Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2009
Какие книги на русском языке издают в бывших республиках СССР, ныне странах СНГ и Балтии? Понятно, что наиболее коммерчески успешные и заметные авторы все равно издаются в Москве и Питере (например, киевские писатели-фантасты Марина и Сергей Дяченко, рижанка Далия Трускиновская, харьковчане Генри Лайон Олди — Дмитрий Громов и Олег Ладыженский). Поэтому издателям ближнего зарубежья остается делать ставку либо на создание своих собственных «звезд», либо на выпуск «элитарной», некоммерческой литературы — в том числе авторов, живущих в России, но по какой-то причине не замеченных или не сумевших пристроить неформатные тексты в литературных столицах. Занимаются этим в основном энтузиасты, и у каждого из них свои пристрастия и круг любимых авторов. Картина складывается интересная и, что очень важно, не копирующая российскую литературную ситуацию; здесь я хочу рассказать о некоторых ярких книжных новинках последних лет, вышедших за пределами России — в Латвии и Украине.
Рижское издательство «Снежный ком» (главный редактор Эрик Брегис) специализируется на выпуске так называемой «неформатной фантастики», или, как ее еще иногда называют, «странной прозы». Это очень небольшой сегмент обширного рынка фантастической литературы и не слишком процветающий, не знаю, расходятся ли двухтысячные тиражи книг, выпускаемых Брегисом. Маленькое издательство не может и мечтать о расходах на рекламу; один из немногих способов обратить на себя внимание — литературные премии, здесь при правильной стратегии можно добиться определенных успехов. И правда, благодаря энтузиазму редактора сразу две книги издательства «Снежный ком» оказались в прошлогодних лонг-листах крупнейших национальных литературных премий — «Русского Букера» и «Большой книги».
+9
Владимир Данихнов. Чужое. Рига, «S-ком», 2007, 432 стр.
Об этом странном романе молодого автора из Ростова-на-Дону
питерский критик Василий Владимирский пишет: «В вывихнутом, полном абсурда мире
живут герои этого романа. В одном эпизоде они оказываются во вселенной, где водятся
информационные ведьмы, облака ходят строем, из земли само собой прет оружие, а у
безумцев режутся крылья. То ли в раю, то ли в чистилище, то ли, как постепенно начинаешь
подозревать, в аду. В другом эпизоде — отправляются на турбазу у инопланетного озера,
в котором обитает гигантский кракен, чьи щупальца местные └рыбаки”обрубают на шашлык, словно куски кабачка,
вызревающего на грядке.
И вновь перед нами открывается дверь в параллельные миры, наполненные задумчивыми
монстрами и порождениями ночных кошмаров»[3].
В общем, так до конца и не понятно: то ли герой романа Шилов стал объектом эксперимента некоей загадочной расы «сероглазых», попеременно погружающих героя в разные искусственные реальности, то ли герой в своем посмертии пускается в странствия-мытарства, то ли люди будущего пытаются реконструировать наше время, используя для этого искусственную личность главного героя и создавая для него искусственное, виртуальное окружение… Каждая ситуация, в которую попадает герой, как бы опровергает предыдущую, каждая — даже самая странная — утверждает свою «настоящесть», чтобы смениться другой, ровно в той же мере настоящей и иллюзорной. Снимаю шляпу перед чутьем и вкусом жюри премии «Дебют»-2006, заметивших этот странный и во всех смыслах неформатный роман и включивших его в тройку призеров в номинации «Большая проза». А в 2008 году роман вошел в лонг-лист премии «Большая книга» — если учесть, что в обеих премиях счет поданных к рассмотрению текстов шел на тысячи, можно говорить о несомненном успехе «Чужого».
В России в издательстве «Альфа-книга» несколько лет назад опубликован другой роман Данихнова — «Братья наши меньшие», более форматный, но тоже обративший на себя внимание, хотя и в пределах фантастического сообщества.
Андрей Хуснутдинов. Столовая гора. Рига, «S-ком», 2007, 304 стр.
Роман алма-атинского автора, вошедший в лонг-лист «Русского Букера» — 2008, имеет подзаголовок «До-знание». Герой, сотрудник секретной службы Марк Аякс, приезжает в город Столовая Гора, где имеется вроде бы закрытый, вроде бы выработанный золотой рудник, чтобы найти пропавшего, предположительно убитого, агента Хассельблада. Приезжает на дознание, но погружается в пучину «до-знания», пред-знания. Реальность постепенно размывается, как размывается и личность самого героя — возможно, к концу романа мы имеем дело уже не с этим человеком, возможно — и вообще с не-человеком, но как и когда осуществилась эта подмена, мы не знаем (впрочем, как и сам герой). Не знаем мы и что такое, в сущности, Столовая Гора — рудник, где продолжают добывать золото? Рудник, куда складируют золото, добытое неким алхимическим способом? Подземный храм из «Видений Иезекииля»? Копия «мирового древа»? Источник живой и мертвой воды? Кто такие жители Столовой Горы? Акционеры? Члены тайной секты? Бессмертные? Двойники? Нелюди?
«└Столовая Гора” имитирует стандарты романа └нуар” — одинокий сыщик в чужом городе, предоставляющем массу поводов поднять воротник и расстегнуть ширинку <…> только вот практически на каждой странице к обычным романным механизмам подключаются какие-то дополнительные, подрывающие реалистичность происходящего. Более-менее правдоподобная картина осыпается, и события соответствуют логике уже не реальности, а сновидения; роман очень скоро оказывается └не-тем-чем-кажется”.
По правде говоря <…> следовало бы начать рецензию с признания └я ничего не понял”; роман, целиком состоящий из двусмысленностей, проецирующийся сразу на несколько мифологий, быстро сбивает с тебя гонор и не позволяет маршировать по себе без запинки», — пишет в «Афише» Лев Данилкин[4].
Отсылки к Дэвиду Линчу с его «Твин Пикс» не случайны; сам автор в тексте ссылается на «Замок» Кафки — тоже вполне понятная аллюзия[5].
Современные сказки. Сборник. Рига, «S-ком», 2008, 336 стр.
У «Снежного кома» уже был удачный опыт формирования сборников современной фантастики и «парафантастики» — например, составленный Аркадием Рухом «Цветной день», представивший так называемое «поколение Net» — победителей интернет-конкурсов, фактически — молодых звезд современной неформатной фантастики. И все же новый сборник трудно назвать удачей, несмотря на то что в нем представлены яркие и интересные авторы — от самих Стругацких до суперсо-временных и стильных Дмитрия Горчева, Ольги Лукас и Василия Мидянина с его знаменитыми «Московскими големами». Слишком уж велик здесь стилистический да и жанровый разнобой да еще временной зазор — сказка Стругацких «Бедные злые люди» написана в 1964 году… В целом «Современные сказки» получились разнородными, мозаичными, а главное — слишком напоминающими питерские «макс-фраевские» сборники такого рода. Эта книга открывает серию «Библиотечка журнала ПроСВЕТ», остается только надеяться, что следующие сборники серии станут более интересным предметом для разговора.
Русская литература Украины, пожалуй, один из самых богатых сегментов современной русской прозы и поэзии за пределами России. Так уж исторически сложилось, что украинское поликультурное поле издавна порождает своеобразные и значимые литературные явления, но сегодня, помимо общеизвестного феномена «стыка культур», действуют и другие факторы, создающие в литературном пространстве своего рода зону напряжения. Украинское книгоиздание, как на русском, так и на украинском языке, заведомо проигрывает российскому книжному импорту в области массовой, «низкопробной» продукции, к тому же современные украинские авторы, пишущие по-русски, достигая определенного уровня известности, начинают публиковаться в России, то есть происходит некая «утечка рукописей». Эта ситуация в какой-то мере оборачивается благом, позволяя осуществиться достаточно неожиданным авторским поискам и издательским проектам; современная русская литература Украины формирует внутри себя и выплескивает за пределы географических границ новые имена и смыслы.
Андрей Краснящих. Парк культуры и отдыха. Рассказы. Харьков, «Тяжпромавтоматика», 2008, 224 стр.
Второй логотип в выходных данных — издательство «Формат», серия «Проза Nova». Руководитель проекта Д. Н. Нестеренко в рамках серии предполагает издавать интеллектуальную некоммерческую прозу авторов, так или иначе связанных с Харьковом. Андрей Краснящих — кандидат филологических наук, доцент кафедры истории зарубежной литературы и классической филологии Харьковского национального университета им. В. Н. Ка-ра—зина, принимал участие в знаменитом проекте Сергея Жадана — антологии «Готелi Харкова», а также в некоторых российских альманахах «молодой литературы» — «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», в интернет-проекте Дмитрия Кузьмина «В моей жизни…»[6].
«Парк культуры и отдыха» — сборник рассказов и эссе с прилагающимся планом-схемой аттракционов и «Рекомендациями для отдыхающих». И если бы этот текст, структурные единицы которого озаглавлены «Русские горки», «Чертово колесо», «Центральная аллея», «Лабиринт», был устроен наподобие «Бренда» Олега Сивуна, если бы о каждом из поименованных аттракционов и его роли в жизни автора рассказывалось буквально, то мог бы получиться очень интересный портрет времени и страны: детские аттракционы — штука по-своему магическая. Автор, однако, предпочел другой путь; каждый аттракцион для него — символ некоей метафизической ситуации, причем почти всегда ситуации пограничной, так или иначе связанной со смертью. «Пещера ужасов» повествует о ночных кошмарах, в которых герой, давясь от отвращения, ест собственное сердце, и об экзистенциальном одиночестве, «Колесо обозрения» — о тщетной попытке самоидентификации, но ни слова о собственно «колесе обозрения», и так далее…
«Вообще-то в воображаемом мире может быть все что угодно. Мир, появляющийся в рассказах Краснящих, заполнен кошмарами и давящей жутью. Может быть, именно поэтому персонаж не стремится себя идентифицировать. Это человек без имени, или же имя для него — условность, любое ему впору. У него почти нет прошлого и будущего. └Но я не знаю, что было со мной потом. Я учился? Закончил институт? Или два? Кто я по профессии? Что я узнал и как это помогло мне? Не помню”. Для живущего во вневременье все эти атрибуты ни к чему», — пишет об этой книге в «Знамени» Галина Ермошина[7].
Впрочем, мне иногда кажется, что если бы наши авторы не так уж старались писать об экзистенции, а писали о конкретных событиях и предметах, эта самая экзистенция возникала бы в их текстах сама собой. Вся наша жизнь, в сущности, одна сплошная пограничная ситуация.
Александр Мильштейн. Пиноктико. Харьков, «Тяжпромавтоматика», 2008, 256 стр.
Харьковчанин Александр Мильшейн, математик по образованию, ныне живет в Мюнхене. О «Пиноктико» уже высоко отозвались Самуил Лурье, Борис Кузьминский, Александр Иличевский — люди очевидно разного, но заведомо высокого литературного вкуса. Сам автор, отстраняясь от своего текста, предпочитает прятаться под маской — он, мол, только переводчик. А перед нами рукопись некоего Йенса, которому отец-каскадер перед смертью (он сильно пострадал при выполнении очередного трюка) признался, что Йенс — подкидыш, его по ошибке подбросили в «приемник» для краденых картин вместо приемника для детей. Это заставляет героя обратиться к своему прошлому; он узнает, что тогда-то и получил прозвище «Пиноктико» (помесь «Пиноккио» и «Пинакотеки»[8]); ирония ситуации еще и в том, что никаких краденых шедевров в хранилище не подкидывают, а вот местные непризнанные художники заваливают бункер-картиноприемник своими невостребованными полотнами. Однако для героя бункер — это символ, знак надежного и безопасного места-состояния, куда он всю жизнь стремится (глухой квадратный ящик для героя — аналог материнской утробы и одновременно, как водится, смерти, конца всему). Мир, однако, вовлекает героя в череду авантюрных приключений.
«Для того чтобы этот мир существовал, он должен быть непрочным, колеблющимся, нечетким, неопределенным, состоящим из смертей и недоговоренностей… Попадая в эту умышленную среду, созданную по большей части воображением, человек пытается опираться на ключевые события, чтобы совсем уж не сойти с ума, почувствовать под пальцами хоть какую-то реальность», — пишет Галина Ермошина. И дальше: «Наверное, такая литература и хороша тем, что не требует и не предполагает слишком ясной ясности»[9]. Я бы добавила — «новая» литература; в сущности, в этом смысле «Пиноктико» очень близок «Столовой Горе» и «Чужому». Реальность, утверждают эти романы, — это то, что воспринимается нами как реальность в данное время и в данном месте. Миг спустя и шаг в сторону это тоже будет реальность — но уже совершенно другая, возможно — противоречащая предыдущей, но столь же полноправная. Не то чтобы истина была «где-то там», скрыта от нас, ее, этой истины, может не быть вообще, или, напротив, истиной априори становится все, что мы принимаем за истину.
Андрей Курков. Ночной молочник. Харьков, «Фолио», 2008, 507 стр.
Наверное, имеет смысл задуматься, почему Андрей Курков, один из самых читаемых-продаваемых русскоязычных авторов на Западе, в России, скажем так, известен, но не больше. Самая знаменитая его книга «Пикник на льду» и ее продолжение «Закон улитки» вышли в 2005 году в издательстве «Амфора» пятитысячным тиражом и с тех пор, кажется, так и не переиздавались, хотя другие книги Куркова в «Амфоре» продолжают выходить — все тем же скромным тиражом от трех до пяти тысяч. Возможно, причина в том, что для русского читателя Курков недостаточно инороден, экзотичен, но и не вполне «свой»; неуловимая «украинскость» его текстов вряд ли воспринимается западным читателем как нечто особенное, отличное от «российского», но российский читатель ощущает ее слишком хорошо. Во всяком случае, похоже, отождествить себя с героями Куркова, плывущими по течению в кильватере сильных мира сего и воспринимающими эту свою зависимость с поистине дзенским равнодушием, российский читатель не способен. Брутальный левый радикализм или безбашенный даун-шифтинг в России вызывает гораздо больше симпатий.
«Ночной молочник», вышедший в харьковском издательстве, в этом смысле очень «курковская» книга, хотя до такой обобщенно-фантасмагорической картины распада и отчуждения, как в «Пикнике на льду», роман, как мне кажется, все же недотягивает. «Маленькие» люди — охранник Егор, таможенник Дима или другой охранник — Семен — и их близкие не столько противостоят «большим», сколько пытаются выжить в их тени. Для «больших» они никто, обслуга или, хуже того, про-сто дойный скот, как мать-одиночка Ирина, сцеживающая «омолаживающее» молоко на секретной молочной кухне для депутатов. Соответственно и депутаты, и правящая верхушка, на которую так или иначе выводят нити интриг, для маленьких людей просто экологические ниши, среда обитания. Такое «расчеловечивание» порождает чудовищные фантасмагорические ситуации — от набальзамированных трупов, которые любящие вдовы размещают в гостиных, до секретного препарата «антизаяц», способного чуть ли не мертвого воскресить и сообщить человеку бесстрашие духа, но имеющего очень неудобный для политиков побочный эффект: он делает из них честных и совестливых людей. Взаимопроникновение жизни не просто город-ской — столичной, правительственной — и деревенской для россиян тоже несколько экзотично; от Мариинского парка с резиденцией верховной власти до деревни, где живет безропотная Ирина и лежит парализованная мама охранника Егора, полтора часа на маршрутке; на этом и строится одна из линий повествования.
Роман Куркова представляет собой «киевский текст», вся интрига там очень четко привязана к топографии города, для того, кто в Киеве бывал, никаких подсказок не требуется, но тем, кто ни разу не был в этом замечательном городе, возможно, придется взять в руки его карту и по карте следить за перемещениями героев. Мистика — изнанка курковского Киева, и изнанка очень мрачная: здесь ночами ходят сомнамбулические адепты Церкви Посольства Луны, крадется маньяк с перочинным ножом, подкарауливает за углом кот-мститель Мурик, перегрызающий горло плохим людям… Но торжествует все же день и человеческая деревенская теплая жизнь — в противовес городской мертвечине; все самое хорошее в «Ночном молочнике» происходит все-таки утром и за пределами города.
Кстати, кокетливый авторский постскриптум, по-моему, совершенно излишен.
Михаил Назаренко. Новый Минотавр. Харьков, «Книжный Клуб └Клуб Семейного Досуга”», 2007, 240 стр.
Киевский литературовед и филолог, автор интереснейшей монографии
«Поховання на могил╗» (2006) — свода и анализа народных
преданий о Тарасе Шевченко, в том числе и о Шевченко как о «заложном покойнике»,
— представил книгу фантастических новелл, так или иначе опирающихся на культурно-историческое
наследие человечества. Одна из новелл посвящена истории Лабиринта, трактуемого автором
как «вечный город», живой и пожирающий живых людей, некий зеркальный аналог Вавилонской
башни, только уходящий вниз, под землю, к гигантскому Быку; другая — Колумбу, «воссоздавшему»,
поднявшему из вод новый континент по образу и подобию своей утраченной любимой;
третья — Овидию и гибели старых богов при свете Новой Звезды… Новеллы вполне в борхесовско-
кортасаровском духе, иногда вполне космополитические, иногда — и это самое интересное
— с поправкой на русско-украинский субстрат (герои двух новелл — литературно
трансформированные Вий и фонвизинский Недоросль). Тексты Назаренко — почти всегда
литературная игра, парадоксальная интерпретация неких всем известных фактов или
культурных мифов; читатели «Нового мира», которым вскоре предстоит познакомиться
с его новой повестью, смогут убедиться в этом.
Александр Кабанов. Весь. Из шести книг. Харьков, «Фолио», 2008, 185 стр.
Единственная книга стихов в этом обзоре. Александр Кабанов — поэт, извест-ный в России, в частности читателям «Нового мира», — представил избранное за десять лет; своеобразный «обратный отсчет» — книга открывается новыми стихами 2007 — 2008 годов, а заканчивается разделом, датированным 2003 — 1998 годами. По этой книге можно проследить эволюцию автора — от фирменных «синтетических» слов («Сентябряцая и колокольча, / вертикально веной трубя, / что ж ты, сердце мое, сердце волчье, / принимаешь любовь на себя?») до синтетических образов, сопряжения далеких понятий, идущих за созвучиями («На часах еще чернели отутюженные стрелки…», «Луковица огня, больше не режь меня, / больше не плачь меня и не бросай в Казань. / Ложкою не мешай, ложью не утешай…»), от юношеского романтизма — к импрессионизму и сюрреализму. Кабанов, один из самых ярких и энергичных русских поэтов (и не только проживающих в Украине), одновременно сентиментален, брутален и самоироничен («Представь меня счастливым в пятьдесят / в стране на черноморском берегу, / где вместо сала ангелов едят, / случайно обнаруженных в снегу»). Его регулярный стих всегда плотно вещественен, перенасыщен реалиями, предметами и событиями в самых неожиданных сочетаниях, что-то вроде картин фламандских мастеров, все не на месте и в то же время там, где надо:
Он поет про гудзонские волны,
про княжну. (Про какую княжну?)
И облезлые воют валторны
на фанерную, в дырках, луну.
И ему подпевает, фальшивя,
в високосном последнем ряду,
однорукий фарфоровый Шива —
старший прапорщик из Катманду:
«У меня на ладони синица —
тяжелей рукояти клинка…»
…Будто это Гамзатову снится,
что летят журавли табака.
И багровые струи кумыса
переполнили жизнь до краев.
И ничейная бабочка смысла
заползает под сердце мое.
География проживания здесь, надо сказать, играет свою роль. И дело не только в стихах, посвященных Крыму, который занимает очень важное место на лирической географической карте автора, не только в других географических привязках (Киев, Днепропетровск, Одесская трасса), и даже не во вторжении украинских слов (как правило, провоцирующих, как, например, «лайно»), а в некотором мерцании «свой-чужой», «приятия-отторжения», отличающем стихи Кабанова; пожалуй, высокий градус накала и обеспечивается во многом этим хождением по грани двух культур, близких и именно в силу самой этой близости антагонистических. Очень многие кабановские тексты опираются на взаимодействие стихий (земля-вода, земля-небо), отсюда частое привлечение образов насекомых как медиаторов, посредников между земным и небесным, и рыб как символа жертвенной трапезы.
Кабанов — один из немногих поэтов, которым удается звучать остросовременно, оставаясь при этом в рамках традиционных стиховых форм. Пожалуй, уже можно говорить о некоем направлении или даже «школе», в которой он является одной из ключевых фигур.
Большой фонтан одесского юмора. Журнал «Фонтан»: лучшее за 10 лет. Составитель В. Хаит. Одесса, «Печатный дом», 2008, 808 стр.
Очень красиво оформленный том (оформители Соня и Митя Кобринские — именно так написано в выходных данных — в Одессе люди известные) и, мягко говоря, внушительный: 800 страниц формата 70╫100. Как ясно из заголовка, это собрание лучших материалов — стихов, рассказов, афоризмов, карикатур и даже писем читателей — одесского юмористического журнала «Фонтан», бессменно возглавляемого бывшим кавээнщиком, ныне писателем и редактором Валерием Хаитом.
К одесскому юмору «на экспорт», к утрированному «одесскому акценту» с эстрады, к натужным анекдотам, «дядям Жорам» и «тетям Хаям» я отношусь достаточно скептически. Валерий Хаит и его журнал, однако, работают не столько на экспорт, сколько на свою внутреннюю и притом довольно требовательную аудиторию, а то, что журналу удалось уцелеть в финансовых бурях нового времени, свидетель-ствует о его жизнеспособности. К тому же Хаит привлек к сотрудничеству веселых и умных людей из самых разных городов и стран, в том числе замечательную поэтессу и новеллистку Наталью Хаткину из Донецка, поэта и переводчика Михаила Яснова из Санкт-Петербурга, Резо Габриадзе из Тбилиси, москвичей Марину Бородицкую, Григория Кружкова, Владимира Вишневского, Александра Воловика… Добавим еще тех, кто живет в Одессе и не слишком (к сожалению) известен за ее пределами, например замечательного и афористичного поэта Михаила Векслера, симпатичного рассказчика Александра Бирштейна или бессменного одесского летописца Олега Губаря. В итоге и о журнале можно сказать немало хорошего, и книга получилась веселая, пестрая и лишь местами (к счастью, нечасто) являющая одесский юмор в худшем его изводе. Такие книги хороши тем, что их можно открывать и начинать читать с любой страницы; сильного душевного напряжения они не требуют, но хорошее настроение гарантированно обеспечат, особенно если читатель будет принадлежать к весьма шумному братству «одесских патриотов». Одесский патриотизм — это, к слову, интересный социокультурный феномен, далеко не такой простой и уж во всяком случае не такой благостный, каким он кажется на первый взгляд, и требующий отдельного вдумчивого изучения… Жаль только, что книга эта, с ее полуторатысячным тиражом, скорее всего, очень быстро станет библиографической редкостью.
— 1
Лада Лузина. Киевские ведьмы. Выстрел в Опере. Шабаш второй. Харьков, «Фолио», 2008, 440 стр.
Мистика Киева — похоже, новый украинский «тренд». Вот и тут ведьмы, Лысая гора, активное обращение к краеведению и «туристской» топографии — Андреевский спуск, Владимирский собор, гора Щекавица и улица Ярославов Вал. К роману (три молодые ведьмы-киевицы попадают в прошлое, где, в частности, пытаются предотвратить убийство Столыпина) приложены карты-схемы, фотографии старого Киева, материалы из биографий «фигурантов» и прочая. В конце книги — реклама украинского клуба путешественников, предлагающего литературную экскурсию «По следам киевских ведьм». Иначе говоря, перед нами что-то вроде беллетризованного путеводителя — жанра, давно популярного на Западе, а в русскоязычном пространстве почти не встречающегося. Самое слабое место здесь — именно беллетристическая составляющая. («Рыжая резко остановилась, и на ее круглом лице появилось симпатичное выражение, случающееся у особей женского пола, внезапно и незапланированно встретивших на пути главного мужчину своей жизни, который уже бросил их болезненно и навсегда» — не говоря уж о загадочном «левом полупопии», зачесавшемся у одной из героинь.) Именно вот это возникновение эзотерической паралитературы с мощной географическо-краеведческой составляющей и представляет интерес: похоже, мы наблюдаем сотворение буквально «на коленке» киевского мифа в его торгово-экспортном, суррогатном, для внешнего потребления варианте.
Быть может, имеет смысл задуматься и о причинах, по которым те или иные знаковые имена и тексты так охотно и беззастенчиво присваиваются «масскультурой» (помимо Анны Ахматовой в романе фигурируют в качестве персонажей «Миши» — Михаил Врубель и Михаил Булгаков). Увидев знаменитый портрет Ахматовой работы Альтмана на обложке с интригующей надписью «Была ли Анна Ахматова ведьмой?», я предположила, что дело не обойдется без Волошина, и не ошиблась — «киевские ведьмы» таки посетили Коктебель. В сущности, такое «присвоение» — интереснейший социокультурный феномен. Я бы даже сказала — симптом, только вот не совсем понятно — симптом чего. Того, что культурный миф ужепозволяет использовать себя в рекламных целях или — все еще позволяет?..
Полторы тысячи, впрочем, не слишком большой тираж для, как сказано в аннотации, «одной из самых продаваемых писательниц страны».