(составители А. Василевский и П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2009
ПЕРИОДИКА
“Бельские просторы”, “Взгляд”, “Грани.Ру”, “Завтра”, “Интерпоэзия”, “Искусство кино”, “INFOX.ru”, “Культура”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “LIBRARIUS”, “LOOK AT ME”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Новая газета”, “Новые Известия”, “OpenSpace”, “Русский журнал”,
“Русский Обозреватель”, “Русский репортер”, “Собеседник”, “Стенгазета”, “Топос”, “Урал”, “Частный корреспондент”
Актуальное кино — не снимать! — “Искусство кино”, 2008, № 8 <http://www.kinoart.ru>.
Говорит Даниил Дондурей: “Может быть, я выскажу слишком резкое суждение, но, на мой взгляд, в последние годы у нас снимается очень мало фильмов про настоящую, └реальную” реальность. <…> Иногда мне даже кажется, что главная задача авторов и продюсеров — никоим образом не касаться реальных обстоятельств жизни, самой ткани человеческих отношений, характерных для 2008 года”.
Кирилл Анкудинов. Владимир Маканин. “Асан”. Операция без наркоза. — “Литературная Россия”, 2009, № 4, 30 января <http://www.litrossia.ru>.
“Бывают └травматические тексты”. Тексты, которые — часто вопреки авторскому замыслу — попадают в болевой нерв общества. Например, └Доктор Живаго” Бориса Пастернака. Явись он десять лет раньше или десять лет позже — ничего бы не случилось. Просто так сошлись звезды — и безобидный, интеллигентный, не шибко мастеровитый роман Пастернака вызвал цунами. <…> Или, например, несчастные └Прогулки с Пушкиным” Синявского-Терца; вообще говоря, это — эссе для любознательного старшеклассника; ныне его печатают как школьную методическую литературу. <…> Кажется, └Асан” — случай из того же ряда. └Асан” — └травматический текст”. Самое время разобраться в том, что именно в └Асане” так травмировало публику”.
Далее — не очень убедительная защита “Асана”.
Здесь же о том же — статья Андрея Рудалева “Инженерия декоративных душ”: “<…> симулятор, сконструированный искусным и необычайно одаренным автором, но который, однако, перестал заниматься литературой”.
Кирилл Анкудинов. Попытка гармонии. — “Бельские просторы”, Уфа, 2008, № 12, декабрь <http://www.hrono.ru/proekty/belsk>.
“Как поэт на фоне товарищей из └Московского времени” Александр Сопровский, пожалуй, почти не выделяется. Многие ритмические и интонационные ходы его лирики чуть позже подхватит и виртуозно разовьет Сергей Гандлевский — и они станут неотъемлемой частью поэтики Гандлевского (неотразимо воздействуя на представителей младших литературных поколений, таких как Борис Рыжий). Сопровский не был └мастером формы”: менее изысканный и точный, чем Гандлевский, менее музыкальный, чем Кенжеев, неизмеримо более традиционный, нежели Цветков, он если чем и обращает на себя внимание, то — сущностными, содержательными чертами своей поэзии: яростным накалом гражданского чувства и какой-то экзистенциальной потрясенностью”.
“Если заглянуть в знаменитую статью Сергея Гандлевского └Разрешение от скорби”, представляющую собой редкий пример творческого манифеста этого автора (не склонного к теоретическим декларациям), можно не без удивления обнаружить, что поэзия Сопровского едва ли не исчерпывающе укладывается в образ отвергаемого Гандлевским └высокого штиля”. Складывается впечатление, что едкая характеристика └трубадура высокого штиля” специально написана └под Сопровского” (подобно тому как характеристика противоположного типа — └иронического поэта” — специально создана под другого близкого знакомого — └под Д. А. Пригова”)”.
Лев Аннинский. Платим и теперь. — “Искусство кино”, 2008, № 8.
“<…> Валентин Распутин никогда не вписывался ни во что официально советское, будь оно хоть самое доброе. Ни в киноканон, ни в литературный канон, ни в государственную политику тем более. Один только раз вписался, спросив с высокой трибуны, не пора ли России выйти из Советского Союза. Так спросил, что до сих пор живем и помним”.
“Литература — такая вещь (особенно литература на исходе духовной до святошества советской эпохи): неуловимый эротический намек действовал на читателя ошеломляюще. А нынешнего зрителя надо прямо-таки протащить сквозь постель, иначе он не поймет, что происходит. То же и с присутствием войны, на └фоне” которой разворачивается драма [└Живи и помни”]. Распутину в 1974 году не надо было особенно аргументировать это: война все еще висела над памятью и жизнью людей. [Режиссер] Прошкин же, несколько сдвинувший драму с военного поля боя под вековые сосны сибирской тайги, чувствует недобор. И он принимает смелое решение: скомпенсировать этот недобор, досняв к распутинскому сюжету новый финал: праздник Победы”.
Андрей Архангельский. Менеджер — за книгу! — “Взгляд”, 2009, 29 января <http://www.vz.ru>.
“<…> две или три пластинки могут обмениваться между собой только той информацией, которая на них записана, но этот механический обмен не способен производить чего-то нового. Она не рождает нового, эта речь. Одна не способна к оплодотворению другой речью — она бездетна, она непродуктивна. <…> Это люди посткнижной культуры — посткнижного мышления, и речь их, соответственно, посткнижная: она безликая, безвольная, бесполая. Это речь человека, умеющего складывать буквы в слова, но не знакомого с чтением как процессом и этим процессом не преображенного. Это случилось не сегодня и не вчера — но только теперь оформилось в нечто самодовлеющее, закрепилось в качестве нормы уже во втором поколении”.
“Фактически базовой культурной нормой в позднем СССР была литература ХIХ века — нашего Золотого века литературы. Это и была подлинная └советская культура” — а никак не соцреализм, который был еще более искусственным образованием, чем сам СССР. Точно так же, как высшим музыкальным стандартом в СССР была музыка Чайковского, а не, допустим, Соловьева-Седого или Шостаковича”.
“Общие книги для чтения (литература ХIХ века) — это было то, что скрепляло разношерстную страну СССР в единое культурное целое, давало то странное ощущение общности, принадлежности к единой стране. <…> Наконец, это гуманитарное отягощение имело и сугубо практическую выгоду и смысл: оно не давало └прямых знаний”, но в силу самого свойства литературы учило человека абстрактному, ассоциативному, нелинейному мышлению, развивало интуицию, научало различать нюансы и оттенки; приучало мыслить стратегически”.
“Этот навык, привычка к хорошему чтению — своего рода амортизирующий и адаптирующий механизм, интеллектуальный допинг, универсальная подпорка для любого, подчеркнем — любого умственного труда. Именно поэтому, призывая читать классику, я напираю не на этические аргументы — стать └настоящим человеком”, └совестливым”, └нравственным”, └чище и лучше” <…>, а говорю о выгоде сугубо практической. Чтение художественной литературы сделает вас более успешным и эффективным”.
Блеск имперских доспехов. Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2009, № 2-3, 23 января.
Говорит Павел Крусанов: “Действительно, опыт не позволяет нам питать иллюзий в отношении будущего. Благодаря этому золотой век мы всегда отсылаем в прошлое.
И все же я мечтаю о покрытом благодатью русском мире, который непременно воссияет не как часть какого-то общего, глобального мира, а как шар сам по себе, возможно, замкнутый в какой-то другой шар, — знаете, есть такие китайские, непонятно как сделанные штучки. Причем внешняя сфера для шара русского мира по-прутковски всегда будет шаром меньшего размера”.
Владимир Бондаренко. Новые. Русские. Лицо современной русской литературы стало иным. — “Завтра”, 2009, № 2, 11 января <http://www.zavtra.ru>.
“<…> дело не только в именах и фамилиях, а в направленности основного потока. Я видел как-то на Цейлоне надвигающийся ураган, когда вода сметает все перед собой, не замечая никаких преград, никакими мешками с песком ее не остановить. Вот так и в литературе”.
“В той же полемике олигарха Петра Авена с Захаром Прилепиным важно не то, что вдруг богач высказался о литературе. Тьфу на это. Важна боязнь олигархов, что поднимется русский народ и сметет их в помойную дыру, а то и дырку в голове продырявит. Эти новые русские писатели интуитивно понимают, почему была неизбежна революция 1917 года. <…> И потому прав Герман Садулаев, который в своем интервью о романе └Таблетка” сказал, что выход у народа один — революция. О том же самом и роман Захара Прилепина └Санькя”, о том же └Птичий грипп” Сергея Шаргунова. Это только у лидера коммунистов, помнится, лимит на революции в ХХ веке закончился, но теперь-то — новый век и новый └лимит”. И в народе-то зреет уже другое настроение, и новые русские писатели его выражают”.
Владимир Винников. “Эт сетера…”тура? Не все то золото, что молчит. — “Завтра”, 2009, № 2, 11 января.
“Личное присутствие писателя в процессе чтения читателю не нужно, он представлен не в своем человеческом качестве, а через текст и как текст. Это обстоятельство и породило феномен литературы, искусства художественного текста, письменной формы слова, где функции автора-творца-писателя и соавтора-потребителя-читателя были разнесены как бы по разные стороны листа. Интернет эту ситуацию коренным образом изменяет. Инобытие автора по отношению к читателю и читателя по отношению к автору становится со-бытием (и событием, кстати, тоже). Автор-творец-писатель может находиться по отношению к соавтору-потребителю-читателю уже не за гранью листа, а в режиме └онлайн”. То есть принципиально восстанавливается возможность непосредственного общения читателя с автором — пусть уже (или еще?) не в звуковом, а в текстовом режиме. В результате возникает совершенно новый род искусства, уже получивший имя └сетература” и к традиционной литературе относящийся приблизительно так же, как она сама относилась к фольклору”.
“Сетератор существует прежде всего в ситуации непрерывного общения с себе подобными — не только по поводу собственных и чужих произведений, но и каких-то иных значимых информационных поводов: скажем, из сферы социально-политических или, напротив, личных отношений (кстати, и конфликтные, и дружеские отношения в Сети достаточно часто — чтобы не сказать, практически всегда — переносятся в └офлайн”, то есть из виртуального общения в общение реальное). Поэтому, чтобы оставаться в сетературном процессе, сетератор должен практически непрерывно писать, вывешивать свои произведения в Сети и обсуждать чужие. В традиционной литературе подобная активность обычно проходит по графе └графомания”, но здесь это — просто норма выживания”.
Владимир Гандельсман. Желание, мысль и время в “Макбете” и технические примечания к переводу. — “Интерпоэзия”, 2008, № 4 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.
“Когда-то в комментариях к роману Уильяма Фолкнера └Шум и ярость” (перевод О. П. Сороки) я прочел цитату из └Макбета”, указывающую на происхождение названия романа: └Жизнь — <…> рассказ, рассказанный кретином, полный шума и ярости, но ничего не значащий”. Это было очень давно, и, конечно, такие слова должны были произвести неотразимое впечатление на молодого человека. Не говоря о самом романе, замечательном и любимом поныне. Другим сильным впечатлением был фильм Акиры Куросавы └Трон в крови”, снятый по мотивам трагедии. Эти две частности в сочетании с желанием приблизиться к великим английским стихам привели меня к попытке перевести └Макбета”. Также я не взялся бы за перевод, если бы считал, что участие в соревновании с предшественниками безнадежно (знаю переводы А. И. Кронеберга,
С. М. Соловьева, М. Л. Лозинского, Б. Л. Пастернака и Ю. Б. Корнеева — есть и другие работы, но я с ними не знаком)”.
Здесь же — фрагменты “Макбета” в переводе Владимира Гандельсмана. Полная версия перевода выйдет в московском “Новом издательстве” в 2009 году.
Александр Генис. Поэт середины и его крайности. Памяти Джона Апдайка. — “Новая газета”, 2009, № 9, 30 января <http://www.novayagazeta.ru>.
“Стихия Апдайка — короткая, но не лаконичная, страстная, но меланхолическая любовная история. Если угодно, это — по-протестантски суховатая версия Бунина. России достался другой Апдайк, которого мы любим больше настоящего. Когда в 1965-м на нас обрушился └Кентавр”, он мгновенно стал культовым романом, книгой-паролем, позволяющей попасть в заветный клуб понимающих — на кухни тех интеллигентных домов, где рождалось общественное мнение шестидесятых. К тому же книга вышла в блестящем переводе гениального (по-моему, такие бывали только в Советском Союзе) Виктора Хинкиса. Потрясение, которое мы испытали, во многом объяснялось недоразумением. В этом романе греческое сказание о кентавре Хироне накладывается и сливается с мучениями провинциального школьного учителя (таким был отец самого Апдайка). Конечно, автор тут следовал за └Улиссом”. Ведь именно Джойс, как говорил о нем Т. С. Элиот, сделал └современный мир возможным для искусства”, заменив └повествовательный метод мифологическим”. В те времена, однако, └Улисс” нам был абсолютно недоступен (хотя, что выяснилось лишь много лет спустя, над переводом этой великой книги в те годы уже работал все тот же Хинкис). Так или иначе, не зная Джойса, мы полюбили Апдайка за обоих. <…> Поэтому, когда состоялось настоящее, а не выборочное, знакомство с Апдайком, включившее всех его └Кроликов”, оно уже не смогло ни изменить, ни добавить к сложившемуся образу. Вместо лирического реалиста, меланхолически и тонко описавшего американскую провинцию, в русском сознании остался дерзкий авангардист, превративший быт — в миф, отца — в кентавра, литературу — в свободу”.
Жанна Голенко. “Молодежное сознание” for ever. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2009, № 1 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Немалая часть (часть типичная, но, как правило, остающаяся без исследовательского внимания) нашей новейшей поэзии двадцатилетних-тридцатилетних есть типичная └подростковая” поэзия. Так получается. Лирический герой этой поэзии — типичный └подросток в идеале”. Не так? Так дайте другие стихи. Получается, невзирая на все революции, перестройки, хаосы, модерны, постмодерны, плюрализмы, ацентричности
и т. д., подросток, вернее, его сознание, вернее, социально-психологическое определение его сознания — const”.
“Ошибкой было бы полагать, что подросток есть вечно щенячья радость”.
Александр Гордон. У нас не двоевластие, а безвластие. Беседу вел Дмитрий Быков. — “Собеседник”, 2009, № 1 <http://sobesednik.ru>.
“Я чувствую себя буревестником. Пусть сильнее грянет буря! Ощущение тугого воздуха под крыльями. <…> Кризисное время чем еще прекрасно? В это время я бессилен как аналитик. Тут не только мой ум, а лучшие умы человечества не справляются. И в результате пробуждается интуиция, а интуиция-то как раз и подсказывает мне, насколько все серьезно. Это похоже на мировую революцию во всемирном масштабе”.
“<…> весь мир в итоге поделится на три уровня. Население так называемого третьего уровня — кормить и развлекать, чтобы не раздражалось и не размножалось. Они лишены права на труд и пребывают в первобытном коммунизме. Средний класс, возомнивший себя хозяином жизни, низводится на роль пролетариата, значительно проседает в деньгах и перестает самонадеянно думать, будто от него что-либо зависит. <…> Остается примерно двадцать процентов населения — элита, которая реально управляет миром, играя в свои игры. Там вам и рынок, и модернизация, и права человека. Это давно должно было произойти, и я согласен с этой схемой — с той только разницей, что не верю, будто этот процесс кем-то организован. Он, думаю я, — результат самоорганизации человечества. Но среднему классу действительно пора знать свое место. Они не миноритарии, не совладельцы, не соправители — они пролетарии”.
“<…> либерализм обречен, демократия в глубочайшем системном кризисе, и крах демократического мифа в мировом масштабе — вопрос нескольких десятилетий.
А во-вторых… что ж, если все опять обойдется, это будет моим глубоким личным кризисом”.
“Народ сегодня — темная, никем не исследуемая, загадочная субстанция, никак себя не соотносящая с Кремлем и никак к нему не относящаяся. Есть где-то какой-то Кремль, и ладно, лишь бы не мешал… В случае серьезного внешнего конфликта за него никто не будет жертвовать собой. <…> Население России — давно уже отдельная субстанция. Оно уползло. На Севере, в Сибири это особенно видно”.
Нина Горланова. Повесть Журнала Живаго. — “Урал”, Екатеринбург, 2009, № 1 <http://magazines.russ.ru/ural>.
Эмоциональные дневниковые записи о тяжелой жизни пермской писательницы. Здесь же — “О Цветаевой” (интервью с Линой Кертман, взятое Ниной Горлановой 13 января 2008 года).
Марина Давыдова. Кто кричит “позор!”? Отпор по партийному принципу. — “Стенгазета”, 2009, 15 января <http://www.stengazeta.net>.
“<…> если в случае с Елизаровым и его романом └Библиотекарь” закономерным гневом воспылали в основном гуманисты, либералы и литературные традиционалисты, не утратившие веру в учительскую роль изящной словесности, то в случае с Беляевым-Гинтовтом, изображающим сусальных русских красавиц, стоящих на страже отечества, случилась странная история. Критика лауреата и выдавшего ему премию жюри раздалась из уст теоретиков и практиков современного искусства, прежде вещавших urbi et orbi, что творцу в его экспериментах все позволено, потому что не только Бога нет, но вообще ничего святого нет, есть лишь визуальные клише и семиотические знаки, а художник — престидижитатор, с большим или меньшим успехом ими жонглирующий”.
“Громче всех кричавший └позор!” Анатолий Осмоловский (широкой публике он известен как автор громкой акции на Красной площади, где члены его творческой группы выложили своими телами популярное слово из трех букв) в одном интервью прямо заявил, что в современном искусстве есть только одно табу — такие, как у Беляева-Гинтовта, └протофашистские взгляды”. <…> Если идеологических табу для художника нет вовсе, это еще как-то можно понять. Но если они есть (то есть если существуют └правильные” и └неправильные” взгляды), не очень понятно, почему их определяет Осмоловский и примыкающая к нему группа товарищей, а, например, не сам Беляев-Гинтовт”.
“Так уж сложилось, что в современном арт-мире левый радикализм (включая троцкизм, большевизм и т. д.) считается вполне приемлемым и, более того, разделяется большинством представителей этого мира. В то время как правая идея подвергается решительному осуждению. И Беляеву-Гинтовту давали отпор по такому вот партийному принципу: что позволено левым (хоть иконы топором рубить, как Авдей Тер-Оганян, хоть грозить с плакатов буржуазии физическим уничтожением, как Дмитрий Гутов), то не позволено правым. Между тем в сугубо политическом смысле оба радикализма, как говаривал тов. Сталин, хуже”.
Первая публикация статьи: “Известия”, 2009, 12 января <http://www.izvestia.ru>.
Доктор Живаго — агент ЦРУ? В январе будут рассекречены архивы Нобелевского комитета, касающиеся премии Бориса Пастернака. Беседу вела Ольга Тимофеева. — “Новая газета”, 2009, № 1, 12 января.
Говорит Иван Толстой, автор книги “Отмытый роман Пастернака: └Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ”: “Мы давно уже знаем, что рукопись романа Пастернак послал на Запад сознательно, будто узник, отчаянно выбрасывающий из крепости заветную записку с мольбой о спасении. И послал не одну рукопись, а целых пять. И следил за судьбой романа очень пристально. Писал бесчисленные письма, не только разъясняя замысел и идеи своего романа, но пытаясь организовать издательский процесс: сводил и мирил людей, предлагал решения для зашедших в тупик вопросов, разрабатывал тактику конспирации для в глаза им не виданного Фельтринелли, назначал денежные премии своим зарубежным помощникам и переводчикам, договаривался о контрабандном привозе гонораров. И делал все это, не выезжая из Переделкина, в глухие годы железного занавеса и постоянной слежки. Борис Леонидович сам вбросил себя в политику, и дело это не было для него таким уж чуждым. По мнению проницательного Варлама Шаламова, это соответствовало натуре писателя: └Б. Л. далеко не вне политики. Он — в центре ее. Он постоянно определяет ▒пеленги▒ и свое положение в пространстве и времени”. Вот такого Пастернака я и взялся показать в книге: не наивного чудака, а человека с великолепным чувством стратегии, насмерть (в буквальном смысле) стоящего за свою книгу, за право на поступок, презирающего своих гонителей и верящего в дружеские чувства и возможности своих западных доброжелателей”.
“Думают, наверное, что я вредная старуха”. Из воспоминаний о Татьяне Вадимовне Васильевой. — “LIBRARIUS”. Новейшая история антиковедения в России. <http://librarius.narod.ru>.
Отрывки из воспоминаний о Т. В. Васильевой (1942 — 2002) “одного из ее учеников” (?). “Анекдотически-акусматический жанр не претендует на полноту раскрытия характера, но он показывает Татьяну Вадимовну — выдающегося исследователя и прекрасного знатока античности — с неожиданной для многих стороны <…>”. На персональной страничке Т. В. Васильевой также читаем: “Благодарим Надежду Николаевну Трубникову за любезное разрешение опубликовать здесь эти материалы”.
Например: “Когда я читал Гаспарова и умирал от зависти, Т. В. мне сказала: └А это его в секторе натаскали. Там тогда такие люди были — Петровский, Грабарь-Пассек; они сохраняли русский научный belles-lettres: если пишешь на птичьем языке, то могли и на смех поднять. Вот он там и научился статьи писать, а первые были так же неудобочитаемы, как у всех””.
Елена Дьякова. Проза пассажиров, проезжающих мимо. Толстые журналы 2008 года ищут новое в старых пейзажах. — “Новая газета”, 2009, № 2, 14 января.
“Журнальный процесс всегда затевается и течет ради нескольких текстов. Ради медленного отбора новых имен. А прочее — фон. Но фоновая проза-2008 — материя удивительная. В ней не изменилось ничего: стоит длинное, глухое, среднерусское, позднесоветское время. Не весна и не осень. Не перестройка, не шокотерапия, не стабильность с люрексом гламура… Не изменилось ничего: в городе и в деревне донашивают старые пейзажи и интерьеры, сюжеты и лица 1960 — 1980-х”.
Евгений Евтушенко. Жизнерадостный изгой. — “Новые Известия”, 2009, 30 января <http://www.newizv.ru>.
“С маниакальной уверенностью я предсказывал неизбежное явление в поэзии некоего └мальчика”, который превзойдет и меня самого, да и всю плеяду шестидесятников, став ее живым продолжением, наследником <…>”.
“Но дело с наследником затянулось. На него не был похож никто из смогистов, назвавшихся самыми молодыми гениями, — они слишком много сил тратили на надменно-завистливое противопоставление себя шестидесятникам, хотя тайком друг от друга извинительно хаживали к нам со своими стихами”.
“Не оправдал моих надежд крупный самоценный поэт, возведенный поклонниками в сан Великого Маргинала, уже потому, что не нашел добрых слов для Фриды Вигдоровой, которая сделала его всемирно знаменитым, застенографировав позорный суд над ним, а поэзию предшественников обозвал └швырянием камней в разрешенном направлении””.
“Стоит лишь пожалеть, что это кудрявенькое, избыточное торнадо, именуемое Дмитрием Быковым, нафаршированное и мудростью, и юмором на грани фола, иногда заслоняет его самого. <…> Прочитав его книгу └Последнее время” (2007), я открыл, надеюсь, главного Дмитрия Быкова — одного из самых сильных современных поэтов”.
Вера Зверева. Теленовости: в формате сериала. — “Искусство кино”, 2008,
№ 8.
“Множество текстов, циркулирующих в современных медиа, строится по правилам масскультурных произведений. Они адаптированы к мобильной аудитории, рыночной конкуренции, большим тиражам, механизмам успешности и моды. Как и продукты массовой культуры, медийные сообщения рассчитаны на дидактику, социализацию человека, трансляцию образцов и норм, на представление неизвестного прежде опыта в обыденных формах. По своему устройству они основаны на словесных и визуальных формулах, предполагают серийность и производство нового непременно с опорой на привычное. <…> Но, согласно распространенному представлению, стойкому и во времена альтернативных источников информации, информационные программы, в отличие от художественных, отсылают к └самой жизни””.
“Любое медийное событие создается в языке и при помощи языка. Насколько невозможно нейтральное высказывание вне культурных установок, ценностей и идеологий, настолько же конвенционален └реализм” новостей”.
“В основе информационных программ лежит структура сериала (в свою очередь восходящая к публикациям с продолжением в прессе). В новостном сериале есть постоянный круг героев (официальные лица государства, медиазвезды) и набор сменных персонажей на одну серию. В нем есть часто воспроизводимые виды событий (└официальная встреча на высшем уровне”, └столкновения воюющих сторон”, └доклад министра президенту”, └катастрофа”, └событие культурной жизни” и т. п.), которые требуют от зрителей воспроизводства одних и тех же чувств”.
Александр Иванов. “Пиар относится к области бессознательного”. Беседовала Галина Юзефович. — “Частный корреспондент”, 2009, 21 января <http://www.chaskor.ru>.
“<…> его [Владимира Сорокина] стали читать в той среде, где его холодная, рациональная, эстетская манера письма просто не может быть понята. Не так давно я ехал в поезде, и со мной в купе двое попутчиков обсуждали его последний роман — оперировали они в основном терминами └прикольно” и └по приколу”. <…> Недавно Володе исполнилось 50 лет. Я позвонил поздравить его с юбилеем, мы до этого долго не общались. Он обрадовался, был явно тронут, мы очень хорошо поговорили, но при этом все время чувствовалось, что он в напряжении и ждет какого-то другого, главного звонка. Не скажу, что от Путина, хотя кто знает?.. Мне кажется, для Сорокина такое положение глубоко неорганично — это не его стиль, не его круг, не его целевая аудитория”.
Наталья Иванова. С литературой ничего не может произойти. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”, 2009, № 1-2, 15 — 21 января <http://www.kultura-portal.ru>.
“У меня нет никаких претензий к Елизарову или Прилепину — печатайтесь, ищите своего читателя и т. д. Меня удивляет, что литературная общественность удостаивает их премий. За этим стоит серьезная болезнь нашего общества, которая возникла еще в советские времена. Кто содействовал возвышению провинциально-посконной литературы? Никак не деревенские бабушки, а интеллигенция, которую я называю └аэропортовской”. Она ощущала народническую вину, корни которой вообще уходят в XIX век.
В наше время эта вина наложилась на комплекс неполноценности интеллигенции, которой долго объясняли, что она вместе с литературой умерла”.
“Все мои слова по поводу Захара Прилепина я поделю на девять, если он принесет нам талантливую вещь, в которой не будет идеологической схемы”.
Интервью поэта Инны Кулишовой (Тбилиси, Грузия) с Андреем Грицманом (Нью-Йорк, США). О Грузии и о Международном фестивале русской поэзии в Грузии. — “Интерпоэзия”, 2008, № 4.
Среди прочего Андрей Грицман говорит: “Ну, └священные коровы”, естественно, существуют; некоторые из них мне лично очень нравятся (хотя они и └священные”), а некоторые — не нравятся; и вот тех, которые нравятся, я буду публиковать
[в “Интерпоэзии”], даже если конкретная подборка меня меньше интересует, чем другие. <…> С другими же └священными коровами” дело обстоит просто. Я не буду к ним обращаться по той причине, что у них — важные и знаменитые имена. Просто меня их творчество не интересует, хотя я могу иногда отдавать должное их искусности и мастерству. Впрочем, если кто-то из этих, меня не интересующих, └священных коров” пришлет нам подборку, которая представится мне интересной, то я ни по каким политическим соображениям отвергать ее не буду”.
“С моей точки зрения, └Интерпоэзия” — это не └толстый журнал” в обычном, стандартном понимании, то есть это не дидактическое, литературоведческое или системно-иерархическое издание. Хочется, чтобы это было смело, интересно (не обязательно в └смоговском” смысле) и не было └пощечиной общественному вкусу”. И еще это издание задумано как живое искусство. А живое всегда может делать какие-то ошибки, идти не по прямой, а порой — с нетрезвыми выкрутасами”.
Андрей Колесников. Забытое “Наследство”. Владимир Кормер как зеркало русской интеллигенции. — “Частный корреспондент”, 2009, 29 января <http://www.chaskor.ru>.
“29 января выдающемуся русскому писателю и философу Владимиру Федоровичу Кормеру исполнилось бы 70 лет. Нельзя сказать, что он совсем забыт. Но тираж его двухтомника, который только что выпустило издательство └Время”, составляет 1500 экземпляров. Скорее всего, это и есть потолок нынешнего активного интереса к творчеству одного из самых ярких и талантливых семидесятников — литературному и философскому”.
“Прошло почти два десятилетия с момента последней масштабной публикации — и вдруг Кормер пугающе, ошеломляюще актуален! И как раз в своих главных произведениях!”
Симон Кордонский. “Главным социальным слоем в России были, есть и будут помещики”. Беседовал Виталий Куренной. — “Частный корреспондент”, 2009, 23 января <http://www.chaskor.ru>.
“Впервые, насколько мне известно, эту идею сформулировал Александр Сергеевич Кривов: естественной формой жизни в российском пространстве является поместье, поместная форма. Поэтому главным социальным слоем в России были, есть и будут помещики. Не в смысле крепостники. Помещики — это люди, которым государство в обмен за верное служение предоставило право распоряжаться ресурсами на определенной территории. Существовала имперская поместная структура. В. Ефимов высказал гипотезу, что в СССР аналогом имперских поместий были административные районы, в которых первый секретарь райкома партии по полноте распоряжения ресурсами, рабочей силой соответствовал в какой-то мере имперскому помещику. Сейчас также идет процесс становления поместной формы”.
“Таким образом, есть формальная административная структура власти — это, так сказать, └реальность”, то, что видно сверху. И есть то, что есть по жизни, то есть └на самом деле”. А на самом деле есть совокупность поместий, контролирующих территорию, и рентное население. — А куда девается активное население? — Занято отходничеством. Они имеют дом в какой-то из этих деревень, а сами заняты отходничеством по всей территории страны. Москва, столицы республик и краев — это центры отходничества”.
“Города — это не место, где живут. Это место, куда приезжают работать отходники, а из городов городское население, напротив, стремится уехать на дачи. Городов в традиционном смысле слова у нас нет. Были слободы, которые сейчас рассасываются по пригородным зонам за счет распределенного образа жизни. Сейчас └в реальности” это некое административное пространство, а └на самом деле” — нечто совсем не городское в традиционном смысле этого слова”.
“Очень интересный процесс идет сейчас. С одной стороны, опустынивание территории страны, исчезают поселения, целые районы лишаются населения, которое уезжает. Старики доживают, молодежи нет. С другой стороны, идет вторичная урбанизация — вдоль трасс. Труднодоступные села, даже с социальной инфраструктурой (школы
и т. д.), которая поддерживалась сталинской и даже еще столыпинской политикой расселения, — эти села сейчас пустеют. Народ переезжает к трассам и городам. Формируется принципиально новая схема расселения и, следовательно, поместного контроля. Но эта система такова, что экономика в ней невозможна”.
Дмитрий Кузьмин. [Интервью] Беседу вела robokukla. — “LOOK AT ME”, 2009, 15 января <http://www.lookatme.ru/flows/153-sovremennaya-poeziya/posts>.
“В искусстве — совершенно так же, как в науке, — по-настоящему ценно только то, что сделано впервые. Остальное — рутина, в лучшем случае — популяризация, разжевывание для непонятливых. Но это └впервые” не означает просто └то, чего прежде не было”: мало ли до какой несусветной глупости никто из наших предков не додумывался. Скорее — └то, чего прежде не могло быть”: неразрывно связанное с сегодняшним днем. Об этом сказано у Мандельштама — в каком-то смысле главного русского поэта XX века: └Попробуйте меня от века оторвать! — Ручаюсь вам: себе свернете шею””.
“Между тем ни второй Пушкин, ни даже второй Мандельштам не требуются — по единственной простой причине: это место уже занято. К счастью, поэтов, которые это или умом понимают, или интуитивно чувствуют, сегодня в России сколько угодно. Может быть, даже больше, чем когда-либо. Потому что русская поэзия — как дерево: XIX век — единый ствол, Серебряный век — расходящиеся в разные стороны крупные ветви, настоящее время — огромная раскидистая крона, в разных концах которой пишут совершенно по-разному и смотрят на современность с разных сторон”.
“Современная поэзия (а вместе с ней, кстати, и душевное устройство современного человека) часто непонятна тем, кто в своем развитии остановился на Пушкине, Лермонтове и Некрасове, — и нужен длинный путь: от Тютчева и Фета — к Анненскому, от Анненского — к Блоку и Брюсову, от Блока и Брюсова — к Ахматовой, Цветаевой, Пастернаку, Мандельштаму, Заболоцкому, дальше — к главным авторам второй половины XX столетия: Сатуновскому, Тарковскому, Бродскому, Айги, Сапгиру, Кривулину… Хотя, на самом деле, бывают и боковые входы. Для моего поколения 15 — 20 лет назад воротами в мир большой поэзии часто становились Борис Гребенщиков и Егор Летов: заставляли по-новому ощутить вкус и вес слова. Среди тех, кто пришел в поэзию в 2000-е годы (и среди читателей, и среди авторов) — знаю, некоторым послужили отправной точкой песни Земфиры или Лагутенко. И с собственно сегодняшней поэзией та же штука. Можно начинать с мэтров, живых классиков: Сергея Гандлевского, Алексея Цветкова, Алексея Парщикова, Михаила Еремина, Николая Байтова (всех мне, конечно же, не назвать), — и дальше двигаться к более молодым авторам, которые в чем-то их развивают, а в чем-то с ними спорят: к Марии Степановой и Елене Фанайловой, Станиславу Львовскому и Андрею Полякову, Андрею Сен-Сенькову и Арсению Ровинскому. Можно попробовать для начала кого-то из └модных” поэтов последнего времени: Веру Павлову с ее подчеркнуто женскими темами и образами, Андрея Родионова с его страшилками из жизни алкашей и наркоманов, Федора Сваровского с его балладами по мотивам трэшевой фантастики, пошловато-самоупоенного Дмитрия Воденникова и проповедующего в стихах священника Сергея Круглова, — во всех этих случаях за броской наружностью стихов скрываются какие-то более сложные и тонкие смыслы, за которые можно зацепиться. Можно, в конце концов, начать с конца — со звезд младшего поэтического поколения: Марианны Гейде, Дины Гатиной, Татьяны Мосеевой, Антона Очирова, Василия Бородина… — потому что в мироощущении ровесника может оказаться легче узнать самого себя…”
“Если ты читаешь стихи — и в них тебе все понятно и близко, ты со всем согласен, тебя все устраивает, — значит, тут что-то не так. А если испытываешь внутреннее сопротивление, не улавливаешь, что к чему, — значит, есть шанс, что это настоящее. Потому что весь смысл искусства — в усилии, которое ты совершаешь для того, чтобы его понять”.
Виталий Куренной. 2009-й — год Чарльза Дарвина. Ученый, расколовший современную культуру. — “Частный корреспондент”, 2009, 6 января <http://www.chaskor.ru>.
“И все же теория естественного отбора Дарвина была действительно революционной. Смысл этой революции заключался в том, что Дарвину удалось решить проблему, которая до него решения действительно не имела. <…> Речь идет об устранении из сферы рассуждений о живой природе принципа целесообразности и замене его принципом причинно-следственных отношений. До Дарвина вопрос об особенностях живых существ можно было осмысленно поставить в форме └зачем?” или └для чего?”. Как в известной сказке: └Зачем тебе, бабушка, такие большие уши?” — └Чтобы лучше тебя слышать, детка”. После Дарвина можно было осмысленно сформулировать вопрос └почему?”, поскольку он показал, как можно найти на него ответ. Состоит он, грубо говоря, в следующем: изменяется среда обитания живых существ, которые способны к изменению и закреплению этих изменений. Те существа, которые лучше приспособились, выживают, а те, кто не приспособился, вымирают, так как живые существа борются между собой за существование. Это не просто научная проблема: Дарвин революционно изменил наше восприятие мира — он по меньшей мере стал менее уютным”.
“Теория Дарвина очень убедительна, что делает ее привлекательной для риторического использования в самых разных областях. Но все же нельзя забывать, что она решает вполне определенную задачу: научное объяснение в биологии. А теория, которая не знает своих собственных границ, не имеет отношения к науке. Человеческое общество и культуру нельзя себе представить без принципа целесообразности — того принципа, с которым дарвинизм несовместим как таковой”.
Курицын: прерванный полет. Беседу вел Лев Пирогов. — “Литературная газета”, 2009, № 1, 14 — 20 января.
Говорит Вячеслав Курицын: “<…> я просто перестал писать критику, вернее, она сама пересталась писать. Так недавно └ушло” от меня, скажем, красное сухое вино, а └пришло” — белое сухое вино, которого я раньше не уважал. Я доверяю своему организму, точнее — не вижу смысла противиться. Не хочет критики — ну не хочет”.
“<…> Ельцин разобрал СССР без войны, пройдя совсем по краешку, спас Россию от голода и стал делать нужные реформы: экономические и политические. Было ощущение при нем, что есть реальный шанс на расцвет. Возможно, это самый крупный государственный деятель за всю историю России. Я знаю, что мои соотечественники его не любят”.
“Спорт в телевизоре — вот модель вечности наглядная. Я то есть умру в гроб, а у них будет следующий сезон, новые трансферы, изменения в рейтинге, новые рекорды лиги…”
Максим Лаврентьев. Танатогенез в поэтическом тексте. Наблюдения над русской эсхатологической лирикой. — “Интерпоэзия”, 2008, № 4.
“Задача настоящего исследования заключается в том, чтобы на нескольких достаточно известных интересующемуся читателю примерах продемонстрировать, как отражается процесс наступления смерти в поэтическом тексте, а также предложить свое истолкование этого феномена”. Далее — Дмитрий Веневитинов, Александр Введенский, Константин Вагинов.
Игорь Манцов. В мире животных. — “Частный корреспондент”, 2009, 15 января <http://www.chaskor.ru>.
“Мои родители, мои дяди, тети, дедушки и бабушки — простые, из деревни, от сохи. Я никак не могу признать социально близкой ту власть, которая ставит под сомнение вменяемость моих близких. Поэтому мысленно выражаюсь про носителей власти └они”, отчужден всерьез и надолго, неулыбчив и по пустякам раздражителен. Между тем мне невероятно нравится Америка, где я никогда не был и, скорее всего, уже не буду, — эта самая, будто бы империалистическая, Америка не предъявляет счет моей простой, моей суконно-посконной родне. Не оскорбляет”.
Борис Межуев. Реванш Умника над Странником. Повесть о просвещенном авторитаризме. — “Русский Обозреватель”, 2009, 19 января <http://www.rus-obr.ru>.
“Мой личный интерес к Стругацким не был ни в малейшей мере предопределен любовью к научной фантастике как таковой. Этот интерес возник в середине 1990-х, и он был связан исключительно с политической актуальностью произведений братьев для понимания тех реформ, которые осуществлялись в нашей стране с момента прихода к власти правительства Ельцина — Гайдара. И нужно сказать, что чтение братьев сыграло огромную роль в становлении моего политического мировоззрения, в смысле сознательного отталкивания от тех идей и тех рецептов, которые предлагались в повестях наиболее популярных советских фантастов”.
“Читатели советского времени воспринимали ОО [“Обитаемый остров”] как антитоталитарную повесть. На самом деле, это произведение — может быть, наиболее жесткое и откровенное в отечественной литературе оправдание несвободы, сохранения тоталитарного контроля над большинством с целью его управляемости в интересах избранного меньшинства. Допускаю, впрочем, что между братьями во время создания повести существовали серьезные расхождения: ведь почти каждая книга зрелых Стругацких всегда представляла собой своего рода идейную полемику между АНС и БНС, спор наивного комсомольского гуманизма и холодного индивидуалистического рационализма”.
“Проблема состояла не столько в оправдании авторитаризма как такового, имеются в истории случаи, когда авторитаризм не только возможен, но и необходим, когда демократический строй предопределенно ведет страну к катастрофе, когда общество еще не способно порождать само из себя политическую власть и когда власть сама оказывается вынуждена перестраивать и создавать (почти искусственно) заново общество. Грех Стругацких состоял не столько в апологии диктатуры, сколько в поэтизации иноземного контроля. <…> Когда я прочел Стругацких, меня ужаснула сама мысль, что Россию пытается преобразовать команда людей, у которых в сознании наличествует вот такая модель страны и своего положения в ней”.
См. также: Борис Межуев, “Странник Андропов. Остров просвещенного авторитаризма” — “Русский Обозреватель”, 2009, 14 января.
Вадим Межуев. Мы — антимодернисты. Интервью подготовили Александр Павлов и Дмитрий Узланер. — “Русский журнал”, 2008, 19 декабря <http://www.russ.ru>.
“Маркс — это мыслитель XIX века, 80 процентов содержания его книг устарело, что говорить. Но Маркс — это мыслитель, которого нельзя обойти, как нельзя обойти Канта, Гегеля, Ницше или еще кого-то. Это величайший мыслитель XIX века. Самого главного в Марксе мы никогда в России не понимали. Поэтому я противник как обожествления этого имени, так и его демонизации. — И что же у Маркса самое главное? — Представление о том, что на капитализме история не кончается”.
“Главный вопрос у Маркса — не вопрос о том, как построить общество, в котором все будут счастливы, то есть коммунизм. Коммунизм, согласно Марксу, это не общество. Главный вопрос у Маркса — как жить не в обществе, а как жить в истории, как жить в историческом времени. И возможно ли общество, которое бы не пыталось встать поперек истории, которое бы не пыталось остановить на себе историю, не пыталось бы стать плотиной, перегораживающей реку”.
“У Маркса была одна коренная ошибка — он соединил идею коммунизма с идеей рабочего движения. Но эта ошибка была потом исправлена. Коммунизм — это идея не рабочих, это идея интеллектуалов”.
Вадим Месяц. “Наш проект — содружество одиночек”. Поэт и издатель “Русского Гулливера”: “Сегодня поэзия стала филологической отсебятиной…” Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2009, 9 января <http://www.chaskor.ru>.
“У Кришнамурти есть чудное определение любви. Говорит, перечислите все чувства, которые вы знаете или о которых догадываетесь, и то, что останется, и есть любовь.
Я бы применил этот психологический трюк и к поэзии. Не к технике ее исполнения, а к самой субстанции”.
“Если поэзия — магическая практика, то что плохого, если молиться будет не один человек, а сто?”
Лариса Миллер, Александр Радковский, Михаил Синельников. В защиту доброго имени М. А. Тарковской. — “Литературная газета”, 2009, № 2, 21 — 27 января <http://www.lgz.ru>.
Письмо в редакцию газеты. По поводу выхода в свет книги Паолы Педиконе и Александра Лаврина “Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы” (М., “Энас”, 2008). “Написанное Паолой Педиконе и Александром Лавриным осталось в книге неразмежеванным. Но надо думать, что относящееся к судьбе Тарковского-отца и к жизни Тарковского-сына до его эмиграции принадлежит Лаврину. <…> У читателя книги возникает твердое ощущение, что и весь подбор цитат, и вся жесткость оригинальных суждений — все это заострено и направлено на дочь поэта и сестру кинорежиссера Марину Арсеньевну Тарковскую. Как будто бы Лаврин вдруг решился продолжить некую внутрисемейную распрю — дело неблагодарное и с его стороны неправомочное… По-видимому, все же было можно, не отрекаясь от прожитых лет и уважая память о Татьяне Алексеевне, быть по крайней мере справедливым к Марине Арсеньевне, которая явила нам прекрасный образец дочерней любви и к тому же показала себя талантливой писательницей, став автором семейной саги └Осколки зеркала””.
Нелли Мотрошилова. Пристрастный участник. Беседовал Андрей Парамонов. — “Русский Журнал”, 2008, 31 декабря <http://www.russ.ru>.
“<…> Мераб [Мамардашвили] свои мысли о Канте проговорил, сообщил устно, в контакте с аудиторией. Он с этим очень сжился, ему было так сподручнее, вернее, он действительно возлагал особые надежды на └звучание” мысли. И здесь вещь тоже очень личностная. Да и как тут не связать результат с личностью? Мераб ощущал себя вольготно в стихии устного └текста”, проговаривания (хотя там, конечно, было много своих проблем, было немало специфических трудностей). И поэтому, если уж так поставить вопрос (хотя, может быть, в форме └или — или” он поставлен неправильно): стал ли он └устным” философом потому, что запрещали, или потому, что он сам так хотел — я бы ответила, что тут и то и другое было. Но главной с некоторого времени стала внутренняя потребность говорить, проговаривать философию и └говорить” свою философию, как бы раскручивать мысль, идею во время разговора, живого контакта с аудиторией. Тут уж я заодно признаюсь, что я почти не слушала его лекции. Пришла один раз, другой, третий — мне не понравилась сама атмосфера: все это несколько носило характер культа; а главное, мне казалось, что люди, которые разжигают этот культ, сами мало что понимают из философии Мераба”.
“Знаете, в своей жизни я встречала лишь одного человека, который говорил и писал одинаково, на мой взгляд. Это был С. С. Аверинцев. Он говорил какими-то отточенными фразами и так, как, вероятно, говорили наши интеллигентные предки. Я помню, что меня в Аверинцеве это просто поражало. Я слышала его пространный доклад; он говорил три часа. Для меня удивительно интересной была тема. Аверинцев рассказывал о реальных жизненных структурах, отношениях, институциях и т. д., благодаря которым в Древнем Риме рождалась духовная культура. И говорил он так, что создавалось впечатление: здесь └текст”, который надо без всякой правки перенести на бумагу”.
“Возможно, здесь прорывается разочарование, но я скажу: не время сейчас ни для философии, ни для таких философов, как Мамардашвили. От нас └плохого” слышать не хотят, а └хорошего” мы сейчас и сами не скажем”.
Андрей Немзер. Исполняющий обязанности критика. Беседовали Ольга Цыкарева и Кира Eгорова. — “Русский Журнал”, 2009, 4 января <http://www.russ.ru>.
“На рубеже 1980 — 1990-х шли нескончаемые разговоры о └конце русского литературоцентризма”, исчерпанности традиции, отсутствии перспектив, о том, что └У нас нет литературы!”. Я же ровно тогда почувствовал: └У нас все есть!” Было очень обидно за писателей, от которых критика ситуативно отвернулась. Меня тогда больше всего занимали мои сверстники, не успевшие завоевать позиции в перестройку, приходившие в литературу в самое неудачное время”.
“Я не знаю, чем должна заниматься критика. Я никогда перед собой этого вопроса не ставил. Я не вижу качественного изменения в литературе и культуре примерно с середины XVIII века — в европейском масштабе. Язык меняется, антураж, внешние моды, а не суть. С кризиса Просвещения начались все наши проблемы: индивидуализм, историзм, эстетизм, традиционализм, новаторство ради новаторства, поэтизация зла, цитатность, авторефлексия, отрицание культуры — тогда и сформировалась та культурная институция, которую мы именуем критикой”.
“Я умею грамотно укладывать слова в строфы. С аллитерациями, метрическими вывертами, приличными рифмами, переносами, тропами и всем прочим. При случае могу шуточный стишок соорудить (хотя теперь не большой охотник до └капустников”). Могу и └серьезный” лирический текст грамотно выстроить. Вот прозу и на спор сочинять не стану — нет у меня сюжетного мышления. <…> А стихи сочинять — дело нехитрое. Только стихи, которые я могу написать (и многочисленные их подобия, досягнувшие печати, а то и стяжавшие похвалы), никому не нужны”.
“Мне интересней обдумывать, чем формулировать. Видимо, потому, что я человек не творческий, меня гораздо больше занимает сказанное другими, чем то, что я могу сказать сам”.
Лиза Новикова. “Пламенные революционеры” вновь востребованы. — “INFOX.ru”, 2009, 16 января <http://www.infox.ru>.
“Владимир Войнович выпустил исправленную версию своего давнего романа о Вере Фигнер. Переиздан также роман Василия Аксенова о Леониде Красине. Вопреки давним предсказаниям Игоря Губермана, который считал, что знаменитая серия беллетризованных биографий будет переименована в └Пламенных контрреволюционеров”, старые книги вернулись, пусть и изданные гораздо меньшими тиражами”.
“Владимир Войнович специально для нового издания └Деревянного яблока свободы” внес некоторые изменения. Для начала он триумфально вернул на первую страницу слово └геморрой”, которое в свое время не понравилось советским редакторам. Так что в нынешнем издании бывший свекор Веры Фигнер вновь получает возможность вылечиться от этого неприятного заболевания. Кроме того, Владимир Войнович добавляет пассажи вроде: └Между прочим, царская власть так же, как потом и власть советская, относилась к рабочим с большим доверием, чем к интеллигентам”. Такие замечания, несомненно, осовременивают роман”.
Нравственность со злобными причудами. Максим Лаврентьев считает, что современная литература — это архипелаг, населенный не эльфами, а каннибалами. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2009, № 2, 22 января.
Говорит Максим Лаврентьев: “Особенно сильно я проникся, пожалуй, Хлебниковым. Году в 94-м приехал на Новодевичье кладбище и зачем-то похитил горсть земли с его могилы. Это, конечно, кощунство и идиотизм. На следующий день вернулся туда с мамой — по ее настоянию — и положил землю на место. Случались и другие истории, правда, не столь дурацкие и позорные”.
“Мне посчастливилось быть знакомым с удивительным поэтом — Анастасией Харитоновой. Она была, как говорится, человеком из прошлого — тут и интеллигентная московская семья, и семь иностранных языков, и красный диплом Литинститута. Глубокий философ и тончайший лирик. Тринадцать книг стихотворений, напечатанных без выходных данных. Пьесы, эссе, переводы. Кстати сказать, Харитонова — автор книги, изданной всего в трех экземплярах, из которых один находится в библиотеке Ватикана. Речь идет о переводе сонетов Кароля Войтылы — Иоанна Павла II. <…> Пять лет назад она трагически и страшно погибла. Где, спрашивается, можно сейчас почитать ее стихи? Кроме нескольких небольших публикаций в периодике, состоявшихся благодаря усилиям ее друзей, основной массив текстов Анастасии Харитоновой остается достоянием узкого круга помнящих о ней”.
О размерах и значениях. Разговор по душам. — “Литературная Россия”, 2009, № 2-3, 23 января.
Говорит Андрей Рудалев: “И в этой переходной ситуации во всех отношениях, в ситуации чуть приглушенной, но до конца не пережитой смуты, рассказ может сделать многое. Пусть это будет даже в какой-то мере техническая функция, ведь недаром те же предельно концентрированные рассказы Александра Карасева называют конспектами романов”.
Говорит Сергей Беляков: “Трудно сказать, как будет развиваться Александр Карасев. Его └Чеченские рассказы” — вещь, так сказать, итоговая. Свое └море” он вычерпал, что дальше — не знаю. Ему нужны новые темы, новые герои, впереди у него, быть может, годы поиска”.
Поэт и книгопродавец. В поэзию пришло поколение агрессивно неграмотных молодых людей. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2009, 9 января <http://www.chaskor.ru>.
Говорит Александр Шаталов: “Поэзия сейчас занимает естественное место в жизни общества: тиражи книг порядка 500 — 1000 экземпляров с лихвой покрывают интерес читателей к └поэтическому слову”. То есть ранее она занимала место неестественное, гипертрофированное, она была наподобие раковой опухоли и говорила о нездоровье общества и литературы в целом. Хорошо ли то └здоровое общество”, в котором поэзия практически не нужна? Не знаю. Думаю, оно более стабильно и гармонично. Говорить о том, что поэзия переживает подъем, безрассудно”.
“Я полагаю, что тексты огромного числа нынешних начинающих стихотворцев говорят о деградации поэзии, но зато те возможности, которые сейчас у них есть (это связано в первую очередь со свободным стихом, верлибром), уже привели к тому, что среди новых авторов появились вполне замечательные. Не знаю, можно ли назвать их поэтами (у меня недоверие и нелюбовь к этому слову), но тексты их — без сомнения, поэзия”.
“Важно, чтобы не было декларации └поэт-пророк”, что я могу воспринимать лишь как разновидность психического заболевания <…>”.
Предательство героев 90-х. Игорь Яркевич считает, что литературная бюрократия снова взяла верх. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2009, № 3, 29 января.
Говорит Игорь Яркевич: “У меня нет ни одной публикации в толстом литературном журнале. У меня нет ни одной литературной премии. У меня за 90-е годы вышло всего четыре книги”.
“Я давно предлагаю отдать названия толстых литературных изданий винно-водочным изделиям. Представьте — водка └Знамя”, коньяк └Новый мир”, пиво └Дружба народов”. Это был бы хороший, красивый, элегантный конец. Мы бы всегда о них вспоминали, когда заходили в магазин. Они бы всегда были рядом с нами — сначала на прилавках, потом на столе. Они сделали свое дело. Для чего они существуют сейчас, мне совершенно непонятно”.
“Пусть пишут свои идиотские книжки, печатаются в своих идиотских журналах. Пусть получают свои дебильные премии, говорят свои дебильные речи по телевизору. Мой путь более сложный. Он может завести непонятно куда. О чем говорить, если эта среда не смогла переварить даже слова └онанизм”, хотя оно к мату не имеет никакого отношения!”
Сергей Роганов. “Черный феномен” свободы. — “Русский журнал”, 2009, 8 января <http://www.russ.ru>.
“└Черный феномен” — так американцы называют суицид — давно входит в первую десятку причин смерти на нашей планете, а к 2020 году, по прогнозам экспертов, количество самоубийц может составить 1 500 000 человек в год. Феномен эвтаназии постепенно высвобождается из очерняющего свободный выбор человека наследия тоталитарных режимов фашизма и нацизма. Не замечать требования людей, страдающих неизлечимыми заболеваниями, уже невозможно. └Право на самостоятельную смерть” постепенно входит в арсенал прав и свобод любого гражданина”.
“Решить, стоит ли жизнь того, чтобы ее завершить окончательно и бесповоротно, значит ответить на немые вопросы повседневности. Судьба человека принадлежит только самому человеку. Легко начинать все, что угодно, даже жизнь, гораздо труднее хоть что-нибудь завершить. └Абсолютное завершение” — единственная возможность для самоубийства сохранять достойное лицо, не затянувшаяся деструкция личности, не автоагрессия, не абсолютное зло, а естественный процесс подведения итога”.
Лев Рубинштейн. “Осторожно — пошлость!” — “Грани.Ру”, 2009, 15 января <http://www.grani.ru>.
“Когда-то Андрей Синявский сказал, что основные его расхождения с советской системой чисто стилистические. Многие восприняли это высказывание как проявление эстетской эксцентричности. А по-моему, он прав абсолютно. Мне тоже кажется, что самый фатальный водораздел в обществе проходит не через └идеи”, не по осям └богатые — бедные”, └русские — нерусские”, └патриоты — либералы”, └коммунисты — диссиденты”, └интеллигенция — народ”. Он проходит по территории стиля и вкуса, а все вышеперечисленное суть лишь употребляемые от бессилия эвфемизмы и псевдонимы. Что для одних — стиль, для других — мучительная пошлость. И наоборот”.
“Я иногда задумываюсь, по каким признакам я определяю └своих”. Кого я склонен определять как └социально близких”? В результате вся сумма перебираемых мною признаков сводится к простой формуле: наиболее └своими” я считаю тех, кому смешно или не смешно то же самое, что и мне. └Свои” — это те, с кем мне не надо всякий раз заново заключать культурные конвенции. Это те, для кого представления о стиле и пошлости если не одинаковы, то взаимопонятны. Это те, кому не надо ничего объяснять, с ними достаточно переглянуться. Это, скорее всего, не универсально. Но это надежно”.
С точки зрения вечности… Беседу вели Руслан Хестанов, Ольга Андреева. — “Русский репортер”, 2009, № 3, 29 января <http://www.rusrep.ru>.
Говорит Виктор Живов: “Я помню данные опроса, которые показались мне исключительно занятными: православных у нас 74%, а в бога веруют 53%. Значит, есть 20% православных, которые тем не менее в бога не веруют. Такие вещи никогда не бывают совсем бессмысленными — они бывают абсурдными, но не бессмысленными. За этим что-то стоит. Какие-то идентификационные механизмы”.
Герман Садулаев. Литературных клоунов хватает и без меня. Беседу вела Татьяна Ковалева. — “Культура”, 2009, № 4, 29 января — 4 февраля.
“Прежде всего, чеченцы сейчас очень мало читают. Я недавно был у себя в Шали, там на весь город ни одного книжного магазина. Мало того, письменные столы и книжные шкафы в продаже отсутствуют, хотя прочей мебели сколько угодно. Не читают. Но от тех чеченцев, которые прочитали мою книгу о войне, └Я — чеченец!”, я слышал много благодарностей и получал благословения. Не нравятся моим сородичам, в основном, места в текстах, посвященные чувственности, любви. Об этом у чеченцев не принято говорить вслух. Но я никогда не утверждал, что являюсь национальным и традиционным писателем. <…> Мне принадлежат оба мира — и традиционный мир Кавказа, и ультрасовременный мир российского мегаполиса. Я же свободен, я мальчик сам по себе. Очень удобная позиция, для того чтобы смотреть. И писать”.
Сумма отрицаний Аркадия Драгомощенко. Беседу вела Наталья Курчатова. — “OpenSpace”, 2008, 13 января <http://www.openspace.ru>.
Говорит Аркадий Драгомощенко: “На углу Невского и Большой Морской в то время был роскошный букинистический магазин, который все называли └у Алисы” — по имени тамошнего товароведа. И там я увидел книгу Аллена Гинзберга “How!”, с одним стихотворением которого я уже встречался в журнале └Иностранная литература”.
Я пролистал, мне многое понравилось, особенно совмещенность абсолютно домашнего рассуждения со странным пафосом, восходящим, вероятно, к Уитмену и возносящим повседневные вещи в какое-то новое измерение. Но это сейчас я так рассуждаю — тогда, возможно, было по-другому. И заодно я купил книгу Мэй Свенсон, не самой тоже последней поэтессы. С этого момента все и посыпалось — одна моя знакомая дарит антологию современной американской поэзии, дальше еще что-то… Это 1970 — 1971 годы где-то”.
Кети Чухров. “Большой стиль”. — “OpenSpace”, 2009, 14 января <http://www.openspace.ru>.
“Все сравнения Рифеншталь с советским соцреализмом (при том что и в соцреализме есть признаки придуманного рая и элементы помпезности стиля) не совсем уместны. Соцреализм никогда, в отличие от псевдоаристократической эстетики фашизма, не руководствовался приоритетом благородной породы, во имя которой можно пожертвовать идеей универсальности человечества”.
“Кроме того, в социалистическом реализме надо проводить различие между пафосным подражанием эклектике всех больших стилей (римскому, египетскому, стилю ампир…) — и тем, что даже в эпоху соцреализма было имманентным проявлением веры в общественную солидарность, в эгалитарные ценности жизнестроения и в возможность выразить их в искусстве. Кстати, чем больше — чисто стилистически — было ампира и искусственного подражания античности, тем лживей оказывался социализм”.
“В качестве аналогии к эстетике Рифеншталь на ум скорее приходит какой-нибудь рекламный ролик трусов от Армани, изображающий Дэвида Бекхэма, с его тренированным телом и волевым лицом победителя; остается только снабдить все это античным антуражем и подставить риторику восхваления власти. Хотя для Рифеншталь это почти одно и то же”.
“Модернизм бравировал древностью, как свежестью └наива” — так же, как он эпатировал исключительной новизной технологий и форм, не замечая того, что в самой древности никакой архаики не было. Это понятие могла породить только эпоха модерна. Человек древней цивилизации не знал, что он архаичен и наивен”.
Галина Юзефович. Несть ни магла, ни чародея. “Сказки барда Бидля” расшифровывают главную метафору “Гарри Поттера”. — “Частный корреспондент”, 2009, 6 января <http://www.chaskor.ru>.
“В принципе внимательный читатель └поттерианы” знал обо всем этом и раньше. Однако известные факты, поданные сжато, концентрированно и в лоб, производят совершенно иное, куда более мощное воздействие. Разница между миром волшебников и миром маглов внезапно становится совершенно иллюзорной, магические возможности оборачиваются не более чем метафорой денег, образования и прочих традиционных для нашей цивилизации ценностей, а вся эпопея задним числом получает совершенно иное прочтение. Сам Гарри Поттер оказывается типичным └маленьким человеком”, против собственной воли вовлеченным в противостояние двух могущественных корпораций и зажатым между жерновами их конкурирующих интересов. Отношения между чистокровными колдунами и выходцами из маглов (такова, если кто забыл, верная подруга Гарри, отличница и зануда Гермиона Грэйнджер) — отображением вечного конфликта между └старыми” и └новыми” деньгами, между └старым” и └новым” социальным статусом, между └москвичами” и └понаехавшими”. Дальше ребус можно разгадывать практически до бесконечности: в свете полученного из └Сказок барда Бидля” знания едва ли не каждая деталь эпопеи Ролинг обретает новую актуальную интерпретацию. Срывая магические покровы со своей саги о волшебниках и маглах, Джоан Ролинг не просто дает читателю весомый повод перечитать все книги цикла заново, что называется, под новым углом. Она фактически объясняет, почему именно история о мальчике-колдуне стала главной книгой первого десятилетия ХХI века. Причина этого — в виртуозном сочетании несочетаемого”.
Малек Яфаров. Современный человек. — “Топос”, 2008, 17, 19 и 22 декабря <http://www.topos.ru>.
“<…> в современном обществе (в большинстве ведущих мировых государств) конституционные законы общественной жизни не совпадают с теми, которые действительно определяют общественную жизнь. Соответственно, человек вынуждается самой общественной ситуацией к адаптации, приспособлению качеств своей личности к наличным условиям, к выделению одних качеств и способностей за счет других, то есть развитие человека как общественного существа носит фрагментированный, нецелостный характер. Характер этой фрагментации зависит от особенностей общественного устройства конкретного государства, но ее суть заключается в └естественном” общественном отборе: наиболее подходящими обществу становятся не целостно развитые личности, а └люди выживания”, люди, которые принимают наличное общество как таковое, не соотнося его с матрицами осознания, люди, которые в силу этого действуют на минимуме осознания. Более того, осознание становится в такой ситуации препятствием к успешной адаптации, а осознающая личность — └нежелательным”, так как несет в себе осознание другой общественной жизни”.
Малек Яфаров. Совершенный человек. — “Топос”, 2009, 12 января.
“Нам кажется, что это будет ужасный человек, который равнодушен к своей истории, традициям, религии, государству, национальности, земле, растениям, животным, да и к другим людям тоже. Нам кажется, что такому человеку вообще ни до чего нет дела, кроме того, что занимает его здесь и сейчас, он не помнит прошлого и не думает о будущем, он не любит и не страдает, и если он попадет на луну или в другую галактику, то будет вести себя точно так же. Но это только то, что кажется нам, поскольку такими мы представляем себя, если лишимся своих привычных идентификаций”.
Малек Яфаров. Бегство от осознания. — “Топос”, 2009, 19 января.
“<…> осознание себя настолько не входит в привычный ход поведения людей, что мешает им, причем мешает не как что-то неудобное, лишнее, как упавшее дерево на дороге, а как принципиально другое, заставляющее полностью измениться, как изменение направления всей жизни”.
“Страх и только страх отвращает человека от осознания. Каждый раз, когда он предпочитает удобный, комфортный выбор действия, позволяющий ему сохранить наличный статус-кво, отвращаясь от необходимости действия, продиктованной его природой как осознающего, он делает это прежде всего из страха остаться одному, быть выброшенному из потока выживания”.
Cм. также: Малек Яфаров, “Помойное ведро философии” — “Топос”, 2009, 26 и 30 января — 4 февраля <http://www.topos.ru>.
Составитель Андрей Василевский
“Воздух”, “Вопросы истории”, “Дальний Восток, “Зарубежные записки”, “Зеркало”, “Знамя”, “Иные берега”, “История”, “Литература”, “Народ Книги
в мире книг”, “Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, “Наше наследие”, “Нескучный сад”, “Фома”
Александр Агеев. Без пафоса. Публикация С. А. Агеева, Е. Н. Иваницкой, Ю. Ф. Рахаевой. Вступительная заметка и подготовка текста Е. В. Хомутовой. — “Знамя”, 2009, №1 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Публикации из архивов. Нелегко, как я почувствовал, бывало на душе у этого талантливого публициста и писателя. Впрочем, вот — из записей 1996 года:
“Пришло ли уже время, когда русской литературе можно наплевать на государство и снять это искажающее ее лик напряжение противостояния? Не пора ли уже заняться
своими делами, проблемами, играми, наконец? Освоить огромные пространства неосвоенного, растечься мыслию по древу? Чего ж в ней не было? Романа. Романа в ней как не было, так и нет. Семейного, бытового, любовного, приключенческого и мн. др. Жанра нет. Вообще жанра — как явления некой определенности, дифференцированности, раздельности. Русские романы плывут, как кисель, автор, начиная, не знает, чем кончит. Как бы творец не совсем выделился из материала, из утробы, и млеет в нем, в ней. Оттого так много незаконченных, оборванных, с └открытым концом” произведений.
Готово ли уже это странное племя не к жреческому служению, не к отверженности, не к растворению в творческом хаосе, а к взрослому профессионализму? Сошел ли барский дилетантизм, прошла ли детская болезнь? Бог весть. Какие-то намеки на это есть (Шишкин, Пелевин, Королев), а еще очень много прежнего — как бог на душу положит — вольного писания. Странно, кстати, что жанр эссе в России не очень-то прививается. Вот уж воистину русский жанр!”
С тех пор многое уточнилось, кажется. Эссе выходят томами.
Л. П. Быков. “Все бури века нес в себе…” — “Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”. Екатеринбург, 2008, № 3 (25).
Следом за объемным очерком об Александре Твардовском тут помещена интересная статья М. А. Литовской о Юрии Трифонове, а после — никогда мною прежде не читанный — богатый и очень личный мемуар Трифонова об А. Т. “Я вообще убежден, что └Новый мир” погиб оттого, что взорвался пороховой погреб писательских самолюбий. Слишком многих писателей этот журнал задел, слишком важные персоны раздел, обнаружив голых королей”.
Княжна М. Н. Волконская. Дневная записка для собственной памяти. Подготовка текста и комментарии Т. Г. Никифоровой. — “Наше наследие”, 2008, № 87-88 <http://www.nasledie-rus.ru/podshivka>.
Архивной публикации дневниковой записи о поездке матушки Л. Н. Толстого из Москвы в Санкт-Петербург летом 1810 года предшествует обстоятельная статья Наталии Азаровой и Татьяны Никифоровой “Всё, что я знаю о ней, всё прекрасно…”. Мать свою писатель не помнил, она умерла, когда ему не было и двух лет. Княжне было не чуждо художественное творчество, она пробовала себя и в прозе и в поэзии. Кое-что сохранилось. В том числе и эта “записка”.
“1810. Года Июня 18 дня <…> Отъехав 22 версты, переменили мы лошадей в селе Государевом Медном, в котором находится 700 душ; оттудова поехали мы до Торжка, где остановились и вышли в трактир; комната, в которую нас ввели, была убрана прекрасными картинами. Я забавлялась рассматриванием оных: между прочими тут были изображены четыре части света и к каждой была приличная надпись стихами.
О Африке было сделано странное примечание: надпись была следующая: Африка называется ныне землею чудовищей; но столько заключает в себе людей, что может некогда наводнить целый свет. Как бы сие не было пророчеством! (Понемногу становится, только не с африканцами. — П. К.) В самом деле, нам известно по Истории, что просвещение переходит от одной части света в другую: Европа была в таком же варварстве, в каком теперь находится Африка; а Азия, в которой процветали все науки, снова погружена в невежестве. Печально подумать, что Европа, может быть, подвергнется такой же участи и что изобретения и труды наших современников послужат добычею, а потом основанием благоденствия каких-нибудь диких народов, которые в последствии веков выступят из границ своих, и на развалинах величия соорудят новые Государства, подобно Франкам, Готфам и Англо-Саксонам, предкам остроумных Французов, глубокомысленных Немцов и Агличан. Все сие входит в порядок Провидения, которое чрез сие показывает нам ничтожность того, что мы называем политикою и бессмертною славою. — Чтобы сойти со столь высокого философического рассуждения, я скажу, что мы в Торжке сделали легкий обед, который нам стоил 4 рубли 30 копеек, что покажет здешнюю дороговизну; мы зашли здесь в кожевенную лавку, где было много товаров, но все очень дорого; батюшка купил для меня сафиянную сумочку и сафияну на две пары башмаков. Потом мы приехали ночевать в Село Государево Выдоробск, в котором все жители ямщики”.
Воскрешение Лазаря. — “Наше наследие”, 2008, № 87-88.
Материалы памяти выдающегося скульптора Лазаря Гадаева (1938 — 2008), автора недавнего памятника Осипу Мандельштаму (Воронеж) и уникального памятника Пушкину, установленного во дворике редакции журнала “Наше наследие”. О Гадаеве вспоминают Наталья Нестерова, Юрий Норштейн, Дмитрий Иванов, Григорий Ревзин, Валерий Турчин и другие. Фотографии скульптур Гадаева можно посмотреть на сайте журнала.
Ирина Врубель-Голубкина. Беседы с Ильей Кабаковым. — “Зеркало”, Израиль, 2008, № 31 <http://magazines.russ.ru/zerkalo>.
“Разговоры многолетней давности были насыщены теоретическим и художественным анализом, который показался нам необычайно актуальным и теперь, когда Кабаков на белом коне триумфально вернулся в Москву и российский гламур по приказу Запада преклонил пред ним колена” (из предисловия). Беседовали в середине 1990-х.
“Поскольку выставки, слава Богу, следуют одна за другой, я часто переезжаю. Вероятно, я художник все той же страны, но в моей жизни появилась еще одна — новая — страна. Это остров, о котором много можно говорить.
Это страна международных художников, кураторов, критиков, которая разбросана по всему миру. Жители этой страны принадлежат к содружеству, которое я готов идеализировать, я назвал бы эту страну Касталией. Этот остров я обнаружил, переехав из России, хотя подозревал о его существовании и раньше. Этот остров омывается рекой, имя которой — история искусства. Остров тоже принадлежит истории искусства. Извивы реки прихотливы, и неизвестно, где она проходит сейчас. Трудно сказать, где в этот момент ее главное русло. Но вместе с тем река течет по прямой — с глубокой древности по сегодняшний день”.
Еще один фрагмент.
“И. В.-Г: Илья, ты суперзвезда. Но не идет ли весь остальной поток советского искусства единой волной, без различий?
И. К.: Здесь для меня много неясностей. Какова история современного транснационального искусства? Было единое движение, то, что именуется Парижская школа и так далее. Позднее в искусстве стало доминировать самое последнее направление. Но были и группы, работающие в русле общих идей, └Флюксус”, например. Всегда существовал и существует и институт гениев… Художник всегда может опираться на опыт Ван Гога…
Россия перебирает все эти методы жизни и действия. Но └остров” для России неприемлем, в России большой дефицит этого взгляда.
Я не вижу других реальных возможностей. Всякие этнографические выставки — под флагом национального суверенитета — обречены.
Какой должна быть современная выставка? Она состоит из международных монстров, или это выставка примерно из 60 участников по теме куратора. Выставки подбираются по идеям, которые кажутся кураторам проблематичными, интересными. Куратор сейчас сам выступает как художник, как режиссер выставки. Идут смотреть не только на работы художников, но и на концепцию куратора.
И. В.-Г: Почему на это тратятся такие деньги?
И. К.: Да, деньги часто └выбрасываются” на инсталляции, которые после выставки разбираются и перестают существовать. Речь ведь идет о новой элите, не о частной коммерции, нет, это элита. Поэтому это будет и дальше финансироваться. Еще недавно все диктовали коллекционеры, позже все взяли в руки галереи, а потом их роль стали играть кураторы и музеи.
Сейчас очень важна проблема профессионалов. Искусство делается для узкого круга профессионалов. Вот в музей приходит человек с улицы и говорит: я могу сделать так же. Но это не так. Когда на выставке вешаются две веревки: профессионала и дилетанта, кругу знатоков сразу ясно, где настоящая веревка. Была даже такая история в Москве, когда в └Крокодиле” опубликовали репродукции настоящих западных абстракционистов и какие-то неподлинные вещи. И даже неподготовленные читатели сразу распознали, где настоящее. Но сегодняшние критерии гораздо сложнее. Поэтому сегодняшний куратор — это и историк искусства, и знаток, и глаз у него отменный. Это очень сложная профессия. Куратор — это единственный потребитель продукции. И другие знатоки из клана”.
Не правда ли, жутковато?
…“Зеркало” вообще — оригинальное издание. Я все жду: нарисует ли кто-нибудь его “портрет”, поскребет ли амальгаму, но не для злопыхательства (пишут тут талантливо, всё — легенды, спаянные и общим идеологическим чувством, и родством, и стилистикой, и темпераментом, всем кланам клан), — а в историко-антропологическом, так сказать, смысле…
Руслан Гагкуев. Будет вам голова. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 1 (865) <http://www.1september.ru>.
Оказывается, великому человеку и гражданину (предприниматель Николай Алексеев был московским городским головой восемь лет, с 1885-го по 1893-й) был всего только 41 год от роду, когда его смертельно ранил душевнобольной мещанин Андрианов. Кстати, именно нуждам этих несчастных Алексеев уделил много сил и средств, строя больницы и богадельни. Вообще, без градоначальника Алексеева — нет современной Москвы, начиная с ее электрификации до прокладки грамотного трубопровода и канализации. Он расширил сеть учебных заведений, застроил центр (начиная с Политехнического музея и кончая будущим ГУМом), настоял на передаче Третьяковской галереи в городское ведение, латал дыры в бюджете города из собственного кармана и ушел из жизни со словами “Я умираю как солдат…”. На его проводы вышел весь город.
И — был забыт на десятилетия. “Долгие годы единственным памятником ему был сам город, с его улицами, бульварами и зданиями, в становление которого он вложил столько сил”.
Лариса Давтян. Чеховский камертон в судьбе Рахманинова. — “Иные берега” (Журнал о русской культуре за рубежом), 2008, № 3 (11).
Чехов не только незримо присутствовал в судьбе С. Р., — на протяжении своей жизни композитор вел с ним бесконечный таинственный “диалог”, они совпадали даже в принципах и привычках: оба растили сады, творили разумную благотворительность, бежали морализма и стремились к краткости в своем деле. Чехов даже предсказал молодому Рахманинову его будущую творческую судьбу (всего только всмотревшись в его лицо во время аккомпаниаторства Шаляпину).
Олег Дарк. [Дмитрию Строцеву.] — “Воздух”, 2008, № 3 <http:// www.litkarta.ru/ projects/vozdukh>.
“Стихи, возвращающие мир в райское состояние блаженства (до падения). Или так: стихи, которые в каждом явлении, предмете, вещи видят и чувствуют (и оттуда вызывают) первоначальную, фундаментальную радость. Ту, которая и была задумана изначально как основа мира. То ли детские считалки-скороговорки-песенки, то ли заговоры, то ли чуть невнятная, задрёмывающая речь растений, с этими переменами и перебивами, но всегда гармоничными; стихи поют себя (изменения мелодии, следование ей). <…>
Я бы назвал этот свой скетч └Гнев о стихах Строцева” (примечание редакции: └Имеется в виду известное стихотворение Дмитрия Строцева ▒Гнев об Аронзоне▒”), но, возможно, надо было назвать └Игра о стихах Строцева” — и был бы другой текст, вероятно, более отвечающий стихам, где происходит постоянная игра с очень важными вещами, и в процессе этой игры вещи, давно знакомые, точно обновляются, освежаются, открываются заново, перенесенные в пространство детской”. Тут же публикуются и стихи и интервью “главного аронзоновца” (В. Шубинский) своего поколения. В беседе с Линор Горалик особенно любопытными показались мне размышления о телесности как метафоре.
Владимир Енишерлов. Художественный памятник, а не “статуй”. — “Наше наследие”, 2009, № 87-88.
О необходимости возвращения памятника Гоголю работы Н. Андреева на свое законное место. В частности, главный редактор “НН” напоминает здесь о недавнем письме известных деятелей науки и культуры в Госдуму: “Хочется верить, что Государственная Дума откликнется на это письмо-совет и высшая законодательная власть страны свою власть проявит. А когда через много лет забудется все, что случилось в наше странное время, в том числе и в Госдуме, — то, что депутаты вернули памятник великому Гоголю на прежнее место, будут помнить всегда”.
Тимур Кибиров. Греко- и римско-кафолические песенки и потешки. — “Знамя”, 2009, № 1.
Цикл посвящен Наталье Трауберг (кстати, во второй половине прошлого года в почившем “Огоньке” была напечатана ее более чем комплиментарная статья о поэзии и личности Т. К.) и предварен эпиграфом из христианских стихов Дороти Сайерс. Знаю, что многих верующих — и католиков и православных — духовно тронули эти стихотворения (а “просвещененых” читателей, вестимо, зацепили — и диалогом со стихотворными традициями, и тонким стилизаторством). Растревожили они и меня, особенно первое, “про ослика”. А еще — “Теодицея” и “Я не спорю, Боже, Ты, свят, свят, свят…”.
Я, правда, пока еще “не умею привыкнуть” к тому, что Магдалина “заорала”, да к чертыханьям в одной строке с именем Божьим, но мне отчего-то важно знать, что это — стихи именно этого человека, а не какого другого, что, читая их, я узнал и расслышал именно его голос.
Олег Кириченко. Уход в женский монастырь: условия, обстоятельства, мотивы. — “Вопросы истории”, 2009, № 2.
У разных сословий были свои особенности: своя картина проводов, подготовка, особенности открепления от местожительства и среды. “Дворянское общество особенно держалось за общественное мнение, правила хорошего тона, свои представления о красоте и норме. Вот почему именно в дворянской среде больше примеров крайних отношений: от категорического запрета своему чаду покидать отчий кров до восторженного отношения к известию об уходе дочери в монастырь”. Выдержки из документов поражают воображение. Кстати, читать “крестьянские” источники интереснее, нежели “светские”.
Игорь Клех. Зачем и отчего замолчал Сэлинджер? — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 1 (664) <http://lit.1september.ru>.
“Примерно через десять лет после неслыханного успеха любимой книги всех подростков и юношей, уходящих во взрослую жизнь, Сэлинджер, кажется, сообразил, что за книгу на самом деле он написал и какая бомба в ней заложена. Прямая линия в американской литературе может быть проведена между тремя героями на протяжении немногим более полувека: марк-твеновским Гекльберри Финном, фолкнеровским Квентином из великого романа └Шум и ярость” и сэлинджеровским Холденом Колфилдом. В психическом и речевом отношении эти герои очень похожи, по-человечески симпатичны и катастрофичны в равной степени для окружающих и самих себя. Тонкий и проницательный Сэлинджер догадался, какой ящик Пандоры он распечатал, какое оружие вручил убийцам и самоубийцам (если юноша благороден). Главный мотив его последующей самоизоляции, думается, этот. Потому что уже пятнадцать лет спустя, вооружившись его книгой └Над пропастью во ржи”, молодые люди взялись за пистолеты”.
…Сжимая заветный томик, стреляли в Джона Леннона и Рональда Рейгана.
В следующем номере И. Клех — пользуясь юбилейной датой — ярко пишет об Эдгаре По (“Криптограмма по имени └По””):
“Зачем же читать нам этого ненормального жуткого писателя в нашем └новом бравом мире”?!
Ну, во-первых, чтобы понимать, что нормальность является не врождённым свойством, а результатом усилий и труда — лёгкое помешательство и скорая смерть в любой момент поджидают нас на расстоянии вытянутой руки.
Во-вторых, По — повелитель древних ужасов и страхов, не чуждых всему живому. Он сумел придать им безупречные визионерские формы: океанский водоворот, маятник-секира, оживающие трупы и пробуждение в могиле, замурованный кот с окровавленным ртом, обезьяна-убийца (образ, докатившийся до Кинг-Конга и диснеевских мультяшек), пугающие маски и помещения и т. д. и т. п. Кому другому, кроме алкоголика и опиомана По, под силу было вывести все эти пугала на свет? Это — как прививка, самому писателю стоившая горестной жизни и смерти в сорок лет”.
Наталья Ключарёва. “Моё писательство — из невозможности утешить, накормить…” Беседовал Сергей Дмитренко. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 2 (664).
Интервью постоянного автора “Нового мира”, лауреата литературной премии имени Юрия Казакова и сотрудника газеты “Первое сентября”.
“ — Ранняя профессионализация — это хорошо или есть проблемы? В чём они? Как Вы их преодолеваете?
— У меня нет ощущения, что она ранняя. Есть ощущение огромного потерянного времени, растраченных сил, упущенных возможностей, которые надо поскорее навёрстывать.
— Есть мнение — устойчивое и, на мой взгляд, справедливое: Москва — это ещё не Россия. Но и Москва кое-что в жизни России значит. Что для Вас, человека, много ездящего по стране, — Россия и что — Москва?
— Москва — это интеллектуальная среда. Здесь я впервые встретила людей, говорить с которыми мне так же интересно, как читать книги. Всё остальное меня в ней не привлекает. Этот город, на мой взгляд, не пригоден для жизни. Про Россию я не смогу ответить коротко, так как это постоянный предмет моих мыслей, писаний и боли.
— О чём Вы хотите написать, а пока не удаётся, не получается?
— Я всё время пишу о тех, кто ищет. Мне бы хотелось когда-нибудь написать о тех, кто нашёл.
— Что ещё, кроме литературы, относится к Вашим главным жизненным ценностям? Если, разумеется, литература для Вас — безусловная ценность.
— Литература для меня не безусловная ценность. Безусловная ценность — человек. И связи между людьми, скрепляющие мир, не дающие ему распасться на атомы.
И литература, как и любая другая человеческая деятельность, имеет смысл лишь настолько, насколько она обращена к человеку, насколько она протягивает мосты между людьми, не даёт им окончательно замкнуться в себе”.
В этом же номере главные редакторы “Звезды” и “Нового мира” отвечают на новогоднюю анкету “Литературы”.
Сергей Круглов. “Вернись по чёрным рекам, венами…” — “Знамя”, 2009, № 2.
Виктору Кривулину
Смысла этой иконы не постичь, не смочь:
Мимо не миновать, нажитого не сберечь.
Даже если Ты, Мать, Своему Сыну — Дочь,
Так о нас грешных какая речь.
Осень мягко стелет, выслаивает прелью дно,
Повивальным скользким аиром, разорви-травой, —
Уцепиться памятью не за что — всё прощено.
Срок закрутит в рог — и вперёд головой.
Как отчаянно, в смертный захлёб, как не дыша, —
О, не праведностью, светом горним горя! —
Как впервые, разлепляет глаза душа
Новорожденной куколкой в руках сентября.
(“Успенье”)
…Мне тут же захотелось, чтобы читатель стихов этого автора, независимо от своей религиозности, познакомился с ним и в другой его ипостаси. Когда он, например, в журнале “Нескучный сад” (2008, № 1) — в числе других священников — отвечает на письма в рубрике “Вопросы веры” (“Зачем Церковь, если Бог в душе?” или “Надо ли учить неправославное стихотворение?”).
Сергей Кучеренко. Гольды из рода Уза. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2009, № 1, январь-февраль.
Воспоминание о недавно умершем друге автора мемуара — коренном нанайце-гольде Федоре Узе, “родиче” Дерсу Узала. Естественно, тут идет бесконечное сравнение с арсеньевским персонажем, и, как правило, не в пользу Дерсу. Особенно Федя удивлялся тому, что Узала не ловил рыбу — “ведь каждый патрон на счету”. Современный гольд предполагал, что, видимо, сам Арсеньев ничего не смыслил в этом промысле, — потому и герою своему удочку не доверил. Потомок Узала, похоже, вообще считал своего знаменитого предка — чистым вымыслом.
Владимир Легойда. О движении корабля Церкви. — “Фома”, 2009, № 2 <http://foma.ru>.
“Еще об одном нужно сказать особо: о почитании нашим церковным сообществом новомучеников и исповедников Российских. Общецерковное прославление состоялось, продолжают выходить книги и публикации, касающиеся памяти новомучеников. Во всем этом справедливо отмечают безусловную заслугу почившего Предстоятеля. Однако, увы, мы сегодня не можем говорить — о чем много раз писал и наш журнал — о сложившемся общецерковном почитании новомучеников, а значит — о понимании важности их подвига для нашей жизни, жизни во Христе”.
Евгений Мороз. “Еврейский вопрос” в творчестве Александра Солженицына. Опыт подведения итогов. — “Народ Книги в мире книг”, Санкт-Петербург, 2008, № 76.
Рубрика “In memoriam”. Это такие как бы проводы. “Что же касается еврейской темы, на свете было немало талантливых людей, недоброжелательно относившихся к евреям, и я не вижу в этом какой-то особой проблемы”. То есть не взыщите, господа-товарищи, он все равно умер антисемитом и клеветником. Попутно еще раз подвергнув сомнению “с помощью” Шаламова (“Солженицын ла2геря не знает и не понимает”) и солагерника А. С. — С. Бадаша — солженицынский “опыт зэка”; попутно процитировав, великодушно присоединившись, Шимона Переса (“Да хранит Господь душу его”), — Е. М. полузагадочно пишет: “Действительность не вписывается в однозначную черно-белую гамму, и во многих случаях достоинства человека органически связаны с его недостатками. Без готовности играть в чужие игры и прибегать к разного рода хитростям Солженицын не смог бы донести до западного мира свое послание о преступлениях сталинского режима. Шаламову, при всем его таланте, сделать подобное не удалось. Он был для этого слишком бескомпромиссен — не мог напечататься в Советском Союзе и получить необходимую известность. <…> При всех его тактических хитростях [Солженицын] был исключительно самоотвержен, просто маниакально одержим своими идеями (рассказать миру о лагерях? — П. К.). Всю жизнь бодался с дубами и один раз даже победил”.
Подобные пассажи, как мне кажется, рассчитаны как раз на тех, кто не читал и никогда не прочитает, скажем, “Теленка” или тот же “Архипелаг”.
Примечателен и эпиграф из Окуджавы к этому рассудительному коллажу из цитат и умозаключений: “Нас осталось мало, мы да наша боль. / Нас немного, и врагов немного”. Ну что вы, это не цинизм, не злоба. Это, очевидно, такая констатация факта.
А. Г. Мосин, Д. Г. Шеваров. “Шмидт ужасно занят…” — “Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, Екатеринбург, 2008, № 3 (25).
Первый текст в новой рубрике “Портрет современника” (цикл бесед об ученых-гуманитариях). О патриархе отечественной исторической науки Сигурде Оттовиче Шмидте беседуют писатель и историк. “Уже тогда я понял (на лекциях С. Ш. в середине 1990-х гг. — П. К.), что Шмидта надо слышать. И дело не в ораторском мастерстве Сигурда Оттовича, читающего лекции с 1948 года, и не в его несомненном обаянии, а в том, что его речь, его интонации, его жестикуляция и мимика несут в себе столько эмоциональной информации, сколько ее не может вместить ни один текст <…>
Вспомним, что слово └педагог” в буквальном переводе с греческого — └ведущий дитя за собой”. Не └дающий образование”, а именно └ведущий за собой”! Сегодня об этом истинном назначении педагога общество может догадаться лишь по нескольким уцелевшим вершинам — таким, как Сигурд Оттович Шмидт. Если применительно к средней школе спор — на мой взгляд, бессмысленный — о роли и ответственности учителя как воспитателя еще продолжается, то высшая школа полностью отказалась воспитывать. Да, где-то остались какие-то воспитательные очаги (в Москве это некоторые факультеты МГУ, Свято-Тихоновский богословский университет, Государственная академия славянской культуры…), но в большинстве вузов с воспитанием, — а значит, и с истинным просвещением! — покончено. Значение личности педагога, его духовного и нравственного примера — об этом уже не слышно даже разговоров” (Д. Ш.).
И — из интервью Шмидта Шеварову: “С годами я понял, что самая большая ценность в человеке — сердечность, доброта, душевность. Умных людей много, но ум еще должен быть добрым”.
На_Че. Дом для старой ёлки… — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 1 (865).
Первый текст, открывающий стартовый номер года, — об открытии, представьте себе, Музея елочной игрушки в Клину. Искренние аплодисменты.
Жорж Нива. Подарок Георгия Георгиевича: жить русским языком. Перевод с французского Нонны Паниной. — “Знамя”, 2009, № 2.
Мемуар, автобиографическое эссе, рассказ-признание. Уникальное, короче говоря, в случае с этим литератором выступление. Неповторимое, единственное.
Протоиерей Петр Перекрестов. Можно ли молиться вместе с католиками? Записал Леонид Виноградов. — “Нескучный сад”, 2009, № 2 <http://www. nsad.ru>.
Отец Петр родился в Монреале, внук белого офицера, сын эмигрантки. С детства прислуживал в храме, учился в церковно-приходской школе. Окончил Троицкую семинарию в Джорданвиле, в магистратуре занимался русским языком и литературой, служил диаконом в Торонто. В 1980 году рукоположен во священники и переехал в Сан-Франциско. Клирик храма иконы Божией Матери “Всех скорбящих Радость”.
“Экуменические молитвы на больших собраниях, на мой взгляд, сродни супружеской измене. Такое сравнение мне кажется уместным, поскольку в Евангелии отношения Христа и Его Церкви описываются как отношения Жениха (Агнца) и его жены-Невесты (Церкви). Вот и давайте рассмотрим проблему не с позиции политкорректности (тут мы точно не найдем ответа), а в контексте семьи. В семье есть свои правила. Семью связывает любовь, а с понятием любви тесно связано понятие о верности. Понятно, что в миру всем приходится общаться со многими людьми другого пола. С ними можно иметь деловые отношения, дружить, но если мужчина вступает с другой женщиной в связь, это измена и законное (для его жены) основание для развода. Так и молитва…
Вопрос о молитве с инославными обычно ставится либо людьми душевными, для которых главное — хорошие отношения, либо, чаще всего, апологетами экуменизма. Да, главное — любовь, Бог есть Любовь, но Бог есть и Истина. Нет истины без любви, но и любви без истины. Экуменические молитвы как раз размывают истину. └Пусть Бог у нас разный, но мы верим в Бога, и это главное” — в этом суть экуменизма. Понижение высокого. В восьмидесятые годы в экуменическое движение активно влились православные. Ответьте мне, пожалуйста, благодаря свидетельству Православия на экуменических собраниях хоть один человек перешел в Православие? Мне такие случаи неизвестны. Если и были отдельные случаи (реально всех приводит к вере Сам Господь, а для Него все возможно), они замалчивались хотя бы потому, что они не соответствуют экуменическому духу — толерантности и терпимости ко всем и вся. Я знаю случаи, когда люди приезжали в Россию, молились в храмах на литургии и переходили в Православие. Или ездили в монастыри, видели старцев и переходили в Православие. Но чтобы кого-то экуменические ассамблеи привели к истине, я не слышал. То есть плодов такая совместная молитва не приносит, а по плодам мы познаем правильность наших действий. Следовательно, в общей экуменической молитве нет смысла”. И это только фрагмент трудного и необходимого разговора “в тему” — о том, что общая молитва с человеком другой веры только вводит этого человека в заблуждение. Отец Петр, кстати, тут очень интересно говорит об одном из своих любимых писателей, англиканине Клайве Стейплзе Льюисе, — о том, что, живи Льюис в наше время, он бы, по мнению батюшки, обязательно перешел в православие.
Реформы А. Н. Косыгина и причины их неудач. Публикацию подготовила Ксения Кочнева. — “Вопросы истории”, 2009, № 1, 2.
Публикуются интервью бывшего министра легкой промышленности СССР Н. Н. Тарасова и бывшей начальницы главного управления трикотажной и текстильно-галантерейной промышленности С. Н. Чупрыгиной.
“Я вот одного не понимаю, почему Брежневу приписывают застой. Какой застой в промышленности? Наоборот, был подъем, поворот. <…> Я все 20 лет работы домой приходил спать не раньше 22 часов. А первые годы, примерно 7 — 8 лет, я раньше трех не приходил. А когда у Косыгина был замом, бывало, что и в пять приходил. Тогда строились заводы суконные, а я у него работал замом министра по снабжению. Однажды мне пришлось просидеть у заместителя председателя Госснаба до пяти утра, но мы все решили. Пришел домой — а супруга плачет. Так что жизнь была бурная, интересная” (Н. Т.).
…Ну да, а шмотки приличные мы почему-то или доставали с боем, или покупали у фарцовщиков. Впрочем, как сказано в предисловии, отрасль не считалась приоритетной, система взаимоотношений с министерствами была негибкой… Но зато какие ткани-полотна, какое постельное белье, оказывается, у нас было, пока не закрыли Трехгорку! “Работает пока еще на Малом Саввинском переулке предприятие, которое шелк производит, — └Московский шелк”. Знаете, почему они работают? Там станки жаккардовые, на которых они ткут все одеяния для служителей церкви. Недавно мне звонил оттуда главный инженер, интересовались станками, оборудованием. Они решили купить трикотажные машины, делать чехлы для автомобильной промышленности” (С. Ч.).
Ирина Роднянская. Цепь инициаций. — “Знамя”, 2009, № 1.
О стихотворной книге Владимира Губайловского “Судьба человека” (М., 2008).
“В стихах Губайловского много ландшафта и быта, переживаемых автономно и не призрачно, вкупе с сугубо индивидуальными ситуациями, — и все же лирическую природу этой поэзии можно определить, скажем, так: └мыслительный процесс, втягивающий в себя окрестность”, └обытовленная метафизика”. <…> └За окном пространство-время черно, как волна на Стиксе”. └Адская” горсть стихов, однако, не депрессивна. В ней работает отбойный молоток живого отчаяния, пытающийся продолбить стену рутины. Это другой труд — не тот, что в пословичной паре с терпением, но тоже труд души и воли…”
С. В. Рыбаков. Путь в никуда: Коминтерн и его вожди. — “Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, Екатеринбург, 2008, № 3 (25).
О долгой игре большевиков в “мировую революцию” и ее последствиях. Из отступлений: “Введение НЭПа было напрямую связано с проблемой власти. Обеспечив свою партию политической монополией, большевистские вожди могли теперь тратить энергию на удовлетворение своих потребностей, на получение различных благ. О том, что они ими отнюдь не пренебрегали, свидетельствует, к примеру, написанное Лениным в мае 1921 года конспиративное письмо Сталину: └…пора основать 1 — 2 образцовых санатория не ближе 600 верст от Москвы. Потратить на это золото; тратим же и будем долго тратить на неизбежные поездки в Германию. <…> В Зубалово, где устроили Вам, Каменеву и Дзержинскому, а рядом устроят мне дачу к осени, надо добиться починки железнодорожной ветки к осени и полной регулярности движения автодрезин. Тогда возможно быстрое и конспиративное (чтобы не искушать пролетариат, очевидно. — П. К.) сношение круглый год””.
Вера Терехина. “Я весь ваш, я русский и люблю только Россию…” — “Наше наследие”, 2009, № 87-88.
Блок григорьевских материалов, посвященных автору “Расеи”, блистательному художнику Борису Дмитриевичу Григорьеву (1886 — 1939), помимо вступительной статьи В. Тереховой и очерка Ирины Вакар, включает в себя часть оригинального литературного наследия мастера: фрагменты воспоминаний (“О новом, IV”, “Моя встреча с Сергеем Есениным”) и эпистолярий (подготовка воспоминаний и писем, комментарии С. И. Субботина).
В мемуаре — почти сюрреалистический сюжет 1919 года о том, как некий “старый друг П-ий” (редактор и критик Вячеслав Полонский. — П. К.), с которого Григорьев писал в свое время Савонаролу, уговаривал его поставить свой талант на оплачиваемый большевистский конвейер.
“Я слушаю, и сердце мое холодеет. Он говорит:
— В Москве мне удалось исходатайствовать для искусства сто двадцать два миллиона рублей. Я приехал сюда для того, чтобы привлечь художников └Мир-Искусства”. Вы должны писать большие картины. Они будут повешены всюду. На площадях, на вокзалах, станциях, полустанках, — везде, везде. За каждую картину я буду платить Вам семьдесят тысяч, а за эскиз к ней — по десять. Я Вам предлагаю написать таких картин — десять. Сейчас я еду дальше.
— Но ведь сейчас уже поздно… — шепчу я, весь покрытый мелкою дрожью. Тоска стала бить меня по сердцу. Милое лицо старого друга. Всё те же мягкие слова:
— У меня есть └бумажка”…
— Но зачем Вам эти картины?
— Это надо для пропаганды, — ответил совсем кротко мой друг. Я спросил:
— Значит, это будут не картины, а только иллюстрации на “казенном” холсте к большевистским лозунгам?
— Да, — был ответ.
— Так. Значит, решено в Москве: заменить аляповатые и нечестные плакаты футуриствующих подлинными работами русских мастеров?
— Да, — соглашается П-ий, — этого я добился.
— Сто двадцать два миллиона! Вы думаете, что это и есть та самая сумма, за которую можно купить русское искусство?
— Я только предлагаю. Я знаю, что художникам становится трудно. Очень трудно.
— Спасибо, но я уезжаю за границу от этого трудного времени. Надеюсь, моему примеру последуют и другие. Однако, один сегодняшний день так мог переделать вас, друг мой. Что с Вами? Но я уеду без Ваших миллионов. У кого тут еще успели побывать Вы?
— Вы — первый, — был ответ.
— Спасибо. Поезжайте обратно. Я знаю Петербург.
Это была официальная часть разговора. Всего сейчас не расскажешь. Но я не тот, кто меняет друзей исподтишка, как зараженный бокал. В таких случаях лучше остаться без вина. Такова трагедия индивидуумов. П-ий — писатель. Я часто сиживал у него на Петербургской стороне. Книги, книги. Круглый стол. Темный абажур и милые речи. Столько души было в них, труда, любви. Как давно это было. И почему он не заходи<л> ко мне в Москве?”
Феликс Чечик. Ночное зрение. — “Зарубежные записки”, Германия, 2008, кн. 16 (IV — 2008).
“Уехать на попутке / и наплевать на вся; / читать вторые сутки / водиле Ходася. //
И на вопрос шофёра / ответить: └Всё путём / зерна”. А жизнь как фора / аукнется потом. // Ну а покамест в голос / судьбу и трассу крыть. / И сердце, будто скорость, / на пятую врубить”. Справа — посвящение: “С. Г.”. Ну да, ну да. “Устроиться на автобазу / и петь про черный пистолет…”, там Блок аукался. И поэтов “Ходасями” не звали, кажется.
И не было в той иронии/инверсии, в той игре чего-то “вот такого”, неуловимо неловкого.
Кстати, в этом же номере публикуются интересные воспоминания живущего в Лондоне поэта, редактора и эссеиста Юрия Колкера (“Мои кочегарки”) о том, как он работал над знаменитым двухтомником Ходасевича в начале 1980-х.
Валерий Шубинский [о III — IV томах “Сочинений” Елены Шварц; СПб., Пушкинский фонд, 2008]. — “Воздух”, 2008, № 3.
“…Как ни широк оказался поэтический мир Шварц, всё-таки и у него есть границы, и после сорока лет работы они уже определились. Это относится и к разным версиям полиритмического, дерзко-непринужденного и втайне виртуозного └шварцевского стиха”, и к образной структуре (то барочно заплетённой, то аскетически простой), и к тематическому материалу (от орфического мифа до Блокады, от Петербурга XVIII века до буддийского Востока). Новое, однако, всё равно постоянно рождается внутри этих границ — на микроуровне. Чтобы почувствовать его, требуется внимательное чтение”.
Валерий Ярхо. Земля обетованная Егора Сорокина. О маленьких людях и больших социальных потрясениях. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 2 (866).
Беллетризованная биография человека, мальчиком отданного из села “в люди”, — начиная с 1882 года и до начала 1950-х. “История этого семейства, оглядывая которое, сидевшее за большим столом в доме Егора Васильевича, сам он называл — └семья Аврамова”, очень поучительна. Она содержит события как будто обыкновенные, но отражающие тот страшный слом, который пришлось пережить русским людям в ХХ веке. И увидеть последствия этого слома”.
А последствия — деградация и смерти, одна за другой: “С каждым поколением в семьях, ведущих начало от └семейства Аврамова”, рождалось меньше детей, зато усиливался алкоголизм, ранняя смертность, исчезло элементарное └желание хотеть”. Никто из них уже не мечтает о └земле обетованной”, потому что её у них нет — они даже не могут уловить смысл этого словосочетания”.
Очерк снабжен яркими архивными фотографиями.
Составитель Павел Крючков