стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2010
Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, переводчик, комментатор Собрания сочинений Иосифа Бродского. Лауреат премии “Нового мира” (2006)
и итальянской международной премии “Lerici Pea — Москва” (2009). Живет в Москве.
* *
*
Как птица из веток свивает
свой временный дом на беду —
душа прирастает словами.
И плоть претворяется в Дух.
Я выйду на улицу. Выйду,
чтоб только не быть одному.
Ещё моложавый по виду.
Уже заглянувший во тьму.
Любому, ты слышишь, любому
бессмертие предрешено:
одним как патроном в обойму,
другим — словно в пашню зерно,
а третьим — песком под стопою,
кишением тварей немых.
Страшишься, душа? Бог с тобою.
Страшнее нехитрая мысль
про холод межзвбездной свободы,
вполне исчислимый пока,
где снова не станет природы,
и времени, и языка.
* *
*
ничем я не рискую
пытаясь в январе
бумагу ледяную
чернилами согреть
не сочинять больнее
да не с чего начать
ладони леденеют
бумага горяча
* *
*
Ну, здравствуй! Я заранее провижу,
как встретимся, лицом переменясь.
Сегодня всё и вправду как впервые
свершается почти помимо нас.
Однажды мы судьбой переболели
и предпочли раздельную тюрьму.
С тех пор мои тетради побелели,
исписанные столько лет тому.
Бесследно испаряются чернила,
и не могу припомнить ни строки
о радости, что ты мне причинила,
о непереносимости тоски.
* *
*
Уже навряд ли что исправишь
словами. Необманно только:
коснувшись кожи, точно клавиш,
прислушаться к ответным токам.
Как будто бы ещё не поздно
остаться добрыми друзьями;
и есть какой-то хитрый способ,
и есть какой-то ход неявный.
Но ты, без устали листая
несбывшееся под обложкой,
жрёшь одиночество ломтями,
спишь с одиночеством, как с кошкой.
Воспоминанья посмешнели.
То, с чем кукуешь в настоящем, —
скушнее форменной шинели
и лживее, чем глупый ящик.
Ну что ж, переживём и это,
под занавес рукоплеская
той, что слепил из слов и света
и — отпускаю, отпускаю…
Минимализм
Отцу Стефану
Истина
Уистена:
Оден
один
* *
*
Я флейту слушаю и клавесин —
на большее не остаётся сил.
Когда-то обожаемый орган
преобразился в смертного врага.
Я не хочу; мне попросту пуста
отверзнутых регистров густота —
астральный холод, что по ним течёт,
не принимает смертного в расчёт.
Хоть музыка пусть помнится живой:
капелью птичьей, трелью дождевой…
Геннадию Жукову
Стихотворец впадает в угрюмство,
и — когда ему Лета по грудь —
он сбегает в условный Урюпинск,
как подлодка ложится на грунт,
и тихонечко пьёт. Перед этим,
по возможности, жизнь разорив.
Пункт конечный, куда мы приедем,
если честно, промыт изнутри
хирургическим синим мерцаньем.
В высшем смысле — порядок вещей
обнажён, как в музбыке Моцбарта:
смысла нет. И — не будет. Вообще.
* *
*
Разучившись писать — становлюсь
страшен, как черепаха без панциря.
Звуки, что затвердил наизусть,
иссякают из памяти.
Но зато, даже если смешон,
ковыляя остаток оставшийся,
каждый, пусть и неловкий, стишок —
небывалое нечто. И ставшее.
* *
*
По расписанью: “далее везде”…
И электричка шмелем басовитым
пророкотала, стёклами зардев,
по небесам, до времени безвидным.
Там за городом нищета и грязь:
т. е. земля — великая, немая.
Там, нечленораздельно матерясь,
почти без слов друг друга понимают.
Там, городских не ведая страстей,
неприхотливый член электората
в сей мир приходит, делает детей
и в землю возвращается обратно.
Нет будущего. Вечное теперь.
У женщины, живущей настоящим,
всего и дел — томиться и терпеть,
высматривая счастье в глупый ящик,
вздыхать украдкой о волшебных тех
из ролика “Вы этого достойны”,
а после обихаживать детей,
нетерпеливых, как скотина в стойле.
Там души тех, кто, сам себе не мил,
как мошкара над лампою роятся.
Так в чём же смысл, мой Боже, в чём же смысл?
Ужели только в этом всеприятьи?
Ужели только пустота в груди
да мутная отрада слёз нетрезвых?
…Но отдалённый колокол гудит,
и бригадир железкой бьёт по рельсу.
Встаёт старик: пришёл работе срок.
Он на плечо закидывает грабли.
И женщина выходит на порог,
чтоб дети, на беду, не заигрались.
* *
*
законы стихосложенья
способствуют на ощупь
чтоб жизнь обернуть сюжетом
вписав её в ряд необщий
в покорной людской бродильне
подвластны иным обетам
мы все как могли блудили
чтоб после писать об этом
но прошлому не прикажешь
а будущее не властно
над лёгкими мотыльками
слетевшими к Судной Лампе