(составители А. Василевский и П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2010
ПЕРИОДИКА
“Взгляд”, “Волга”, “Время новостей”, “День”, “День и ночь”,
“Ежедневный Журнал”, “Завтра”, “Зеркало”, “Искусство кино”, “Каспаров.ru”,
“НГ Ex libris”, “Нева”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”,
“Новое время/The New Times”, “Новые хроники”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Православие и мир”, “Рабкор.ру”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Русский Обозреватель”, “Сибирские огни”, “Студия”, “SvobodaNews.ru”, “Топос”, “TextOnly”, “Частный корреспондент”
Сергей Сергеевич Аверинцев. Воспоминания жены. — “Православие и мир”, 2009, 3 декабря <http://www.pravmir.ru>.
В эфире радиостанции “Град Петров” прошла встреча с вдовой академика Сергея Сергеевича Аверинцева. Говорит Наталья Петровна Аверинцева: “Он не любил громкого смеха и говорил, что у него голова болит, когда долго и громко смеется. Он любил тихий юмор, основанный на игре слов. Мы оба любили кошек, и у нас были в употреблении разные словечки, связанные с кошками. Например, по-древнегречески кот — └айлурос”, в новогреческом произношении — └елурус”, по-русски будет └елур”. Был еретический патриарх Тимофей Елур, его прозвали котом. У нас были слова: елуроморфный, елуролепный, елурология, елурософия и так далее”.
Михаил Агурский. “Пепел Клааса”. — “Студия”, Берлин, 2009, № 13 <http://magazines.russ.ru/studio>.
Журнал продолжает публикацию глав, не вошедших в книгу известного диссидента Михаила Агурского “Пепел Клааса” (Иерусалим, 1996). Среди прочего: “Начался тихий процесс моей дискредитации. Не знаю, кто первый пустил слухи о моем рудиментарном христианстве. <…> Чтобы нейтрализовать эти слухи, я счел нужным написать в Америку письмо: └Мне стало известно, что среди американских евреев распространяются ложные слухи относительно моей национальной ориентации. Я считаю обязанным сказать, что главной своей целью я рассматриваю борьбу за будущее нашего народа.
Я убежденный сионист и приеду в Израиль при самой худшей ситуации. История моей жизни, конечно, отличается очень сильно от большинства еврейских активистов <…>. Она началась давно, когда не существовало еврейского движения и не было никакой еврейской альтернативы. Теперь я глубоко убежден в том, что еврейская жизнь должна основываться, главным образом, на еврейском наследии, хотя я рассматриваю это наследие широко, следуя великому еврейскому философу Мартину Буберу. Мне удалось установить много дружественных связей с неевреями. Я всегда старался убедить их в справедливости сионизма. Одним из них, как вы, вероятно, знаете, является Солженицын. Он даже пригласил меня (лишь одного еврея) написать статью в его сборник (см. журнал ▒Тайм▒, 25 ноября). В своем выступлении на пресс-конференции в Цюрихе он подчеркнул, что я принял участие в этом сборнике как сионист. Имея моральную
поддержку еврейских организаций, я мог бы сделать больший вклад в укрепление позиции сионизма среди неевреев. <…>”. Прямого ответа на это письмо я не получил, но готов биться об заклад, что один из американских евреев, посетивших вскоре Москву, наводил обо мне справки”.
Иван Аксенов. Муми-тролли: равнение нале-е-во! — “Рабкор.ру”, 2009, 13 ноября <http://www.rabkor.ru>.
“Мир муми-троллей — это мир тотального отрицания рыночного обмена”.
“Одним словом, Морра — это холод, смерть и рыночный обмен, то есть капитализм. Кроме Морры в мире муми-троллей есть еще один объект всеобщей нелюбви: это представители власти”.
Наталья Андросенко. Поражение, которое всегда с тобой. Памяти Милорада. — “Русский Обозреватель”, 2009, 2 декабря <http://www.rus-obr.ru>.
“Да, Павич был постмодернистом — среди фокусников вроде Борхеса, Фуко, Сартра, Кортасара, Умберто Эко, на которых столь щедр <…> ХХ век. Но он был единственный, кто поставил постмодерн на службу традиционных ценностей”.
“В последних произведениях откровенно халтурил, повторялся — вставлял в тексты целые куски ранее изданных рассказов — мелочи, право”.
“Бесспорно то, что это был последний великий писатель славянской культуры”.
Андрей Архангельский. Рынок вреда. — “Взгляд”, 2009, 12 ноября <http://www.vz.ru>.
“Всякий деятель искусства в России, даже настроенный либерально, сегодня неизбежно приходит к внутреннему противоречию: он одобряет рыночную экономику в целом, вообще, в принципе, но как творческая личность он рынок — ненавидит”.
“Я не знаю ни одного выдающегося художественного результата, сравнимого хотя бы с советскими образцами, в литературе или в кино, который мы бы получили в течение последних 15 — 20 лет благодаря рынку — скорее вопреки”.
“В условиях немобильного, консервативного рынка его игнорирование оказывается для культурных институций удачной рыночной стратегией: таким образом ты позиционируешь себя как сверхценность”.
Андрей Архангельский. Молодым опять дают. — “Взгляд”, 2009, 26 ноября <http://www.vz.ru>.
“Есть гетто современного искусства (частные театры, галереи, клубы) и гетто академическое — где почти все государственные культурные учреждения. Вместе они образуют не тело культуры, а две крохотных лампочки по ее бокам, которые светят едва различимым светом: между ними раскинулась пустыня по имени энтертеймент, развлечение. И классика, и современность у нас — это, по сути, заповедники, лишенные связи с окружающим миром. Они застыли — один в своем академизме, а другой, что интересно, в своем новаторстве. <…> Причем └молодые” умеют организовать не меньший заповедник, чем └старики””.
Варвара Бабицкая.╥Роман Сенчин. “Елтышевы”. — “OpenSpace”, 2009, 12 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Новый реализм Сенчина — это, в сущности, старый, привычный и традиционный реализм, только совершенно дистиллированный, очищенный от художественного соблазна. Подвиг Романа Сенчина, конечно, свят — это подвиг хроникера, кропотливо и бескорыстно ведущего летопись темных веков, изо дня в день, не приукрашивая ни одной детали и не пропуская ни одного оттенка серого. Историческая ценность романа └Елтышевы” для потомков несомненна. Но для современника это — западня: учитывая наше традиционное благоговение перед письменным словом вообще и романной формой в особенности, подходить к результату столь самоотверженного и действительно большого труда с вульгарной меркой занимательности и новизны и наивным требованием катарсиса в конце — вроде как чудовищная бестактность”.
Вадим Баевский. Аркадий Кутилов в Смоленске. Послесловие Александра Лейфера. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2009, № 11 <http://magazines.
russ.ru/sib>.
“Обычно поэты всех уровней любят читать свои стихи. Кутилов был исключением”.
“В это время я еще готовил сборник стихотворений участников студии для публикации в Москве в комсомольском издательстве └Молодая гвардия”. Решил включить стихи Кутилова и туда. К моему удивлению, особенной какой-то радости Кутилов не изъявил. От посещения студии отказался. После этого он приходил ко мне домой еще три-четыре раза, читал мне немного свои стихи и, преимущественно, свою прозу. Она произвела на меня еще более сильное впечатление, чем его стихи”.
“Напечатать его мне удалось совсем мало. С одной стороны, он был шизотимик, чувствовал между собой и миром невидимую, неосязаемую, но трудно преодолимую преграду. Ему и хотелось, чтобы люди узнали его стихи, и мысль о такой возможности его настораживала и даже пугала. Он меня в моих попытках не поощрял”.
Ольга Балла. Работа расставания. — “Рабкор.ру”, 2009, 6 ноября <http://www.rabkor.ru>.
“Возраст — второе имя смерти. Даже почти не эвфемизм. Возраст — это катастрофа, которая всегда с нами. Это домашняя, ручная беда; повседневный учет наших отношений со смертью, обыденный график их развития”.
“Мир не для нас. Он легко нас отпустит”.
“Возраст — самый простой способ быть другим, даже самый дешевый, общедоступный. Не оплаченный практически ничем — кроме разве что такой малости, как собственная смертность”.
Ирина Барметова. Литературная жизнь в Москве скучна. Беседовали Ольга Цыкарева и Кира Егорова. — “Русский Журнал”, 2009, 2 декабря <http://russ.ru>.
“Литературная жизнь в Москве скучна. Не литература, а именно литературная жизнь. Бесконечные вечера-чтения стихов, каких угодно и кем угодно. <…> И всяческие ухищрения с названиями подобных встреч (например, по именам: вечер поэтов-Мань, вечер поэтов-Ань, и так по всем именам, далее будут по отчествам, думаю, фамилии уже не нужны) не спасают положение. Они некреативны. Садовое кольцо — слишком малое пространство для культуры такой страны, как наша”.
Полина Барскова. “Какая разница в нашей профессии — живы или умерли?” Беседу вела Варвара Бабицкая. — “OpenSpace”, 2009, 6 ноября <http://www.openspace.ru>.
Среди прочего — о Льве Лосеве: “<…> тяжелейший человек, совершенно уникального дарования, для себя, насколько я понимаю, маловыносимый, человек запредельной безжалостной ответственности по отношению к тому, что он делал, — и человек очень-очень легкий”.
“Мы читали Стратановского. И я говорю, вот же удивительно, даже смешно: мы прочитали столько отменных стихов, и в них нет ни слова об, извиняюсь, любви. На что Лосев посмотрел на меня со смесью ужаса, печали и брезгливости и говорит: └Какая любовь? Это же взрослый человек!” Я говорю: └Ну, знаете, взрослые люди тоже иногда пишут о любви”. Он говорит: └Кто?” Я говорю: └Тютчев!” На что Лосев, как-то так очень прямо посмотрев на меня, говорит: └Ваш Тютчев — грязный старикашка, dirty old man””.
Кирилл Бенедиктов. Хороша страна Олбания. — “Взгляд”, 2009, 20 ноября <http://www.vz.ru>.
“Можно долго размышлять о том, имеет ли отношение к языку └кащенитов” бред душевнобольных из психиатрической лечебницы им. Кащенко или же они являются наследниками футуристов Серебряного века с их └заумью” (стиль, которым писал поэт Алексей Крученых), дыр-бур-щилами и убещурами. Важно, однако, другое — одна из версий └кащенитского” языка попала в Сеть уже устоявшейся и была подхвачена завсегдатаями сайта udaff.com, организованного Дмитрием Соколовским. Оттуда уже как └язык падонкафф” она распространилась по всему Рунету. <…> Причем, говоря откровенно, └падонкаффский язык”, или └олбанский” — это еще далеко не предел. Существуют такие филологические феномены, как, например, язык └Упячки”, который изначально сконструирован как комплекс медиавирусов и мемов и почти непонятен непосвященному”.
Сергей Болмат. “Подражать не зазорно!..” Запад и Восток. Пинчон и Толстой. Известный прозаик о смирении и подражании. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2009, 22 ноября <http://www.chaskor.ru>.
“Мне всегда казалось, что сделать что-то хорошее очень просто: нужно взять то, что тебе нравится, и попытаться сделать лучше. <…> Поэтому современных русских авторов нет практически в мировой культуре: они все стараются быть самобытными и уникальными, не подозревая, что самобытность и уникальность — это два мифа полуторавековой давности, эпохи европейского национального строительства и богемной реакции на это строительство, и в результате, как мне кажется, оказываются в плену самых смехотворных фантазий”.
Дмитрий Быков. Мафия или секта? Что выберет народ, окончательно отделившийся от государства. — “Новая газета”, 2009, № 124, 9 ноября <http://www.novayagazeta.ru>.
“Новая русская революция происходит плавно и выражается не в том, что народ обваливает государство, а в том, что уходит из-под него”.
“Отпадение народа от государства можно считать свершившимся фактом, хотя процесс этот далеко еще не закончен; чтобы полноценно отпасть, нужно создать работающие негосударственные механизмы, а с ними пока не все благополучно, поскольку └настоящих буйных мало”. <…> Нужно сформировать альтернативное государство — и этот процесс обещает растянуться лет на двадцать — тридцать; не исключено, что люди, занимающие сегодня ключевые посты, будут совмещать это официальное членство в госструктурах с неформальными должностями в альтернативной, полуподпольной иерархии, как иные подпольщики, занимая официальные должности при немцах, тайно помогали партизанам. Думаю, таких агентов и сейчас немало во власти; эти люди хорошо позаботились о своем будущем. Надеюсь, сравнение никому не покажется кощунственным: власть сегодня функционирует именно в мягком оккупационном режиме, о чем не писал только ленивый”.
“В 60-е годы, по-моему, была надежда”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмитрием Веденяпиным. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 13 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Дмитрий Веденяпин: “Заболоцкий мне кажется, конечно, фигурой совершенно трагической. Он очень настоящий, невероятно настоящий. <…> Но когда я уже начал читать довольно много стихов лет в 18, 19, 20 лет, Заболоцкий почему-то в их число не вошел. Я думаю, что это связано было с моей снобской диссидентской позицией, что он советский. Я как-то все это откладывал и откладывал и прочитал его, может быть, уже ближе к 30-ти годам, не рано. И я был совершенно поражен, конечно. В первую очередь, разумеется, его ранними стихами”
“Разумеется, в поздний свой уже послелагерный период он написал несколько абсолютных шедевров, из которых один для меня является просто ну… <…> └Можжевеловый куст”. Для меня является просто вершиной в самом деле. Ну вот если б меня попросили назвать… я бы обязательно включил в любой список… из трех стихотворений, а может быть, даже из одного. Мне кажется это стихотворение абсолютно непревзойденным… ну, таким удивительным”.
Юрий Володарский. Печальный скиталец. Борис Херсонский продолжает исчислять меру земной скорби и воздавать хвалы небесной благости. — “Частный корреспондент”, 2009, 4 ноября <http://www.chaskor.ru>.
“В своем └Живом журнале” Херсонский выкладывает стихи каждый день (говоря о Борисе, машинально хочется написать └каждый божий день”), причем обычно не одно, а два. За последний месяц он не пропустил ни дня. Можно проверить за год — результат не изменится. Исключения составят периоды путешествий, да и то по сугубо техническим причинам. Стихи в это время пишутся с не меньшей интенсивностью”.
“Дискуссии о том, является ли Херсонский эпигоном Бродского, пора закрыть. Безусловно, не эпигон, но последователь. От Бродского взято немало (интонация, позиция, нарратив, дольник, анжамбеманы), но еще больше наработано своего. И не просто наработано — выстрадано. Внешнее безучастие обманчиво: Херсонский очень теплый поэт. Самые горькие его строки исполнены подспудного сочувствия. Еще одна характерная деталь: если Бродский почти всегда присутствует в изображаемом пейзаже, то Херсонский предпочитает взгляд со стороны. Местоимение └я” в его текстах встречается на порядок реже. Пожалуй, христианское смирение сыграло здесь не последнюю роль”.
Мартын Ганин. “Большая книга”: Александр Терехов. “Каменный мост”. — “OpenSpace”, 2009, 16 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Критика отнеслась к └Каменному мосту” с изрядной благожелательностью, но и с заметной растерянностью: понятно, что перед нами большой писатель, написавший, в общем, значительный роман, но роман фантастически неприятный и как бы не сказать — омерзительный. Вот и получается, что одни рецензенты давятся, но роман хвалят, а другие не в состоянии преодолеть отвращения, которое этот текст вызывает — причем вне зависимости от политической позиции читателя, тут не в политике дело. Между тем └Каменный мост” именно таким образом и устроен, что одно без другого совершенно невозможно”.
“└Каменный мост” оказался — хотел того Терехов или нет, не знаю, — романом о том, что прошлое ворошить не надо: и истину не установишь; и сам окажешься на берегу реки в одиночестве, в преддверии ада; и вообще, молчание надо уважать. Большой литературой этот роман делает то, что попытка разобраться с историей была предпринята. Мерзостью его делает то, чем эта попытка закончилась”.
Яков Гилинский. Запреты лишь провоцируют девиантное поведение людей. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 12 ноября <http://www.polit.ru>.
“Недовольство российского населения вызывают не только преступность, но и другие виды └отклоняющегося” (девиантного) поведения: злоупотребление алкоголем, потребление наркотиков, проституция, гомосексуализм, игорный бизнес, порнография
и т. п. Между тем, как бы плохо ни относиться к подобным явлениям, все они порождены обществом, общественными отношениями, └имеют основания” (по Гегелю), выполняют определенные социальные функции, а потому и существуют тысячелетия. На наш взгляд, все девиантные проявления являются социальными конструктами. <…> Нет ни одного поведенческого акта, который был бы └девиантен” сам по себе, по своему содержанию, независимо от социального контекста”.
Город солнца. Беседу вел Дмитрий Десятерик. — “День”. Ежедневная всеукраинская газета. Киев, 2009, № 201, 6 ноября <http://www.day.kiev.ua>.
Говорит Сергей Жадан: “Весь русский футуризм развивался в Харькове в начале ХХ века. Хлебников, Маяковский, Асеев, Петников были довольно тесно связаны с Харьковом, плюс опять-таки └Красный Ренессанс” в 20-е, и литература 60-х годов, когда в городе жили Василий Мысик, Борис Чичибабин. То же касается и художественной жизни, и музыкальной, и театра — вспомнить того же Курбаса”.
“Для меня миф № 1 — это Харьков как столица. Идеальный Город солнца, который строили украинские коммунисты в 20-х годах, когда из фактически губернского центра пытались создать идеальный коммунистический город, и работа эта велась в нескольких направлениях, начиная от административной и заканчивая культурной. Делали какую-то альтернативу Москве и Киеву, даже через архитектурные эксперименты, когда город застраивался в футуристическом контексте, по идеальной, несколько утопической матрице: кварталы ученых, кварталы рабочих, кварталы деятелей искусства. <…> Остается лишь гадать, что было бы, если бы у Харькова не отобрали этот статус столичности, если бы город оставался столицей еще лет 20 — 25, если бы не Вторая мировая”.
“У меня есть такая концепция, что территория, не присутствующая в художественном тексте, — в большой мере не присутствует и в жизни социума. Восток Украины мало представлен в нашей литературе. И это состояние отражается в общественной жизни. Думаю, что чем больше будет появляться текстов о Харькове, тем лучше его понимание будет у украинцев”.
Борис Гройс. Эстетическая демократия. Перевод с английского Екатерины Дёготь. — “OpenSpace”, 2009, 17 ноября <http://www.openspace.ru>.
Доклад на конгрессе “Бывший Запад” в голландском городе Утрехте. “Сегодня художники не ставят себя в контекст исторического времени, не думают о себе как о фигурах перехода между прошлым и будущим, как это было в случае исторического авангарда. Скорее современный художник сравнивает себя в первую очередь со своими современниками — с другими художниками, разделяющими с ним или с ней время существования, — и позиционирует свою практику в этом сравнении и через него”.
“Может создаться впечатление, что весь разговор об искусстве и правах художника адресуется только узкой и привилегированной аудитории. Однако в конце ХХ — начале XXI века искусство вошло в новую эру, а именно в эру массового художественного производства, которая последовала за эрой массового потребления, описанной многими влиятельными теоретиками модернизма как эра китча (Гринберг), └культурной индустрии” (Адорно) или └общества спектакля” (Дебор). Это была эра искусства, которое делалось для масс, хотело соблазнить массы, быть потребленным массами. Но новые средства производства и распределения образов и текстов сделали активное участие в искусстве более реальным для широких слоев населения. <…> Современные средства коммуникации и социальные сети типа Facebook, MyFace, YouTube, Second Life и Twitter дают глобальному человечеству возможность показывать свои фотографии, видео и тексты так, что они малоотличимы от других постконцептуальных произведений искусства. Или, говоря другими словами, эти сети дают миллионам людей возможность придать себе прошлое, идентичность, форму. A это означает: современное искусство стало сегодня массовой культурной практикой”.
Михаил Делягин. Кто мы такие: существенные особенности русской культуры. — “Ежедневный Журнал”, 2009, 18 ноября <http://www.ej.ru>.
“<…> в этом отношении исключительно важен подход нашей русской культуры, носители которой считают не просто └имеющим права”, но и └равноправным себе” человеком любого человека вообще. Этот подход настолько органичен для нас, что мы не сознаем его уникальность. Нам кажется, что все относятся друг к другу как к людям и по-другому нельзя — и лишь когда нас начинают резать, как баранов, или морить либеральными реформами, у нас возникают смутные подозрения, которые оборачиваются обвинением конкретных врагов в └бесчеловечности”. Между тем, проблема наша заключается не в └бесчеловечности” наших конкурентов, но, напротив, во └всечеловечности” русской культуры, являющейся в этом отношении уникальной”.
Андрей Демкин. Ежик в тумане — мистика детской сказки. (Апокрифическая мифология детской сказки). — “Топос”, 2009, 12 ноября <http://topos.ru>.
“Что же происходит в мультфильме с ежиком с точки зрения шамана? <…> Начиная свое путешествие в мире относительной Реальности — Среднем мире, ежик делает несколько попыток заглянуть в Нижний мир — он смотрит в воду и в глубокий колодец, которые являются символическими └воротами” из Среднего мира в Нижний, используемые шаманами для своих путешествий…”
Аркадий Драгомощенко. Превосходство Чехова. — “TextOnly”, № 30 (2009, № 3) <http://textonly.ru>.
Среди прочего: “Это как кто-то сказал (не помню…), что в детстве читают либо └Алису в стране чудес”, либо └Марсианские хроники”, и разница между ними — как между холодной овсяной кашей на рассвете в нетопленой комнате и тем, как бежать босиком по траве утром. И там, и там — ты один”.
Денис Драгунский. Писатель и его демон. Самый советский роман. — “Частный корреспондент”, 2009, 24 ноября <http://www.chaskor.ru>.
“40 лет назад, в ноябре 1969 года, в журнале └Октябрь” завершилась публикация самой советской (радикально-советской, абсурдно-советской) книги за всю историю соцреализма. Это роман Всеволода Кочетова └Чего же ты хочешь”. Мне кажется, что Кочетов написал ответ Булгакову. Полемическую, советско-коммунистическую версию └Мастера и Маргариты”. Про то, как в Москву проник нечистый и чем это кончилось — посрамлением диавола, естественно. Тем более что роман Булгакова появился в журнале └Москва” в № 11 за 1966 и № 1 за 1967 год. <…> Конечно, это не пародия, не транскрипция, не версия. Это именно полемика, в некоторых узловых моментах отражающая первоначальный текст. Булгаковской стае Воланда, залетевшей в Москву, у Кочетова соответствует заезжая группа идеологических диверсантов во главе с исчадием ада Уве Клайбергом. Есть там и свой Коровьев, и Азазелло, и даже своя Гелла. Бедному и благородному Мастеру — носителю высшей правды и высшего дара, alter ego Булгакова — соответствует сытый и успешный писатель Булатов, авторское └я” Кочетова. У него тоже есть своя тайная Маргарита (переводчица Ия). <…> Но самое главное — оба романа на одну тему: писатель и власть. <…> Кочетов — писатель плохой. Но ошибкою будет утверждать, перевертывая толстовский афоризм, что все хорошие писатели хороши по-разному, а все плохие — плохи одинаково. Ничуть не бывало”.
Сергей Жадан. “Писатели не знают общества”. Беседу вел Андрей Манчук. — “Рабкор.ру”, 2009, 30 ноября <http://www.rabkor.ru>.
На вопрос: “Почему в современной украинской литературе так мало образов учителей, шахтеров, отправившихся на заработки, врачей, экс-колхозников, базарных торговок, люмпенов? Украинские литераторы почти не пишут об увольнениях и забастовках…” — Сергей Жадан отвечает так: “Во-первых, потому, что украинские писатели (впрочем, не только украинские) не знают социальных проблем, которыми живет общество, вообще не знают этого общества, боятся его и не доверяют ему. Нужно признать, что общество отвечает украинским писателям взаимностью. Большинство писателей — филологи, люди, которые мало что в этой жизни видели и переживали. Сложно требовать от человека без собственной биографии, чтобы он воссоздавал чужие судьбы. Во-вторых, у меня есть большое подозрение, что при оценке социального антагонизма, который присутствует сегодня в украинском обществе, многие писатели совсем не стоят на позициях защиты учителей, шахтеров и базарных торговок. То есть для значительной части украинской интеллигенции определяющим является не социальный, а национальный (читай националистический) вектор. Поэтому произведения на национально-освободительную тему имеют куда больше шансов на успех среди этой аудитории, чем произведения на темы социально-экономические. Думаю, что в представлении членов официального союза писателей слова └профсоюз” и └забастовка” имеют четко выраженный антиукраинский характер. <…> Думаю, польские или австрийские писатели в подавляющем своем большинстве так же └страшно далеки от народа””.
Желтое колесо. Как поэт Юрий Кублановский через Париж вернулся в Переделкино. Беседу вела Елена Новоселова. — “Российская газета” (федеральный выпуск), 2009, № 211, 11 ноября <http://www.rg.ru>.
Говорит Юрий Кублановский: “Солженицын был, возможно, последним русским классиком, в полном смысле этого слова. Сейчас нет почвы, на которой бы всходили такие люди, как он. Год с лишним прошел со времени его смерти, и я очень остро ощущаю его отсутствие. Бывало, подборочку стихов готовишь для журнала и думаешь: вот прочитает Александр Исаевич. И становилось теплее на сердце. Теперь мне очень сложно так к кому-то адресоваться”.
“Приходы — пока только в формировании. Прихожан трудно назвать интеллигенцией — это что-то другое. Ведь прихожане часто отгораживаются от современной культуры, потому что боятся ее в нынешнем виде. Они целиком в этом смысле сосредоточены на культуре прошлого, и их можно понять: она работает на спасение души, на закалку личности. Но на гуманитарную культуру приход, конечно, не работает. Да это и не его задачи”.
Славой Жижек. “Возлагаю надежды на США”. Перевод Дмитрия Колесника. — “Рабкор.ру”, 2009, 19 ноября <http://www.rabkor.ru>.
Интервью, которое словенский философ дал американской независимой телерадиокомпании “Democracy Now!”.
“Однажды к нему [Нильсу Бору] в гости в его загородный дом пришел знакомый и увидел над входом подкову. <…> Его друг, тоже ученый, спросил: └Неужели ты действительно в это веришь?” Нильс Бор ответил: └Конечно нет. Я ведь не идиот, я ученый”. — └Тогда зачем тебе подкова?” Знаете, что ответил Бор? └Я в это не верю, но мне сказали, что это работает, даже если не веришь”. Такова современная идеология. Мы не верим в демократию. Никто. Над ней смеются, но почему-то при этом действуют так, словно она работает”.
“И на фоне этого └никак” ты начинаешь понимать, где начинается └как””. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмитрием Кузьминым. Беседу ведет Леонид Костюков.— “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 30 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Дмитрий Кузьмин: “Для того чтобы знать истинную цену тому или иному явлению, надо знать, как устроена ситуация в целом, в каком контексте это явление существует. Невозможно это понять само из себя. Это иллюзия, что ты можешь понять… во-первых, просто понять какой-то текст сам из себя, а во-вторых, понять его масштаб и величину из него самого. Когда человеку, носителю этой иллюзии, если еще он при этом мало-мальски человек культурный, ты начинаешь задавать вопросы, он понимает, что это ему кажется. Вот то, что ты говорил, └стихотворение прекрасное само по себе”, — ему кажется, что это само по себе. А на самом деле как? Ты сопоставляешь его все равно с каким-то твоим опытом — читательским, речевым, таким, сяким… Все равно есть какой-то контекст. Но полнота и адекватность этого контекста могут сильно различаться. И если ты, грубо говоря, читал прежде пять книжек, и шестая показалась тебе прекрасной, то это означает одно. Если ты прочел до этого пять тысяч книг, и пять тысяч первая показалась тебе прекрасной, это означает нечто совсем другое”.
“Изначально начинают заниматься поэзией мерзавцы”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Виталием Пухановым. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 6 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит Виталий Пуханов: “[Алексей Петрович] Цветков, он молодец, что он… Но дело в том, что его фраза └я великий русский поэт”, она очень близка фразе Ницше └Бог умер”. Это приблизительно одно и то же восклицание на самом деле. Поймите, я хочу сказать одну вещь. То есть я хочу сказать, что канонизация очень многих поэтов, нами очень любимых, в качестве великих необходима литературе для самосохранения. То есть более того, современная поэзия, она, если смотреть на нее опять же вооруженным глазом, она давно переросла и преодолела все достижения и Золотого, и Серебряного века. Я так считаю. <…> Его самовыдвижение на великого поэта — на самом деле это очень ответственный шаг и очень… как бы сказать?.. жертвенный шаг”.
“Я употребил в книге └Веселые каторжане” слово └говно”, прошу прощения, не менее 40 — 50 раз в разных совершенно контекстах. И самое удивительное, что есть момент, когда удается его как бы устойчивый негативный смысл заменить на лирический, на какой угодно”.
Искусство борьбы. Литератор и троцкист Медведев: Культурное сопротивление надо совместить с вызовом системе. Беседу вел Антон Семикин. — “Каспаров.ru”, 2009, 18 ноября <http://www.kasparov.ru>.
Говорит поэт Кирилл Медведев: “<…> есть мнение, что └хорошее искусство не может быть реакционным, а реакционное — хорошим”, но это уже некая схоластика. Я лично считаю, что реакционное искусство вполне может быть хорошим, просто великолепным, масса поэтов придерживались реакционных взглядов и выражали их в замечательных стихах, которые я люблю. И знаю, что эти стихи, именно из-за своей мощи, воспитывают в том числе моих политических противников или просто аполитичных людей, замкнутых на свою субъективность. Это я говорю о большом искусстве. Но и по поводу средних художников, чей успех симптоматичен, тоже, думаю, следует высказываться”.
Искусство войны. Беседу вела Елена Фанайлова. — “SvobodaNews.ru”, 2009, 6 ноября <http://www.svobodanews.ru>.
В беседе участвуют: главный редактор журнала “На войне” (navoine.ru) Илья Плеханов, авторы журнала: Александр Арасланов, Аркадий Бабченко, военный обозреватель “Новой газеты” — и Вячеслав Немышев — корреспондент телеканала “Звезда”, а также литературный критик Лиза Новикова.
Говорит Аркадий Бабченко: “О ненависти: надо понимать, что это тексты, написанные солдатами, это тексты, написанные, как правило, по горячим следам, в период
год-два-три-пять после событий, то есть когда у человека эта рана еще открыта, когда она болит. Надо понимать, что ненависть — это положительное качество для солдата. Агрессия и ненависть — это качества, которые позволяют и выживать и воевать. В гражданском мире кажется, что это очень плохо, а на войне это, наоборот, очень хорошо. И мы не ставим себе задачи — возбуждать ненависть или возбуждать пацифизм. Мы пытаемся давать возможность людям высказаться. И мы готовы принимать любые точки зрения, абсолютно любые: как пацифистские, так и человеконенавистнические, как милитаристские, так и гуманитарные”.
Говорит Илья Плеханов: “Я могу судить только о югославской войне, которую я знаю. <…> Первое, что меня поражало в югославской войне, — это практически стопроцентная вовлеченность людей в эту войну. <…> А второе, что меня поразило, — это масштаб боевых действий. То есть операции в 1995 году в Югославии после Второй мировой войны были самыми крупными на европейском театре военных действий, когда воевали сотни тысяч людей в форме друг против друга, с применением всех видов тяжелой техники. Я не хочу умалять никакую войну, но мне кажется, может быть, даже Афганистан и Чечня не идут в сравнение по масштабу. И третий момент, который меня поразил, но это больше человеческого, личного плана — это та тонкая прослойка цивилизации, которая существует у людей. Не то что она тонкая, а ее практически вообще нет. И люди, которые либо себя позиционировали кем-то, либо всю жизнь были кем-то, они буквально за несколько секунд… ну, на войне сразу все ясно. Не то что видна какая-то их внутренняя сущность, а это то — какая бы эта сущность ни была, плохая, хорошая, великолепная — с какой легкостью эта сущность готова лить кровь. Пусть она будет святой сущностью, добрейшей души человек, действительно добрый человек, я не говорю, что он плохой человек, но то, что люди любого качества, любой душевной организации готовы проливать кровь, для меня это было поразительно в какой-то момент. И в принципе сейчас, когда смотришь на людей в бытовой, в мирной жизни, я всегда держу в подсознании, насколько все тонко: сидящий напротив меня человек может мне улыбаться, говорить что-то, казаться и быть кем-то заслуженным, но я прекрасно понимаю, что, может быть, на самом деле все не так”.
К 150-летию со дня рождения А. П. Чехова. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2009, № 12 <http://magazines.russ.ru/neva>.
К 150-летию со дня рождения Антона Павловича Чехова “Нева” предложила некоторым критикам и писателям ответить на ряд вопросов. Они отвечают. Среди прочего культуролог Владимир Елистратов говорит: “Он знал свой диагноз (смертельный) и, думаю, миру ставил такой же. В его сакраментальное └мы увидим небо в алмазах” я не верю. Потому что └небо в алмазах” — это про смерть. <…> Я не знаю, как будет эволюционировать чеховедение в ХХI веке, но совершенно очевидно, что в ближайшее время будет окончательно развеян массовый миф о └добром дяде” Чехове с перманентной слезинкой сочувствия Ваньке Жукову и Каштанке на стеклышке пенсне. Еще мать Антона Павловича говорила о сыне: └Антоша злой”. Злой не в смысле какой-то там агрессивности, а в том смысле, что он особенно ясно видел жизнь с ее темной стороны. Он видел не зло, а Зло. И постоянно жил в ощущении его присутствия где-то здесь, рядом. Тут даже не сатира, не ирония — здесь некий метафизический сарказм, какой-то архаический, хтонический, утробный, вплетенный чисто по-чеховски в скучную обыденность. Только Чехов мог написать такой хичкоковский триллер, как └Спать хочется”, такую мясораздирающую (└сарказм” по-гречески происходит от словосочетания └рвать мясо”) бытовую сценку. Еще шаг — и начинается хармсовская авангардистская вакханалия с отрыванием ушей, откусыванием носов и т. п.”.
Говорит Юрий Колкер: “Какой бы вопрос в связи с Чеховым ни обсуждался, одно (притом ни разу не сказанное) нужно держать в уме и ставить скрипичным ключом к любому ответу: не было бы в России никакого Чехова, никогда бы он из врачей не стал писателем, если б писательский труд не вознаграждался тогда с неправдоподобной, невообразимой для нас щедростью”.
Борис Кагарлицкий. Интеллектуалы и радикалы. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67) <http://magazines.russ.ru/nz>.
“Спрос на изменение мира объективно есть, он поддерживается реальностью экономического кризиса, очевидностью социальных и культурных тупиков, в которые уперся современный капитализм. <…> Для того чтобы изменить мир, они [левые] должны прежде всего радикально изменить самих себя. Отказаться от идеологического высокомерия и интеллектуального снобизма, научиться слушать и начать полномасштабно воспринимать значение повседневности, ее требования и проблемы”.
“И надо, наконец, развязаться с мифами и традициями 1960-х годов. Не забыть, а преодолеть их. Мир изменился не только по сравнению с 1917 годом, но и по сравнению с 1968-м. И как бы ни были блистательны и увлекательны картины тогдашнего молодежного бунта, надо помнить, что кончился он поражением”.
“Движение потерпело неудачу, не сумев привлечь на свою сторону основную часть того самого └трудящегося класса”, на деле воспринимавшегося и радикалами, и интеллектуалами в виде скучной обывательской массы. Вот эта скучная масса └неинтересных” людей — как раз и есть народ, класс, общество”.
Как мы мыслим? Разноязычие и кибернетика мозга. Лекция Татьяны Черниговской. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 24 ноября <http://www.polit.ru>.
Полная стенограмма лекции президента Межрегиональной ассоциации когнитивных исследований, профессора Санкт-Петербургского государственного университета Татьяны Черниговской, прочитанной 4 ноября 2009 года в Киеве.
“<…> напомнить о Пятигорском, который неделю назад скончался и который был замечательный философ. И писал он среди прочего вот что: └Мышление и бытие представляют собой континуум”. Я хочу, чтобы вы всерьез отнеслись к этому. Идея заключается в том, что не то что есть отдельная жизнь или даже не жизнь, а какой-то внешний мир, — и отдельно те, кто про это думает. На самом деле между этим нельзя провести границы, это одно и то же”.
“<…> наша зависимость от мозга гораздо больше, чем мы привыкли об этом думать, если не сказать — она абсолютна. Потому что никакого способа что-нибудь знать о том мире, который нас окружает, а я бы даже сказала еще резче — о самом факте наличия этого мира, никакого способа, кроме как довериться мозгу, который работает с помощью окон и дверей в виде сенсорных систем, то бишь зрения, обоняния, слуха, — нет”.
“Я однажды прочла в одной статье и страшно жалею, что не я автор этого. Там говорилось, что сознание (и это лучшая метафора, как я думаю) — это ветер. <…> Потому что сознания самого никто никогда не видел и никогда не увидит, мы можем видеть только его проявления. Окна нашей кафедры выходят на Исаакиевский собор — и, соответственно, Нева течет. Когда я смотрю на нее, то вижу волны, которые получились из-за ветра. Никакого ветра никто никогда не видел, видят падающие крыши, вырываемые с корнем деревья, волны, летающие предметы, все это есть, а самого ветра не видел никто”.
Максим Кантор. Бунт сытых. — “Новая газета”, 2009, № 127, 16 ноября <http://www.novayagazeta.ru>.
“Революция социальная не может произойти по простой причине: чтобы подхватить лозунг, надо говорить на языке оратора. А общего языка нет”.
“Если перестройка была возможна в России благодаря наличию советского общества (обманутого, разочарованного, но общества, скрепленного поруганными идеалами), то никакая социальная революция не может произойти в народе, который единого общества собой не представляет”.
“Перестать жить └по понятиям” отдельной — пусть прогрессивной — страты. Преодолеть замкнутый характер социальных страт, сделать деятельность художника доступной для критики врача, деятельность политика доступной для критики ученого. Сделать возможным междисциплинарный критерий оценки, независимой от нужд как госаппарата, так и отдельной профессиональной корпорации. Создание междисциплинарной оценки деятельности и есть философия общего дела. По сути это означает возрождение российской интеллигенции”.
Юрий Колкер. Тарарабумбия. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2009, № 11.
“Вот эта-то близость (то, что на современном русском языке называют сексом) так и осталась для Чехова тарарабумбией, обманом, горькой иллюзией, злой шуткой Бога над человеком. Тарарабумбия — главная тема большого Чехова. Он занят только ею, он непрерывно сетует на несовершенство мира по этому главному пункту: на то,
что любовь — обман, чреватый скукой”.
Константин Крылов. Женщина как неустранимый элемент коллектива в советской культуре. — “Новые хроники”, 2009, 2 декабря <http://novchronic.ru>.
Среди прочего: “Очень интересна роль девочек в другой детской книжке — └Баранкин, будь человеком!” Там два мальчика убегают от властной девочки-отличницы, превращаясь в воробьев, потом бабочек, потом муравьев. Но все приключения кончаются добровольной и осознанной капитуляцией. Нет, не перед взрослыми — перед соплячкой с бантом на голове. Которая, однако, олицетворяет собой этот самый ПРИГЛЯД…”
Игорь Кузнецов. Гайдар и Толстой: детская литература на “графских развалинах”. — “День и ночь”, Красноярск, 2009, № 4 <http://magazines.russ.ru/din>.
“Гайдар менее всего похож на └толстовца”. В любом понимании этого слова. Или — почти в любом. Потому что остается по крайней мере одна сфера, в которой Гайдар был в чистом виде продолжателем Толстого. Прежде всего Толстого └детского”, Толстого └Азбуки”, └Русских книг для чтения”. <…> └Птичка”, └Филипок”, незабвенная └Косточка” — у кого из нас не возникал искус поерничать по их поводу? До блистательного абсурда толстовскую детскую поэтику довел Даниил Хармс. Знал что делал — уж больно почва была благодатной, а стилистические приемы узнаваемы. Гайдар, в отличие от Хармса, абсолютно серьезен. И он прекрасно понимал, что дети, для которых он и писал, — вообще самые серьезные люди на свете. И для них категории добра и зла практически абсолютны, без всяких └достоевских” реверансов и утонченностей.
И если в крупных произведениях все же без └утонченности” не обойтись, то в коротких, притчевых рассказиках все должно быть кристально ясно. И этой кристальной ясности Гайдар вслед за Толстым смог достичь в своих поздних рассказах, большей частью писавшихся им незадолго до войны для отрывного календаря. Это такие гайдаровские шедевры, как └Советская площадь”, └Василий Крюков”, └Поход”, └Совесть”. И прежде всего — замечательная миниатюра └Маруся””.
“Культура возникает из желания заполнить пустоту”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Константином Кравцовым. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 23 ноября <http://www.polit.ru>.
Говорит поэт и священник Константин Кравцов: “<…> ну, скажем, церковная жизнь дает абсолютную полноту. То есть ведь культура возникает из желания заполнить <…> да-да, ту вот пустоту, которая образовалась ну, говоря языком христианской традиции, из-за грехопадения, когда человек оказался оторван от Бога по собственной воле. Он решил сам для себя быть богом и ушел в такую автономию. Но тем не менее остается потребность в религиозном, остается потребность в общении с Богом, которая после этой экзистенциальной катастрофы, имеющей название грехопадения, очень затруднена, невозможна. И человек заполняет эту пропасть, то есть строит такой мост, которым является культура”.
“<…> мне кажется, поэзия — это онтологическая ценность. Поэт есть хранитель языка. То есть благодаря тому, что существует поэзия, живет язык нации. Если люди перестают писать стихи, скажем, в определенном социуме, государстве, это означает, что нация деградирует. Культура, национальная культура начинает умирать, болеть по крайней мере. И вполне возможно, что она будет поглощена более сильным, здоровым, жизнестойким этносом, творчески развивающимся”.
“Наверное, никогда не было столько хороших поэтов, такого разнообразия, такого цветения, такого уровня владения формой. И они образуют какую-то такую резервацию, которая народу, скажем так, сейчас… не то что…”
Литература без воздуха. Наталья Иванова о молодых писателях, азарте и сопротивлении. Беседу вела Алиса Ганиева. — “НГ Ex libris”, 2009, № 43, 19 ноября <http://exlibris.ng.ru>.
Говорит Наталья Иванова: “Был какой-то момент, когда я посчитала, что наше дело кончается, что нет прироста. А сейчас вот есть Сергей Беляков: глаза у него горят сквозь бумагу…”
Вячеслав Лопатин. Саратовская школа. Эволюция. Контекст. ХIХ — ХХI века. — “Волга”, Саратов, 2009, № 11 — 12 <http://magazines.russ.ru/volga>.
От редакции “Волги”: “Книгу, фрагменты которой мы уже представляли (└Волга”, 2008, № 1), художник, реставратор саратовского Радищевского музея Вячеслав Лопатин пишет чуть не всю свою жизнь (└всею своею жизнью”) и работу над ней не считает оконченной. Текст движущийся, меняющийся, развивающийся: только в процессе подготовки к печати (около года) мы получили восемь (!) авторских вариантов. Вяч. Лопатин редко прибегает к прямому высказыванию, но предпочитает искать свое видение мира через высказывания других, через коллаж цитат…”
Евгений Майзель. Беда коммунизма. ЖЖ как зеркало русской эволюции. — “Искусство кино”, 2009, № 6, 7 <http://www.kinoart.ru>.
“В общем, чем больше реализуются в ЖЖ идеальные признаки идеального СМИ (блогеры децентрализованы, неподконтрольны, мобильны и т. д.), тем очевиднее доминация в нем аффекта над смыслом, а с ней и правота Бодрийара, задолго до всякого Интернета настаивавшего, что средства массовой информации не развивают, а уничтожают коммуникацию”.
Григорий Медведев. Борис Рыжий и Шиш Брянский: попытка сопоставления. — “Топос”, 2009, 16 ноября <http://topos.ru>.
“На первый взгляд, точек соприкосновения у столь разных поэтов, как Борис Рыжий и Шиш Брянский (псевдоним-маска Кирилла Решетникова), практически нет, но мы будем сопоставлять не тексты, вернее, не только тексты, а стратегии поэтического поведения, которые у двух этих поэтов полярны и доведены до крайности. В эпоху заката постмодерна и └исчерпанности всех парадигм” один из самых мучительных вопросов
для человека, который берется складывать слова в столбик, — как вообще └быть поэтом”? То есть как вести себя за пределами текста, чтобы не повторяться и не быть смешным”.
“Борис Рыжий полностью отождествил себя с собственным лирическим героем. Кирилл Решетников, напротив, максимально отстранился от своего поэтического └я””.
“Но в итоге Б. Б. Р. пришлось, как и его любимым персонажам, └отвечать за базар” по всей строгости. Потому что иначе с этой полублатной романтикой в начале двадцать первого века он казался просто смешным. Самоубийство оправдало и его лексику, и его поведение задним числом”.
Борис Минаев. Штирлиц, ХХ век. — “Русский Журнал”, 2009, 6 декабря <http://russ.ru>.
“Свершение его состояло в том, что он гениально (в Штирлице) выразил эту главную русскую драму ХХ века. Необходимость постоянно врастать в среду, притворяться, подстраиваться, играть, быть своим среди чужих, необходимость постоянно думать о том, чтобы не потерять лицо, необходимость говорить с врагами на их языке, необходимость оставаться собой в любых, самых невероятных условиях, необходимость быть внутренне одиноким”.
Сергей Морейно. Заметки на своих полях. — “TextOnly”, № 30 (2009, № 3) <http://textonly.ru>.
“Недавно я, например, стоя под яблоней, задумался об эволюционном пути из стихов во прозу”.
“Герой — это то всё, живое и неживое, с чем мы оказываемся в диалоге, вступив в контакт с текстом. Нет диалога — нет героя. В мириадах текстов есть только автор, случаются персонажи, но нет героя. И это в моих глазах отличает хорошее письмо от дурного, послание от просто текста, потому что вне диалога нет читателя, а без читателя нет письма — одни каракули: грязь на снегу, если не пыль на ветру. Как мне как читателю нужен от текста заряд ума, любви, теплоты, да еще в натуральной оболочке голоса и, по возможности, облика — потрогать&поговорить, так мне, как писателю, необходимо добить до читателя своим полем, осуществиться в нем; и не мне одному: не Пушкин ли устами онегинской Татьяны подчеркивал: └Я к Вам пишу…””
“Поэзия отличается от прозы лишь одним — расстоянием между автором и героем”.
Андрей Немзер. Персонажам — персонажево. В проекте “Пелевин” правила не меняются. — “Время новостей”, 2009, № 216, 24 ноября <http://www.vremya.ru>.
“<…> три неизменные составляющие неизменного же пелевинского текста. Первая: мерзкий, но соблазнительный мир фальшивых слов, лгущих мифов, грязных предметов, подлых тварей и соответствующих всему означенному выше └правил игры”, не оставляющих малейшего шанса на выигрыш. Вторая: вожделенная пустота, всякое название которой (Внутренняя Монголия, шенгенская зона, в последнем продукте — Оптина пустынь и др.) идеологизирует, то есть искажает ее сокровенную пустотность, хитрым образом отбрасывая нас в проклятую └реальность”. Третья: герой (иногда совпадающий с повествователем, иногда скорее симпатичный аудитории, иногда ей изначально неприятный), которому (как и придурку-читателю) кажется, что он после ряда томительных авантюр обретает искомую истину, пустоту тож. Конечно, только кажется. Потому как какая же это, к ядрене фене, пустота, если она достигнута. Это всего-навсего Оптина пустынь. Или шенгенская зона. Или вершина Вавилонской башни. Или еще какая-нибудь мутотень, очередная ловушка для идиотов, на которые тароват этот безумный, безумный, безумный мир”.
“Пелевина способны читать исключительно пелевинские персонажи. Литературные обозреватели, выполняющие эту утомительную и безрадостную работу по долгу службы (за оклад жалованья), исключения не составляют”.
Дмитрий Панченко. Когда закончилось Новое время? — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67).
“<…> я скажу, что Новое время началось 6 марта 1665 года. В этот день увидел свет первый номер первого научного журнала — └Philosophical Transactions”, — публикуемого Королевским обществом Лондона. Эпоха, именуемая Новым временем, длилась чуть более трехсот лет. Она завершилась в 3 часа 56 минут (по Гринвичу) 21 июля 1969 года. Нужно ли напоминать, что именно в этот момент первый человек ступил на поверхность Луны?”
“Наша эпоха — эпоха аномии и, соответственно, неясного будущего. Бога нет,
а человечество потеряло уверенность в своей способности управлять ходом событий”.
Александр Панчин. Мозг решает, не спрашивая человека. Ученые решили задачу, которую не могли решить философы: причиной наших поступков является бессознательный выбор. — “Новая газета”, 2009, № 132, 27 ноября.
Говорит Юрий Панчин (заведующий лабораторией Института проблем передачи информации РАН): “[Роджер] Сперри показал, что у людей с перерезанным мозолистым телом (перемычкой, соединяющей левое и правое полушария мозга) возникают две независимые личности — одна в левом, другая в правом полушарии. К вопросу о свободе воли это имеет прямое приложение: удивительный факт, что две личности такого человека не конфликтуют и даже не осознают существование друг друга. Полушария разделили, но для них как будто ничего не изменилось! Создается впечатление, что любое действие, совершаемое нашим телом, трактуется сознанием (сознаниями?) как результат проявления его свободы воли, даже если оно таковым не было. Представьте себе двух человек, живущих в одной комнате, но не знающих о соседе. Всякий раз, когда открывается форточка, каждый из них убежден, что именно он ее открыл”.
“Убеждение, что мы можем свободно и сознательно выбирать наши поступки, является фундаментальным для нашей картины мира. Однако эта точка зрения не согласуется с последними экспериментальными данными, которые указывают, что наше субъективное восприятие свободы не более чем иллюзия, что наши поступки определяются процессами в нашем мозге, скрытыми от нашего сознания и происходящими задолго до появления ощущения принятого решения”.
Пора платить по счету. “Круглый стол” в Институте динамического консерватизма. Материал подготовил Андрей Фефелов. — “Завтра”, 2009, № 45, 3 ноября <http://zavtra.ru>.
Говорит Михаил Делягин: “Я часто слышу от своих коллег, что нынешнее наше государство неэффективно. Я утверждаю обратное: Российское государство — самый эффективный известный мне управленческий организм. Просто не нужно путать цели, которые оно преследует, с лапшой, которую оно вешает на уши большинства. Нынешнее государство, насколько можно судить, — это инструмент по переводу биомассы, официально именуемой └российское население”, в личное богатство чиновников, хранящееся в фешенебельных странах. Когда мы говорим, что это устройство неэффективно, то ведем себя как овцы, которые между собой обсуждают ужасную неэффективность для них скотобойни. Хотя любой, кто кушает котлетки, прекрасно знает, что бойня вполне эффективна”.
Производство критически ангажированного искусства. Беседа Дмитрия Виленского и Александра Бикбова. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67).
Говорит художник, писатель Дмитрий Виленский (участник группы “Что делать?”): “Прежде всего надо быть готовым к бедности, то есть нужно найти способ существования, который позволяет не переживать о размере гонорара, и при этом иметь много свободного времени. Художнику также важно понять, что сегодня, как никогда прежде, важно не просто создание личной работы, └уникального произведения”, — важно также воссоздать коллективный контекст его производства, репрезентации и распространения. Мы живем в необычайное время перепроизводства всего, и убедить мир в том, что чей-то частный взгляд может быть важен для кого-то еще, — очень трудная задача. Важно постоянно иметь в виду, что ты представляешь не просто себя, но и некую социально-политическую среду в определенный исторический момент. А это возможно только тогда, когда ты движим стремлением ее менять. Менять — значит делать что-то вместе с другими. Значит осознанно проживать коллективную ситуацию как коллективную — и, возможно, делать это └долго”. Только тогда у художника может появиться серьезное историческое измерение: без этой претензии говорить о продолжении такого дела, как искусство, не имеет никакого смысла”.
Александр Пятигорский. Страх из 2009 года. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67).
“О страхе древнего шумера мы так же ничего не знаем, как о страхе современного папуаса, а часто и о страхе нашего коллеги или соседа по дому. В каждой эпистемологической ситуации мы имеем дело с другими страхами, объединяемыми общим названием └страх”, которое в одной эпистемологической ситуации является термином религии, в другой — психологии, в третьей — психиатрии, а в четвертой — вообще отсутствует. Логически же, как одно понятие, страх — бессущностен, ибо в каждом конкретном случае это будет не тот страх, что в каждом другом. Более того, он будет страхом не той же самой └страшной” вещи и, что особенно интересно, страхом не тех же самых людей”.
“1930-е годы моего детства знали четыре главных страха, на всю жизнь отпечатавшиеся в моей памяти: страх голода, страх ареста, следствия и лагерей (или, в лучшем случае, ссылки), страх туберкулеза и страх войны. Замечательно, что эти страхи были четко социально дифференцированными”.
“Сегодняшнее производство страха СМИ четко ориентировано на потребителя с ослабленной рефлексией и крайне размытой идеей социальной ответственности. Неудивительно поэтому, что наиболее популярным покупаемым продуктом оказывается макрострах (термин мой), объектом которого после значительного спада атомной истерики стали такие └страшные” вещи будущего, как глобальное потепление, глобальное загрязнение окружающей среды, глобальный дефицит продуктов питания и, наконец, глобальный терроризм. Замечательно, что в этом списке отсутствует страх глобального возрастания невежества — не в будущем, а уже сегодня”.
Кирилл Решетников. Голодный дух. — “Взгляд”, 2009, 14 ноября <http://www.vz.ru>.
“Андеграундная модель поведения превратилась из ценного раритета в анахронизм. Стало ясно, что все давно не так, как хотелось бы ее адептам. Этический запрет на диалог искусства с властью, а также на приобретение им хотя бы какого-то официального статуса выглядит сегодня пошлой химерой. Взаимодействие самых неканонических авторов и культуртрегеров с государством и вообще с теми, кто может их поддержать и повысить в ранге, понемногу укореняется в реальности. Музыкальным руководителем Большого театра назначен Леонид Десятников, чья опера └Дети Розенталя”, представленная в том же Большом, в свое время вызвала настоящий скандал”.
“Подавление, отсев, отлучение от творческих перспектив производятся ныне отнюдь не государством, а по-настоящему бесчеловечной сущностью по имени └рынок”. Поэтому поддержка новаторов означает сейчас не столько легитимацию их творчества, сколько создание хотя бы временных пристанищ для выживания в рыночной саванне. Некоторые виды искусства нуждаются в этом больше, чем другие. Скажем, если у художника, работающего с визуальными объектами, сейчас есть теоретические шансы на самоокупаемость, то у авангардного композитора таких шансов нет: современная музыка в узком смысле этого термина — занятие убыточное”.
Олег Рогов. “И эти строчки кровью подпишу”. Последний поэтический привет от Льва Лосева — итог и напутствие живущим. — “Частный корреспондент”, 2009, 27 ноября <http://www.chaskor.ru>.
“Нынешняя книга [└Говорящий попугай”] пронумерована седьмой, шестая вышла четыре года назад, а предыдущие сборники (включая прозу) были собраны в том, выпущенный └У-Факторией” в 2000 году. Так получается, что смерть всегда задает определенный контекст последней книге поэта, и случай Лосева не исключение. Стихи последнего сборника — все тот же мгновенно узнаваемый Лосев, но с привкусом какой-то мудрой и брезгливой усталости”.
“Стихи Лосева удивительным образом балансируют на тонкой грани: он смешивает центонную поэзию и приземленный уличный язык, оставаясь при этом вполне дистанцированным от материала, с которым работает, то есть и от цитат и от сленга. И это позиция подлинного поэта-аристократа, в отличие, скажем, от демократа Кибирова, не в обиду последнему будет сказано”.
Ксения Рождественская. “Большая книга”: Мариам Петросян. Дом, в котором… — “OpenSpace”, 2009, 5 ноября <http://www.openspace.ru>.
“Дом — это изнанка многих миров, в том числе и литературных. Здесь есть прямые отсылки, например к └Маугли”, но это └Маугли” наоборот: уже почти взрослый человек приходит в волчью стаю и пытается понять тамошние законы. Это безусловно, а может, и в первую очередь └Повелитель мух”, вплоть до кровавых выяснений отношений между └стаями”. Здесь безумный Ахав охотится на Снарка, а Снарк уползает во тьму Могильников. Здесь и └дурачки” Стивена Кинга, все его обиженные и оскорбленные, вроде героини └Розы Марены”, утащившей своего мужа в вымышленный, заболевший бешенством мир; или героя └Талисмана”, который прошел выжженные земли параллельного мира; или героев └Темной башни”, чьи жизни вот так же расходятся кругами по разным версиям Америки. Здесь же на стенах проступают призраки └Питера Пэна”, крокодилы подкрадываются под громкое тиканье секундной стрелки. И это очень советский, пионерский мир ночных страшилок и └Республики ШКИД”, всех светлых крапивинских мальчиков и Командоров. Со Стругацкими роман Петросян связан и стилистически, и кажущимся безразличием взгляда, как будто ты не увидишь ничего важного, если будешь смотреть на объект впрямую, и не узнаешь ничего нового, если тебе все скажут сразу и не дадут догадаться самому. Да и вообще это очень └стругацкая” история — про детей, которые идут то ли за Крысоловом, то ли по своим делам, и взрослых, которые то ли заблудились, то ли попали туда, куда нужно”.
Саша Соколов. Газибо. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2009, № 33 <http://magazines.russ.ru/zerkalo>.
“Если это и не собственно поэзия, то уж prose poetry несомненно…”, — пишет о новой публикации Саши Соколова обозреватель рубрики “Poetry News Weekly” (“OpenSpace”, 2009, 4 декабря <http://www.openspace.ru/literature>).
Счастье как провокация. Беседу вела Инна Карпова. — “Православие и мир”, 2009, 27 ноября <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Захар Прилепин: “Вчера я выступал где-то, мне сказали: └Как не стыдно, вы описываете разрушителей, террористов, экстремистов, которые ничего в жизни не хотят делать” — а я все время вспоминаю вполне симпатичного пушкинского Пугачева в └Капитанской дочке”, который не вызывает ни раздражения, ни отчуждения. <…> Пугачев в └Капитанской дочке” и Пугачев в └Истории Пугачева” — это два разных человека. В └Истории Пугачева” — это людоед и зверюга, а в └Капитанской дочке” — это любопытный, разный, необычайный, странный, страшный человек — но не людоед. И пушкинская художественная правда оказалась выше правды документальной. <…> Когда вы ругаете большевиков и коммунистов — помните, Пушкин относился к бунтарям очень серьезно”.
Влад Тупикин. Записка о русскоязычном самиздате 1990-х и 2000-х. — “Неприкосновенный запас”, 2009, № 5 (67).
“В 2009 году в мире, переполненном мобильными устройствами, переносными компьютерами, интернет-зависимостью, виртуальными рейтингами и прочими приветами из виртуального ино(не)бытия, все еще существуют архаичные бумажные носители, отпечатанные кое-как на ксероксе, принтере или ризографе (совсем редко используют офсет, хотя бывает и такое), информация на которых скорее соответствует критериям старой журналистики и одновременно какого-то подобия девичьих дневников (но не блогов!), хотя производят ее отнюдь не только девушки, а внешний вид более чем разнообразен: от пародии на цветные глянцевые тинейджерские журналы (производители далеко не всегда сознают пародийность получаемого результата) до строгих четких страничек, рождающих воспоминания о давно пожелтевших книжках издательства └Academia” первой половины 1930-х годов. Все эти носители тяготеют скорее к периодике и воспринимают себя как таковые. Да и самоназвание этого явления, упорно именуемого мною самиздатом, зинмейкинг — калька с американского и отсылает к периодической печати”.
“В данном случае, гоняясь за самым важным критерием, отделяющим явление от других подобных, я не то что совершенно не рассматриваю фактор запрета (хотя с этим в странах типа России и Белоруссии тоже все чаще приходится встречаться, когда издателям говорят, например, в типографии или просто на коммерческом ксероксе или ризографе: └Нет, мы такое не печатаем, вы тут плохо пишете про [биип-биип-биип], это, наверное, экстремизм” или └Ой, да это же у вас экстремизм!” — удивленно-заинтересованно и тут же по-деловому: └Значит так, двойная цена и самовывоз всего тиража до конца рабочего дня! По бумагам проводим как конфетные упаковки”), я просто считаю этот фактор не определяющим и даже не вполне существенным. Меня больше занимает интенция к самостоятельности, первичный творческий и политический импульс сделать все самим и реализация такого импульса. Потому и самиздат”.
Андрей Хржановский. В сторону фильма. — “Искусство кино”, 2009, № 5, 6.
В связи с фильмом “Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину”. Среди прочего: “Кстати, Бродский, насколько я знаю по рассказам его близких друзей да и по его опубликованным высказываниям, не был антисоветчиком. Кроме того, как человек, выросший в определенной среде, он испытывал почти всеобщую тогда любовь к нашим Вооруженным силам, особенно к авиации и флоту, а любовь к кораблям и самолетам сохранил до конца жизни. У него на письменном столе в последней квартире можно было видеть модель истребителя времен Отечественной войны. Любил он и слушать, и петь песни советского времени. Особенно ему нравилось └Полюшко-поле”. И к праздникам советским относился нормально. И к символам — таким, как звезда…”
Ян Шенкман. В этом сне нам делать нечего. Сенсационный последний роман Набокова явно не стоило издавать. — “Взгляд”, 2009, 3 декабря <http://www.vz.ru>.
“Только вышедшую └Лауру и ее оригинал” уже успели окрестить лучшим романом Набокова, хотя это никакой не роман и даже не черновик, а разрозненные фрагменты.
О чем текст, понять трудно. Дамочка, ложащаяся в постель с первым встречным. Толстый муж. Какие-то поезда, какие-то веера. Целостная картина не складывается.
Но вот что хотел сказать автор — предельно ясно. То же самое, что и в └Соглядатае”,
и в └Защите Лужина”, и в └Лолите””.
“Перевели с английского на какой-то странный, несуществующий в жизни русский. Опубликовали рабочие карточки, на которых он писал фрагменты └Лауры”. Все это огромным тиражом. В одной России — 50 тысяч. Бесполезно. Соединить все это в цельный текст мог только один человек, его уже нет в живых. Это его сон, нам там делать нечего”.
“Я не могу думать, что есть бог, и знаю, что смерть неизбежна”. Беседу вела Альбац Евгения. — “Новое время/The New Times”, 2009, № 41, 16 ноября <http://newtimes.ru>.
Говорит Виталий Гинзбург: “Я безболезненной смерти не боюсь, а болезненной боюсь. <…> Я не верю в существование души… Остаются химические элементы. Это трудно себе представить, но это же факт. Почему я завидую верующим? Утешение. Легче жить, веря в бога. <…> Читаешь про какого-то мерзкого комарика, а он так сложно устроен, что в каком-то смысле начинаешь понимать креационистов <…> — действительно чудеса. Возникает… По-английски это называют intelligent design (└умный дизайн”), есть такой термин. Кто-то что-то сотворил. Или деизм возьмите. Они верят, что бог когда-то все запустил, но сейчас не вмешивается. Против такого бога наука бессильна”.
“Как можно создать жизнь, я представляю. Это мыслимо. Гораздо более сложный вопрос — сознание. Вот как сознание возникает — это гораздо сложнее понять”.
“Человек в этом смысле — подобие некоего компьютера. И от сломанного человека остается то же самое, что от сломанного компьютера”.
Посмертная републикация, полностью интервью было опубликовано в № 13 от 31 марта 2008 года.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Вышгород”,
“Дальний Восток”, “Дружба народов”, “Знамя”, “Гипертекст”, “Континент”, “Новая кожа”, “Новая Польша”, “НЛО”, “Октябрь”, “ШО”
Максим Амелин. Другой (о поэтике Евгения Карасева). — “Арион”, 2009, № 3 <http://www. arion.ru>.
“Акцентный стих строится на постоянном повторе из строки в строку одинакового количества ударений, стоящих на отдельных словах или акцентных группах (словосочетаниях), тогда как фразовый стих ударения вообще не учитывает и к их числу безразличен. В этом и заключается их принципиальная разница. Единица измерения фразовика — колон, более или менее законченный синтаксический период. От свободного стиха фразовый отличается вовсе не наличием рифмы (ее может и не быть), но полным соответствием стиха колону, что для верлибра не характерно. <…>
Особого внимания заслуживает карасевская рифма, вернее даже не рифма как таковая, а взаимосвязь внутренних созвучий, охватывающая все пространство стиха, завершающегося рифмой. <…> Ничего подобного, да еще и в таком количестве, я не встречал ни у кого из наших поэтов. Обычно созвучия захватывают лишь рифму и прилегающие к ней слова. А тут целая система внутренних зеркал и линз, призванных собрать из разрозненных звуков и усилить рифму!”
“По-моему, основная задача небезответственного критика в том и состоит, чтобы среди мельтешения поэтической повседневности, среди карнавального шествия сиюминутно актуальных ряженых выделить, опознать и осознать именно тех, быть может, не мозолящих глаза и не находящихся у всех на слуху, без кого сегодняшняя поэзия — при взгляде на нее лет пятьдесят спустя — будет непредставима.
Впрочем, всякое неподдельное искусство обычно наталкивается на невнимание и неприятие, а мнимому — зачастую воздаются незаслуженные почести. Куда как проще лениво гладить по головке очередного клонированного крепыша, выведенного в лабораторных условиях из разжиженной крови Бродского или другого столь же опознаваемого классика, чем впервые подыскивать нужные слова для явления прежде небывалого и крайне своеобразного”.
Марина Арзаканян. Николя Саркози. “Вопросы истории”, 2009, № 11.
Кажется, я впервые вижу в излюбленной рубрике “Исторические портреты” очерк о сегодняшнем современном политике. Оказывается, этот камрад, или, как его называют во Франции, “проворный Сарко” — уже в девятнадцать лет включился в политическую борьбу. В сорок — пережил клеймо “предателя” (в середине 1990-х из команды Ширака переметнулся к его оппоненту Балладюру). Славится чудовищным трудолюбием, напряженным интересом к собственному имиджу и американофильством. После всех его семейных шоу упавший было рейтинг Саркози постепенно выровнялся, внутренние рычаги управления перешли к премьеру Фийону, и наш голлист-реформатор успешно сосредоточился на международных делах.
Среди ретроспекций номера — исследование белорусского историка Ивана Басюка о малоизвестном приказе Верховной Ставки (от 17 ноября 1941 г.) о сжигании лютой зимой своих же населенных пунктов, оказавшихся в тылу вымерзавших немецких войск. Уже через десять дней после приказа Жуков докладывал о сформированной группе “факельщиков”. Немцы воспользовались этой ситуацией: число полицаев выросло в разы. Так что Космодемьянскую оккупантам передали свои.
Ролан Быков. Маленькая коричневая тетрадь. Вступление и публикация Елены Санаевой. — “Октябрь”, 2009, № 11 <http://magazines.russ.ru/October>.
Дневниковые записи периода съемок в фильме А. Баталова “Шинель”.
“11.12.58. Кабинет значительного лица. Попросил Алешу снять все в мою сторону. Сказалось большое количество застольных репетиций — не репетировали. Я просто показал, и стали ставить свет. Свет ставили до двух или трех часов, а до пяти шла съемка. <…>
На съемках сегодня было тихо, плакал свободно все дубли, все кадры”.
Войцех Бонович. Ни воплем, ни слезами. К изданию романа Василия Гроссмана “Жизнь и судьба” в переводе Ежи Чеха. — “Новая Польша”, Варшава, 2009, № 10 (112) <http://www.novpol.ru>.
“Всем, кто в отношении хрущевской эпохи употреблял слово └оттепель”, давно уже пора устыдиться. Гроссман находится в безнадежной ситуации. Признанный писатель, которому с трудом удается публиковать хоть что-то. На протяжении двенадцати лет он создает свою эпопею, не представляя, в каком виде и вообще возможно ли ее издать. Он предусмотрительно делает две копии для надежных друзей: он прекрасно понимает, что в топках госбезопасности рукописи действительно горят. Против Гроссмана — государство, которому мешает то, что он интеллигент, что провозглашает антитоталитарные идеи, что родом из еврейской семьи, но, вероятно, более всего то, что он — Гроссман, личность, которой чуждо перевоплощение. И против него — его собственное тело, оно становится все слабее, это тело, в котором вскоре врачи обнаружат рак почек…
Мне не дает покоя тайна, которая заключается в следующем: в его романе нет отчаяния, да и горечи, собственно говоря, нет. Гроссман показывает человека —
вот что важно: не человеческие массы, не какие-нибудь круги даже, а отдельных людей — сталкивающихся с двумя видами тоталитаризма, которые ему представляются похожими как близнецы. Он предстает здесь добросовестным хроникером, ничего не опускающим, он рассказывает о великих преступлениях, заставляющих шевелиться волосы на голове, и о маленьких слабостях, которые становятся для людей причиной их несчастий. И все же он не оставляет человека без кредита доверия, причем огромного. Его роман не лишает читателя веры в человеческую доброту, в способность человека меняться, преображаться, исправляться. Мы входим вместе с Гроссманом в тоталитарный мир как в печь и — обожженные, страдающие — все же выходим из него на свет. Как это возможно — спрашиваю я себя, — чтобы в недрах того страшного мира сформировался такой писатель?”
Евгения Вежлян. Речь о невозможном. — “Знамя”, 2009, № 11 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Рецензия на книгу стихов Бахыта Кенжеева “Крепостной остывающих мест” (Владивосток, “Рубеж”, 2008).
“Его резко различимый голос невозможно спутать ни с каким другим, но его сближенность с традицией приводит к тому, что он неуловим в своей оригинальности и ему очень сложно подражать. └Синий, с предисловьем Дымшица” томик Мандельштама недаром отмечен в └Элегии” Гандлевского как один из важнейших знаков эпохи. Акмеизм с его └тоской по мировой культуре” и цитатной усложненностью в случае Кенжеева стал родиной новой традиционности. Но, в отличие от более старшего, питерского варианта └ахматовских сирот”, поэтика Кенжеева лишена имперского размаха, она предельно субъективна и приватна. Ее культурная память выборочна и потому долговременна. Трехсложники его отсылают напрямую к Некрасову; Тютчев, Фет, Пушкин и Лермонтов, казалось бы, цитируются так, как если бы никакого модернизма и всего ХХ века не было, — то есть так, как они подавались в советских школьных хрестоматиях времени детства автора, когда девятнадцатый век действительно был не позавчерашним, а вчерашним днем. Будто некто умудряется жить в старинной усадьбе, но не как в музее, а как в собственной квартире. В вольтеровских креслах смотрит телевизор, ставит ноутбук на конторку…
И прошлое — расконсервируется, оказывается живым и близким. С ним можно обращаться вполне запросто — даже фамильярно, встраивая разновременные, разнокачественные части его в свое └домашнее” настоящее. Так и обходится Кенжеев с предшествующей поэтической традицией — без пафоса, но и не отчуждая, как делают, скажем, те же Кибиров и Гандлевский. └Чужое” поэтическое слово у него — не вкрапление в отчужденном стилевом окружении, а часть своего языка, и даже — часть личного мифа. Оно так близко, что может быть подвергнуто ироническому переворачиванию — но это не постмодернистская ирония все превзошедшего интеллекта, а ирония самоумаления — романтическая ирония └я”, которое не в силах вместить └прекрасное” и └высокое””.
Дмитрий Воденников. “Стихи — это ступеньки…” Беседовал Андрей Любка. — “ШО”. Журнал культурного сопротивления. Киев, 2009, № 11 (49) <http://www.sho.
kiev.ua>.
“ — Ты пришел в литературу в начале 90-х — что изменилось с того времени, смог ли ты каким-то образом изменить Литературу?
— Смог, конечно. Она вышла на новый виток. Это я сделал не один. Если бы не было Кирилла Медведева, Марии Степановой, Веры Павловой, Андрея Родионова — было бы сложнее”
В следующем, 12-м номере “ШО” (весело пропитанном, как всегда, разнообразными человеческими и нечеловеческими проявлениями, раскрашенными во все цвета радуги) Юрий Володарский беседует как раз с Марией Степановой (“Слово должно быть кривоватым”): “Аудитория поэзии — квалифицированная аудитория, те самые читатели-соучастники — всегда невелика и, похоже, мало изменилась за последний век. Сколько-нибудь широкой ее можно сделать лишь искусственно, как это вышло во времена Политехнического: отрезав, скажем, доступ к другим видам досуга, вырубив музыкальные сайты, закрыв кинотеатры. Но даже если поэзия станет модным занятием, это не сделает неталантливого читателя талантливым, номинального — профессиональным. А потом, цеховые рамки и шире, и уже, чем кажется: большбая часть читателей-писателей легко может считаться просто читателями; необходимость писать — часто естественное следствие внимательного чтения, желание └повторить это самостоятельно”. К тому же естественное назначение поэзии — менять реальность, и таким образом ее аудиторией можно считать и людей, вовсе не умеющих читать и писать. Можно сказать, что на определенном наборе явлений и состояний висит табличка с именем того или иного автора, которое и оказывается, по Пастернаку, └фамилией содержания”. Точней, наверное, будет считать, что до появления фамилии не существовало и содержания и что некоторые обстоятельства или переживания, безымянно ставшие общим местом, стоило бы называть для точности └Фет”, └Айги” или └Аронзон””.
В этом же номере — беседа с сыном Василя Стуса, Дмитром Стусом. Текст на украинском: “ШО: А як щодо творiв Стуса у шкiльнiй програмi? — Нiяк. Щось поставили. Доволi погано вiдкоментували…”
Данила Давыдов. Ненарочитый поэт. — “Новое литературное обозрение”, 2009, № 99 <http://magazines.russ.ru/nlo>.
“Лосев предстает поэтом, чье принципиальное свойство — двойное смысловое дно, двувекторная нацеленность. Неоднократно отмеченное совмещение └филологизма” и └лиризма” в его стихах, четкости конструкции и сугубо личностного наполнения этих конструкций способно сбить с толку; кажущиеся уютными, рационально выстроенными, стихи Лосева обнаруживают неожиданные свойства, отзываясь сентиментальностью, болью, ностальгией. Иронически-гротескный тон, пастиш, ассоциативные ряды начинают говорить не о ремесле, но об особенности мышления субъекта, холод оказывается обжигающим. Порой подобное статусное мерцание, └двойное дно” лосевских текстов — и в целом его лирического героя — воспринимается с некоторой долей агрессии: будучи скорее поэтом └центра”, признаваемым широким кругом далеких друг от друга читателей-аналитиков, Лосев мог быть прочитан и как своего рода представитель истеблишмента, носитель нормы (именно в этом причина яркого, но несправедливого фельетона Шиша Брянского).
В данной позиции есть резон, но она ценностно вывернута: то, что выделяет поэта из общего ряда, позволяя ему, как мало кому, жестко и осмысленно оформлять собственные несказуемые интуиции в стихотворных текстах, объявляется общим местом. Думается, прочитанность и известность Лосева лишь кажущиеся, и задача собственно прочтения лосевского наследия стоит во всей ее нерешенности (точнее — решенности обманчивой)”.
Юрий Домбровский. Прошлогодний снег. Реквием. Чужой ребенок. — “Континент”, 2009, № 3 (141) <http://magazines.russ.ru/continent>.
К столетию Ю. Д. публикуются части неизвестного романа “Рождение мыши” (1951). Из предисловия публикатора: “В мае нынешнего года после статьи, посвященной столетию Домбровского, пришел ко мне ее автор — великолепный, потрясающий Дима Быков. Мы послушали стихи, я показала ему разные разности, убедившись при этом, что он знает каждую строчку и стихов, и прозы. Вот все бы так работали! Но тут и талант какой-то особенный — и писателя, и человека. С одного маха углядел и ненапечатанное стихотворение и └вышел” на └Рождение мыши”. Сказала, что автор не любил этой вещи. Поговорили об особой взыскательности и требовательности к себе. └Да разве Домбровский может плохо писать?! Вы посмотрите, какой энергичный диалог! — и Дима прочел несколько строчек. — Обязательно печатайте!”” (Клара Турумова-Домбровская).
Здесь же — мемуар старинного друга писателя Валентина Новикова (1928 — 1995). “Не припомню человека со столь пристальным и одновременно отрешенным взглядом. Его проницательность была такой мощной, что вызывала ощущение протеста. Он разглядывал человека, словно вещь, интересуясь, как видно, лишь какой-то частью его сущности, продолжая не останавливаясь о чем-то размышлять. С ним было неуютно. Он не то чтобы не считался с окружающей обстановкой, с людьми, мелькавшими в чреде его дней, он просто не понимал, что к обстоятельствам принято приноравливаться: одеваться согласно случаю и сложившемуся этикету, держаться соответственно моменту.
Это был, если можно так выразиться, бродячий писатель, как бродячие коты или бродячие трубадуры. Каждый, кто знал Домбровского, знал и его привычную фразу └брожу по городу”. Он действительно неудержимо бродил по городу. Встретить его можно было где угодно, в самом неожиданном и невероятном месте: среди товарных складов на станции Алма-Ата I, на выставке собак, в мастерской, где изготовляют цветы для похорон, в театре, в библиотеке, на базаре. Домбровский, я бы сказал, — какая-то гончая собака за жизнью”.
Игорь Клех. Смерть поэта. Частный случай. — “Арион”, 2009, № 3.
“Парщиков принадлежал к последнему поколению поэтов-утопистов, мегаломаньяков, относившихся к миру как к тайне и намеревавшихся все же подобрать к этой тайне золотой ключик. С литературоведческой точки зрения он, без сомнения, футурист — продолжатель Хлебникова и Заболоцкого, а в наше время оппонент Сосноры и последователь Вознесенского. С ним, однако, приключился тот же казус, что с Маяковским: девять десятых парщиковского наследия неудобочитаемо, а десятая часть превосходна и, что называется, └вставляет”. Резонно предположить, что он являлся поэтом-└самородком” и произошло нечто вроде самоизнасилования. Окружение над ним поработало — как в хорошем, так и в дурном смысле. Зачем дался, сложно судить. Мы были с ним долгое время довольно близкими друзьями, и я ему многим обязан”.
Максим Кронгауз. Публичная интимность. — “Знамя”, 2009, № 12.
“Блогосфера, изначально задуманная как интимное пространство, стала пространством социальным, в котором, правда, тоже можно оставаться одиноким и непубличным. Но даже если у меня совсем нет друзей (в данном случае я имею в виду постоянных читателей), мой блог потенциально открыт, то есть, оставаясь интимным, он в то же время оказывается и публичным пространством. <…> Лингвисты когда-то придумали различать адресата и слушающего. Адресат — это тот, к кому я непосредственно обращаюсь, а слушающий — тот, кто, не будучи непосредственным адресатом, просто слышит мою речь. Например, когда семья собралась за столом, отец семейства обращается к жене (адресату), понимая при этом, что дети его тоже слышат. Так и в блогах, непосредственных адресатов может быть совсем мало (или вовсе не быть, просто дневниковая запись для себя), а вот читателем (в лингвистической терминологии — слушающим) может стать каждый.
Столкнувшись с публичной интимностью, то есть с интимным по сути высказыванием, существующим в публичном (то есть общедоступном) пространстве, мы еще не знаем, как на нее реагировать: как на интимное или как на публичное. В некоторых ситуациях эти реакции должны не просто различаться, а фактически быть противоположными. Скажем, иногда воспитанный человек интимное высказывание должен не заметить, а за публичное вызвать на дуэль. Сегодня, к сожалению, нет и не может быть общей единой на все случаи жизни рекомендации. Новый тип коммуникации на то и нов, чтобы создавать новые проблемы. Или, как писал поэт, └жизнь на то нам и дана, чтоб терпеть ее подлянки”. В общем, подводя итог, скажу, что в истории человечества появились действительно новые коммуникативные условия и, как следствие, новые коммуникативные жанры. На одном из них следует повесить табличку: └Осторожно, публичная интимность!””
Илья Кукулин. История пишется сейчас. — “Знамя”, 2009, № 11.
Говорит один из участников дискуссии “Критика в └толстых” журналах — уход на глубину или в никуда?”, “спровоцированной” статьей Инны Булкиной.
“Немецкий филолог Биргит Менцель выделила три типа литературной критики, характерных для Северной Америки и Европы в ХХ веке: критика, ориентированная на интересы └простого читателя”, на интересы целого общества и на развитие искусства как автономной системы. Мне кажется, для критических статей всех трех видов необходима, пусть и в разной степени, историческая контекстуализация — личный взгляд на то, как влияет литературное произведение или направление на историю культуры, общества, человеческого самосознания. Дело тут совершенно не в открыто высказанной гражданской позиции. На формирование сознания может очень сильно (пусть и опосредованно) повлиять произведение сугубо герметическое, авангардистское, трудное для восприятия — например, └Улисс” Джойса.
Критик всегда делает выбор: одни сочинения он анализирует или превозносит, другие — замалчивает или ругает. Этот выбор всегда делается в исторической перспективе: если внимательно читать статьи одного и того же критика, можно увидеть, что он/она не просто одобряет новизну темы или языка в симпатичных ему/ей произведениях, но и встраивает их в значимую лично для него/нее традицию в истории культуры. Самые энергичные наши критики, если не считать откровенно партийных, когда формулируют свое кредо, всегда пишут что-то вроде: главное — не пропустить действительно интересную книгу, независимо от степени известности автора. Почему это так важно? Потому, что любая значимая книга — возможность для читателя изменить свое сознание и угол зрения на мир. Рассказ о такой возможности имеет смысл, только если помнить, что человек, даже воспринимающий себя как └простого читателя”, — историческое существо”.
Юрий Милославский. Русский религиозный “шестидесятник” (К 45-летию Харьковской литературной студии Бориса Алексеевича Чичибабина). — “Новая кожа”, Нью-Йорк, 2009, № 2 <http://nk.kojapress.com>.
Заменяя, вослед за С. А. Рачинским, термин “интеллигенция” выражением “нижний господский слой”, Ю. М. пишет: “Уникальность же творчества Бориса Чичибабина состоит в том, что все оно есть — во многом осознанная! — попытка, — сколь плодотворная, столь и трагическая, — синтеза, сочетания, совмещения литературы н. г. с., — с национальной русской классической литературой. Мы бы даже дерзнули сказать, что Чичибабиным, как └культуртрегером”, собственно — проповедником, было предпринято нечто большее: в его сочинениях упорно и последовательно предлагался некий идеальный надвременной культурный ряд, в котором возлюбленная им двоица └красно солнышко Пушкин, синь воздух Толстой — неразменные боги России” могли бы непротиворечиво состыковаться с Шаровым и Солженицыным, Окуджавой и Эренбургом, — при посредничестве Паустовского и Пастернака. Это был как бы некий литературно-экуменический рай, где нет уже └болезни, печали и воздыхания”, порожденных полярностью, чуждостью друг другу тех или иных явлений культурного м╗ра. Противоречия преодолеваются └просветительным” синтезом-миссией: т. к. поэзия, по Чичибабину, └спасает м╗р” <…> Притом, что он был плоть от плоти, кость от кости своего времени, своего окружения и проч. — его поэзия, — по крайней мере, в лучших своих образцах, — обращена к перегоревшему, испепеленному, полному тайного раскаяния в своем легкомысленном └пролете” сознанию русского человека наших сегодняшних дней”.
Иван Савельев. “У нас не было химической промышленности — у нас есть химическая промышленность”. — “Гипертекст”, Уфа, 2009, № 12 <http://www.hypertext.ru>.
В Башкирии появилось, наконец, негосударственное книгоиздание в сфере художественной литературы (“Вагант”). Обнаружилось много самобытных авторов и… почти полное отсутствие читателей. Рецензии в столичной прессе не помогли: книги плавают в безвоздушном пространстве. Терпеливое ожидание.
Сергей Смирнов. Монументализация фантомов. Некоторые особенности бытования идеологической биографии Н. А. Некрасова. — “Вопросы литературы”, 2009, № 6 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
“Розанов воспринимал Некрасова как важную и определяющую фигуру не только культурного, но и социального процесса, объединяющую их. Отсюда интерес именно к личности поэта, к его биографии — в ней Розанов пытается найти объяснение тех или иных его черт и одновременно создает идеологический образ. В 1910-е годы Розанов отвергает то, что писал о Некрасове ранее, перед нами изменения весьма значительные: образ поэта претерпевает эволюцию от благодушного волжско-российского певца до сокола, побившего много └мирной птицы”. Розанов оставляет Некрасову роль присяжного провокатора-обличителя и ловкого промышленника, забывает почти о поэте, а присваивает ему черты предельного падения (так же спустя десятилетие писал Бунин о Блоке).
В творениях последних лет Розанов создал образ всеобъемлющей путаницы — и этим довольно цельно отразил современную ему эпоху (утрата путей, целей, размывание оснований). Эти особенности поздней прозы довольно сильно проявляются при обращении к тем или иным литературным деятелям и событиям: нарочито приписываются Ломоносову тютчевские строки, Грибоедову столь же нарочито меняются инициалы и т. п. Развенчанию всей русской литературы предшествует (а потом и сопутствует) развенчание Некрасова. Так страстно Розанов не развенчивал ни Щедрина, ни Чернышевского. Вместе с тем это развенчание было развенчанием и какой-то части (думается — большей) самого себя. Отказ от этой части во имя спасения целого привел к тому, что без нее-то это целое оказалось очень маленьким, стремящимся к исчезновению”.
“Следует сказать также, что созданная Розановым идеологическая биография Некрасова (статьи 1908 г. — П. К.) оставила заметный след в литературной жизни и оказала значительное влияние на некрасоведение: многие высказывания Розанова были приняты и развиты К. Чуковским, а многие были косвенно оспорены В. Евгеньевым-Максимовым”.
Олжас Сулейменов. Глубина прошлого, высота настоящего и широта будущего. — “Дружба народов”, 2009, № 11 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
“Мой предок Олжабай батыр когда-то сказал: └Человек из моего седьмого колена будет знающим”. Не кандидатом наук, а в более широком смысле. Видимо, была нужда именно в таком понимании вещей. Больше всего народ нуждался в знании. В юности, узнав о завете предков, я определил для себя главную цель — узнать и рассказать народу своему, кто мы, откуда и куда идем. Этим я занимаюсь много лет.
Молодой Вознесенский меня как-то укорял: └Зачем годы просиживаешь в библиотеках, чего копаешься в каких-то знаках? Что есть выше стихов! Давай будем ездить, выступать”. Конечно, стихи — это важно. Но у Андрея в прошлом были Карамзин, Веселовский, Преображенский, десятки ученых-историков, лингвистов. А у меня в XIX веке, кроме Чокана Валиханова, из историков — никого. Надо этот пробел восполнять. Когда-то в интервью для Литгазеты меня также спросили, зачем вы разбрасываетесь — занимаетесь, кроме литературы, многими другими вещами. Я тогда ответил корреспонденту, что если бы в нашем Алма-Атинском Оперном театре образовалась нехватка баритонов, я пошел бы и петь”.
Петр Ткаченко. “Пред ликом родины суровой”. О тайне смерти Александра Блока. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2009, № 6, ноябрь-декабрь.
Осторожная версия.
…В общем, отравила поэта, скорее всего, Лариса Рейснер, начавшая с ним общаться с лета 1920-го. Яд потихоньку себе действовал. Большевики потому и не пускали поэта лечиться за границу (тянули до последнего), что помри он там — вскрытие показало бы, на ком шапка горит. Рейснер вскоре “зачистили” (очевидно, заразили тифом), мать ее сразу после кончины дочери наложила на себя руки (автор предполагает, что дочь перед смертью открылась родительнице)… А начал эту тему еще В. А. Солоухин, на которого тут активно ссылаются. Поминается и странное перенесение праха поэта в 1944 году. И — само собою — рассудительное: “Было бы непростительным упрощением представлять трагедию гибели поэта только как криминальную”.
В этом же номере крохотная заметка Николая Филипецкого “Ручка, которой пользуются жители Земли”. В 1938 году ее сконструировал венгр Ласло Биро, а рождение первой отечественной шариковой ручки приходится только на 1949-й. Шарики делали на Куйбышевском заводе шарикоподшипников. Поначалу же это дело интересовало только европейских авианавигаторов (шариковые ручки были нечувствительны к перепадам атмосферного давления).
Лидия Щербаткина. Мой дневник. — “Вышгород”, Таллин, 2009, № 5.
Дневник девочки-подростка из средней мещанской семьи, живущей в начале 1910-х годов в Эстонии. Лида — православная, бабушка и мать (эстонки) — лютеране. Русский отец Щербаткиной служит в порту. На дворе — 1917 — 1919 годы. В 1918-м умирает отец, девочка понемногу теряет веру. После недолгого существования Эстонской республики, на самой заре советской власти в Прибалтике, родных Щербаткиной высылают в Сибирь, где они умирают в ссылке. А сама автор этого поразительного девичьего дневника дожила до глубокой старости и умерла в Таллине в 1987 году.
Составитель Павел Крючков
ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”
Февраль
30 лет назад — в № 2, 3, 4 за 1980 год напечатан роман Владимира Орлова “Альтист Данилов”.
40 лет назад — в № 2 за 1970 год напечатан рассказ Федора Абрамова “Деревянные кони. Из рассказов Олены Даниловны”.
70 лет назад — в № 2, 3 за 1940 год печаталась четвертая книга романа Михаила Шолохова “Тихий Дон”.