Перевод с английского и предисловие Аркадия Штыпеля
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2010
1972 году в издательстве “Прогресс” вышла солидная антология английской и американской поэзии на английском языке. Я эту книгу время от времени не без труда почитывал, подчас открывая ее просто наугад. Вот так и набрел на 410-ю и две последующих страницы с тремя небольшими стихотворениями Дилана Томаса — и был буквально заворожен их звуковой мощью. Я попробовал переводить, записался в Библиотеку иностранной литературы, переписывал стихи в тетрадку.
В 1976 году в том же “Прогрессе” вышел переводной сборник четырех английских поэтов — Роберта Грейвза, Теда Хьюза, Филипа Ларкина и Дилана Томаса. Не скажу о томасовских переводах из этой книжки ничего плохого, это было бы как-то некорректно, но и ничего хорошего тоже не скажу. Изощренный фонетический рисунок стихов Дилана Томаса ставит переводчика перед почти непреодолимыми трудностями.
Время от времени я возвращался к попыткам перевода, обзавелся — лет пятнадцать назад — полным собранием его стихов и уже совсем недавно набрел в Интернете на записи его голоса… Говорят, что своей необычайной популярностью Дилан Томас во многом обязан выступлениям на радио и записям стихов на грампластинках. Слушая его удивительное чтение, можно в это поверить.
Уже первая книга — “18 стихотворений”, — изданная в 1934 году, принесла двадцатилетнему поэту известность в кругу ценителей и знатоков. И хотя писал он мало и медленно, слава его — к чести английских (а в последние годы его жизни и американских читателей) — росла с каждым годом. А ведь особая причудливость, какая-то “вспыхивающая” образность и мрачная метафизика его стихов не так-то легки для восприятия.
Для своего последнего прижизненного сборника “Избранное, 1934 — 1952” Дилан Томас собрал 89 стихотворений, составляющих, не считая двух незаконченных стихотворений 1953 года, все его поэтическое наследие. Сегодня он один самых читаемых и почитаемых поэтов англоязычного мира, легенда и гордость родного Уэльса. В России представительный том избранных переводов — прозы и стихов — Томаса “Приключения со сменой кожи” вышел в 2001 году в издательстве “Азбука-классика”.
К представленным здесь переводам я многократно возвращался на протяжении многих лет, пользуясь тем преимуществом любителя, что ему некуда торопиться, стараясь во что бы то ни стало воспроизвести по-русски томасовское богатство звучания и по возможности избежать неизбежного — отсебятины и смысловых потерь.
ї Dylan Thomas. COLLECTED POEMS 1934 — 1953. EVERYMAN J.M. Dent. London. 1999.
Процесс в погоде сердца
Процесс в погоде сердца жар на стынь
Меняет; золотой кистень
Крушит могильный лед.
Погода крови ночь сменяет днем
В артериях; их солнц огнем
И червь живой согрет.
Процесс в глазу оберегает ум
От слепоты; дав жизни ход,
Нисходит лоно в тлен.
Погода глаза делит пополам
То мрак, то свет; бьет море наобум
В безуглый материк.
Лишь половина вызревших семян
Ложится в грунт; берет другую в плен
Воздушный сонный ток.
Есть кость и плоть; одной погода — стынь,
А жар — другой; и живчик и мертвяк —
Лишь призраки, смущающие ум.
Процесс в погоде мира состоит
В размене призраков; всяк материнский плод
В двойной тени начала и конца.
Процесс вздувает сонмы солнц из лун,
Срывает кожу с высохших колен;
И сердце отпускает мертвеца.
Хлеб преломил я
Хлеб преломил я — овсом был некогда хлеб,
Это вино в гроздьях нездешних лоз
Пело взахлеб;
Днем человек ли, ночью ли ветер — сшиб
В поле колосья, счастливые гроздья смял.
В этом вине летняя кровь лоз
Билась в ягодный мрак,
Рослый овес
На ветру шелестел, смеясь;
Солнце смял человек, ветер на землю сволок.
Плоть вы разъяли, пустили кровь,
Вены опустошены;
Колос и гроздь — никому невдомек,
Что чувствует корень и претерпевает сок;
Вот вам мое: вина глоток, хлеба кусок.
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья,
Стремит мой рост; кто корни перегрыз —
Мой погубитель.
И не шепну я крючьям мерзлых роз,
Что май мой сгинул в ледяном объятье.
Мощь, движущая воды сквозь гранит,
Ведет мой пульс; кто сушит устья русл —
Сгустил мой пот.
И не шепну я алым руслам жил,
Что горный ключ — добыча тех же уст.
Рука, завинчивающая водоворот,
Волнует дюны; та, что ветр сгребла, —
Мой парус в ад влачит.
И не шепну я мертвецу в петле,
Что сам я — известь в грядке палача.
Припало время пьявкой к лону вод;
Страсть — как нарыв; но пущенная кровь
Ее утишит зуд.
И не шепну я ветру непогод,
Как время твердь натикало меж звезд.
Я не шепну двоим — в провал гробов, —
Как извился в моей постели червь.
Единым росчерком
Единым росчерком рука смела селенья,
Ополовинила поля;
Пять королей жизнь обложили данью
И низложили короля.
Пять властных пальцев, скрюченных артрозом,
За ними — немощь плеч;
Гусиное перо покончило с убийством,
Приканчивавшим речь.
Рука, черкнув пером, изъяла пищу,
Наслала саранчу с чумой;
Хвала руке, над миром предержащей
Власть подписью одной!
Пять королей сплавляют гроб за гробом,
Не лечат ран, не гладят шелк волос;
Руке — что с сердцем совладать, что с небом;
Рука не сронит слез.
И смерть не удержит своих владений
И смерть не удержит своих владений.
Мертвецы, как один, отрясут свою ветхую плоть —
Войску ветра и закатной луны под стать,
Когда их чистые кости выступят в путь —
На локте звезда и у щиколотки звезда;
Их, безмозглых, достигнет благая весть,
Их, утопших, отринет морская вода;
Пусть любовники гаснут — не гаснет страсть;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Те, кто свое отлежал под изгибами толщ
В тени корабельных днищ;
Кто пляшет на дыбе, срывая жилу и хрящ,
Кто ремнем растянут на колесе;
Те, от чьей чистой веры осталась одна труха,
Кого прободает насквозь единорог греха —
Встанут, разимые насмерть, неуязвимые все;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Больше не смеют им в уши чайки кричать средь зыбей,
И не взрывается на побережьях морской прибой;
Больше уже ни один цветок не позволит себе
В дождь запрокинуть голову под удары брызг;
Пусть каждый из них безмыслен и мертв, как гвоздь,
Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят — и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.
Смерти и входы
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Нескольких близких смертей,
Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один —
И он всегда узнан — не сдержит разгон
Отлетающих вместе с дыханием львов и пламен;
Из всех твоих бессмертных друзей,
Кто голоса разбудил бы всей считаной персти земной
Воспрять и славу тебе пропеть —
Тот один, кто воззвал всех глубже, будет хранить покой,
Не потревожив ни одной
Из своих бесчисленных ран,
Среди лондонских, отчуждающих многомужнее горе, стен.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун,
Когда на твоих порогах и отмелях впопыхах
Убитых незнакомцев спеленывает и расплетает бурун,
Один, кого невозможно узнать,
Звезда другого квартала, северный твой сосед
Канет по самые слезы в соленый мрак.
Он свою росную кровь омоет в мужественных морях,
Тот, кто шагнул твоему мертвецу вослед,
Кто выпрастывает голову из ленты твоих вод
И каждое свое беззвучное “ах!”
Забивает в зевы снарядов, с тех пор как свет
Вспыхнул в его взрывающихся глазах.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Всех смертей и входов,
Когда свои и чужие раненые на лоне лондонских вод
Уже отыскали твой последний приют,
Враг, один из многих, хорошо знающий, как
Светится твое сердце
В настороженной тьме, выбиваясь из шлюзов своих и пустот,
Выбьет засовы молний, замкнет солнце,
Нырнет, выкарабкается у затемненных порогов твоих,
Отжигая всех рыцарей верных, покуда из мрака
Тот, один, возлюбленный меньше других,
Не проступит последним Самсоном твоего зодиака.
Где прял я воды твоих скул
Где прял я воды твоих скул,
Мне призрак высохший предстал,
Бельмом глядит мертвяк;
Где меж твоих плескались скал
Наяды, суховей прошел
Сквозь соль, и ствол, и свиль.
Где в лентах струй твой утопал
Зеленый бант, туда пришел
Зеленых тайн стригаль;
Секатор смазал, нож раскрыл,
Он отсечет верховья русл,
Плоды низложит в гниль.
Незрим, твоих разливов взбег
Иссох на вдовьих мхах; и сух
Любви чертополох;
Детей там тени вьются вкруг
Твоих камней, их плач заглох
В дельфиновых морях.
Так не смежай иссохших век,
Пока морской волшбы челнок
То вниз скользит, то вверх;
Будут кораллы в простынях
И гады вод, покуда дух
Не обратится в прах.
Всё, всё и вся
1
Всё, всё и вся ведут сухие звезды,
Платформу льда, твердь океана,
Всю эту нефть, всю магму бездны.
Леса весны, побег отвесный —
Вспять в землю, возрождающую денно
На колесе огня селенья пепла.
Ты как там, плоть моя, нагой напарник,
Морское вымя, завтрашняя сперма,
Червь в черепе и то бесспорней
Всего и вся, друг трупов склизкий,
Тощ, точно грех, запенясь скверной,
Всю плоть ведут сухие звезды.
2
Не бойся мировой страды, мой смертник,
Не так страшна химическая кровь,
Ни сердца металлический намордник.
Ни топот ног, ни семя в обмолоте —
Взведи курок и брачный серп направь,
Доверься камню и кувалде.
Наперсник плоти, черепа каверной
В плотине плоти распознай порок,
Тюрьму для серповидящего врана.
Не бойся, моя кость, рычаг шарнирный,
Винтов, что обернут твой глас и зрак
К любви, гонимой смертью необорной.
3
Сухие звезды сводят вся и всех,
Тень с тенью, лоно с женихом,
Бесформен поколений прах.
Рубашка плода, первый крик,
В моей крови машинный шум
Спрямляют звезд летальный круг.
Цвети, разнопородный сплав,
Зенита свет, побег двойной,
Ты пламя зренья, плоти взрыв.
Гнездо, могила, крови медь,
Фонтаном нефть, морской прибой,
Цвети над ними днесь и впредь,
Всё, всё и вся.
Мой герой на руке своей оголяет нерв
Мой герой на руке своей оголяет нерв,
Правящий моей пястью,
Распаковывает мозг, в кошмарах снов
Пугающий смертью
Мой позвоночный столб, чей несгибаем нрав.
Эти бедные нервы, вживленные в кость,
Так болят на лишенной любви странице,
Которую я исчеркиваю вкривь и вкось,
Силясь словами любовного голода докричаться
И внушить ей свою несытую страсть.
Мой герой сдирает с меня семь шкур
И видит сердца своего биенье:
Венеры наготу, брег плоти, крови ветр;
Присвоив моих чресл упованья,
Он обещает тайный жар.
Он держит голых нервов жгут,
Превознося смертельный промах
Рождения и смерти (шнырь и шкет)
И голода-царя в его хоромах;
Он тянет цепь, бадья ползет.
Штыпель Аркадий Моисеевич родился в 1944 году в Самаркандской области. Детство и юность провел в Днепропетровске. Окончил физический факультет Днепропетровского университета. Писал стихи на русском и украинском языках.
Переменил множество профессий. Публикуется с 1989 года, автор двух книг стихов.
Из переводных публикаций: избранные сонеты Уильяма Шекспира (“Арион”, 2005, № 1; сб. “Уильям Шекспир в переводах русских поэтов”, 2000, 2005); стихи украинского поэта Мыколы Винграновского (1936 — 2004) (“Арион”, 2003, № 1). С 1968 года живет в Москве.