стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2010
Бак Дмитрий Петрович родился в 1961 году в городе Елизове Камчатской области. Окончил филологический факультет Черновицкого университета, кандидат филологических наук. Преподавал в Кемеровском университете. С 1991 года в Москве, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Специалист в области истории русской классической литературы и литературной критики, современной русской поэзии и прозы, истории отечественного образования. Занимается изучением творческого наследия поэта Арсения Тарковского (подготовка полного научного издания оригинальных стихотворений). Автор многих научных и литературно-критических публикаций. В «Новом мире» со стихами выступает впервые.
В подборке сохранена авторская пунктуация.
* *
*
…любезная, я бы и рад написать все как есть, однако простыми словами трудно передать необходимое и желаемое. Поэтому позвольте прибегнуть к непростым словам, а именно — к рифмованным. Они занимают меня издавна, однако — чем далее, тем с большей ясностью — я понимаю невозможность того, что прежде принято было называть (простите!) поэтическим высказыванием. Дело даже не в том, что, по Георгию Иванову, …я больше не имею власти Соединить в творении одном прекрасного разрозненные части. Не только прекрасное как предмет описания поставлено под сомнение, но — сама речь, единство слова и произносящего. Абсолютно всё вроде бы уже сказано и написано, все возможности словоговорения и стихописания использованы. Хочется даже сказать, все опции, чтобы полнее была аналогия с каким-нибудь красующимся на витрине супергаджетом, прибором, который умеет делать абсолютно все. Даже то, что никому не нужно. И то, о чем никто никогда не узнает. Усталость словесного металла: чересчур много мастеровитых стихов, написанных без изъяна, но — кроме собственной уместности — ни о чем не говорящих.
Любезная Аасо, выскажу Вам свою заветную мысль. Вот Некрасов в 1850 году пишет, что более уже невозможно сочинять стихи подобно Пушкину. Слишком отделал, разработал автор «Онегина» и «Годунова» великорусский язык: радость неизбежно влечет за собою младость, а там недалеко и до сладости… Эта ситуация повторяется, и она многократно усугублена технологическим шумом времени. Любое слово влечет за собой… любое другое. Все фразы равновелики, поскольку принадлежат всем и никому. Жгучий глагол пророка, стилистический изыск, брутальная новая искренность, наивный вскрик интернет-графомана — все слышится и воспринимается в перспективе тотальной авторской свободы, давно обернувшейся чередою трюизмов. Что ж поделать, любезная, как поступить?
Для себя я нашел выход в особой интонации, призванной уберечь,
сохранить при мне самое главное. Я желал бы сказать очень многое.
Я не хочу говорить ничего прозрачного для других — даже для Вас, бесценная. Вместе
со словами необходимо сочинить их автора. Чем случайнее он придуман, тем вернее
соответствуют его взгляды моему собственному затаенному от всех зрению. Вы увидите:
я не просто стараюсь писать стихи в тетрадь другому человеку, но порою перехожу
на иной язык, для меня равновеликий русскому. Смотрите, в этих случаях я пытаюсь
прояснить, как все это звучало бы по-русски. Впрочем, с таким же успехом я мог бы
объяснять и русские тексты. Говорить, что, дескать, это написано о боли, а это
— о предчувствии отцовства… Всякое пояснение добавило бы фактов, но привело бы к
расплескиванию смыслов, нарушению воли говорящего. Так что читайте как есть,
моя милая.
Со всегдашним преклонением
Д. Б.
Диптих
I
исправленному верить:
где-то, где
на дне воды — что быть могло волною —
упрямо изогнувшись, крутизною
соперничает с валом, — быть беде
или не быть: собой, чужим, но де-
романтизации не скрою:
покрой из моды вон; теперь второе:
достали те, те, те и те, те, те!
в сердечной простоте ни слова и
ни сна ни жала мудрыя змеи;
и празднословный и лукавый замер,
ест поедом сознанье, — поезд, в путь
едва нацелив рельсы, сердце залил
седою ртутью — вспять не повернуть
22 июля 2009
II
життя
спинилося iпроти
нема нiчого та проте
дарма очiкувати доти
як зiйде зiр мов сонце де-
романтизацiя до краю
дiйшла щовечора коли
здавалося що я не знаю
про себе зайвого з iмли
напiвзануреної в безлiч
даремних спогадiв вночi
надiйде розмаїта немiч
якби ви знали паничi
про цiпорозумiння хоч не-
сподiванiале сумнiй
доречнiта яскраво точнi
мов згадки пiвстолiтнiнi
менiне
ббайдуже
нiвроку
стомилася не спочивать
миттєвiзустрiчiта кроки
позаду чую не лiтать[1]
25 — 27 липня 2009
Львiв — Москва
* *
*
в
это цветное лето
все чаще думаю о смерти,
которой и на свете нет —
если верить Тарковскому;
нет её обо мне, есть обо всех, кого нет,
и это отсутствие смерти обо мне
в нашем горячем дне
и есть смерть
сколько еще приливов и отливов
отчаянной надежды
будет,
за каждым из них освобождающее
притупление чувства конца,
благодаря тысяче причин:
вот и родители живы,
и много людей на свете старше меня
и
и
26 июля 2008
* *
*
только
те впечатленья, когда
до поры неокрепшее око
видит то, что потом ненароком
(и нароком) не выйдет отдать
в фотошоп нестареющий, — да
и не стоит — так мнилось вначале:
полегчает и вдруг за плечами
переметная злая звезда
пересветит косыми лучами
угол дома напротив и чайник —
отступающий в вечность солдат, —
Усиевича ул., кофе мокко,
спирт рояль, перекрестие дат —
белый Липкин идет одиноко…
5 октября 2008
Военные сборы.
(Костополь Ровенской обл. 1983)
двойная
бухгалтерия угла
прямого, но на самом деле вовсе
не такового, а со сгибом в торсе —
двойная геометрия крыла
сошла на нет, как шангри-ла, была
еще вчера точёная, как морзе, —
замером штрихпунктирным зуммер в прозе
звенел и замер в рифму пел дотла;
как это близко: вёрст не рассмотреть, —
полней наполовину, в четверть, в треть
величины нормальной, без причины,
без меры увеличены в строю
стоят приотворённые мужчины
и молча любят родину свою
11 января 2010
* *
*
что
ж ни слова в простоте той
что когда-то добела
раскалила профиль этой
алой родины дотла
где игла вонзилась в тело
леденелое пока
не вошла как в мяту бела-
я и острая строка
и тогда-то всколыхнуло
ускользнуло хоть куда
в белом венчике понуро
ждут простуду холода
ждет-пождёт с утра до ночи
руку жмет из-под руки
золотые зори прочи-
тает до седьмой строки
но главой нерукотворной
непокорною главой
иллюзорной
славой сорной
и тяжёлою молвой
не поникни но проведай
что светлеет голова
коль ни слбова в простоте той
что сулила нам словба
неразменные и зорко
размахнувшись добела
от зари до горизонта
за водой поутру шла
10 марта 2009
* *
*
Марии Б.
господь
призывает и ясности этой
не выдуманной впопыхах и не мной
расставленной вдоль по дороге согретой
той самой тобой не пройти стороной
так пуля холодная путь огибает
вздыхает ли мой незабытый прибой
не мыслящий больше тростник улетает
как воздух негромкий вечернею тьмой
богоборонимые белые руки
так неоспоримо встречают рассвет
что снова идти под великие луки
где матери юной в четырнадцать лет
след светлый крылатый в тенях не потерян
не ведая что сотворить не дано
там мама ушла и за нею летели
в забытые страны где всё зелено
и празднично вечно умелые годы
жнец швец на дуде не играл потому
помимо капризов своих и погоды
в высоком с отрадой я жил терему
небесных лечебниц палаты бездонны
не бил челобитных любил как огня
просил отпусти бездомовною полной
печальною чашей напутствуй меня
16 августа 2009
* *
*
коли
навперейми, раптово
шарпнеться твоїх зазiхань
нечувана сумiш та слово
ознакою бажаних знань
надiйде незмiнною грою
гарячих та зимних заграв,
нервовою
долею-млою,
що ти її знав i не знав,
—
невдовзi останнiх обiймiв
погубиться привид сумний —
покiрний, зухвалий, свавiльний —
i твiй, i нарештi не твiй, —
тодi зрозумiєш зненацька,
що зустрiч дорiвнює всiм
колишнiм прощанням i пастка
чатує у лонi лiсiв,
второпаєш розумом раннiм:
тобi непереливки тут,
i цим безнадiйним воланням
дозволиш зiйти в висоту[2].
2000, Visby
* *
*
ближе
и ближе левей и правей
крепче к гончарному кругу приникнув
в перекрещенье с надорванной нитью
не пререкаться трудней и вольней
чем на излете седых снегирей
гулкою гирей удариться в рифму
недозвеневшую лезвием бритвы
точно отточенным злей и острей
адову другу добавить ума
в правом предсердии вольтова тьма
не догорает прерывистой нитью
снова не выгорит этот отлёт
издали даже благое наитье
выглядит как от ворот поворот
Февраль 2008
Перекладаючи Стуса
Наснилося, з розлуки наверзлося…
В. С.
Увесь
геть ранок, журно — якбим пiзно
вночi схотiв ненаодинцi буть —
об тi рядки тручаюся; та списа
не маю, щоб чарiвну каламуть
тих келихiв-дзвiночкiв невгамовних
приспати, настромивши на сльозу
уламки болю й туги.
…Дощ з бавовни
важкого неба — падає, мов сум[3].
1991
[1] Если бы я мог сказать это по-русски, вот что получилось бы (курсивом выделяю для украинского уха достаточно очевидные цитаты из Тараса Шевченко):
«жизнь остановилась и / против нет ничего а все же / напрасно ожидать до тех пор / как взойдет зренье словно солнце де- / романтизация до края / дошла каждый вечер когда / казалось что я не знаю / о себе лишнего из мглы / полупогруженной в бесчисленные / тщетные воспоминания ночью / придет пестрая немощь / коли б вы знали панычи / об этих узнаваньях пусть вне- / запных но горестных и / уместных и ярко точных / словно припоминания полустолетние нет / мне не все равно слава богу / устала но не отдыхать / мгновенные встречи и шаги / позади слышу не летать».
[2] И снова — попробую перевести:
«когда наперехват, внезапно / рванется твоих желаний [жажд?] / неслыханная смесь и слово / признаком желаемых знаний / придет неизменной игрою / горячих и обжигающе-холодных зорь / нервной судьбой-мглою, / которую ты знал и не знал, — / и вскоре последних объятий / канет призрак печальный — / покорный, брутальный, своевольный — / и твой, и в конце концов не твой, — // тогда поймешь внезапно, / что встреча равняется всем / прошлым прощаньям и ловушка / подстерегает в лесном лоне, / когда дойдешь ранним разумом, / что все здесь не по тебе / и этим безнадежным призывам / позволишь взлететь ввысь».
[3] Это я когда переводил Василя Стуса, так думал:
«Все утро напролет, с печалью, — словно поздно / ночью захотел вдруг быть не один — / об эти строчки бьюсь, но копья / нет у меня, чтобы колдовскую муть / этих бокалов-колокольцев неугомонных / усыпить, нанизать на слезы / осколки боли, тоски. / … Дождь с хлопкового / тяжкого неба — падает как грусть».