пожалуй, нужна уже рефлексия второго порядка, иначе говоря, критика критики или по крайней мере попытка ее осмысления[9].
В силу того что все десять книг рассматриваются как единый массив, в виде исключения снимаю принятую к «Книжной полке» систему оценок.
А л л а
Л а т ы н и н а. Комментарии. Заметки о современной литературе.
М., «Время», 2009, 704 стр. («Диалог».)
«Правила хорошего тона» не рекомендуют рецензировать книги, написанные авторами «своего» журнала. Без некоторых имен, однако, никак не обойтись. Пожертвую правилами хорошего тона в пользу полноты картины.
Сборники статей толстожурнальных критиков — тут, наверное, надо в первую очередь вспомнить не вошедший в этот обзор фундаментальный двухтомник «Движение литературы» Ирины Роднянской[10], — как правило, представляют собой собрание работ преимущественно аналитических или публицистических и обычно охватывают значительный период (четыре десятилетия в случае Роднянской). Основная часть «Диалогов» Аллы Латыниной — статьи, написанные для новомирской рубрики «Комментарии» за пять лет — с 2004 по 2008 год. Так что все эти статьи читателям «Нового мира» хорошо известны.
На некоторых моментах все же остановлюсь.
Латынину иногда называют «холодноватым критиком» (разгневанная Латы-нина, как отметил кто-то из обозревателей, — случай особый). Однако это не столько бесстрастность, сколько беспристрастность, причем принципиально связанная для автора с мировоззрением, или, как замечает сама Латынина, миро-ощущением[11].
В комментариях к интервью «Русскому журналу», откуда я взяла эпиграф (они завершают и книгу), Михаил Эдельштейн пишет: «Если мастерство критика состоит в способности посмотреть на то или иное литературное явление с двух сторон, не ограничиваясь простым └хорошо” — └плохо”, — то в этом А. Латыниной равных мало. <…> Обнаружить приблизительность, недостаточность расхожих точек зрения, причем используя в качестве инструмента деконструкции не отмычку — парадокс, а ключ — здравый смысл, — едва ли кто-то в современной критике способен справиться с этой задачей лучше А. Латыниной».
Уже сам зачин многих статей («Критика Акунина разлюбила», «Марусю Климову в Москве знают мало…», «Классическое произведение уходит за пределы внимания литературной критики и становится предметом литературоведения») предполагает, что за подобным утверждением последует некое «но», — как правило, так и происходит.
Этот инструментарий позволяет, помимо всего прочего, замечать тексты и события, обычно в поле зрения «серьезной» критики не попадающие — или, скажем так, маргинальные для нее. Например, Алла Латынина одна из немногих посвятила обширную статью-исследование одному из самых ярких (и опять же оказавшемуся вне сферы внимания «толстожурнальных» критиков) явлений последнего десятилетия: роману Линор Горалик и Сергея Кузнецова «Нет!». Маргинальные же литературные события (или, по крайней мере, те, что на первый взгляд кажутся таковыми) довольно быстро смещаются с периферии в центр — еще одна особенность современного литературного процесса.
Латынина вообще уделяет внимание фантастике чаще, чем принято в «солидной критике» (как и Сергей Чупринин, о котором будет сказано ниже). В сборнике есть статья, посвященная «Ночному дозору», приуроченная, впрочем, к выходу «НЛОшного» культурологического сборника «Дозор как симптом» (2006). Есть работа, посвященная последним — и весьма спорным — романам Вячеслава Рыбакова. Это вполне естественно. Фантастика — оперативный индикатор массовых страхов и ожиданий — может вывести на целый ряд внелитературных, социальных проблем, а для Латыниной книга или литературное событие часто повод для такого разговора, касается ли он цензуры или, скажем, образа России в кругах русской эмиграции и западной интеллигенции.
Вторую часть книги составили статьи, уже вошедшие в историю современной русской литературы. В частности, известнейшая статья «Колокольный звон — не молитва», где Латынина первой среди «либеральных критиков» заговорила о сходстве подходов «либерального террора» и «национал-радикализма» применительно к литературной ситуации перестроечных времен. По тем временам ужасный шокинг — как и заявление, что оценивать литературные события нужно исключительно по художественным критериям, а не по их социальному мессиджу, что ситуация, когда «либо ты в восторге от статьи Карякина, либо ты за Жданова», недопустима. Надо сказать, положения, высказанные в этой работе двадцатилетней давности, до сих пор актуальны, хотя и применительно уже к совсем другим фигурам и положениям.
С е р г е й К о с т ы р к о. Простодушное чтение. М., «Время», 2010, 368 стр. («Диалог».)
Большая часть статей еще одного постоянного автора толстых журналов и «Журнального зала» приходится на конец девяностых — начало нулевых — время для нашей литературы переломное: именно тогда начала формироваться «новая литературная иерархия», выстраиваться та система вертикальных и горизонтальных связей, которая известна нам сегодня под названием «современная литература».
В слове «простодушие» мне всегда слышалось некоторое лукавство. Костырко — критик не столько простодушный, сколько неравнодушный. Там, где Латынина объективна, он субъективен. Субъективность оказывается не менее эффективным инструментом.
«Спор о критериях оценки и принципах анализа — боль и тайна посвященных — лишается смысла, как только в действие вступает └читательское чутье”. Этот иррациональный датчик, может, не самый точный, но зато самый показательный. Туманные его сигналы завораживают своей неподдельностью», — пишет в отзыве на книжку Сергея Костырко Валерия Пустовая[12].
«Нравится — не нравится» — критерий, конечно, иррациональный и загадочный, однако критика — не литературоведение. Критика по определению предполагает эмоциональный подход. (Когда эмоции прорываются у той же Латыниной, это, по контрасту с ее обычной сдержанной манерой, повторюсь, производит впечатление, — как, например, в статье о Елизарове, лауреате «Русского Букера — 2008»[13].)
В книге несколько разделов — «Новые архаисты и старые новаторы», «Вечные темы», «В погоне за └духом времени”», «Тяжесть свободы» и «О критике вчерашней и сегодняшней (по следам одной дискуссии)». Структура, с моей точки зрения, не слишком удачная, поскольку не образует единой хронологической прямой (у каждого раздела своя хронология), да и само разбиение на разделы достаточно произвольно. Но вот что важно: по статьям первой половины нулевых видно, что автор любит Нину Горланову, Анатолия Гаврилова, Антона Уткина, Льва Усыскина, Олега Ермакова, поэта Геннадия Калашникова — и не любит тех, кого мы сегодня уже позабыли. «Датчики» сработали правильно.
Поэтому очень важен последний раздел — полемика с коллегами Павлом Басинским и Евгением Ермолиным, где сформулировано то, что можно назвать авторским кредо: «прогрессистская» традиция предполагает, что критик «ведет за собой литературу». А из этого, в свою очередь, должно следовать, что критик изначально знает, какой должна быть литература.
Детский вопрос, пишет Костырко: откуда?
И затем последовательно объясняет: неоткуда.
Критик, пишет он, — это один из читателей. «Пусть специально обученный для этого, но прежде всего — читатель. Направление его взгляда не сверху вниз — от учителя к ученику, а снизу вверх. Критик публично, то есть вместе с читателями, пытается разобраться в литературном произведении, дотянуться до его смыслов. Он не выносит приговоров, не учит, а — учится».
И далее, наверное, самое важное: «Это не значит, что критик не имеет собственных представлений об истине и добре; не значит, что критик не может сочетать в себе и эксперта, и посредника, и даже проповедника, но выступает он каждый раз от себя лично, а не от имени партии, какой угодно, даже — Партии Добра и Истины, и не от имени какой-то Эстетической Концепции, даже самой Научной».
Основываясь на этом фрагменте — да и на всем подходе автора к Тексту, — я бы сказала, что Костырко — сугубый идеалист. Но, похоже, критика вообще занятие для идеалистов того или иного толка. Те из них, кто изначально знает, какой должна быть литература и что надо сделать, чтобы она была именно такой, — идеалисты объективные. Костырко, рассматривающий каждое литературное произведение как некий недовоплощенный идеал, — идеалист субъективный.
А н д р е й
Н е м з е р. Дневник читателя. Русская литература в 2007 году.
М., «Время», 2008, 544 стр.
В 2009 году произошло знаменательное и печальное событие — не вышел очередной «Дневник читателя» Андрея Немзера. Последняя, пятая книга его вышла в 2008 году, четыре предыдущих тома были выпущены издательством «Время» в 2004 — 2007 годах.
Из аннотации издательства: «Субъективную литературную хронику 2007 года составили рецензии на наиболее приметные книги и журнальные публикации, полемические заметки, статьи о классиках-юбилярах, отчеты о премиальных сюжетах и книжных ярмарках. <…> Обозреватель газеты └Время новостей”, критик и историк литературы Андрей Немзер адресует свою книгу всем, кому интересны прошлое, настоящее и будущее нашей словесности».
Ключевое слово здесь — «субъективная».
В своей статье «О критике вчерашней и сегодняшней (по следам одной дискуссии)» Сергей Костырко полемизирует с оппонентами именно в защиту субъективной позиции Андрея Немзера. С одной стороны, принципиальный «дилетантизм» Костырко и столь же принципиальный «профессионализм» Немзера, казалось бы, чужды друг другу («Модель поведения, которую выбрал себе Немзер, — это прежде всего модель поведения профессионала»). С другой — Костырко импонирует именно субъективизм Немзера: «Немзер <…> не учит Литературу (в смысле — не поучает. — М. Г.), он может быть излишне категоричным в высказываниях об отдельных писателях и в этом смысле └учит” их. Но все-таки — не Литературу. Он идет за ней. Если хотите, он принципиально неопределен…»
Немзер — критик, имеющий (и демонстрирующий) пристрастия. Кого-то он любит: «Я счастлив, что в моем поколении есть прекрасные поэты (Марина Бородицкая, Тимур Кибиров, Вера Павлова, Владимир Салимон) и прозаики (Марина Вишневецкая, Андрей Дмитриев, Ольга Славникова, Алексей Слаповский, Сергей Солоух), блестящие критики (Александр Агеев, Роман Арбитман, Александр Архангельский)»[14]. А кого-то — нет: «Может, и Пелевин в писателя вырастет. О └культовом” Сорокине (и всех ему подобных) писал токмо по долгу службы. Поскольку сейчас я не └при исполнении”, распространяться на сей счет не буду».
Выбор Немзера можно оспаривать (почему бы нет?), но пристрастность, повторюсь, для критика — не порок, а Немзер, упрямо бьющий в одну точку, напоминает скорее яростного пророка, отстаивающего свои убеждения: «Писали, к примеру, что нет у меня убеждений. По-моему, убеждения у меня есть, и разглядеть их совсем не трудно. Десять заповедей и Нагорную проповедь никто не отменял. Вопрос о ценности свободы обсуждению не подлежит. Незыблемая шкала ценностей (в том числе эстетических) существует. Остальное — конкретика моих статей и рецензий».
Вот и перейдем к конкретике.
Эта книга, как и предыдущие, делится на разделы-месяцы — текущие материалы о современной литературе и о «классиках» плюс два заключительных — «Итоги года» (понятно о чем) и «Круглый год», — куда входят большие историко-литературные статьи. Есть, однако, некоторое отличие по сравнению с предыдущими выпусками. Начав публиковать в 1993 году ежемесячные журнальные обзоры, в апреле 2007 года Андрей Немзер отказался от них: как понятно из текста — в силу сочетания каких-то глубинных, внутренних причин и некоей исчерпанности «журнальной» литературы, отсутствия ярких на тот момент открытий (по крайней мере, с точки зрения автора). Таким образом из книги ушел один из сквозных сюжетов. Другой остался — это растянувшиеся на «премиальный год» текущие обзоры премиальных списков, длинных и коротких, обсуждение премиальных раскладов и расстановок сил. Сюжет сам по себе захватывающий, дополнительную же интригу добавляют дописанные уже для книжной версии постскриптумы: угадал — не угадал, получилось — не получилось. Чаще — угадывал (профессионал!), но далеко не всегда радовался этому и не боялся прямо об этом говорить, невзирая на чины и лица. Вообще о своих пристрастиях и антипатиях Немзер, повторюсь, заявляет довольно недвусмысленно и проявляет в них завидную твердость, однако назвать его застывшим в своих предпочтениях нельзя. Только за два последних года он открыл для себя финалистку позапрошлогодней «Большой книги» Маргариту Хемлин (об этом есть в «Дневнике») и прошлогоднюю финалистку Мариам Петросян (об этом в «Дневнике» уже нет).
Формально кредо Немзера изложено в августовской статье «Иные нужны мне картины. И разговоры» — мрачноватое объяснение как с маститыми литераторами старшего поколения, так и с современными авторами «с запросами»: «Почему, спрашивается, должен я информировать ни в чем не повинного читателя об опусах, которые сам одолеваю из чувства долга? <…> Да, бывают безвыходные положения. Это если писатель, с одной стороны, раздут пиарщиками до неприличия, а с другой — все же чего-то стоит, какую-то пусть мне неприятную, но мысль миру несет, какими-то пусть, по мне, вычурными, но характерными приемами письма владеет. Тут └выразительным молчанием” не обойдешься — все-таки в газете служу. <…> Впрочем, довольно часто я от обсуждения └кумиров” ускользал».
И дальше: «Я не дедушка русского постмодернизма (умеючи применявший метод этот, когда о нем и слуху не было), который, глубоко презирая всю (за редчайшими исключениями) литературу, с издевательским драйвом возводит в └перл создания” буквально любой текст. <…> Мне не хочется портить настроение писателям, которые мне не близки и/или просто слабы (вариант: чьи книги я не расчухал). Но и акцентуализировать, пиарить, вводить в литературный процесс их работы я тоже не хочу.
Как не хочу участвовать в дискуссиях об этом самом (то ли утраченном, то ли разбежавшемся в разные стороны, то ли едином-неделимом) процессе».
И в другом месте: «Вероятно, Кеша меня с кем-то спутал. Может, с поющим в └Новой опере” тезкой-однофамильцем. <…> А может, с каким-нибудь настоящим └литературным критиком”, из тех, что ритмично чередуют пиар соловьих Рублевского шоссе и соловьев российского генштаба».
Не ставя под сомнение существование незыблемой шкалы этических ценностей, я все же не уверена, что эта шкала распространяется на ценности эстетические. Для Немзера это совершенно определенно так — из всего массива литературы он четко выделяет «правильное» и брезгует «неправильным». Постмодернистский релятивизм его раздражает. Соответственно, достается и критике этого лагеря, и ее самым ярким представителям, с которыми мы еще встретимся на пространстве этой «Книжной полки».
Немзер — человек скорее старомодных, нежели «современных» представлений о литературной этике, о назначении литературы и ее сути. Но это старомодность «просветителя» XIX века (где частично и находится область его литературных интересов), а не литературного функционера ХХ века с его ангажированностью и сложной системой компромиссов и взаимных уступок.
Парадоксально, но очень много говорит о Немзере такой, казалось бы, случайный и побочный для основной сферы его интересов материал, как «октябрьская» статья о последнем томе «гаррипоттерской» эпопеи. Кто бы мог подумать, что грозный Немзер не только с интересом прочел все семь томов популярной сказки, которой многие серьезные критики и обозреватели демонстративно брезговали, но еще и обвинил своих коллег в снобизме и непрофессионализме. Мол, отозвались пренебрежительно, поскольку не потрудились прочесть, так, пролистали, не дав себе труда вдуматься. Либо отмахнулись, похвалив для проформы «официальный» перевод (фэнский, говорит Немзер, гораздо лучше). Упреки в адрес совокупной Риты Скитер (ничем не брезгующей журналистки «желтой прессы» из эпопеи Ролинг) звучат неожиданно горько и яростно: «В том-то и дело, что граница между Добром и Злом не призрачна, а совершенно реальна, что любовь, верность и самопожертвование отнюдь не выдумки, что манипуляции с └фактами” <…> не могут превратить ложь в правду».
В сущности, это все о том же — о том, что десять заповедей и Нагорную проповедь никто не отменял.
«В заключение — еще об одном недостатке Немзера. Главном. Кардинальном. Собственно и определившем отношение к нему среди коллег. Недостаток этот в том, что Немзер, увы, один». Эти слова, завершающие книгу Сергея Костырко (и статью), написаны в 1996 году. С тех пор многое изменилось. Но если бы у нас было, скажем, не два-три, а пять или десять пристрастных (каждый по-своему) критиков, по-моему, было бы только лучше. И для литературы, и для авторов, и для читателя. И даже для самого Немзера.
С е р г е й Ч у п р и н и н. Зарубежье. Русская литература сегодня. М., «Время», 2008, 784 стр.
Еще один масштабный проект продолжился — будем надеяться, что не завершился, — в 2008 году: многотомник Сергея Чупринина «Русская литература сегодня». Начатый в 2003 году знаменитым справочным двухтомником «Новая Россия: Мир литературы» (М., «Рипол-классик»), охватившим полтора десятка лет (с 1985 по 2001 год), этот проект возобновился в издательстве «Время» в 2007 году «Большим путеводителем» с веселым подзаголовком «Все, что вы хотели узнать о современной русской литературе, но не знали, у кого спросить». Заголовок этот как бы позволяет относиться к проекту (а заодно и к современной русской литературе) без излишнего пафоса. Справочник, однако, позволяет получить если не исчерпывающую, то ключевую информацию об основных событиях и фигурах литературного процесса в России с 1986 по 2006 год, — иными словами, на протяжении два-дцатилетия. Кстати, уже по персоналиям видно, что литературная ситуация после 2006 года менялась если не кардинально, то весьма бурно — из живущих в России авторов в справочнике нет Федора Сваровского, Всеволода Емелина, Андрея Родионова, Александра Терехова, Александра Иличевского, Маргариты Хемлин… Оксана Робски и Ирина Денежкина, отмечу, в справочнике есть.
Следующая книга этого проекта — не менее нашумевшая «Жизнь по понятиям» (М., «Время», 2007) с подзаголовком «Все, что вам нужно знать, чтобы прослыть человеком, хорошо разбирающимся в современной литературе», который сам по себе призывает относиться к теме с изрядной долей иронии. Ключевое слово здесь «прослыть», а не «стать». Недаром в сборнике объясняются как модные на тот момент словечки (например, «доппельгангер», «кроссовер», «турбореализм», «технотриллер») и окололитературные, «светские» феномены («тусовка», «скандалы литературные», «сообщество литературное, среда литературная», «эпатаж литературный»), так и — через призму современной литературы — основополагающие понятия (например, «реализм») и термины («палиндром»).
Эксперимент беспрецедентный. Алла Латынина, посвятившая этому двухтомнику внушительную статью[15], пишет, «что <…> [перед нами] не совсем обычный справочник, а какой-то небывалый жанр, что иные статьи выстроены по законам новеллы, а цитаты, извлеченные из работ коллег, вступают в диалог по законам драматургии, что разговор о серьезных вещах ведется с чувством юмора и артистизмом, и вообще от книги веет какой-то избыточностью».
Уязвимость проекта, на мой взгляд, как всегда в таких случаях, представляет собой оборотную сторону его достоинств. Острое авторское ощущение духа времени уже буквально через пару лет после выхода превращает чупрининские проекты в документ времени: литературная ситуация успевает измениться уже к моменту публикации очередного тома (упоминание Андрея Родионова в рубрике «Слэм-поэзия» все же, замечу, есть). Впрочем, это относится ко всем проектам такого ро-да — критика вообще жанр недолговечный. «Жизнь по понятиям» Сергея Чупринина через десять лет по крайней мере будет интересно читать.
Немножко отступая от темы, скажу еще, что потребность в таких справочниках гораздо больше, чем это кажется на первый взгляд: я сама видела, как несколько лет назад на киевской книжной ярмарке «Медвин» экземпляры свежеизданного двухтомника «Русская литература сегодня» расхватали за несколько минут, тогда как другие, более «перспективные» с точки зрения издателей привезенные книжки так и остались лежать невостребованными на стендах.
«Зарубежье» — последний на сегодняшний день и пока что самый объемистый том проекта. Он содержит энциклопедические справки о русских писателях (более тысячи писателей, живущих в сорока пяти странах), информацию о более чем двух сотнях русских литературных периодических изданий, а также о писательских союзах, объединениях и литературных премиях русского зарубежья.
Чистая фактология, казалось бы, что еще можно добавить? Добавлю, однако, вот что.
Составляя подобные справочники, трудно избежать субъективизма. С зарубежьем это проще, там все на виду, но все равно — как отделить тех, кто является писателем/поэтом, от тех, кто претендует на то, чтобы слыть писателем/поэтом? И по какому критерию это делать? И надо ли? И есть ли эта тонкая разница вообще? Составитель справочников подобного рода так или иначе берет на себя ответственность по отделению чистых от нечистых (обид и упреков, соответственно, не оберешься). Чупринин вышел из этой щекотливой ситуации более чем изящно — и совершенно новаторским образом.
«…Опираясь на свои прежние словарные работы <…> я подготовил черновой вариант, а затем в течение полутора лет поглавно, постатейно выкладывал его в собственный └Живой журнал”. Поэтому высказать свои редакторские замечания, предостеречь меня от заблуждений и ошибок, прислать дополнения и уточнения мог каждый. <…> В этом смысле у книги о русском литературном зарубежье — десятки соавторов…» — пишет Чупринин в предисловии к книге.
Солидная, добропорядочно-бумажная книга Чупринина, таким образом, оказывается продуктом современных технологий, свидетелем торжества единого информационного пространства.
Благодаря этому общему пространству (и собственно методике формирования справочника) информация о зарубежных авторах верифицируется самим литературным сообществом, в том числе и локальным. Литература любой диаспоры — это еще и система взаимовлияний и перекрестных связей. Проблема, однако, в том, что значимость того или иного персонажа внутри местного сообщества часто отнюдь не равноценна его рейтингу «в наружном мире», представляющем собой совокупность всех сообществ такого рода. На самом деле это вопрос очень тонкий, а часто — и очень болезненный, то и дело провоцирующий конфликтные ситуации (чтобы далеко не ходить, вспомним возмущение пермской «официальной» литературной общественности по поводу проведения на площадках города в декабре прошлого года фестиваля современной поэзии «СловоNova»). Окончательное решение, как бы то ни было, остается за составителем — что требует от него немалого мужества и не меньшего чувства юмора, чтобы спокойно воспринимать неизбежные в таких случаях инвективы. Оба эти качества у Сергея Чупринина, судя по данному проекту, несомненно, наличествуют.
Еще раз напомню, что всем этим книгам мы обязаны издательству «Время», выпустившему в 2007 году в серии «Диалог» также и сборник статей Игоря Шайтанова «Дело вкуса. Книга о современной поэзии». Эта книга уже отрецензирована в «Новом мире»[16]. Рецензию на нее можно найти также и в последнем томе «Дневника читателя» Андрея Немзера — в разделе «Сентябрь». Добавлю, что, несмотря на подзаголовок, книга Шайтанова представляет собой скорее обзор поэзии ХХ века и тех ее ветвей, которые «тянутся» в настоящее время. Иными словами, скорее «закрывает» век ХХ, нежели «открывает» новую поэзию, что бы под этим словом мы ни понимали. Однако это уже предполагает отдельный и долгий (и увлекательный) разговор[17].
Д а н и л а Д а в ы д о в. Контексты и мифы. М., «Арт Хаус медиа», 2010, 240 стр.
У этой книги — сразу три предисловия. Первое — профессора РГГУ, филолога Юрия Орлицкого, второе — издателя, поэта и переводчика Дмитрия Кузьмина, третье — самого автора.
Уже из предварения Юрия Орлицкого можно извлечь показательный фрагмент.
«Короткая рецензия — излюбленный критический жанр Давыдова. Впрочем, длинных, подобно Белинскому, нынче никто и не пишет: нет социального заказа (курсив мой. — М. Г.) <…> нет таких терпеливых и праздных читателей, просто нет, наконец, места в газетах и даже в журналах».
Тут ключевое слово — социальный заказ. Рецензии Давыдова, следовательно, написаны не столько по велению души, по внутреннему побуждению или убеждению, сколько в процессе газетной или журнальной «текучки» — это информация о новинках (некоторые, впрочем, уже десятилетней давности). Запомним это.
Литературная ситуация (как было сказано чуть выше, применительно к чупрининскому проекту) меняется стремительно. Фигуры, еще несколько лет назад бывшие знаковыми, уходят в тень, появляются новые — если у критика есть вкус и, скажем так, профессиональное чутье, он, следуя своим предпочтениям и неприятиям, все же представляет нам некую минимально искаженную картину литпроцесса. Однако все равно не полную.
Полная картина литпроцесса — это картина без предпочтений или оценок, единственно возможный способ ее отражения — это бесстрастная фиксация факта, помещение произведения в тот или иной литературный контекст.
Об этом пишет во втором предисловии Дмитрий Кузьмин, характеризуя критику Давыдова как посредническую («между писателем и читателем прежде всего, но также <…> между разными литературными явлениями») и филологическую.
Иными словами, там, где Костырко укоряет, Немзер негодует или брезгливо отворачивается, Латынина выстраивает систему pro et contra, Давыдов с профессиональным интересом энтомолога насаживает на критическую булавку и редчайшую бабочку Аполлон, и какую-нибудь блоху — повсеместно распространенного невзрачного паразита с грызущим ротовым аппаратом.
А теперь самое интересное.
Все вышесказанное относится скорее ко всему массиву текстов, написанных Данилой Давыдовым, а он столь велик, что автор мог себе позволить (и позволил) строгий отбор. И в результате этого отбора, как следует уже из авторского, третьего предисловия, в книгу из всего, написанного за последние десять лет, попали рецензии, которые показались самому автору «красивыми» — как бывают «красивые» решения задач. В частности, те, где ему удалось выйти на некие, до него никем не сделанные обобщения, сказать то, что до него не было проговорено. А на расхожем материале это редко когда удается, тут нужны явления иного масштаба, что подтверждается и перечнем имен. Здесь мы найдем рецензии на «Нет!» Линор Горалик и Сергея Кузнецова, «Эросипед» Александра Жолковского, «Соблазн и волю» Александра Секацкого, на книги стихов Юлия Гуголева, Семена Липкина, Дмитрия Воденникова, Георгия Оболдуева, Виктора Сосноры, Сергея Стратановского, Михаила Айзенберга и многих других…
Именно в этом выборе и проявились его, Давыдова, литературные предпочтения. В остальном все сохранилось — и филологичность, и беспристрастность, и профессиональная компетентность. И все же, невзирая на кажущуюся всеядность автора, это очень личная книга.
Книга делится на две части: «Газеты, └тонкие журналы”, Интернет» и — «Толстые журналы». Самое замечательное, что никаких, как нынче принято говорить, дискурсивных отличий между текстами двух этих разделов нет — разве что материалы из второго несколько больше по объему.
Л е в Д а н и л к и н. Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе. М., «АСТ»; «Астрель», 2009, 288 стр.
Еще одно подведение
итогов, на сей раз 2008 литературного года, в книге,
соб-ра-вшей под одной обложкой рецензии из журнала «Афи-ша». Это второй опыт
такого рода Льва Да-нил-ки-на. Первый годовой обзор, спровоцировавший в
литературно-критической среде бурную реакцию, назывался «Круговые объезды по
кишкам нищего», вышел в издательстве «Амфо-ра» в 2007 году и посвящен
литературе 2006 года.
Лев Данилкин, как никто другой, умеет обозначить опорные точки литературного года, его «главные» книги. К тому же он владеет неким уникальным радаром, позволяющим выхватить из ежегодных завалов трэша и паралитературы нечто достойное, или, по крайней мере, показательное, или многообещающее. Вообще о Данилкине, вокруг Данилкина, по поводу Данилкина уже сказано столько всего, что остается только выбирать, считать ли его «пиарщиком соловьих Рублевского шоссе и соловьев российского генштаба» (см. «Дневник читателя» Андрея Немзера) или «бешено, несуразно талантливым», «единственным сегодня критиком, влияющим на объемы продаж» (см. «Русскую литературу сегодня» Сергея Чупринина).
Интересны в сборнике не только сами рецензии — отдельно «Фикшн», отдельно «Нон-фикшн» (Данилкин — признанный мастер короткой рецензии), но и вступительная статья, анализирующая итоги 2008 литературного года. Перескажу ее вкратце.
Литература 2008 года добротна, обильна и разнообразна, однако события («Big Thing») так и не случилось. При всем разнообразии жанров и направлений доминирует «поколенческая» проза 30 — 40-летних. «Звезды» в этом году не сыграли, зато имена «второго ряда» (что отнюдь не равнозначно «писателям второго ряда») проявили себя в полную силу. Бестселлеры постепенно уступают место нишевой литературе (она и есть тот самый «длинный хвост», который дал название книге). Не было ни одного переводного романа, который по значимости превзошел бы отечественные. «Развлекательная литература» наконец-то заняла причитающееся ей место в тени большой литературы. «Игры с историей» отходят на второй план, перспектива — за социальными романами о современности и вообще за попытками художественного осмысления современности. Государство в поисках национальной идеи впервые за последнее время обернулось к литературе, однако литература оказалась к этому не готова: во-первых, осталась инакомыслящей, во-вторых, сформулировать эту национальную идею так и не смогла.
Интересен здесь не только портрет литературы, который рисует нам Данилкин (2008 год уже кончился, а за ним и 2009-й, ракурсы несколько сместились), но и собственно портрет критика Данилкина, неизбежно при этом вырисовывающийся.
Во-первых, это едва ли не единственный критик, который не стесняется говорить о тиражах и продажах. Да и вообще рассматривает книжный бизнес как часть литературного же процесса[18]. Во-вторых, он едва ли не единственный критик, который рассматривает литературу современной России как часть литературы общемировой. (Сам Данилкин вроде бы когда-то говорил, что его интересуют книги и совершенно не интересует литературный процесс[19], но, судя хотя бы по этой его обзорной статье, это все же не так.) В-третьих, Данилкин, один из немногих, рассматривает литературу в связке писатель — читатель (он, как неоднократно говорил, работает не для писателя, а для читателя). В-четвертых, он плотно привязывает литературную ситуацию в России к ситуации социальной и политической, постоянно рассматривая одно через призму другого, полагая за литературой миссию и тем самым продолжая почтенную традицию русской критики. Недаром Наталья Курчатова в рецензии на одну из предыдущих книг Данилкина упомянула «неистового Виссариона»[20].
«Либеральная» критика, кажется, считает симпатии Данилкина к Проханову чем-то вроде простительной странности: недавно он удостоился курируемой журналом «Знамя» премии Ивана Петровича Белкина — 2009 в номинации за критику «Дистанционный смотритель» — то есть «не наш, не толстожурнальный, но тоже хороший». Премию «Станционный смотритель» получил, напомню, Евгений Ермолин. Сам Данилкин, судя по всему, человек принципиально внепартийный.
Лично я отношение Данилкина к Проханову понять и объяснить вполне могу (хотя не могу разделить). А вот, скажем, принимать, как он, всерьез творчество романтического детского писателя-сказочника Владислава Крапивина не могу (а с его отзывами на книги писателей-фантастов «новой волны» Ивана Наумова и Дмитрия Колодана — напротив, совершенно согласна). Добавлю, что Данилкину, судя по «Нумерации с хвоста», очень нравятся «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича и не очень нравится «Библиотекарь» Михаила Елизарова.
Ну и напоследок цитата: «…литература — особая сфера, где соблюдение законов жанра, рейтинги и премии объективно не являются показателями высокого места в иерархии. Диффузия └высокой” и └низкой” литературы в условиях рынка, когда они стали свободно конкурировать, так и НЕ произошла. Глуховский — по сравнению с Битовым — фигура микроскопическая, несмотря на обратное соотношение количества проданных экземпляров. Писатель в чисто развлекательном жанре не может претендовать на место в высшем пантеоне; писатель, хотя бы среди всего прочего, должен сказать └правду” о том, как обстоят дела на самом деле, а не выдумать какую-нибудь говорящую крысу пожирнее, чтобы продать ее подороже».
Как видим, использование принципиально разного инструментария не мешает критикам приходить к сходным оценкам[21].
Ю. А. Г о в о р у х и н а. Метакритический дискурс русской критики от познания к пониманию. Томск, «ИД СК-С», 2009, 130 стр.
Монография, где как раз осуществляется та рефлексия второго порядка (правда, не критика критики, а литературоведение критики), о потребности в которой я говорила во вступлении к этой «Книжной полке». Монография охватывает всю историю русской критики от XIX до ХХI века и предлагает нам анализ ее с помощью «герме-невтико-онтологической методологии».
Отзывы касательно инструментария оставлю специалистам, однако
скажу: лично я прочла монографию с интересом, а последняя глава «Мета-критика
конца
ХХ века — начала ХХI века: поиск идентичности и стратегии»
вообще непо-средственно относится к предмету нашего разговора. Автор
выстраивает смену моделей критики на очередном сломе эпох, используя
трехкомпонентную модель «Автор — Критик — Читатель» с различным «весом» этих
компонентов на разных этапах. После освобождения от советской модели
идеологического «представительства», в первой половине 90-х, «актуализированным
в модели был компонент └Критик”, меняющий свой статус. По всей вероятности,
доминирование компонента └Критик” может быть объяснено актуальностью в
1990-е годы проблемы личной идентификации / самореализации…
Во второй половине 1990-х — начале 2000-х годов актуализируется образ
реципиента и связка Критик — Читатель. Причина этого — социокультурная
ситуация, в которой функционирует критика: сокращение читательской аудитории,
потеря внимания к профессиональным, серьезным суждениям толстожурнальной
критики».
Соблазнительно представить следующий этап как доминирование Читателя, когда в основе критического суждения лежат представления критика о социологии чтения и издательских стратегиях. (В какой-то мере именно эту модель реализует Лев Данилкин.)
Однако вот какое замечание: монография Говорухиной в качестве исходного материала (это оговорено в аннотации) базируется на критических статьях в толстых журналах. Ни в коей мере не оспаривая значимость толстожурнальной критики (а сама-то я где все это пишу?), все же замечу, что было время, когда резонансная критика переместилась из толстых журналов в еженедельники, и это время пришлось как раз на начало 90-х, когда толстожурнальная критика переживала кризис. Автор также не уделяет достаточно внимания интернет-проектам конца 90-х, без которых представить себе критику на переломе столетий уже, кажется, нельзя. Монография, однако, пришлась более чем ко времени — попробуем рассмотреть следующую книгу, опираясь как раз на нее.
Н о в а я
р у с с к а я к р и т и к а.
Нулевые годы. Составитель Р. Сенчин.
М., «Олимп», 2009, 379 стр.
В конце 80-х прошлого века вместе с эпохой рухнул и институт критики, которая в силу своей специфики зависела от идеологии гораздо больше, чем собственно литература. Критика наступившей «новой эпохи» была немножко карнавальной, как и само это время; маски вместо имен (вспомним знаменитую в 90-х Аделаиду Метелкину) позволяли писать жестко, весело и, как теперь говорят, «отвязанно». Все, однако, имеет свойство ходить если не по кругу, то по спирали — после «праздника непослушания» наступает период гиперсерьезности и гиперответственности. Дети сами, без указания со стороны взрослых, начинают чистить зубы и идут в постель ровно в девять, а взрослые перестают валять дурака и притворяться детьми, что и к лучшему, — взрослый, валяющий дурака дольше десяти минут, представляет, честно говоря, омерзительное зрелище.
В предисловии составителя, собственно, о том и говорится; равно как и о том, что современная «новая критика» ориентируется скорее на того же «неистового Виссариона», на литературно-критическую мысль 60-х XIX века, Добролюбова, Чернышевского, Писарева — или на 60-е ХХ века, «когда начали свой путь в литературе Кожинов, Аннинский, Роднянская, Золотусский, Марченко, Рассадин»…
Ну и что тут плохого? Ничего. Наоборот. Буквально абзацем раньше я сама об этом говорила.
Вроде все правильно и закономерно — и оммаж «старшему поколению» через голову «промотавшихся отцов» (самоидентификация при утверждении обновленных моделей осуществляется от противного — см. монографию Ю. А. Говорухиной), и гражданственность, и серьезность. «Реальная критика» тоже имеет свойство время от времени сменять «эстетическую» — и наоборот (см. там же).
Но вот, например, еще цитата: «Это значит, что у нас вновь, после культурной раздробленности 90-х, появилось единое литературное поле, происходит обмен идеями, мыслями; провинциальная литература не некий довесок литературе столичной, а важная, прогрессивная ее часть».
Почему мне в таком случае все время хочется спорить — и «литературное поле» вряд ли собрали упомянутые тут молодые критики, оно собралось как-то само собой, как это обычно и происходит, и обмен мыслями тоже вряд ли их заслуга (почему бы не обмениваться, раз есть ЖЖ), и провинции, по крайней мере интеллектуальной, нет — по причине того же единого информационного пространства… Наверное потому, что я не очень-то люблю декларации, усматривая в объединениях по возрастному ли, идеологическому, любому другому признаку нечто насильственное, а значит, искусственное. Впрочем, для литераторов объединяться в какие-то союзы, направления — дело, напротив, совершенно естественное. Вот только как можно о такой живой вещи, как литература, и даже такой полуживой, как критика, писать так скучно-формально? Хотя и этому можно найти объяснение.
Предисловие это под названием «Ренессанс критики» словно и написано для того, чтобы дразнить гусей. Гуседразнение тоже вполне почтенная, распространенная в этих случаях стратегия. Даже жесткая реакция Аллы Латыниной на «круглом столе», посвященном «новой критике»[22], вполне предсказуема и тоже, возможно бессознательно, спровоцирована.
Статьи, соответственно, вроде бы призваны обеспечить наполнение декларации и поддержку как новой «реальной критике», так и «новому реализму» вообще. На деле они очень разнородны. Есть самые настоящие манифесты, задиристые и провокативные («Отрицание траура» Сергея Шаргунова[23], «Ура, нас переехал бульдозер!» Максима Свириденкова). Есть не слишком удачная статья Валерии Пустовой (почему-то о Шпенглере, Шаргунове и Толстой: именно в такой вот последовательности). Есть вполне внятная статья о Кирильченко, Горчеве и Солоухе — Алисы Ганиевой («Хождение на ушах»). Есть ее же статья о «новом реализме» «И скучно и грустно»[24] — к которой у меня есть вопросы. Есть «поколенческий» обзор современной женской поэзии Елены Погорелой[25]. Есть добротный, информативный обзор молодой литературы Василины Орловой[26].
Почти все мало-мальски внятные статьи и манифесты «новых критиков», собранные в этой книге, успели за последние несколько лет выйти в том или ином толстом журнале. В том числе и в «Новом мире», как на все том же «знаменском» «круглом столе» дотошно указывает Лев Оборин. Так что никакого особого конфликта поколений я тут не вижу. Равно как и конфликтов между критикой «либеральной», «консервативной», да какой угодно.
Что еще есть? Есть очень много Сенчина, уже в роли объекта критического высказывания (большей частью апологетического). Есть явно провальные тексты — не буду о них говорить. Как-то все это привязано к конфликту, или, напротив, взаимодействию, или просто к идентификации литературных поколений. Большей частью. Не будь все это подверстано к некоей идеологии, к манифестации, было бы меньше явно вымученных, поверхностных работ.
Тем более единения и сплоченности все равно нет. В идущей почти сразу за энергичным памфлетом Шаргунова статье «Обретение нового» Андрей Рудалев пишет, в частности: «Можно фальшиво морализировать, как молодой прозаик Сергей Шаргунов, призывать не пить пиво, совершать хорошие поступки. Ну и что, разве от этого что-либо изменится? Все это не трогает за живое…» А Дарья Маркова в статье «Новый-преновый реализм, или Опять двадцать пять» вообще вполне убедительно доказывает расплывчатость этого понятия.
Этот разброд лично мне и симпатичен. Хотя, будь я немного злее, я поговорила бы здесь как раз о неуловимой старомодности, старообразности интонации, которая нет-нет да и проявляет себя в сборнике. Однако делать этого не стану, поскольку и это — просто симптом начала нового цикла, напоминающего (но не воспроизводящего) один из предшествующих. На самом деле все идет своим чередом, поколения ведь действительно сменяют друг друга, в том числе и в литературе, а возрастная общность, как заметила Василина Орлова, рано или поздно блекнет и истощается, равно как, честно говоря, и любая другая.
Электронный журнал «Полилог». Редакционный совет: Юрий Орлиц-кий, д. ф. н.; Анна Андреева, к. ф. н.; Анна Голубкова, к. ф. н.; Данила Давыдов, к. ф. н.; Массимо Маурицио, к. ф. н.; Павел Настин, координатор проекта «Полутона»; Евгений Прощин, к. ф. н.; Дарья Суховей, к. ф. н.; Александр Степанов, к. ф. н., 2008, № 1, сентябрь; 2009, № 2, март <http://polylogue.polutona.ru/>.
Если вы читаете эту рецензию, значит, мое руководство продемонстрировало высшую степень толерантности, позволив мне поместить ее сюда. Поскольку формально этого издания не существует. Во всяком случае, на бумаге. Можно долго спорить о том, журнал это или альманах (по-моему, все же скорее альманах, и, назвав его журналом, основатели здорово промахнулись; титул журнала обязывает редколлегию к выпуску с какой-никакой, но все же периодичностью, альманах же до какой-то степени развязывает руки своим создателям — когда выйдет, тогда и выйдет). Тем не менее предмет для разговора есть.
«А
вот с чем у молодых критиков нулевых было совсем худо — так это с поэ-зией. Ей
посвящена единственная статья Елены Погорелой └Наедине с пустотой”», —
говорит Лев Оборин на все том же знаменском «круглом столе»[27].
«Полилог» — издание,
посвященное почти исключительно поэзии. Причем издание, формируемое именно
молодыми авторами и критиками (профессор РГГУ Юрий Борисович Орлицкий,
насколько я понимаю, сотрудничает с ними вполне на равных). «└Полилог”, —
написано в аннотации, — электронный научный журнал, посвященный теории и
практике современной литературы. Номера собираются по тематическому принципу.
Выходит по мере накопления материала. Каждый участник редсовета имеет право
предложить тему номера, а также выступить редактором /
соредактором любого номера». Вполне демократично. К тому же «Полилог» — издание
не от хорошей жизни суперсовременное, по крайней мере использующее современные
информационные технологии: висит себе в pdf-формате на сайте «Полутонов»,
доступное при желании в любом уголке земного шара (к слову, куратор проекта
«Полутона» Павел Настин живет в Калининграде).
Кстати, хотя «новая критика» ставит себе в заслугу давно чаемое и наконец-то случившееся объединение интеллектуального поля и смычку Москвы и провинции, первый номер «Полилога», не заморачиваясь этими вопросами (информационное пространство-то одно), публикует работы итальянца Массимо Маурицио об Игоре Холине и Дарьи Суховей из Санкт-Петербурга о поэтике Владимира Эрля. Журналист из Самары Михаил Перепелкин пишет о неподцензурной литературе в Самаре, живущая в Австралии Татьяна Бонч-Осмоловская — о лингвистических экспериментах в новых стихотворениях Бориса Гринберга, а белорусская поэтесса Марыя Мартысев╗ч представляет на белорусском языке статью «└Тут на памежжы”: музычны праект └Narodny albom” Мiхала Анемпадыстава як феномен лiтаратуры».
Стилистические и филологические предпочтения здесь налицо. Поколенческие — неявны и требуют более внимательного и вдумчивого анализа, чем я могу себе позволить на этой площади. В среднем, кстати, «каэфэны» «Полилога» лет на десять старше «реальных критиков». Именно эти десять лет потребовались для того, чтобы общество, а вместе с ним литература, пройдя через период социальной апатии, вновь обернулись лицом к вечным вопросам — «кто виноват?» и «что делать?». На этом фоне некоторая излишняя горячность «реальных критиков» представляется столь же естественной, как и демонстративный академизм «новых филологов» (о том, что и десять лет назад умные и тонко чувствующие люди мучились теми же «проклятыми вопросами», бессмысленно лишний раз распространяться, это и так ясно).
И все же противопоставлять «Полилог» «Новой русской критике» я не хочу — косвенно стравливать участников одного и того же литпроцесса дурное дело. Скорее «Полилог» с его демонстративной асоциальностью и наукообразием (даже, я бы сказала, некоторым филологическим занудством) являет собой такое же объединение по интересам, скрепленное некоей, хотя и недекларируемой, идеологической общностью. Иначе говоря, еще один важный сегмент современной литературной критики.
Второй выпуск посвящен Генриху Сапги-ру и фактически является сводным томом материалов пяти РГГУшных международных конференций. Сейчас вышел новый, посвященный Всеволоду Нек-расову. Что, конечно, очень хорошо и нужно, но выходит за рамки нашей темы.
В я ч е с л а в О г р ы з к о. Кто сегодня делает литературу в России. Выпуск 2. Современные русские писатели. М., «Литературная Россия», 2008, 496 стр.
Из аннотации: «Этой книгой критик Вячеслав Огрызко продолжает цикл литературных и писательских справочников. В ближайшей перспективе в печать будут сданы словари, посвященные литературам народов России и писателям российской провинции. А на очереди — лексикон └Русские писатели ХХ — начала ХХI века”».
«Наблюдатель, — пишет Данилкин в своей └Нумерации с хвоста”, — влияет на наблюдаемое, любые указания на центр и периферию всегда тенденциозны и искажения неизбежны; можно представить себе и альтернативную — Битов-центричную или даже Глуховский-центричную, например — картину 2008 года».
«Впрочем, — добавляет он, — при всех потенциальных достоинствах последней, это картина не того мира, где хотелось бы оказаться».
Словарь, лексикон, справочник — как ни назови — предполагает максимальную объективность, однако полная и окончательная объективность, как здесь неод-но-кратно говорилось, невозможна.
Огрызко-центричная картина современной литературы, однако, вызывает у меня некоторые вопросы. Начну со структуры: справочник охватывает свыше полутора сотен писателей из разных, скажем так, литературных лагерей. Однако, при кажущемся подборе цитат и мнений pro et contra, субъективность подхода видна уже на уровне заголовков. Например, статья «Багаж из старых анекдотов: Аркадий Арканов». (Это принятая в справочнике структура заголовков, например, только на букву «А»: «Лучший авантюрный писатель: Анатолий Азольский», «В чужой славе не нуждается: Петр Алешковский», «Главный матерщинник: Юз Алешковский» и так далее.) Раз уж начали с Арканова, продолжим. Биография Арканова изложена в несколько ироническом тоне — фирменный прием Огрызко, когда с одной стороны нечто сказано, а с другой стороны — нечто подразумевается: «Не долго Арканов продержался и в должности участкового терапевта районной поликлиники. Очень скоро ему стало ясно, что медицина — это не его дело». Невольно задумаешься: не долго продержался — это в каком смысле? Уволили, что ли, за профнепригодность? Или не выдержал тягот профессии?
Здесь автор может возразить: мол, каждый вчитывает в текст все, что хочет. Тем не менее заставить читателя что-либо вчитывать в текст литературного справочника тоже надо уметь. Более резкие упреки автор, впрочем, подкрепляет ссылкой на источник: «Избрав пожизненным поприщем унылый пересказ старых анекдотов и застольных хохмочек, Арканов к 1990-м годам выдохся. Это не мой вывод. Так решил петербургский критик Виктор Топоров…»
Похоже, главный редактор «Литературной России» Вячеслав Огрызко тоже изобрел совершенно уникальный жанр — «справочно-биографического фельетона».
Лично для меня влияние Арканова на современную литературу неубедительно, и зачем на него тратить печатную площадь, непонятно. Однако раз уж мы взяли его для примера, вот еще цитата: «Когда началась перестройка, Арканов решил, будто теперь ему стали подвластны все жанры (это он сам так сказал? — М. Г.), и он взялся за роман └Рукописи не возвращаются”, обличающий почвенников, сплотившихся вокруг журнала └Наш современник”. Однако ничего хорошего из этой затеи у него не вышло. Роман оказался Арканову не по зубам. Тем не менее в журнале └Юность” под него отдали несколько номеров».
В библиографии фантастики В. Г. Вельчинского сказано буквально вот что:
«АРКАНОВ /ШТЕЙНБОК/ АРКАДИЙ МИХАЙЛОВИЧ (1933)
Рукописи не возвращаются: Ненауч. фантаст.: [Повесть] (Журн.
вариант) /
Рис. А. Саль-никова. // Юность, 1986, № 12. — С. 30 — 78».
То есть Арканов взялся за роман, но написал повесть, потому что «роман оказался ему не по зубам»? Тем не менее в журнале «Юность» под нее (повесть) отдали несколько номеров? Ничего хорошего из этой затеи не вышло? Почему?
И зачем, если дальше пойти по «А», мне знать, сколько мужей сменила Арбатова? Это же не колонка светской хроники.
Тут я, пожалуй, уйму свой критический пыл. Потому что статьи в справочнике Огрызко совершенно явно делятся на две категории.
Одна — это та самая справка-фельетон, где даже самые нейтральные факты биографии подаются в духе иронически-обличительных заметок в советской прессе: «В 1999 году Казакову вновь потянуло к высоким должностям», «В этой ситуации Немзер предпочел заняться газетной поденщиной в изданиях, принадлежащих олигархам. И, наверное, не прогадал»… Другая — справка-персоналия с объективной подачей сведений, несколькими теплыми фразами от автора и цитатами из отзывов критиков и рецензентов. Тут интересен даже не подбор авторов, а то, по каким принципам одни авторы становятся предметом для субъективного, а другие — для объективного подхода.
Похоже, принцип отбора внеклановый и, в общем, вполне человеческий — просто «нравится — не нравится».
Огрызко симпатизирует, скажем, Петру Алешковскому, Всеволоду Емелину, Артуру Гиваргизову, Алексею Парщикову, Андрею Родионову, Земфире. Я тоже. Любит он Ольгу Седакову, Льва Лосева и Инну Лиснянскую — так и я люблю. Не нравится ему Леонид Зорин (персоналия так и называется: «Угадать партийный курс: Леонид Зорин») — а мне нравится. Не нравится ему Александр Галин («Успех на один день: Александр Галин») — я к своему однофамильцу отношусь равнодушно. Сочувствует он Ольге Рычковой в ее конфликте с «Литературной газетой» — так и я сочувствую. С «Литгазетой», судя по ее упоминаниям в негативном ключе, у Огрызко какие-то свои сложные отношения[28], но вот он пишет, что стихи Андрея Дементьева — это «зарифмованные скучные прописи о том, как надо жить». А что, не так? Не то чтобы абсолютно принимает, но подробно и объективно пишет о Даниле Давыдове, я Данилу Давыдова принимаю безоговорочно и тоже стараюсь писать о нем подробно и объективно.
Все мы люди, и несколько веселых минут мне Огрызко, признаюсь, доставил. Но тут срабатывает типичный «синдром Незнайки-художника»: когда кто-то иронизирует по поводу людей, которые тебе неприятны, или вообще посторонних, ты охотно включаешься в игру. Когда достается друзьям или уважаемым тобой людям — испытываешь совершенно предсказуемое раздражение. К тому же из-за «двойного стандарта» справочник Огрызко, в отличие, скажем, от «Путеводителей» Чупринина, получился стилистически неоднородным, из-за чего у неподготовленного читателя может возникнуть ложное ощущение, что Огрызко при составлении справочника порой руководствовался какими-то внелитературными побуждениями, что, надеюсь, не так.
[6] Из интервью с Аллой Латыниной на сайте «Русского журнала» <http://old.russ.ru/columns/critic/20040409.html>.
[7] На сайте «Современная русская литература с Вячеславом Курицыным» <http://www.guelman.ru/slava> написано буквально следующее: «Проект Курицын-weekly, существовавший с декабря 1988-го по август 2002-го, закончил свою земную жызнь».
[8] К у р и ц ы н В. Курицын-weekly. М., «Emergency Exit», 2005, 736 стр.
[9] Подтверждением тому — прошедший в «Знамени» (2010, № 3) представительный «круглый стол», посвященный одному-единственному сборнику критических статей — «Новой русской критике», о которой будет сказано в этом обзоре.
[10] Р о д н я н с к а я И. Движение литературы. В 2-х томах. М., «Языки славянских культур», 2006 (Studia philological).
[11] «Ведь
либерализм — это не идеология, это мироощущение, в которое входит готовность
признать, что человек имеет право на отличную от твоей точку зрения.
А если человек читает молитву свободе, но готов объявить еретиком всякого, кто
не разделяет его веру, то он законченный продукт тоталитаризма. Я не занимала
позицию посередине, я защищала либеральные ценности» <http://old.russ.ru/columns/critic/20040409.html>.
[12]Валерия Пустовая. Не взять на «ура». О том, что читать надо то, что все, но не так, как все <http://exlibris.ng.ru/non-fiction/2010-01-21>.
[13] См.: Л а т ы н и н а А. Случай Елизарова. Эта статья, не вошедшая в сборник, опубликована в «Новом мире», 2009, № 4.
[14] Н е м з е р А н д р е й. Пишут-то хорошо, но непонятно, зачем. Андрей Незмер подводит литературные итоги 2007 года. Беседа с Мих. Бойко <http://exlibris.ng.ru/fakty/2008-02-14>.
[15] Л а т ы н и н а А. Словарь как литературный жанр. — В кн.: Л а т ы н и н а А. Комментарии. Заметки о современной литературе. М., «Время», 2009, стр. 367 — 382.
[16] См.: Н о в и к о в В л а д и м и р. Академик и критик, или Vivent les pourquoi! — «Новый мир», 2008, № 1.
[17] Разговор о «новой» поэзии первого десятилетия XXI века в «Новом мире» открыт статьей Ильи Кукулина в № 1, 2010, и продолжен статьей Леонида Костюкова в № 4, 2010. До конца года «Новый мир» намеревается представить еще несколько статей на эту тему. Хочу также обратить внимание читателя толстых журналов на цикл статей Дмитрия Бака «Сто поэтов начала века» в журнале «Октябрь».
[18] Скорее всего, именно в этом причина того, что в обзорах Данилкина практически нет малотиражной, «некоммерческой» литературы.
[19] См.: К у р ч а т о в а Н. О книге Л. Данилкина «Парфянская стрела». — «Критическая масса», 2006, № 1 <http://www.artpragmatica.ru>.
[20] «Налицо запуск грандиозного римейка словесности, которая через цензурную или неподцензурную литературу советской эпохи обращается еще глубже — к домодернистскому материалу, девятнадцатому веку, и для этой нарождающейся творческой биомассы Данилкин тот самый неистовый Виссарион» (там же).
[21] Статью Льва Данилкина о русской прозе первого десятилетия ХХI века см. в «Новом мире», 2010, № 1.
[22] См.: Л а т ы н и н а А. Манифестация воображаемого. — «Знамя», 2010, № 3.
[23] Ш а р г у н о в С. Отрицание траура. — «Новый мир», 2001, № 12.
[24] Г а н и е в а А. И скучно и грустно. Мотивы изгойства в современной прозе. — «Новый мир», 2007, № 3.
[25] П о г о р е л а я Е. Наедине с пустотой. — «Новый мир», 2007, № 11.
[26] О р л о в а В. Как айсберг в океане. Взгляд на современную молодую литературу. — «Новый мир», 2005, № 4.
[27] О б о р и н Л. Митинг на палубе. — «Знамя», 2010, № 3.
[28] «Литературная газета» откликнулась на справочник: «<…> [статьи] можно разделить на две категории. В первом случае автор добросовестно излагает биографию писателя, называет книги, приводит критические отзывы, высказывает своё мнение о произведениях. <…> В большинстве же материалов автор делает ставку на разного рода скандалы и разборки. Он тщательно подсчитывает количество жён поэта Е., мужей поэтессы А. <…>. А ещё критик выясняет, за что литературовед П. └со спины напал” на критика Б., а поэт К. ударил критика Р. Не обделяет Огрызко своим вниманием сюжеты, связанные с борьбой литераторов за руководящие кресла и собственность. <…> игривые подмигивания в сочетании с академическим тоном производят более чем странное впечатление, особенно в справочном издании, претендующем на серьёзность. К тому же скандальные подробности сообщаются не обо всех писателях, но понять принцип этой избирательности весьма затруднительно» (А. Неверов) <http://www.lgz.ru/archives>.