Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2009
А н д р е й В о л о с. Победитель. Роман. М., «АСТ»; «АКПРЕСС», 2008, 608 стр.
…смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою. |
Иосиф Бродский, «На смерть Жукова»
Советского Союза нет уже восемнадцать лет, каждый новый год отдаляет от нас эту эпоху, воспоминания становятся все менее отчетливыми, как будто затягиваются туманной дымкой. Иронизировать по поводу советских порядков теперь дурной тон. «Тридцатую любовь Марины» Владимира Сорокина, «Монумен-тальную пропаганду» Владимира Войновича или «Скажи изюм» Василия Аксенова тридцатилетний читатель уже воспринимает с трудом, а двадцатилетний и вовсе не понимает.
Опыт «Маскавской Мекки» Андрея Волоса с переносом советского прошлого в туманное будущее, на мой взгляд, был неудачен. Антиутопия должна быть актуальна. Советское же время, вопреки недавним опасениям либералов, все более переходит в департамент исторического романа, пусть даже полного намеков и прямых указаний на современность.
Новый роман Андрея Волоса посвящен не только и не столько Афганской войне. Ее первые выстрелы (огонь спецназовских «Шилок» по дворцу Амина) прогремят лишь в самом конце книги. Это роман о Советском Союзе, о по-степенном саморазрушении советского общества.
Действие романа происходит в 1929-м, то есть в год «великого перелома», и в 1979-м, когда началась фатальная для Советского Союза Афганская война.
Давно замечено, что старая Россия кончилась не в 1917-м, а именно в 1929-м. В Гражданской войне исчезли целые сословия. Не стало дворянства и купечества, смертельный удар получило казачество, но «старый мир» похоронить не успели. Отчаянное сопротивление крестьян, в особенности Тамбовское и Сибирское восстания, сорвали планы большевиков. Наступление на «мелкую буржуазию» отложили. Еще несколько лет в городах торговали нэпманы, открывались и лопались «акционерные общества со смешанным капиталом», процветали коммерческие рестораны. Но то была лишь пена, ее вскоре смоют почти без следа. Последним живым дореволюционным классом, пережившим Гражданскую войну, оставалось крестьянство. Корней Чуковский, по сословной принадлежности крестьянин, но до революции знакомый с крестьянами, так сказать, заочно (по художественной литературе), в голодном 1921 году впервые увидел настоящую русскую деревню и русского мужика: «…в основе это очень правильный жизнеспособный несокрушимый человек, которому никакие революции не страшны. <…> Русь крепка и проч-на: бабы рожают, попы остаются попами, князья князьями — все по-старому на глубине. <…> Никогда еще Россия, как нация, не б[ыла] так несокрушима»[1].
Один из героев «Победителя», успешный советский прозаик Бронников,
одновременно с заказухой под названием «Хлеб и сталь» пишет «в стол» роман о своей
дальней родственнице Ольге Князевой, которая чудом пережила раскулачивание и голод.
Ее родители погибли на поселении,
Для Андрея Волоса коммунистическая власть — несомненное зло. СССР — это не новая, не советская Россия, а уж скорее — анти-Россия. Для большевиков русский народ и его культура — всего лишь люди и вещи, которые надлежит грамотно использовать. На первый взгляд посторонний, но, в сущности, очень важный эпизод романа — расхищение Третьяковки. Правителю дружественного Афганистана по-нравилась картина Кустодиева, и нарком Луначарский, не задумываясь, подарил ее падишаху.
«А что вас удивляет, — говорит директор Третьяковки ее главному смотрителю. — Нормально они себя ведут <…> Как самые обыкновенные завоеватели. Как татары. Как хунхузы какие-нибудь там… Если б хунхузы Москву захватили, что было бы?»
Одна и та же сила отправляет мужиков с женами и детьми на голодную смерть в тайгу, раздает дружественным деспотам произведения искусства и отправляет в далекую южную страну экспедиционный корпус.
Командир батареи Трофим Князев честно исполняет «интернациональный долг» — помогает (впрочем, без успеха) местному феодалу расправиться с восстанием «сына водовоза». В тайге от голода погибает родной брат, в деревне вместо хлеба едят мышиный горошек, на базаре растут цены, но красная конница все равно идет на Кабул.
Для Андрея Волоса природа советской власти за пятьдесят лет не изменилась. Только силы уже не те, едва хватает, чтобы справиться с диссидентурой да разными «антисоциальными элементами». Офицеры спецподразделений КГБ, натренированные против террористов, проводят рейды по притонам, помогают милиции (заклятым своим врагам!) выселять проституток и алкоголиков за 101-й километр. В общежитие. Навсегда.
А вот и не соглашусь! После смерти Сталина советская политическая элита заметно изменилась. Уже летом 1953-го на пленуме ЦК о нищете народной, о мясе, о зерне, о тканях говорили больше, чем о Корейской войне. Хрущев начал строить «социальное» жилье, закупать заграничные товары для трудящихся. Словом, власть менялась, но превращение «военного лагеря мирового пролетариата» в нормальное современное государство шло слишком медленно, а холодная война диктовала свои законы. Каждая страна воспринималась как потенциальный союзник или противник, тем более если она граничила с Советским Союзом: «Мы вынуждены были взять под контроль процесс в Афганистане. События развивались не в нашу пользу, грозили нашему южному флангу»[2]. Это цитата из романа стойкого «солдата холодной войны», больше известного как «соловей Генштаба». Прохановский «Дворец» посвящен как будто тем же событиям, что описаны и в «Победителе», — штурму дворца Амина и началу Афганской войны.
Но Проханов воспевает войну, военную доблесть спецназовцев — прекрасный и яростный мир прирожденных кшатриев. Даже геополитика отступает перед поэзией войны: «…двигались материки, выгибалось дно океанов. И над гибнущим миром, как последнее видение Вселенной, среди гаснущих звезд и светил парил Дворец. Белоснежный, стройный, окруженный лучами, в неземной красоте и величии»[3].
Для героев Андрея Волоса дворец Тадж-Бек — военный объект. Их интересует не поэтический образ, а пулемет ДШК в чердачном окне и «торцевые высокие окна первого этажа», в которые можно проникнуть при помощи штурмовых лестниц.
Штурм дворца Амина — эпизод в серьезном, аналитическом романе о совет-ском обществе. Доблесть спецназовцев бессмысленна, приказ об атаке — преступная ошибка.
Александр Проханов регулярно ездил в Афганистан, был знаком с десятками, если не сотнями ветеранов этой войны. Он и сейчас на дружеской ноге с генералами и полковниками, хорошо знает афганцев. Но его штурм очень далек от реальности. Достаточно сказать, что Проханов ни разу не упоминает бойцов спецотрядов КГБ «А» («Гром») и «Зенит», на которых легла основная тяжесть боев за Тадж-Бек. У Проханова дворец Амина штурмует только мусульманский батальон спецназа ГРУ. О КГБ в романе нет ни одного слова! Историческая правда Проханова не интересует, он создает миф о дорогом ему спецназе ГРУ, а КГБ, как известно, давний враг военной разведки. Иногда лучшим оружием в борьбе становится молчание, и Проханов пускает его в ход.
В отличие от Проханова, Волос реконструировал
события как историк, по источ-никам — по воспоминаниям участников штурма. Картина
штурма максимально приближена к реальности. Даже имена героев мало отличаются от
имен прототипов: Князев (Бояринов), Первухин (Карпухин), Симонов (Семенов), Ромашов
(Романов), Плетнев (Плюснин?). Если Проханов — поэт, певец, менестрель войны, то
Волос —
исследователь и аналитик, который стремится понять суть событий, законы истории.
Примечательно, что в «Победителе» нет запоминающихся характеров. Зато много социальных типов. Полагаю, это сознательный выбор писателя: для романа о советском обществе типичное важнее индивидуального. Редактор Криницын, неглупый и честный, но сломленный системой человек. Немолодой доктор Кузнецов, мечтающий заработать на квартиру. Вера, интеллигентная дамочка, которая почитывает в метро французское издание «Доктора Живаго», обернув запрещенную книгу газетой. Несчастный алкоголик дядя Юра, ветеран войны, которого «юридически безупречно» выселяют из предолимпийской Москвы. Даже главные герои, лейтенант КГБ Плетнев и писатель Бронников, выглядят «типичными представителями», которые лишь «силой вещей» принуждены отклониться от заданного пути.
Если бы не топорная работа пятого управления КГБ да не стечение обстоятельств, так бы и продолжал Бронников писать книги о сталеварах. Но «сила вещей» выталкивает советского писателя из уютной ниши едва ли не в диссиденты. Если б не донос Ивана Ивановича и не хамство дознавателя, то и Плетнев вместо тюремного срока получил бы звезду Героя Советского Союза.
Плетнев — не мыслитель, не диссидент, он предан советской власти и по-слушен начальству. Плетнев не осознает смысл происходящего, замечает лишь фрагменты картины, не умея и не желая сложить целое.
О сходном чувстве, но в совершенно иной стилистике писал Николай Глазков, переиначивая Наума Коржавина:
Я находился, как в консервной банке,
И потому не видел ни черта.
А между тем стояло на Лубянке
Готическое здание ЧеКа[4].
Но все-таки Плетнев ощущает какой-то непорядок, тревогу, скрытую угрозу. Трижды, в самом начале романа, затем — перед штурмом и после освобождения из тюрьмы, он видит один и тот же страшный сон-воспоминание, как еще ребенком чуть было не утонул, попав под плоское днище баржи.
Афганистан конца семидесятых становится чем-то вроде кривого зеркала России послереволюционной. 1979-й стал годом афганского «великого перелома». Амин и Тараки для Волоса — афганские большевики, недаром кабинет Амина украшают портреты Ленина и Сталина. Безжалостные фанатики, которые больше надеются на советский спецназ, чем на своих сторонников. Действуют они вполне по-большевистски: «…товарищ Сталин научил нас, как строить социализм в отсталой стране: сначала будет немного больно, а потом — очень хорошо! <…> Если племя восстало против народной власти, у нас только один путь — уничтожить всех от мала до велика!», — говорит Амин.
Но зачем же спецназ КГБ и ГРУ штурмовал Тадж-Бек? В чем смысл Афганской войны? Почему великая страна позволила втянуть себя в конфликт между Амином, Тараки и Кармалем? В самом ли деле все решили личная неприязнь Брежнева к Амину, амбиции Андропова, ошибка Устинова, как считает писатель?
Если верить Андрею Волосу, выбор Брежнева, Андропова и Устинова оказался худшим из возможных. Амин здесь показан самым дееспособным афган-ским политиком и самым просоветским. Так ли это было на самом деле? Трудно сказать. К Амину осенью 1979-го подозрительно зачастил американский посол[5], возможно, опасения советских вождей были небеспочвенны и невдалеке от границы советского Таджикистана появились бы американские базы. Впрочем, был бы толк от этих баз в такой стране, как Афганистан?
Но для автора все это не так уж важно, ведь страна в любом случае не готова к войне. Оружия много, и армия хорошо обучена. Не готова морально. Идеология тихо умирает, и не в силах престарелых правителей ее возродить. Л. И. Брежнев слишком болен и стар, утомлен властью: «…за мутью старче-ского равнодушия, — брезжило, казалось, желание какого-то освобождения и, одновременно с этим, обре-ченное понимание его невозможности». Он все хуже ориентируется в обстановке, теряя чувство реальности.
В 1929 году красные бойцы еще верят словам помполита о братской помощи рабочему классу Афганистана, которого, собственно, в этой стране никогда не было. Их интернационализм искренен. Даже после неудачи, уже отступая, Трофим ободряет дехканина, своего будущего убийцу: «Не журись <…> Видишь, в этот раз не вышло вам помочь по-настоящему. Но ничего! <…> Будет еще и на вашей улице праздник!»
В 1979-м так мыслят только старики-министры, вроде маршала Устинова, или беспринципные карьеристы, такие как Иван Иванович, представитель КГБ в Кабуле.
Люди живут уже совсем другими интересами: «Заграница. За-гра-ни-ца! ЗА-ГРА-НИ-ЦА! Это слово очень много значило». Любая «загранка», хоть в Африку, хоть в Афганистан, — высшая благодать, доступная человеку. Даже более чем сомнительная афганская командировка (ужасный климат, плохое питание, вместо полновесных долларов сомнительные афгани, постоянный риск) кажется великим счастьем, жизненной удачей: «Праздник у нас сегодня, Саша! Праздник! <…> За границу еду, Саша! В Афганистан! <…> Спасибо тебе, Саша! Спасибо!..» Так ли уж велико счастье доктора Кузнецова, которому суждено погибнуть во дворце Амина от гранаты, брошенной его «благодетелем» Плетневым?
Волос ничуть не преувеличивает. Желание прибарахлиться даже в нищем Афганистане описано в литературе не раз. Герой рассказа Олега Ермакова, размышляя о том, стоит ли ему «откосить» от Афганистана, взвешивает все «за» и «против». Между прочим, рассматривает и материальные выгоды от войны: «…если быть чуток проворнее, поворотливее, то можно и подзаработать, — вон кто-то привез: джинсы „Левис”, очки-хамелеоны и „Шарп”»[6].
Герой Валерия Шкоды, недавно демобилизовавшийся «воин-интернационалист», поражает воображение своих друзей не рассказами о войне, но американ-скими сигаретами: «Ни фига себе, сразу видно, чувак за бугром швартовался. Клевые сигареты, у нас такие только в „Березке” достать можно. <…> Завтра к девчонкам в общагу пойду, вот они обалдеют от „Данхила”»[7].
Общепринятая система ценностей кажется злой карикатурой на буржуазную. Как полинезийцы времен Джеймса Кука радовались стеклянным бусам и железным гвоздям, привезенным из Англии, так советские граждане гоняются за американскими тряпками, за финскими сухими сливками, за химической фантой: «<…> Архипов снова шагнул к водопойному механизму. За ним и Зубов. Оба они сильно потели. Плетнев присмотрелся. Белые рубашки на их спинах и боках принимали явно оранжевый оттенок… <…> — Класс! Ну просто чистой воды апельсин!..»
Даже офицеров КГБ, образованных, неглупых, политически грамотных, приводят в восторг дрянные консервы и цветные обложки диковинных глянцевых журналов: «…в гостиничных холлах можно увидеть даже совершенно неприличный „Playboy”, за который, по-хорошему-то, ничего отдать не жалко <…>»
Апофеоз этого безумного вещизма — поход на афганский базар за «япон-ской» (ой ли?) техникой. Общение с местным торговцем закончилось хорошей перестрелкой и несколькими трупами, только спецподготовка «супергероя» Плетнева спасает советских покупателей от насилия и гибели. Но доктор Кузнецов, неглупый и нежадный человек, бежит с базара, сжимая в руках приобретенную здесь драгоценность — двухкассетный магнитофон.
Это убогое подобие общества потребления постепенно перемалывает коммунистический порядок. Спекулянт из презираемой фигуры становится образцом для подражания. Честный Плетнев готов жить на зарплату, но Кузнецов и Вера, хорошие врачи (плохих не взяли бы в посольство), добропорядочные советские граждане, не хапуги и не воры, спекуляцию одобряют и завидуют оборотистому Джибраилову, который за четыре месяца собрал на престижную тогда «Волгу». Впрочем, это не конец, лишь начало конца. Общество больно, но его распад сдерживают. Тотальной коррупции еще нет. Добросовестные служаки пока что делают свое дело. Полковник Князев уличает капитана Архипова в спекуляции валютой и незамедлительно изгоняет «из органов». Но Григорий Князев погибнет при штурме дворца, как погиб его прототип, полковник Григорий Бояринов, зато Архипов уцелеет и, очевидно, вскоре «пойдет по торговой части». Плетнев попадет в тюрьму. Одряхлевшая система как будто перемалывает саму себя, избавляясь от самых честных и дееспособных.
Беседа Плетнева с попутчиком-геологом Валерием Павловичем, словоохотливым интеллигентом, любителем Стругацких и читателем самиздата, настоящим «зеркалом советской интеллигенции», — один из примечательных эпизодов книги. Наивный говорун показывает первому встречному гэбисту секретную карту, ругает начальство, цитирует по памяти самиздатскую литературу, с увлечением рассказывает про телепортацию и телекинез. Такие взгляды, образ жизни бесконечно далеки от советской идеологии. Валерий Павлович опять-таки интересен не уникально-стью, а типичностью. Сколько таких интеллигентов спустя десять лет поддержат «Демократическую Россию», проголосуют за Ельцина и даже выйдут к Белому дому. «Победитель» лишь открывает трилогию Андрея Волоса, но эпизоды ее будущих частей можно предугадать уже теперь.
Издательство «АСТ» назвало «Победителя» «лучшей на сегодняшний день книгой Андрея Волоса» и выпустило роман приличным тиражом (10 000). Насчет «лучшего» не соглашусь, но самый масштабный — пожалуй, да к тому же искусно сделанный. А еще увлекательный, живой, с драками, перестрелками, неожиданными поворотами хорошо закрученного сюжета. Для писателя — это новый и, пожалуй, удачный эксперимент. Со времен «Хуррамабада» Андрей Волос шел от романа-пунктира, от повествования в рассказах к собственно роману с несколькими сюжетными линиями.Возврат к «децентрализованной» прозе («Алфавита»), на мой взгляд, был не слишком удачен. «Победитель» — классический роман, с четкой структурой, мастерски скон-струированной композицией. Нет ни лишних деталей, ни случайных, не встроенных в систему эпизодов. Не роман — машина, шестереночки друг за дружку цепляются, все механизмы исправны. Все подчинено авторской мысли, все работает на его концепцию.
Изящная композиция состоит из двух пар параллельных сюжетных линий, разведенных, соответственно, пространством, социальным статусом (Бронников и Плетнев) и временем (афганский поход 1929-го и штурм дворца в 1979-м). Бронников и Плетнев, подобно параллельным прямым, не пересекаются, но сближаются несколько раз. Плетнева ставят в «наружное наблюдение» за Бронниковым, затем он служит под началом полковника Князева, сына «дяди Трофима», который станет прототипом главного героя секретного бронниковского романа. Наконец, уже в перестроечном 1989-м Плетнев в кабине грузовика слушает, как по радио объявляют интервью с писателем Бронниковым, автором романа «Набег». Но даже такая «радиовстреча» не состоялась:
«— Нет, ну ты скажи! Откуда столько писателей на нашу голову? Вот ты слышал про такого? <…>
— Нет. — Плетнев пожал плечами. — Не слышал.
— Видишь! И я не слышал! А ему книжки печатают! Одной бумаги небось столько извели! Краски! Времени! Вот куда денежки народные идут!..
Возмущенно отвернулся, стал крутить настройку».
За десять лет, что прошли между штурмом дворца Амина и окончанием Афганской войны, власть и общество разошлись еще больше. Но и само общество расколото. Для Плетнева писатель — непонятное, бесполезное существо, а для Бронникова гэбисты — чужая, враждебная сила, источник явной или скрытой угрозы. Они живут рядом, но как будто в разныхизмерениях.
Напротив, 1929-й и 1979-й как бы проникают друг в друга. Штурм Тадж-Бека писатель разрезал вставкой — афганской экспедицией (набегом?) Примакова и последним боем Трофима Князева. Поход Примакова становится репетицией будущей Афганской войны, а Григорий Князев погибает при штурме дворца Амина спустя пятьдесят лет после смерти своего отца, Трофима, зарезанного здесь же, в Афганистане, каким-то дехканином.
И все-таки я не считаю этот талантливый, профессиональный, добросовест-но сделанный роман самой удачной вещью писателя. Андрей Волос был живее и ярче, когда писал с натуры, доверяясь памяти, вниманию и воображению, а не документам и мемуарам. Самые оригинальные книги Андрея Волоса — «таджикские». В них большечувства и меньше рациональных схем. Кто лучше Волоса написал о странной привязанности русского человека к чужой/родной таджикской земле? «Ужик» из «Хуррамабада» поэтичнее «Победителя».
Интересно, что в новом романе Андрея Волоса сравнительно немного афган-ской экзотики, хотя автор хорошо знает быт и нравы соседнего Таджикистана, понимает психологию «восточного» человека. При желании Волос мог бы написать афганские главы колоритнее, но, очевидно, он не ставил перед собой такой задачи.
Даже хороший исторический роман редко обходится без ошибок, передержек, «ляпов». Почему придворный летописец афганского правителя называет дату по Рождеству Христову? Правоверный мусульманин не должен путать рождение пророка Исы с христианским праздником, который с точки зрения ислама отдает настоящим язычеством. Во время заседания Политбюро Косыгину приходит на память эпизод из «Мастера и Маргариты». Полноте! Разве было у советского премьера время читать мистические романы? А почему Тараки пьет коньяк с лимоном? Откуда у вождя афганского народа такой типично европейский вкус? Но это мелочи, а есть вещи и поважнее.
У Андрея Волоса маршал Устинов почему-то доверяет больше КГБ, чем собственной военной разведке: «…вы политическую обстановку изучаете как бы попутно. А сотрудники КГБ головой отвечают за каждое слово». С каких это пор министр обороны, пусть даже и такой, в сущности, штатский человек, как Устинов, начал столь пренебрежительно относиться к ГРУ? Для военных корпоративная солидарность была подчас важнее государственных интересов, и недоверие к военной разведке совершенно не гармонирует с обликом министра обороны.
Тараки ругает Амина в разговоре со своим помощником Таруном, хотя знает, что Тарун — человек Амина, о чем только что предупредили московские друзья. Пусть Тараки в романе Волоса недальновиден и даже наивен, но не настолько же?
Завершает роман Приложение «Некоторые сведения по истории Афганистана», на мой взгляд, совершенно здесь лишнее. Андрей Волос — как будто и не романист, а создатель учебника, который спешит повторить пройденное, закрепить изученный материал. Или опасается, что читатель неправильно понял «мораль», а потому необходимо разъяснить и без того очевидное. Что Афганская война «экономически измотала Советский Союз и явилась важнейшей причиной его распада», мы хорошо знаем, а пересказывать содержание языком научно-популярной статьи не стои-ло. Все-таки перед нами исторический роман, а не книга для чтения по истории Советского Союза.
Сергей БЕЛЯКОВ
Екатеринбург
[1] Ч у к о в с к и й К.Дневник 1901—1929. М., «Современный писатель», 1997, стр. 159.
[2] П р о х
а н о в А.Дворец. — В его кн.:Война
с Востока. М., «ИТРК». 2001,
стр. 176.
[3] Там же, стр. 178.
[4] К о р ж
а в и н Н. В соблазнах кровавой эпохи.
Воспоминания в 2-х томах. Т.
[5] См.: П и х о я Р. Советский Союз: история власти. М., «Издательство РАГС», 1998, стр. 395.
[6] Е р м а к о в О. Блокнот в черной обложке. — «Октябрь», 2009, № 1.
[7] Ш к о д а В. Неполная дееспособность. — «Урал», 2009, № 5.