Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2009
Новиков Феликс Аронович — архитектор, доктор архитектуры. Родился в 1927 году. В 1950 году окончил Московский архитектурный институт (МАРХИ). Автор московского Дворца пионеров, станции метро “Краснопресненская”, архитектурных комплексов г. Зеленограда, посольства СССР в Мавритании; народный архитектор СССР, лауреат ряда государственных премий. С 1993 года живет в США. В “Новом мире” публикуется с 60-х годов.
Всякому обществу, где не существует среднего класса, следовало бы запретить роскошь, ибо единственное, что оправдывает и извиняет благополучие высшего сословия, — это выгода, которую в странах, устроенных разумным образом, извлекают из тщеславия богачей труженики третьего сословия.
Астольф де Кюстин
Наше время анормально, смятение в душе и сердце родины слишком велико, устремление <…> к материальным благам слишком поспешно и слишком отвратительно, чтобы общество не взлетело в воздух. И когда все взорвется, то это будет уже не 93-й год! Тогда, быть может, погибнет все!
Дневники братьев Гонкур. 18 января 1857 г.
Я впервые оказался в Нью-Йорке в январе 90-го года, прибыв сюда в качестве одного из четырех советских членов жюри, отбиравшего материалы для первой и пока единственной совместной выставки, называвшейся “Социально ответственная среда: СССР — США, 1980 — 1990”. Нам предстояло отобрать тридцать из ста проектов и построек, предлагавшихся американской стороной для этой экспозиции. Спустя некоторое время мы занимались тем же делом в Москве, где приехавшие с ответным визитом четверо заокеанских коллег вместе с нами выбрали тридцать достойных экспонатов из советской сотни. Открытие выставок в Нью-Йорке и в Москве состоялось в один и тот же день. Сохранившийся у меня двуязычный каталог той экспозиции свидетельствует о некотором различии в понимании ее девиза. Оно и при отборе работ было заметно. Во-первых, наша сторона нарушила временны2е границы экспонируемого материала, обозначенные в том названии. Мы оправдывали это тем, что коллеги в США ничего не знают о советской архитектуре и некоторый возврат в 70-е годы расширит ее представительность.
К тому же сроки строительства у нас подольше, и многое, что спроектировано в обусловленном десятилетии, увидит свет нескоро. Но существеннее другое.
Само понимание социальной ответственности тоже заметно разнилось. Сопредседатель выставочного комитета со стороны США Тициан Папакристоу четко выразил американскую позицию. Он противопоставил гипертрофированным и дорогим проектам “социально-экологический рационализм с тощим бюджетом”, способный “внести в архитектуру умеренность. <…> Основанный на необходимости и трезвом подходе, этот метод предполагает определенную наивность и отсутствие позы. <…> Он покажет нам, что бедное и маленькое тоже может быть красивым”. Нам предъявили по большей части рядовые объекты — жилые комплексы для людей с низким доходом, дома для престарелых, пожарную станцию, водоочистные сооружения и так далее. Мы же свое “бедное” типовое строительство стыдливо прикрыли крупными представительными объектами, хотя именно оно в наибольшей степени демонстрировало социальную ответственность советского государства, как оно ее понимало. И только Прибалтика показала малые социально ориентированные постройки. Так или иначе, наша архитектура выглядела на американском фоне вполне достойно.
Проблема социальной ответственности власти, общества, градостроительной политики, самой архитектуры за состояние среды обитания многоаспектна и охватывает множество сторон жизнедеятельности городского и сельского населения. В моем архиве содержится случайно уцелевшая выписка из главного доклада IX конгресса Международного союза архитекторов, достаточно выразительно иллюстрирующая это обстоятельство.
“Возьмем среднего жителя города высокоразвитой индустриальной страны, гражданина ХХ века, посмотрим, как он может прожить один день в разной по качеству среде. Предположим, что он работает на хорошем предприятии, полном света, воздуха, в спокойной для работы обстановке, или в шумном цеху без гигиенических удобств, неотапливаемом. Кончается смена, он едет домой. Он живет поблизости от места работы или имеет хорошее сообщение и не тратит на поездку много времени или едет домой через весь город более часа. После работы он идет за покупками и быстро закупит все необходимое в торговом центре или в разбросанных в разных местах магазинах, затрачивая на покупки массу времени. Вечером он сидит в просторном, полном воздуха и красивом кинотеатре или задыхается в плохо проветренном зале. По пути домой он шагает по приятным и чистым улицам, любуясь архитектурой, или бежит домой мимо некрасивых домов. Он принимает ванну и ложится спать в комнате с окном, выходящим в парк, или наскоро умывается в умывальнике и спит в комнате, куда доносится шум расположенной неподалеку железнодорожной линии. Рано утром человек идет на работу…”
В одном этом абзаце содержится множество утверждений и отрицаний — представлений о том, каким должен быть город, что должен он дать человеку. Однако сам этот абзац из прошлого века, ему сорок один год от роду.
В ту пору он точно подмечал дефицит комфорта в советских городах, многие неудобства, которые ощущали тогда не избалованные им граждане страны. Теперь, в новом веке, качество жизни в высокоразвитых индустриальных странах шагнуло далеко вперед, а новая Россия, демонстрируя образцы современной городской среды, вместе с тем являет и ее вопиющие социальные контрасты. И если бы авторы того доклада писали его сегодня, в нем присутствовал бы новый идеал комфорта и, вместе с тем, умножилось бы число неудобств, испытываемых горожанином в современном мегаполисе. Разве прежде москвичи стояли в долгих пробках, пропуская кортежи важных чиновников? Были столь озабочены поиском парковки автомобиля? К нерешенным социальным проблемам, унаследованным из прошлого, прибавились не менее острые.
С момента устройства той “ответственной” выставки прошло восемнадцать лет, из которых большую часть я провел в США. Теперь я заметно расширил свое представление о том, в чем и как выражается социальная ориентация американского градостроительства, каким социальным задачам отвечает здешняя архитектура. Мне также ведома социальная составляющая нынешнего российского зодчества. А потому я счел целесообразным посвятить данный текст тому, что я нахожу важным в американском опыте, тому, что демонстрирует внимание к человеку. Оно является основой любых проявлений социальной ответственности.
Все начинается с мелочей.
В свое время об этом рассказывал известный советский архитектор Андрей Буров. Принимавший участие в проектировании Челябинского тракторного завода, он был командирован в Штаты в начале 1930-х годов. Впечатления от пребывания в этой стране отразились в его книге “Об архитектуре”. В главе
“О принципе экономии” он обстоятельно описал множество удобств, предоставленных постояльцу американского отеля, — продуманную систему обслуживания, все детали обустройства номера, обеспечивающие своему обитателю должный комфорт. Все сделано с таким расчетом, как если бы ленивый человек стремился избавить себя от лишних движений. Буров назвал это “вниманием через вещи”.
Пройдет четверть века, и в московском парке “Сокольники” откроется американская выставка, которая представит советской публике множество “внимательных вещей”. А по соседству с куполом Бакминстера Фуллера, под золоченым сводом которого расположились экспонаты США, возведут многоарочную аллею, где советская сторона покажет свои достижения под девизом “Все для блага человека, все во имя человека”. Но природа не стерпит фарисейства, и порыв ураганного ветра снесет эту постройку. На этой выставке случился знаменитый спор Хрущева с Никсоном, который тогда был вице-президентом и демонстрировал советскому лидеру американскую кухню. А мы все смотрели на нее как на чудо бытовой техники.
Я не убежден в том, что “внимание через вещи” побуждается присущей американцу ленью, но то, что он стремится избавить себя от излишних забот и усилий, обнаруживается в самых разных формах, и в том числе во множестве архитектурных решений. К примеру, в тех из них, которые адресованы инвалидам. Проект общественного здания, не имеющий специально оборудованных туалетов, не может быть согласован и утвержден. Сопряжение тротуара с проезжей частью, вместо обычной у нас асфальтовой или бетонной отмазки, обрамлено фигурным бортовым камнем, который облегчает движение специальных транспортных средств. Мне случалось видеть в магазинах лифты-платформы, поднимающие инвалида на высоту трех или пяти ступеней. Речь тут не о Нью-Йорке или Чикаго — о малых поселениях. В том числе о тех, в названиях которых присутствует слово “village” (деревня). Беседуя в прямом эфире с Владимиром Познером, Юрий Лужков признал отставание Москвы в этом деле и сообщил, что данная проблема будет доминирующей в планах 2009 года.
“Внимание через вещи” есть профессиональное проявление социальной ориентации американского архитектора. Здешние коллеги серьезно занимаются этим делом и обучают ему свою смену. Мне довелось посетить архитектурную школу в городе Сиракузы, штат Нью-Йорк, где знакомый студент, пригласивший меня с тем, чтобы показать свои работы, демонстрировал курсовой проект — модель постройки размером с телефонную будку, где было до мельчайших подробностей предусмотрено все, что нужно любителю рыбной ловли, желающему заняться своим промыслом.
Здесь до2лжно заметить, что интерес к нуждам людей в широком смысле слова отнюдь не всегда являлся ключевой составляющей жизни американского общества и, тем более, государственной политики. Первым, кто поставил его во главу угла своей президентской программы, был Франклин Делано Рузвельт. В ходе избирательной кампании 1932 года он произнес знаменитую речь
“О забытом человеке”, а заняв Белый дом, в первые же 100 дней провел основные законы “Нового курса” (New Deal), позволившие переломить драматическую ситуацию Великой депрессии и заложить основы социального государства. И хотя Америка и сегодня не свободна от острых социальных проблем, отношение к человеку определяет многие стороны жизнедеятельности в этой стране, и в том числе архитектуру, где оно проявляется прежде всего в жилище. А это уже никак не мелочь.
Ну нет здесь такой проблемы! Если что-нибудь и портит американцев, то уж точно не “квартирный вопрос”. Известно, что в среднем в течение жизни гражданин США меняет место жительства восемь раз. Тут не принято оставаться в родительском доме. Выбирая университет или колледж, молодые люди большей частью отправляются в другой город. Семья меняет свою обитель в поисках лучше оплачиваемой работы, а достигнув преклонного возраста, люди стремятся обосноваться во Флориде или в ином теплом уголке своей страны. И всякий раз, переезжая из одного города в другой, из штата в штат, можно без особого труда арендовать квартиру или купить дом, продать то, чем владел прежде, комфортно обустроиться на новом месте. Представьте себе, что бы было с этой публикой, если бы в каждом случае приходилось становиться в многолетнюю очередь, обивать пороги учреждений, распределяющих дефицитный жилой фонд, а получив квартиру, сознавать, что другой в этой жизни тебе уже не дождаться.
Но здесь этого товара хватает на всех, и каждый вновь прибывший в США легально, с тем чтобы учиться, работать, жить, может обрести жилище по средствам и вкусу. Уже на моих глазах частные дома увеличивались в этажности и объеме, обретали новые функции (домашний театр), и вместе с тем появились так называемые “дома первой покупки” — небольшого размера и с меньшим прилегающим участком, позволяющие молодой семье приблизить осуществление “американской мечты”. Многоквартирные комплексы, которым, как правило, сопутствуют общественные пространства для собраний, празднеств и спортивных занятий, предлагают квартиры класса “Luxury”, где обитают состоятельные пожилые люди, желающие избавиться от хлопот домовладения, и те, что предназначены для малоимущих, — иначе говоря, “доступное жилье”.
Не будем вспоминать советские времена, но ведь и теперь списки очередников, не способных самостоятельно приобрести жилище, сулят им многолетние ожидания. И только в 2010 году — к 65-й годовщине Победы — обещает нынешнее руководство страны предоставить комфортное жилище оставшимся в живых ветеранам той войны. Сроки “доступа” к жилищу для остальных пока не названы.
Я полагаю, что в числе главных условий успеха в этом деле важны три слагаемых. Прежде всего — сам тип жилища, способный обеспечить минимальный и вместе с тем вполне достойный комфорт, и здесь есть примеры таких решений. Во-вторых, технология строительства, подразумевающая минимальные трудозатраты. И если Америка, имеющая население, более чем вдвое превышающее население России, многие годы обеспечивает себя достаточным количеством жилых единиц, не значит ли это, что принятая здесь технология производства и монтажа малоэтажного жилья предпочтительна? И разве не была Россия одноэтажной в не столь отдаленном прошлом, до того как в ее малые города незванно вторглись многоэтажные панельные структуры? Наконец, важнейшей составляющей обеспечения социальным жилищем малоимущих граждан США являются федеральные и штатные субсидии, покрывающие до трети арендной платы. Наверное, и российскому государству следует взять на себя такое социальное бремя.
Обратите внимание на то, что Америка исчисляет жилище в единицах, то есть количеством домов и квартир, способных приютить большую или меньшую семью. А мы по неведомой причине с давних советских времен и поныне считаем жилище в квадратных метрах. Я позволю себе процитировать свой текст, опубликованный в “Новом мире” в 1966 году: “Планирование строительства жилья в метрах — анахронизм, оставшийся у нас со времени покомнатного заселения и коммунальных квартир”. И тогда было ясно, что в этом нет решительно никакого смысла. Ведь чем точнее статистика выражает цель производства, тем лучше служит она этой цели. Но и сегодня, спустя сорок лет, Владимир Ресин отчитывается перед москвичами многомиллионными цифрами, которые морочат голову широкой публике. Объективности ради скажем, что если в прошлом строители отчитывались числом жилых метров, то теперь счет идет в общей площади, и, стало быть, тумана заметно прибавилось. И не поймешь, где там метры элитные, а где социальные.
Любое современное общество в любой стране представляет собой многослойную структуру, где на вершине располагается элита, а самый нижний уровень занимают поселенцы его пенитенциарной системы. Но ведь и они тоже люди. Однажды мне довелось посетить новенькую — с иголочки — американскую тюрьму в графстве Сенека, штат Нью-Йорк. Это был комплекс стоимостью $ 180 миллионов, где 750 камер предназначались для полутора тысяч заключенных. Газета приглашала всех желающих на “день открытых дверей”, и прилагаемая карта указывала пути следования к объекту. По прибытии выяснилось, что сие мероприятие вызвало огромный общественный интерес. В субботний день люди явились сюда семьями. В очереди на экскурсию толпились дамы и господа почтенного возраста и мамаши с колясками. Тут же выдавались анкеты желающим занять одно из 640 рабочих мест. Нам показали зал свиданий, столовую, библиотеку (можно окончить школу “без отрыва” от основного занятия), спортзал и, конечно, камеры, где спальные места расположены одно над другим, как в купе мягкого вагона. Открытые туалеты исполнены из полированного металла, в углу помещения устроен душ, а примыкающая зарешеченная лоджия позволяет подышать свежим воздухом. И хотя тюрьмы не отличались архитектурными достоинствами, они в числе других представлены на страницах профессионального журнала “Architectural record” фасадами, планами, разрезами — и никаких секретов.
А российский журнал “Архитектурный вестник” представляет на своих страницах новое правительственное здание, построенное по проекту Михаила Хазанова. Расположенное на берегу Москва-реки, сверкающее стеклом фасадов, отмеченное издали просматриваемой круглой башней с венчающим ее перевернутым усеченным конусом и содержащее в себе атриум высотой 54 метра, оно предназначено высшей областной элите. Я согласен с рецензентом в оценке этого сооружения, которое он считает объектом нового поколения, способным стать “маяком” для подобных зданий других регионов, которые в свою очередь пожелают возвести такие атриумы и, быть может, даже повыше него. И все же, все же, все же… Я думаю, нетрудно понять причину, по которой губернатор столичной области Борис Громов — как пишет рецензент — “несколько раз пытался избавиться от атриума” (буквально “оторвать его”). Ведь кому, как не губернатору, известны все боли подопечной территории. Власть знает, сколько здесь недостает детских садов, сколько школ не имеют спортзалов и бассейнов, как теснятся граждане в коридорах пенсионных учреждений и нотариальных контор и так далее, и так далее. Есть в этом средоточии бюрократии вызывающее противопоставление всему остальному градостроительному содержанию Подмосковья. И наверное, неспроста мэр Москвы винит руководство области в небрежении транспортными проблемами и строительством дорог.
Я полагаю, что у губернатора не случайно возникла некая тревога по поводу высоты атриума. Не областной это замах — федеральный. А почему он все-таки согласился с ним, тоже вполне понятно. Разве устоишь перед таким мощным зрелищем? Оно сногсшибательно. Возможно, даже в большей мере, чем атриумы американского архитектора Джона Портмана, которые я видел в Сан-Франциско и Атланте. Он первым в середине 1960-х стал строить в своих отелях пространства многоэтажной высоты.
Я отдаю должное подвигу авторов, представляю себе, каких усилий стоила реализация столь дерзкого замысла, и вместе с тем понимаю, какое огорчение причиняют им ковровые дорожки и прочие атрибуты, сопутствующие областному чиновничеству. Но разве они не знали, кому предназначено их творение? Верю — со временем оно послужит воспитанию вкуса в среде функционеров региональной власти, однако боюсь, что в ближайшем будущем высота атриума поспособствует формированию завышенной ее самооценки и, как следствие, росту “тарифов” за оказываемые услуги. Я хочу сказать, что не сочувствую социальной составляющей данной созидательной акции, лицезреть которую позволено далеко не каждому. О том же свидетельствует в одной из своих публикаций Григорий Ревзин: “Дом Правительства вы никак не посмотрите — там охраняемый периметровый километр, и никого не подпускают <…>. Генерал Громов по роду предшествующей деятельности перепутал Дом Правительства с военным лагерем”.
Автор первого эпиграфа заметил 169 лет тому назад, что “русские вельможи любят пускать пыль в глаза, поражать роскошью и позолотой”. Такая любовь широко демонстрируется и в наши дни. Дело это, по-видимому, генетическое. Архитектура усердно служит ему, начисто забывая о своей социальной ответственности. Элитное жилище, элитные рестораны, элитные офисы — все это являет собой элитное зодчество, контрасты которого с тем, чем располагает подавляющее большинство россиян, разительны в еще большей мере, нежели разность доходов.
Далеко ли то время, когда западное общество высокомерно именовалось у нас потребительским? Однако оно вместе с тем и производило все, в чем нуждалось. К тому же здесь оно озабочено не только благополучием своего высшего слоя — решаются проблемы, обеспечивающие интересы людей разного достатка. В США существует множество федеральных и штатных программ, поддерживающих граждан с низким доходом. Они не только субсидируют жилище, но и предоставляют нескупую помощь многодетным семьям, бесплатные продукты питания нуждающимся и так далее.
Конечно, я не утверждаю, что тут нет бедных, не устроенных в жизни людей. Но общество, стремящееся обеспечить свою социальную стабильность, думает об этих людях и помогает им. Можно ли это сказать о российской элите? Ее потребительство, равнодушие к окружающим, демонстрация роскоши, мотовства и излишеств, в том числе в архитектуре, в своих крайних проявлениях заслуживают другого названия — потреблятство.
За последние годы мастера российской архитектуры научились соответствовать потребностям российской элиты и охотно ее обслуживают. Таково главное поприще, на котором выступает сегодня новое поколение зодчих, стремящееся показать свои способности именно в этой сфере творчества — как не без оснований считается, наиболее престижной и к тому же более высокооплачиваемой. По сей причине я говорю об ответственной архитектуре, примером которой могут послужить проекты социально ориентированных авангардистов 1920-х годов. И хотя нынче сносятся высокомерно называемые “хрущёбами” пятиэтажки 1960-х, не следует забывать о том, что в свое время они осчастливили миллионы семей.
Эта проблема актуальна и потому, что сегодня устами руководителей страны провозглашается иная социальная ориентация государства. Судя по всему, речь идет о том, чтобы обратиться к нуждам “забытого человека”. То же самое надо сделать и самой архитектурной элите. Строительство “доступного жилья” — более благородное занятие, нежели сооружение пустых элитных зданий, потребных лишь для вложения капитала.
Опыт социального градостроительства в США проявляется в разных формах, и мне представляется предпочтительным, чтобы читатели “Нового мира” узнали о нем из уст американского коллеги. Владимир Белоголовский 19-летним приехал в эту страну из Советского Союза вместе с родителями, здесь получил профессиональное образование и приобрел опыт проектной работы. Ему теперь 38 — столько, сколько было мне, когда я в 1965-м принес в “Новый мир” рукопись своей первой статьи. Владимир выступает в качестве архитектурного критика, печатается в профессиональной прессе России и Америки. Он опубликовал более пятидесяти интервью с выдающимися зодчими мира, и в том числе двенадцать из них — с зарубежными мастерами, которые проектируют для России и вместе с российскими мастерами выставлялись в нашем павильоне на прошлогодней Венецианской биеннале.
А теперь я возьму интервью у своего друга, задав ему несколько вопросов на интересующую нас тему.
— Вы получили архитектурное образование в американской школе. Были ли в вашей учебной программе специальные лекции или семинары, какие-либо иные формы социально ориентированных учебных планов?
— Я получил образование в одной из сильнейших, как мне кажется, архитектурных школ Америки и мира — Купер Юнион в Нью-Йорке. Это уникальное учебное заведение предоставляет своим студентам стопроцентную стипендию на все годы обучения. Институт существует с 1859 года на деньги индустриалиста и филантропа Питера Купера, и сам этот факт является прекрасным примером социальной ответственности преуспевающих людей перед обществом. Для осуществления успешной социальной политики частная инициатива важна не меньше государственной. К примерам развития социально ответственного мышления в процессе обучения следует отнести участие студентов в строительстве доступного жилья и других проектов. Такая программа более сорока лет действует в Йельском университете. Другой известный пример — создание программы “Rural Studio” архитектором Сэмюэлем Макби (Samuel Mockbee, 1944 — 2001 гг., посмертно награжден Золотой медалью Американского института архитекторов) при Auburn University в Алабаме, где студенты непосредственно принимают участие в проектировании и строительстве экономичных и инновационных жилых домов, церквей, общественных центров, детских площадок и многого другого для жителей этого одного из беднейших районов США. Говоря об образовании, хотелось бы заметить, что “архитектура” — это очень широкое понятие, и разные университеты по-разному готовят своих студентов. В одних студенты приобретают архитектурное образование как некую базу для собственного развития. Архитектура, подобно философии, истории или литературе, играет для них роль своеобразной платформы, с позиции которой лучше открываются жизненные горизонты. Другие школы — более практичные, где изучается исключительно техническая сторона профессии. Каждый выбирает свой путь, однако хотелось бы пожелать будущим архитекторам, чтобы выбранный ими университет стал прежде всего интенсивной средой общения, в которой у студента проявились бы те или иные наклонности, раскрылись бы самые неожиданные возможности и, что особенно важно, завелись бы профессиональные и долгосрочные знакомства среди педагогов и соучеников.
— Известно, что для получения лайзенса (лицензии) архитектор, желающий практиковать в любом штате страны, сдает экзамен. Есть ли в числе задаваемых вопросов касающиеся социальных профессиональных проблем?
— Процесс архитектурного лицензирования в США довольно сложный, и требования, которые предъявляются к молодым архитекторам, меняются по мере развития профессии и новых технологий. Для получения лицензии специалист должен подтвердить свое образование, подробно засвидетельствовать рабочий стаж с подписями работодателей и, по новым правилам, сдать семь экзаменов по таким темам, как “Проектирование зданий и типы конструкций”, “Ведение строительной документации” или “Проектирование и планирование участка”. Эти экзамены не касаются социальных аспектов архитектуры непосредственно. Экзаменационные темы подготовлены Национальным советом комитетов по архитектурному лицензированию (NCARB), и каждый штат выдает свою лицензию, без которой дипломированный специалист не только не имеет права самостоятельно практиковать, но даже называть себя архитектором в легальных документах. Без лайзенса вы — дизайнер. Главная задача NCARB — обеспечить здоровье, безопасность и благополучие граждан. Социальными же вопросами занимаются правительственные и местные управляющие органы. Безусловно, архитекторы также должны играть активную роль в этих вопросах. В последние годы все больше создается так называемых зеленых или экологически ответственных проектов. Американский совет зеленых зданий разработал специальный рейтинг по программе LEED (Leadership in Energy and Environmental Design — Лидерство в энергоэкономическом проектировании), по которому выдаются обычные, серебряные, золотые и платиновые сертификаты. Все больше архитекторов получают аккредитацию LEED. Существует также множество местных и международных волонтерских организаций, которые предлагают архитектурные услуги по решению проблем гуманитарного кризиса в разных точках мира, включая бедные районы индустриально развитых стран. Одной из наиболее известных подобных организаций является “Архитектура для человечества” (Architecture for Humanity).
— Как отражается социальная проблематика в нормативной базе проектной деятельности?
— Все это — очень сложные вопросы. Когда архитектору заказывают проект госпиталя или стадиона, вряд ли от него ожидают доскональных знаний по всем проблемам. В сложных проектах участвуют множество специалистов, каждый из которых следит за выполнением тех или иных параметров. Другими словами, сегодняшняя архитектура подчиняется самым разным кодам — схемам зонирования, строительным нормативам и кодам безопасности, обусловливающим экономичное, рациональное и стандартизированное строительство. Конечно же, нам всем хотелось бы создавать свободную и неприземленную архитектуру, не подчиняющуюся никаким кодам. Однако талант настоящего мастера и состоит в том, чтобы успешно создавать не только красивые, но и безопасные проекты. Архитектуру не создашь, лишь следуя кодам, но и без них никак не обойтись. К примеру, несоблюдение Американского акта защиты инвалидов ADA (American Disabilities Act), действующего в США с 1990 года как закон, ведет к очень серьезным административным последствиям. За выполнением этого закона следят строго. Кроме того, любой гражданин в случае нарушений требований ADA может обратиться в специальную службу, которая не только серьезно накажет недобросовестного архитектора или инженера, но и заставит его исправить опасную ситуацию.
— Какие еще вы можете назвать примеры кодов, следование которым напрямую ведет к улучшению качества социальной среды?
— Прежде всего, к таким кодам следует отнести систему зонирования. В Нью-Йорке первый подобный закон был выработан еще в 1916 году. Это решение возникло как реакция на строительство здания юридической компании “Equitable”, которая построила для своих служащих 40-этажное здание без всяких уступов, максимально используя участок среди узких улочек в Нижнем Манхэттене. Такое безумное решение отрезало множество помещений нижних этажей от прямого попадания солнечных лучей. Тогда-то впервые и были предложены правила зонирования, то есть схемы по определению максимальной высоты здания, прежде чем оно должно отступить от красной линии вглубь и только после этого продолжить свое восхождение.
В Манхэттене можно встретить самые разные подобные решения — от многоступенчатых до диагональных. Другой пример связан с городской программой, которая позволяет застройщикам возводить дополнительные этажи в обмен на создание новых общественных площадей, парков, фонтанов, скульптур, атриумов и другие меры по улучшению качества городского общественного пространства. Подобный бонус получило здание британского архитектора Нормана Фостера Херст-тауэр. Возведение шести дополнительных этажей стало возможным благодаря строительству компанией “Херст” просторного общественного атриума, а также новых лестниц и эскалаторов для расположенной рядом станции подземки на площади Колумба. Любопытно, что город стал поощрять создание новых общественных площадей лишь с 1961 года.
А ведь раньше все было наоборот — штрафы и более высокие налоги за любые отклонения от использования городских участков с максимальной выгодой. Ведь чем больше город позволит обогащаться застройщикам, тем больше в его казну придет средств в качестве налогов. Ярким примером, который повлиял на решение города поощрять строительство новых общественных пространств, служит площадь с двумя фонтанами перед Сигрэм-билдинг по проекту выдающегося американского архитектора Миса ван дер Роэ. Таким образом были предприняты новые шаги по созданию системы, которая бы пресекала осуществление антигуманных проектов и демонстрировала ответственность власти перед обществом.
— Вы рассказывали мне о законодательстве, регулирующем вопросы расселения и обеспечивающем совместное проживание людей разного достатка. В чем оно состоит и кто контролирует этот процесс?
— Строительство многомиллионных кондоминиумов обычно сопровождается требованием городских властей к застройщикам о выделении определенной части квартир под социальное жилье, непосредственно в пределах нового комплекса или в соседних районах города. Каждый проект — это совершенно конкретные переговоры и договоренности. Нередко в подобных переговорах используется самый обычный шантаж. Иногда шантажирует город, а иногда бизнес. К примеру, крупная финансовая корпорация решила построить в городе новый небоскреб. Власти законно ожидают получить от нового строительства сотни миллионов долларов в городскую казну. Однако корпорация заявляет городу: либо мы платим половину, либо уезжаем от вас через реку — в Нью-Джерси. Одной корпорации город скажет — ну и уезжайте, а другой — давайте подумаем. Теперь вернемся к квартирному вопросу. Следует заметить, что затраты на строительство жилых комплексов для бедных и богатых не очень отличаются. Поэтому добровольно частные застройщики вряд ли стали бы строить социальное жилье. Вот почему город, помимо внедрения собственных социальных программ, вынужден обязывать застройщиков к сотрудничеству. За участие застройщиков в различных социальных программах город предоставляет самые разные преференции. К примеру, освобождает от уплаты налогов на землю. Бывает, что застройщик обещает одно, а на деле выходит совсем другое. К примеру, в Бруклине в последние несколько лет идет жаркое обсуждение строительства баскетбольной арены на 20 тысяч зрителей, окруженной крупным жилым комплексом более чем на шесть тысяч квартир. Первоначально местные жители протестовали против такого образования. Ведь подобный проект с высотками в несколько десятков этажей полностью бы изменил характер их малоэтажного района. Однако в результате многих слушаний проект был принят, но с условиями. Среди прочего, застройщику предписали понизить этажность зданий, разбить новые парки и — главное — выделить треть квартир для представителей среднего класса. Однако в связи с нагрянувшими экономическими трудностями теперь ничего не помешает застройщику построить свою арену, четыре тысячи кондоминиумов для богатых, а уже потом, если кризис позволит, может быть, и для среднего класса возведут оставшиеся две тысячи квартир. Формально город теперь бессилен что-либо изменить. Застройщик всегда сможет сослаться на кризис, а разрешение на строительство у него уже есть. Жителям района остается уповать либо на порядочность застройщика, либо на то, что кризис положит его на обе лопатки и никакого строительства не будет вовсе.
— В Советском Союзе проблемы градостроительства патронировались государством и курировались на уровне вице-премьера правительства. В настоящее время в России на таком уровне опекается только олимпийская строительная программа. Госстрой России низведен до уровня агентства, среди прочих подчиненного Министерству регионального развития. В то время как в США, где нет “квартирного вопроса” и строительные дела благополучны, в составе администрации президента имеется должность секретаря (по российской терминологии — министра) жилищного строительства и городского развития с соответствующим аппаратом, регулирующим эту сферу деятельности на федеральном уровне. Могли ли бы вы в общих чертах обозначить функции этого ведомства?
— Действительно, в США существует Министерство жилищного строительства и городского развития. Это ведомство создано для увеличения количества домовладельцев, поддержки развития местных общин, увеличения площади доступного жилья и исключения всякого рода дискриминации. Владение домом, безусловно, способствует улучшению здоровья, безопасности и стабильности семей, общин и нации в целом. Ведомство предоставляет самые широкие программы помощи в приобретении доступного жилья для малоимущих, престарелых и так далее. В США около 70% населения владеет собственным жильем. В некоторых штатах этот показатель превышает 80%. Без государственной поддержки (ежегодный бюджет Министерства жилищного строительства и городского развития колеблется на уровне, близком к 40 миллиардам долларов) эти цифры были бы значительно ниже. Не стоит забывать, что в таких городах США, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Бостон, Чикаго, и в других привлекательных урбанистических центрах лишь незначительная часть населения в состоянии приобрести жилье по рыночным ценам. К примеру, семья со средним доходом не в состоянии не только владеть квартирой в Манхэттене, но и снимать ее, так как зарплата среднестатистической семьи приблизительно равна сумме среднестатистической квартплаты. При этом за дом или квартиру не рекомендуется платить больше трети семейных доходов. Поэтому без различных программ поддержки для малообеспеченных и даже семей со средним доходом в Манхэттене жили бы исключительно финансисты, банкиры, врачи, адвокаты, богатые бездельники и, конечно же, студенты, которые либо охотно пользуются помощью родителей, либо снимают комнату и даже угол, только бы жить в центре.
— Вы располагаете опытом работы в различных проектных бюро. Вам доводилось сотрудничать с таким мастером, как Александр Горлин. С какими социальными проблемами встречались вы в собственной практике, как они разрешались и с кем согласовывались эти вопросы?
— Я вспоминаю свою работу над проектом многоквартирного дома как раз в офисе Александра Горлина. Мы работали с очень жесткими нормативами. Застройщики обычно с самого начала указывают на них архитекторам. Этим нельзя пренебречь. Единственное, что может сделать архитектор, — это прийти к невыразительному решению. К примеру, когда американец Майкл Грейвс проектировал свой жилой небоскреб на Пятой авеню в Манхэттене, от него требовалось оформить фасады и общественные пространства. Сколько квартир на этаже и какая у них должна быть планировка, было задано командой застройщика. Он знал, на какие квартиры есть спрос на рынке, и не желал рисковать. А участие в проекте Грейвса, чье имя в Америке широко известно, придало дополнительную привлекательность для потенциальных покупателей. А вот российский пример. Недавно в телерепортаже стыдили архитектора, построившего здание школы. Вместо просторной террасы, говорили критики, нужно было обеспечить детей дополнительными классами. В школе отсутствовал актовый зал, были очень низкие потолки и так далее. Хотя внешне здание было весьма привлекательным. В Америке такое трудно себе представить. Здания не придумывает один человек. Есть масса нормативов, согласований на всех стадиях проектирования и строительства. Не может быть такой ситуации, чтобы школьное здание недосчиталось какой-то комнаты или хотя бы встроенного шкафа, в котором должен висеть огнетушитель.
— Должно быть, вы, так же как и каждый читатель “Нового мира”, в любое время суток безошибочно вспомните предложение, с которого начинается роман “Золотой теленок”: “Пешеходов надо любить”. А дальше написано следующее: “Улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов”. Это было написано 77 лет тому назад. Конечно, тогда это было гиперболой, но сегодня точно отражает московскую ситуацию. В Нью-Йорке проблема парковки не менее сложна. Однако здесь тротуары остаются принадлежностью пешеходов. Как это обеспечивается?
— У меня есть машина не потому, что мне этого так хочется, а потому, что я живу в Америке, и у меня нет выбора. Ведь общественный транспорт развит далеко не везде. Известный в Америке архитектор, критик и урбанист Майкл Соркин рассказывал мне, что когда его тяжело больные восьмидесятилетние родители, проживающие в маленьком городке, хотят купить хлеб или лекарства, им ничего не остается, как сесть за руль и, рискуя жизнью, отправиться в магазин. Такую ситуацию нельзя назвать нормальной. Во многих городах общественный транспорт — это вопрос социального статуса, и подавляющее большинство людей им не пользуется. Свобода передвижения для американцев очень важна. Но дело не только в комфорте. Если у вас нет машины, вы не сможете попасть во многие национальные заповедники, усадьбы, скульптурные парки, аттракционы, винодельни, торговые центры, музейные комплексы или, к примеру, принять участие в фестивалях, традиционных сборах урожая и многих других праздниках. Нью-Йорк же является загадочным исключением, и, возможно, поэтому права пешеходов защищены здесь столь надежно. Он оказывается одним из немногих городов страны, где существует полноценное пешеходное пространство. Доля общественного транспорта Нью-Йорка составляет примерно 60% от национального парка страны. Это одно из немногих мест, где владельцев частного транспорта притесняют по полной программе с помощью жестких правил и безжалостных штрафов. Нью-Йорк — очень компактный город. Тротуары — узенькие, и, кроме как пешеходам, на них и развернуться-то некому. А с недавнего времени даже наметилась тенденция отвоевывать части дорог под парковые пятачки с цветочными клумбами и столиками. Такие экспериментальные оазисы уже функционируют на Таймс-сквер и в разных частях Бродвея.
— Вы встречались с самыми яркими личностями современной архитектуры, представляющими весь спектр новаторских творческих проявлений. Полагаю, что в своих интервью вы не однажды касались социальных проблем профессии.
— Я вспоминаю свой визит в усадьбу Майкла Грейвса в Принстоне. Это весьма любопытный дом, в котором с любовью и гордостью собрана огромная персональная коллекция античных и старинных предметов, привезенных мастером из Западной Европы, Греции и Египта. За пару лет до нашей встречи архитектора постигла большая трагедия. Он оказался навсегда прикован к инвалидной коляске. Собственный дом Грейвса оказался недоступен для хозяина, и многое пришлось в нем переделывать. Однако и сейчас архитектор пренебрегает парадным входом, пользуясь более удобным — со стороны кухни.
Когда я встречался с британцем Уиллом Олсопом, архитектор рассказывал об идее города-сада и о строительстве городов, парящих над землей. “Землю, — говорит он, — нужно отдать людям, чтобы развести на ней сады”. Его библиотека Peckham Library в Южном Лондоне приподнята над землей и позволяет проводить разные мероприятия на открытом воздухе, даже если моросит дождь. Здание также служит своеобразным социальным инструментом. С северной его стороны открывается великолепный вид на город, и кажется, будто центральные его кварталы совсем близко. Жители вдруг осознали, что они не потеряны где-то в огромном районе Южного Лондона, а находятся практически в центре города. Это очень важно для самоидентификации этих людей.
А в творчестве великого британского зодчего Нормана Фостера ощущается четкая последовательность от проекта к проекту. Он создал множество прототипов компактного, многофункционального и экологического городского планирования с инновационными стратегиями по экономичному использованию энергоресурсов. Его проект Масдар-сити, экологически чистого города с возобновляемыми источниками энергии, с нулевым загрязнением окружающей среды, практически безотходными технологиями и новыми видами индивидуального беспилотного транспорта не может не приводить в восторг.
Самым безразличным к социальной стороне архитектуры можно смело назвать американского архитектора Питера Айзенмана. Известны его композиционно сложные односемейные дома со смещениями, разломами и другими следами деконструкции. Десяток таких домов знаменитый архитектор построил в 70-е годы прошлого века на восточном побережье США и с тех пор пообещал никогда не ввязываться в столь интимные проекты. Сегодня он проектирует музеи, стадионы, театры и образовательные центры. Почему так не повезло заказчикам частных домов Айзенмана? В них, к примеру, полностью игнорируются вопросы акустики и личное пространство жильцов. Архитектор считает все это не главным. Он даже рассказывал мне, что быт конкретного заказчика ему абсолютно неинтересен. А на вопрос, что такое архитектура, он заявил: “Я могу сказать, чем архитектура не является. Это не жилье и не функциональность. Архитектура не решает вопросы, а, наоборот, порождает их. Она не решает проблемы, а, наоборот, создает новые”. Неудивительно, что для обитателей айзенмановских домов совместная семейная жизнь, как правило, заканчивалась разводом. К этому подталкивали дома зодчего. Так, его знаменитый House VI в Коннектикуте представляет собой случайный поиск эстетической композиции посредством игры геометрических трансформаций. Неудивительно, что в результате таких манипуляций комнаты и функции оказываются в самых неподходящих местах. Единственный туалет занесло куда-то в межлестничный центр. Массивная несущая колонна встала посреди обеденного стола. А супружеское ложе и вовсе оказалось расколото теоретически весьма обоснованной, а практически окончательно абсурдной расщелиной меж двух узких кроватей. Ну а о текущей крыше я умолчу.
— За последние годы вы дважды бывали в Москве. Интернет и профессиональная российская периодика, где вы всегда желанный автор, предоставляют вам широкую информацию обо всем происходящем в российском зодчестве. Как вы оцениваете его социальное содержание?
— Что касается моего восприятия российской столицы, то на меня гораздо большее впечатление произвели люди, нежели здания и общественные пространства. Обычно в моих путешествиях больше запоминается именно среда. Должен признаться, что в Москве по этой части многое еще предстоит сделать. Вы знаете, на что больше всего жалуются иностранцы в России? Их толкают в транспорте и на улице! Имеет это отношение к восприятию города? Наверное, имеет. Вообще я люблю мегаполисы, особенно те, в которых огромный масштаб и мощная энергетика легко уживаются с уютом, удобной планировкой, налаженной работой транспорта и даже некоторой провинциальностью в таких проявлениях, как улыбчивость или желание оказать помощь постороннему человеку. Поэтому мне нравятся Нью-Йорк и Лондон, где можно жить на самых разных уровнях и с разной степенью интенсивности. Из тех мест, где я бывал, Москва больше напоминает Пекин и Нью-Дели. Она экзотична и излишне суетлива. Что же касается архитектуры, то наиболее точное определение ей дал уже упомянутый вами Григорий Ревзин: “Это мир чистой архитектурной сказки, которая рассказывает не про то, как должно быть, а как быть не может, но очень хочется. Потому что так красиво, так легко, так празднично!” Он сказал эти слова о “Помпейском доме” архитектора Михаила Белова в Филипповском переулке, но я бы охарактеризовал ими большую часть новой Москвы.
— Могли бы вы сказать, какие социальные достижения американского опыта были бы полезны российскому градостроительству?
— В Америке очень гуманно относятся к инвалидам. В мегаполисах добиться этого нелегко, но хотелось бы к этому стремиться. Я вспоминаю, как при переходе через Садовое кольцо на светофоре включился секундомер. За 45 секунд нужно было перебежать дорогу размером с футбольное поле! Неудивительно, что в городе не видно инвалидов. В Америке и в Европе существует множество форм социального жилья. В Москве же в основном строится жилье для элиты. Причем, по свидетельству местных критиков, подобные квартиры далеко не все заселены. Они строятся для вложения денег. В результате таких безответственных действий разбазариваются дорогостоящие ресурсы, которые могли бы пойти на другие нужды. Все это происходит на фоне острой нехватки социального жилья. В прошлом году я немало поездил по Лондону.
Я был приятно удивлен высоким качеством общественных пространств в городе. Мне очень понравился акцент городских властей на строительство квартир с садовыми участками и террасами — крошечными, но уютными. В Америке чрезмерное внимание уделяется обустройству частного пространства — большой собственный дом, собственный сад, собственный бассейн, собственный парк автомобилей… Безусловно, нужно искать новую, более экономичную и компактную модель развития. Природные ресурсы не бесконечны, и если в один прекрасный день треть населения Китая и Индии захочет жить по-американски, то все мировые ресурсы закончатся к вечеру того же дня. Нам нужны новые модели жизни в современном обществе, и создавать такие модели нужно совместно. Поэтому огромное значение имеет обмен международным опытом на базе практического планирования, строительства и, что очень важно, в работе систем образования. Россия представляет собой довольно замкнутую страну. А еще хотелось бы пожелать россиянам шире осваивать конкурсное проектирование, создавать новые формы общественного пространства, честнее относиться к собственной истории, бережно сохранять исторические памятники, гордиться таким всемирным наследием, как русское барокко, конструктивизм, сталинский ампир и советский модернизм, но при этом идти вперед и создавать новую эмоциональную архитектуру. Все чаще в американской и мировой прессе звучит имя урбанистки и активистки Джейн Джекобс (Jane Jacobs, 1916 — 2006), автора книги “Смерть и жизнь великих американских городов” (1961), сыгравшей колоссальную роль в возникновении движений по спасению исторических центров городов по всему миру. На фоне интенсивного строительства в таких странах, как Китай и Россия, уничтожаются целые исторические пласты. Все мы несем за это социальную ответственность.
Наступил кризис. Губернатор штата Нью-Йорк, стремясь залатать 15-миллиардную дыру в очередном бюджете, предлагает увеличить налоги и поднять цены на 137 видов товаров и услуг. Знающие люди говорят, что средней семье с двумя детьми это обойдется в 3875 долларов в год. Пока неизвестно, что скажет на это штатная легислатура. Как оно водится с древних времен, первой жертвой кризиса стало строительство. Замораживаются проекты, и архитекторы теряют работу. И тут и там — по обе стороны океана. Россия не исключение. Кризис коснулся всех слоев общества. Поутихли торжества, скромнее стали презентации, поблекли гламурные издания. Обсуждаются разные сценарии бедствия. Никто не знает, сколь долго оно продлится. Хочется верить оптимистичным вариантам.
А что, если все это кончится завтра? Станет ли случившаяся встряска поводом к становлению иного жизненного уклада, в котором восторжествует достойная умеренность? Или вновь, как это сказано во втором эпиграфе, элита общества устремится “к материальным благам” столь же “поспешным и отвратительным” образом, напрочь забыв о простом человеке? И быть может, тогда случится такое, что московские события октября 93-го года покажутся мелочью? Одно я знаю точно: все ступени социального прогресса лежат на пути от культа личности к культу каждой личности.