Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2009
Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне. Рассказы. М., “АСТ”; “Астрель”, 2008, 285 стр.
Железная дорога, появившись на российских пространствах, очень быстро
стала вещью литературной, а вскоре — и хрестоматийно литературной. Обыденность здесь удачно соединилась с романтикой; корабль для русского человека все-таки скорее экзотика, а уж самолету и вовсе достался главным образом эстрадно-песенный жанр. Поезд оказался волшебным домиком, переносным жильем, из которого частная человеческая жизнь наблюдает проносящиеся заоконные картины. Неприютными нашими пейзажами, мокрыми огнями Великой Равнины и голыми ее деревьями только и можно любоваться вот так — из окна вагона.
И кому, как не русскому классику, внятно это ощущение. Первая железнодорожная лирика — Фет, первая железнодорожная трагедия — Толстой, железнодорожная поэзия протеста — Некрасов… Да и в ХХ веке железной дороге достались самые трогательные строки несентиментального писателя Гайдара — все железнодорожные эпизоды “Чука и Гека”, не говоря уж о певце паровозов Платонове. Примеры можно множить и множить…
В этом поистине великом контексте проект, затеянный глянцевым журналом “Саквояж СВ” (“распространяется в вагонах СВ и повышенной комфортности ОАО └Российские железные дороги””), очень русский. Не в последнюю очередь благодаря своему размаху и какой-то странной сюрреалистической избыточности. Все — только лучшее. Бумага. Тиражи. Материалы. Авторы.
В проекте уже приняли участие Александр Кабаков — он-то и является главным редактором журнала, — и Дмитрий Быков, выпустивший в прошлом году сборник “ЖД-рассказы”. Сейчас мы знакомимся с продолжением этого проекта, вернее, еще одним его следствием — книгой рассказов “Любовь в седьмом вагоне” Ольги Славниковой.
Теперь о существе проекта. Каждый год один из известных прозаиков обязуется написать цикл из двенадцати рассказов, связанных, хотя бы косвенно, хотя бы упоминанием, с железной дорогой. Эти рассказы раз в месяц выходят в журнале “Саквояж СВ”.
Александр Агеев в одной из последних своих заметок (“Журнал с ограниченной ответственностью” — “Знамя”, 2008, № 6) отнесся к этой затее весьма скептически, авторов не осуждая (“мы ж не первый год на свете живем и понимаем, зачем серьезные люди печатаются в таких изданиях”; “и писатели тоже не акридами питаются”), но полагая присутствие рассказов Ольги Славниковой между кулинарными советами и астрологическим прогнозом, скажем так, несколько неуместным.
Дело здесь все же, по-моему, не в гонорарах (давайте называть вещи своими именами) или, во всяком случае, не только в них.
Соблазн здесь скорее в искусственно поставленных рамках, в насильственной и трудной работе над собой; соблазн урока в старинном смысле этого слова — добровольно наложенного обязательства, самоограничения. Двенадцать рассказов на заданную тему, по рассказу каждый месяц, независимо от творческого подъема, внутреннего самочувствия, житейских обстоятельств, — это задача нелегкая и именно своей нелегкостью привлекательная. Как раз это, мне кажется, и заставило Ольгу Славникову, автора востребованного, писателя, можно сказать, в зените славы, согласиться на участие в проекте, возможно отложив для этого какие-то более важные дела. И хотя на ММКЯ “Любовь в седьмом вагоне” позиционировалась как роман — в модном нынче смысле некоего “составного целого”, на самом деле это именно сборник рассказов, пересекающихся друг с другом разве что железнодорожной темой.
Казалось бы, если железная дорога — это символ и высшее выражение России, то от “железнодорожных” произведений мы вправе ждать жесткой достоверности и обостренной социальности — как, скажем, в знакомом читателям “Нового мира” ярком романе Натальи Ключаревой “Россия. Общий вагон”. Но не тут-то было — участники проекта продемонстрировали явный крен в фантастику и мистику. У Дмитрия Быкова в его сборнике фантастических рассказов по меньшей мере шесть. У Ольги Славниковой из десяти рассказов, вошедших в книгу, лишь два (“Тайна кошки” и “Под покровом Моцарта”) не содержат фантастического элемента.
Заданные правила игры располагают к фантастике: тут и элемент развлекательности, обязательный для глянцевого журнала, и сама специфика работы “по заказу”, поскольку профессионал отлично знает, что написать “в плановом порядке” хороший фантастический рассказ, как ни странно, легче, чем рассказ сугубо реалистический. Но дело не только в специфике заказа. Едва ли не все произведения Ольги Славниковой, включая знаменитый “2017”, содержат в себе фантастические, мифотворческие элементы. (Впрочем, то же самое можно сказать и о других участниках проекта, подбор которых, по всей вероятности, не случаен.) Да и сама железная дорога, мне кажется, располагает к фантастике, выбивая человека из привычной рутины, помещая его в некое условное пространство перехода, одновременно подвижное и неподвижное, реальное и ирреальное.
Это соотношение реальности и ирреальности сама писательница определяет как “достоверную фантастику”. “Фантастическое допущение работает в полную силу только на основе подлинности”, — пишет Славникова в предисловии.
Подлинность тем не менее — понятие весьма относительное. Подлинно то, во что мы верим. В зашкаливающий абсурд российской жизни — от глубинки до столицы — мы вполне готовы поверить, и поезд здесь — та машина пространства, которая соединяет по-разному абсурдную жизнь, протекающую в различных географических точках, а заодно и сама вносит в эту жизнь известную долю собственного абсурда. В этом смысле показателен входящий в сборник рассказ “Сестры Черепановы”. Поселок Медянка, существующий посреди болота в странной призрачной изоляции и в ста двадцати километрах от ближайшего райцентра, формирует свою причудливую реальность, не выдерживающую столкновения с такой же, но по-иному, нечеловечески абсурдной реальностью городской. После вспышки лихорадочной деятельности и просветления, случившихся вследствие того, что сестры Фекла и Мария построили паровоз собственной конструкции, работающий на чистом самогоне, и наладили железнодорожное сообщение с внешним миром, поселок погружается в еще худшее, еще более глухое отупение. Разве что неугомонные сестры со своим очередным транспортным изобретением встряхнут его или уведут в иные, заоблачные дали.
“Сестры Черепановы”, наверное, самый любовно сработанный рассказ сборника. Возможно, причина в том, что география рассказа — и психология упертых и безбашенных его героев — автору ностальгически близка; иначе не появились бы такие, скажем, строки, посвященные описанию окрестностей “затерянного мира” Медянки:
“Болото обладало невероятной, почти колдовской жизненной силой. Всюду, под кочками, в рябом мелколесье, в сабельных зарослях камыша, таились птичьи гнезда, от нежных, как пяльцы с вышивкой, гнездышек лугового конька до тазов с нарубленной гнилью, принадлежавших журавлям; яйца, большие и крошечные, напоминали цветом местную зеленовато-бурую яшму. Весной и летом болото цвело пуховым дурманным багульником, желтыми, плававшими в черно-золотой воде шапками калужницы, мелкими незабудками, пускавшими по топям длинные яркие просини”.
Аналогия с Макондо напрашивается, и не зря. Магический (он же мифологический) реализм, укорененный в народной мифологической традиции и давший столько интересных литературных побегов во второй половине ХХ века, в России возможен, но скорее латиноамериканского, нежели европейского образца. Не столько монокультура, сколько столкновение культур в их сложном взаимодействии. В отличие от, скажем, артурианского мифа Запада, это литература фронтира, мифология фронтира. В этом смысле экзотически-уральские “Сестры Черепановы” Славниковой близки ее же “2017” (или “Сердцу Пармы” и “Золоту бунта” Алексея Иванова). Иное дело, что пересадка этномифа со своей родной почвы на почву общекультурную требует иного темпа, иной детализации и — главное — иного прозаического объема. В рассказе, давшем наименование сборнику, образ шаманки, “кривой и черной ветви, привитой к семейному древу в результате гулаговской любви”, занесенной в Москву ветром новых времен, мог бы породить гораздо больше интересных и сильных коллизий, не будь автор насильственно ограничен рамками формата.
Формат вообще штука лукавая. Вроде и редактор — не строгий учитель, и авторы — не зубрилы-отличники, но сам формат глянцевого журнала требует соблюдения правил игры: если не хеппи-энда, то хотя бы намека на него, а также некоей неуловимой, неопределенной, но гламурности. А гламурность и смердящие общественные язвы как-то не состыкуются, зато парадоксальным образом провоцируют появление блестящего и злого “Восьмого шара”, где финансисты и директора, загримировавшись под бомжей, занимаются новым видом экстрима, собирая — кто больше! — бутылки на площади трех вокзалов. Фельетон, однако, с идеей: по замыслу загадочного Хазарина, стоящего за этим “даун-шифтингом”, именно так — методом глубокого погружения — воспитывается новый лидер будущей России.
Новая российская мифология — во многом созданная усилиями той же Славниковой — вся построена на предположении о наличии хрупкого моста между реальным и нереальным. А железная дорога как воплощенная скрепа России плюс порожденное этой дорогой мифологическое начало способны дать некий обобщенный образ, программный текст, которым в данном сборнике, несомненно, стал рассказ “Вещество”.
Катастрофа, грозящая уничтожением всей Средней России, здесь вызвана, с одной стороны, абсурдизмом гиперсекретности, когда представители военно-промышленного комплекса перегоняют по железной дороге до того глубоко засекреченный, что даже и неохраняемый груз; с другой — роковым стечением обстоятельств: свинцовые чушки, перевозимые в соседнем вагоне, и есть тот недостающий катализатор, превращающий безобидный груз в смертельное вещество. Россия, однако, спасается — свинцовые чушки, оказывается, давно украдены и подменены мешками с песком. В действие вступает “человеческий фактор”, типично российский (“Воруют!”), нелепый, наложившийся на самопожертвование одних, раздолбайство других и упертый местный патриотизм третьих — население обреченных городов эвакуироваться отказывается.
“А знаете, почему Россия богохранимая страна?” — спрашивает секретный разработчик вещества, неведомо для себя избежавший смерти-возмездия от руки полковника МЧС, чей родной город попал в зону заражения. “Потому что кроме Бога хранить Россию совершенно некому”.
Проект журнала “Саквояж СВ”, насколько я знаю, продолжается, но, как и всякий такого рода проект, рано или поздно должен будет завершиться и, возможно, увенчаться антологией железнодорожного рассказа — заодно способной послужить некоей литературной энциклопедией “новой российской мифологии”. И начало такому своду уже положено.
Мария ГАЛИНА