Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 2010
ЧУДАКИ СПАСУТ МИР
Д м и т р и й К о л о д а н. Время Бармаглота. М., «Снежный Ком», «Вече», 2010, 368 стр.
— Ой, все чудесится и чудесится! — закричала Алиса. (Она была в таком изумлении, что ей уже не хватало обыкновенных слов, и она начала придумывать свои.)
Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране чудес»
В последнее время поколения в нашей «жанровой» литературе меняются со стремительностью кадров музыкального клипа. Восьмидесятые, девяностые, начало двухтысячных, вторая половина десятилетия — у каждой эпохи свои герои, своя галерея погасших «звезд», ушедших в никуда или бесследно растворившихся в попсе. Вчера жанровая критика обсуждала успехи «сериальщиков», сегодня внимание квалифицированного читателя приковано к «малой» и «средней» форме… Социо-культурный ландшафт постперестроечной России идет волнами, как поверхность океана Соля-рис, и фантастика чутко реагирует на каждый вызов, каждое изменение.
Дмитрий Колодан стал
живым символом очередного «нового поколения» в отечественной фантастике. Литературную
карьеру он начал сравнительно недавно: его первый рассказ, «Покупатель камней»,
вышел в журнале «Если» в июне 2005 года.
С тех пор он успел опубликовать совсем немного — роман «Другая сторона»
(2008)
и полтора десятка повестей и рассказов. Успех тем не менее пришел почти сразу —
хотя и довольно специфический. Дмитрий не претендует на идейное лидерство, не пишет
зажигательных манифестов, ему не спешат подражать молодые авторы, ни одна из его
книг не стала коммерческим бестселлером. Однако имя писателя неизменно всплывает,
когда речь заходит о «новой волне», а количество врученных ему литературных премий,
от «Еврокона» до «Золотого Роскона», перевалило за десяток.
Как и другие авторы, которых часто упоминают в том же ряду (Карина Шаинян, Шимун Врочек, Владимир Данихнов, Юлия Зонис, Алексей Лукьянов, Иван Наумов), Колодан предпочитает «открытые» литературные конструкции, оставляющие большой простор для интерпретаций и трактовок. С одной стороны, в этом кроется большой соблазн для читателя: по сути, тот становится соавтором, привносящим в произведение новые смыслы, о которых сам писатель, возможно, и не задумывался. С другой стороны, это тяжелый труд: вместо того чтобы выступать в роли ведомого, брести вслед за писателем-проводником по пыльным закоулкам повествования, приходится подыскивать ключики к культурным кодам, складывать пазлы, ломать голову над загадками, оставленными автором без ответа. Простоты и ясности, столь ценимой поклонниками фантастики, в этом лабиринте не будет, так что до конца дойдут не все, кто-то неизбежно потеряется в бесконечных гулких коридорах или сгинет в мрачном тупике. Неудивительно, что литераторы, духовно близкие к Колодану, предпочитают среднюю и малую формы: здесь читателю легче нащупать спасительную нить Ариадны, разобраться что к чему — или, по крайней мере, обрести иллюзию понимания.
Еще в 2008 году Лев Данилкин в рецензии на «Другую сторону» Колодана упомянул «живость его воображения, отменный языковой слух и остроумие». Это в полной мере относится и к новому сборнику писателя «Время Бармаглота», включающему кроме заглавного текста повести «Звери в цвете» и «Сбой системы». Кроме того, эти произведения связывает особая атмосферность и внимание автора к мелким деталям, что отметил сам Колодан в интервью, данном в 2009 году онлайн-журналу «Питерbook».
«Работа над созданием атмосферы порой принимает едва ли не маниакальные формы, — признается Дмитрий. — В чем-то это фактически клиповое мышление, работа в первую очередь на образах и деталях. Отсюда и любовь ко всяким винтажным элементам (всем этим рыбам в формалине и актрисам немого кино), скрытые коды, цитаты и отсылки, стилизации и сбитая перспектива — когда дальние и близкие детали изображены с одинаковой резкостью и точностью. В этом есть что-то от прерафаэлитов. То есть, если брать грубо, имеет место не определенный момент времени, как у реалистов или даже импрессионистов, а запечатленное, вмороженное время. Как во сне. Когда автор, не ограниченный бегом времени, может подойти и рассмотреть каждую деталь».
Несмотря на обостренный интерес к «винтажным» деталям, Колодан без дешевого снобизма относится и к классическим жанровым приемам: богатая фантазия позволяет ему неожиданно и изобретательно отыграть любое клише. Наиболее показательна в этом плане повесть «Время Бармаглота». На первый взгляд автор всего лишь эксплуатирует тему «попаданца», неоднократно обсосанную отечественными фантастами. Наш современник загадочным образом переносится в мир, кардинально отличный от привычного, данного нам в ощущениях. Но он оказывается не в квазисредневековой Европе с неизбежными баронами и драконами, не в Киевской Руси и даже не в далеком будущем. Мир, куда попадает Джек, живет по законам английской абсурдистской прозы XIX столетия, нашедшим яркое отражение в произведениях Льюиса Кэрролла. Это вселенная Алисы, но еще более странная, чем в первоисточнике, местами пугающая:
«Раньше Джек думал, что особенность этого мира в том, что обыденное и необычное здесь уживаются друг с другом. Потом он понял, что ошибался. Они не └уживались”, поскольку это слово, так или иначе, подразумевает противопоставление одного другому. Об этом и речи не шло… Я не могу понять здешней логики. Она есть, я чувствую. Но… Смотри, возьмем для примера людей-устриц. Тут есть и такие. В нашей с тобой логике возможно три варианта — либо человек, либо устрица, либо что-то среднее. Например, человекоподобное существо, живущее в раковине. В логике этого мира возможен и существует четвертый вариант. Человек-устрица — и человек, и устрица; обоими качествами он обладает в полной мере…»
К миру «Времени Бармаглота» на равных применимы все интерпретации Кэрролла — от Тенниела до МакГи, от Бёртона до Дали. Но заимствованиями из «Алисы» дело не ограничивается. Здесь по улицам бродит страшный Плотник, местное воплощение Джека-потрошителя, за которым безуспешно охотится главный герой, механические роботы заманивают в ловушку юных дев, а путешественники на бумажных корабликах отважно бороздят океан. Наш современник, завязший в пространстве овеществленных метафор, мучительно ищет объяснение происходящему:
«Кажется, Гарднер писал, что └Алиса” — один из первых примеров в литературе путешествия в параллельные миры? Но возьмем классическую эвереттовскую теорию: в каждый момент времени вселенная дробится, распадаясь на дерево параллельных миров. Раз, и готово — мир, в котором по Оксфорду бродят динозавры, или мир, где Курт Кобейн стал президентом. Однако я не могу представить точку, в которой вселенная должна разделиться, чтобы все так изменилось».
Между тем он и сам символ, метафора: Джек из песенки о Джеке и Джилл («Сказ-ки Матушки Гусыни»), персонаж мифологии, сложившейся вокруг праздника Хеллоуин, двойник-антипод знаменитейшего викторианского серийного убийцы, человек не от мира сего. Последняя характеристика, пожалуй, самая важная: она напрямую связывает Джека с героями других произведений Колодана.
Отечественные литературоведы исписали тонны бумаги и сломали множество копий в спорах об образе «маленького человека» в классической русской литературе. Средняя школа, где тема «лишнего человека» муссировалась с маниакальной настойчивостью, казалось бы, должна была раз и навсегда отбить у писателей и читателей всякий интерес к этому культурному сюжету. Но не тут-то было. Персонаж без прошлого, выпадающий из своего времени, вызывающе несоответствующий принятым в обществе стандартам, не такой, как все, по-прежнему волнует умы и молодых, и вполне зрелых авторов. Дмитрий Колодан питает к таким героям особую слабость. В повести «Звери в цвете» он предпринимает вылазку на городскую свалку, заселенную представителями городского дна, где разворачивается драма, поставленная по законам древних мифов. Персонажи «Сбоя системы» пытаются заснять на пленку призраки экзотических птиц — пусть в этих призраков верит только один из них, занятие все же не очень типичное для среднестатистического обывателя. И везде на первом плане оказывается фигура аутсайдера, неторопливо, но настойчиво идущего к своей странной, недоступной пониманию обычного человека цели.
Надо заметить, к маргиналам Дмитрий Колодан (в отличие, например, от его не менее талантливого соавтора и коллеги Карины Шаинян) относится с нежной симпатией. Причем эта симпатия вполне обоснованна: если верить Колодану, мир спасет не красота — его спасут чудаки. Именно странные, смешные, «лишние» люди первыми замечают разломы и червоточины в реальности, которые игнорирует обыватель, чей взгляд устал и замылен. Фрики делают непредсказуемой и свою жизнь, и жизнь окружающих, в их присутствии тревожно и неуютно — но чудачество, отступление от нормы, придает нашему миру эластичность, не позволяет ему закостенеть и растрескаться. Об этом автор пишет темпераментно и вдохновенно, раз за разом возвращаясь к любимой теме в каждой повести, каждом рассказе.
Разумеется, сделав такой выбор, Колодан сужает
круг своих потенциальных читателей. Поклоннику «жанровой» прозы легко и приятно
отождествлять себя с суперменом, поигрывающим стальными мышцами и легко пленяющим
каждую встречную красотку, с прирожденным лидером, харизматичным и великодушным.
Совсем иное дело — человек не от мира сего, странный, диковатый, чудной. Читая о
таком персонаже, нелегко признаться, что всматриваешься в зеркало. Но таково уж
решение автора, и решение, похоже, осознанное: может быть, таким образом Колодан
ищет близких по духу, своих? В таком случае дай бог Дмитрию удачи
в его нелегком труде — задачу он перед собой поставил труднейшую, но вполне достойную.
Василий Владимирский