Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2009
+ 9
Массимо Маурицио. «Беспредметная юность» А. Егунова: текст и контекст. М., «Издательство Кулагиной»; «Intrada», 2008, 254 стр.
Однотомник Андрея Егунова (Николева), включивший в себя также
и обе редакции поэмы «Беспредметная юность», уже выходил в Вене в 1993 году под
редакцией Г. Морева и В. Сомсикова. Вторая
Дмитрий Кузьмин. Хорошо быть живым. М., «Новое литературное обозре-ние», 2008, 352 стр.
Это первая книга человека, издавшего очень многих современных русских поэтов, инициатора и куратора многочисленных литературных проектов и вообще — одной из ключевых фигур современного литературного процесса в целом. Его стихи, переводы и статьи публиковались в различных журналах, сборниках, антологиях, но отдельная книга появилась впервые более чем за двадцать лет активного участия Дмитрия Кузьмина в литературной жизни. Конечно, это издание сразу привлекло к себе внимание литературного сообщества, тем более что оно, кроме стихов самого Кузьмина, включает также переводы британских, американских и украинских поэтов. Эта книга хорошо демонстрирует разницу между сложившейся репутацией или даже, если хотите, мифом о несгибаемом кураторе и реальной творческой личностью. О стихах Кузьмина, в том числе уже и об этой книге, написано достаточно много. Однако читатель с некоторым удивлением обнаруживает, что в стихотворениях, кроме всего прочего, присутствует еще и большая доля сентиментализма, причем чуть ли не в таком же виде, как и в конце XVIII века. Стихи Кузьмина, со всем их вниманием к мелочам, к отдельному мгновению, утверждают непреходящую ценность частной жизни, что в наше время, когда происходит постоянное сужение области личного, конечно же очень важно. Очень любопытны также предисловие, составленное из фрагментов интервью, взятых у Кузьмина в разное время различными деятелями литературного процесса, и комментарии к стихам, которые сами по себе являются полноценным произведением. Особенно хороши комментарии, превращающиеся временами в беглые заметки о себе, о времени и о жизни вообще. И вот как раз здесь Кузьмин выступает не в роли беспощадного критика, учителя или пропагандиста, такой привычной для большинства участников литпроцесса, а в роли тонкого, умного и чувствительного наблюдателя, замечающего в окружающем мире многие важные и существенные детали.
Павел Жагун. In4. Книга стихотворений. СПб., Издательство «Пушкинского фонда», 2008, 176 стр.
Павла Жагуна обычно называют поэтом и музыкантом, сам же он от второго определения отказывается, с некоторой долей недовольства утверждая, что никто не говорит — мол, такой-то является поэтом и дворником. Похоже, музыку Жагун в большей степени воспринимает как профессию, а поэзию — как призвание. Однако влияние большого опыта музыкальной работы в его стихах, безусловно, чувствуется. Кроме того, Павел Жагун — автор текстов многих популярных песен, и этот опыт тоже крайне важен, потому что в стихотворениях Жагуна абсолютно отсутствует стремление быть понятным, как-то пойти навстречу своему читателю или слушателю, который должен проделать достаточно значительную внутреннюю работу, чтобы совпасть с ритмом и звучанием этих стихотворений.
Первая книга стихов Павла Жагуна «Радиолярии» вышла в 2007 году, но ее, конечно, ни в коем случае нельзя назвать «первым опытом». Стихи Жагун пишет практически всю жизнь, хотя до сих пор они, в отличие от текстов популярных песен, были известны только узкому кругу его друзей и знакомых. Поэтому обе книги — «Радиолярии» и «In4» (в данный момент еще одна готовится к публикации) представляют нам вполне сложившегося самобытного поэта со своей достаточно четко сформулированной творческой позицией, отсылающей в первую очередь к творчеству сюрреалистов, а затем — к прочитанной через них русской поэзии XIX — ХХ веков. И если в первую книгу вошли небольшие рифмованные стихотворения, то вторая состоит из больших циклов, каждый из которых, в свою очередь, является как бы маленькой книжкой. Эти циклы очень разнообразны, и практически каждый интересующийся стихами читатель может найти здесь что-то ему близкое. Для стихов Жагуна очень важна звуковая интерпретация текста — они как бы сами провоцируют произнесение их вслух. Чаще всего основным смысловым элементом стихотворения служит строка, которую во время авторского чтения Жагун специально выделяет паузой. Однако при разном подходе к воспроизведению таким носителем смысла может оказаться и строфа, и целое стихотворение. Установка на спонтанность творческого акта и синтез искусств наряду с погружением в глубины индивидуального сознания свидетельствуют об актуализации в творчестве Павла Жагуна модернистских тенденций.
Валерий Нугатов. fAKE. Стихи 2004 — 2008. Тверь, «KOLONNA Publications»; «Митин журнал», 2009, 192 стр.
В третьей книге стихов Валерия Нугатова собраны произведения, написанные им после переезда из Полтавы в Москву. Столкновение с атмосферой мегаполиса, где можно рассчитывать только на самого себя, где ты, в сущности, никому не интересен и не нужен, стало своеобразным шоком, надолго определившим тематику поэтических высказываний Нугатова. Недаром предыдущая его книга «Фриланс» открывается эпиграфом «Зря вы сюда приехали», взятым из телефонного разговора с критиком Олегом Дарком. Этот факт личной биографии становится для Нугатова поводом экзистенциального переосмысления места человека в современном мире. Как сказано в стихотворении «Хочу все знать», «если уехать нелегально в другую страну в другой город / в другую часть света и там остаться / в жизни можно узнать много нового». Однако полученный новый опыт показывает, что в современной реальности нет места ни личному свершению, ни даже какому-то более или менее индивидуальному чувству. И это осознание фактически приводит к бунту личности против общества — к отрицанию общепринятых норм, к нарочитой демонстрации насилия, извращений и перверсий, потому что читатель Нугатова тоже должен испытать экзистенциальный шок и, отвечая на насилие, осознать и как бы заново сконструировать свою индивидуальность. Книга состоит из трех частей — «Фриланс. Стихи 2004 — 2006», «fAKE. Стихи 2006 — 2007», «BAD NEWS RADIO. Стихи 2007 — 2008». Однако если первая часть, выходившая отдельной книгой (2006), производит вполне завершенное впечатление, то в последней ощущается какая-то незаконченность, оборванность интонации. Конечно, стихотворение «Автоэпитафия» можно прочесть как знак победы агрессивной реальности над нугатовским лирическим персонажем, но делать этого почему-то очень не хочется…
Алексей Цветков, Андрей Сен-Сеньков. СЛЭШ. Сборник. Предисловие Аркадия Драгомощенко. М., «АРГО-РИСК»; «Книжное обозрение», 2008, 108 стр.
Совместное творчество прозаика Алексея
Цветкова (младшего) и поэта Андрея Сен-Сенькова интересно уже хотя бы потому, что,
кажется, трудно придумать двух более различных и несовместимых авторов. Однако их
творческое сотрудничест-во, как можно судить по сборнику «Слэш», оказалось на удивление успешным. В
сборник включены как общие, так и отдельные произведения Цветкова и Сен-Сенькова,
что позволяет читателю лучше воспринять их многоуровневый диалог.
В аннотации опубликованные произведения обозначены как «поэтическая проза» и «словесно-визуальные
композиции», хотя, конечно, некоторые из циклов Андрея Сен-Сенькова (например,
«Все балерины попадают в ад»), на мой взгляд, все-таки являются именно поэтическими.
Но в любом случае это поэзия, заговорщически подмигивающая прозе, точно так же как
и у Цветкова это проза, кивающая в сторону поэзии. Видимо, именно в этой самой точке
и начался их творческий диалог, несмотря на то что одним из обязательных элементов
прозы Алексея Цветкова является социально-политический подтекст, а Андрей Сен-Сеньков
больше занят исследованием недоступной обычному глазу стороны вещей. Отмечу и предисловие
Аркадия Драгомощенко, которому, несмотря на заявленное желание «ничего не сказать
о книге», удается определить в ней самое существенное.
Борис Ванталов. Записки неохотника: неполное собрание текстов. После-словие В. Максимова. Киев, «Птах»; СПб., «Алетейя», 2008, 320 стр.
Автор этой книги Борис Ванталов (Борис Констриктор) не только прозаик, но еще и поэт и художник (его графика использована также при оформлении книги). Однако в данном сборнике представлена именно его проза почти что за сорокалетний период — начиная с 1970-х годов и заканчивая началом нового века.
В послесловии Вадим Максимов определяет основные принципы творчества Бориса Ванталова как балансирование между модернизмом и постмодернизмом, между поиском сущности и разрушением любых форм, но в конечном итоге все-таки приходит к выводу, что «всем своим творчеством Ванталов движется к реализации давно всеми брошенного └проекта модернизма”». И вот как раз это последнее наблюдение представляется мне наиболее верным, потому что даже в романе «Конец цитаты» постоянное откровенное цитирование выполняет совершенно другую функцию. Это прямо объясняется во второй части романа: «Стоит только о чем-то основательно задуматься, как тут же наталкиваешься на цитаты, которые подтверждают твои мысли и вдохновляют на дальнейшие штудии. Видимо, у мыслей (достаточно глубоких) есть некое поле, которое притягивает к себе сходные чужие мысли». Фрагментарность повествования и прямое включение в роман цитат и отрывков чужих текстов выполняет у Ванталова роль не разрушительную, а, наоборот, созидательную, потому что этот прием позволяет хорошо передать постепенное формирование личности персонажа. Все детали вписываются в общий сюжет настолько органично, что роман, несмотря на всю его видимую сложность, читается практически на одном дыхании. Конечно, основным предшественником Ванталова (и на это есть прямое указание в тексте) здесь является Василий Розанов, который, как известно, не только издавал написанные к нему письма со своим комментарием, но и прямо включал их в состав своих произведений. Впрочем, о своей творческой манере лучше всего сказал сам автор: «По-моему, это совершенно не важно, какие там слова и буквы, интерес определяется только авторским пульсом». И вот как раз этот авторский пульс Бориса Ванталова очень хорошо чувствуется на протяжении всей книги.
Дмитрий Горчев. Дикая жизнь Гондваны. М., «CheBook», 2008, 464 стр.
Это, по утверждению издателей, наиболее полное на нынешний момент собрание текстов Дмития Горчева. Казалось бы, такая книга должна быть не только удобной для почитателя лиричного и одновременно ироничного горчевского таланта, но и весьма интересной для критика, потому что по ней можно было бы сделать какие-то выводы о динамике развития Горчева как писателя. Но, к сожалению, и первая и вторая цель достигнуты не в полной мере. С одной стороны, книга эта заботливо издана, хорошо сверстана, украшена рисунками автора. С другой стороны, она все-таки представляет собой скорее арт-объект, чем книгу в полном смысле этого слова, так как предназначена больше для рассматривания, чем для чтения. Большим недостатком с точки зрения читателя является очень мелкий шрифт и отсутствие оглавления, читающий же эту книгу критик столкнется с тем, что невозможно без привлечения каких-то дополнительных материалов понять, что когда было написано. И тем не менее все эти недостатки отступают на второй план, когда, вооружившись лупой, читатель обращается непосредственно к горчевским текстам.
На первый взгляд рассказы Дмитрия Горчева кажутся даже слишком простыми — иногда бытовой, иногда фантастический сюжет и краткое резюме. Однако в его рассказах есть нечто, встречающееся в современной литературе крайне редко, — это уникальная позиция автора, с которой он рассматривает все сложности и нелепости нашей жизни. Именно такие рассказы мог бы писать Михаил Зощенко, начитавшийся книг братьев Стругацких. Как и у Зощенко, герой-повествователь почти во всех рассказах Горчева ведет с виду вполне обыкновенную жизнь, однако внутренне чувствует себя от этой жизни совершенно отделенным. Он вроде бы такой же, как и все, но в то же время отличается от «всех» тем, что имеет свою собственную, не совпадающую с общепринятой, точку зрения. И потому горчев-ский комизм постоянно оборачивается в лучшем случае печалью по поводу несовершенства мироздания, а в худшем — трагической невозможностью понимания или даже вообще нормального человеческого контакта.
Наиболее характерен в этом отношении, на мой взгляд, рассказ «Енот и папуас». Открывается рассказ серией парадоксов (например, единственно верный способ дождаться чего угодно — это не ждать), имеющих отношение к реалиям современного мира. Затем оказывается, что все это — мысли папуаса, сидящего в кустах на острове, сочиненном Миклухо-Маклаем «с похмелья и от дурного настроения», и ждущего сумчатого енота. А в это время в кустах дрожащий сумчатый енот размышляет о собственном не-существовании и боится выйти, потому что папуас в очередной раз не сможет его увидеть, и он так и останется несуществующим. Енот пытается найти с миром хоть какие-то точки соприкосновения. Миклухо-Маклай, приравненный в этом рассказе к Создателю, утверждает, что мир одушевлен, лишен иллюзий и что бороться с ним бесполезно. Папуас размышляет о том, что мир без иллюзий ему не нужен и что вряд ли этот одушевленный мир нужен самому себе. И все эти три персонажа отражают какую-то из сторон авторской позиции Дмитрия Горчева, в полной мере проявляющуюся в других его рассказах. В целом же из рассказа получилась поразительной силы и красоты философская притча об иллюзиях и увлечениях современного человека. Собственно, как правильно отметил один из рецензентов, вся эта книга написана именно о нашем времени и непосредственно о нас.
Лев Гурский. Роман Арбитман. Биография второго президента России. Волго-град, «ПринТерра», 2009, 252 стр. (Серия «Библиотека приключений замечательных людей».)
На эту недавно вышедшую книгу появилось уже множество откликов. Лев Данилкин отозвался о ней как об «одной из самых странных книг в истории мировой литературы». Леонид Фишман в своей рецензии («Знамя», 2008, № 11) называет книгу едва ли не первой в современной России либеральной утопией, которая стала возможной только потому, что автор иронически спародировал жанр утопии нелиберальной. И в то же время этот «вздох сожаления об утраченной возможности жить в действительно └хорошем обществе”, состоящем из хороших и добрых людей», оказывается еще одновременно и попыткой альтернативной истории, и просто — доброй сказкой. Михаил Майков обратил внимание на то, что книга стала своеобразным завершением «президентского цикла» Льва Гурского. По мнению критика, писатель стремился нарисовать образ идеального правителя и, разочаровавшись в возможных прототипах, поневоле переключился на самого себя (всем известно, что Лев Гурский — это одна из литературных масок Романа Арбитмана). Олег Рогов также утверждает, что в первую очередь книга является сказкой со сча-стливым концом, а метод ее автора — это тотальная карнавализация реальности. Что касается общего определения книги, то ее называют альтернативной биографией, пародией на популярную серию «Жизнь замечательных людей», альтернативной историей и даже альтернативной фантастикой. Сам автор в одном из интервью назвал свою книгу утопией и признался, что он «сконструировал └параллельную реальность”, вобравшую многие черты реальности нынешней».
Безусловно, все эти определения верны, хотя бы и отчасти. Тема «добродетельного правителя» давно занимала Льва Гурского. Да и у кого из писателей не возникало желания немного подправить историю и посмотреть, что получится. Не обошлось тут, конечно, и без влияния доктора Каца — ведь такая провокативная книга стала, кроме всего прочего, еще и отличным пиар-ходом. Однако наиболее любопытен, мне кажется, именно жанр нового произведения Льва Гурского — роман-утопия, написанный в форме вымышленной биографии с акцентом на псевдодокументальность. При этом, несмотря на включение в сюжет элементов фанта-стики, зазор между реальными фактами и их художественной интерпретацией часто бывает минимальным. Например, в романе Роман Эмильевич Арбитман превращается в Романа Ильича и т. д. Интересна также позиция автора, неявно требующего от истории последовательности и здравого смысла и фактически проповедующего принципы общего гуманизма. Все это (плюс некоторые элементы авантюрного романа) позволяет отнести эту книгу к литературе классицистской направленности, которая в наше время неожиданно снова становится актуальной.
Насекомое. Литературно-художественный альманах. М., Калининград, СПб., 2008, 318 стр.
Альманах «Насекомое» имеет давнюю историю. Появился он еще в 1982 году, был возобновлен в 1996-м и с тех пор выходит практически ежегодно. Пред-последний номер, правда, датирован 2005 годом, хотя на самом деле вышел несколько позже, да и последний номер появился совсем недавно. Объясняется это, впрочем, не столько нехваткой материала — в альманахе с удовольствием печатаются не только калининградские, но и московские и питерские поэты и прозаики, сколько, вероятно, большой загруженностью редактора альманаха Павла Фокина, который является также сотрудником Государственного литературного музея и исследователем творчества Ф. М. Достоевского. В выпуске этого года приняли участие Эдуард Лимонов, Андрей Родионов, Алексей Цветков (младший), Сергей Шабуцкий, Сергей Шаргунов, Дмитрий Григорьев, Арсен Мирзаев, Валерий Земских, Андрей Тозик, Сергей Михайлов, Аше Гарридо, Лада Викторова и многие другие. Стихи украинского поэта Галины Крук и белорусского поэта Андрея Хадановича помещены как в оригинальном виде, так и в переводах Игоря Белова, что дает возможность читателю попробовать понять сходство и различия двух родственных языков. Очень интересны фрагменты воспоминаний Натальи Трауберг и Светланы Князевой. Но более всего в этом издании впечатляет профессионализм редактора и его умелое лавирование между как бы самиздатским форматом и грамотно составленным, вполне качественным содержанием, отчасти совпадающим с содержанием многих толстых журналов. Альманах имеет живой и непосредственный вид во многом благодаря различным рубрикам, которые помогают выделить тексты в отдельные смысловые блоки, а во многом — благодаря небольшим заметкам редактора, открывающим каждую рубрику. Эти заметки своим мнимо небрежным тоном и обращением к читателю как к сидящему напротив собеседнику напоминают авторские отступления в романе Генри Филдинга «История Тома Джонса, найденыша». Разные рубрики могут несколько отличаться по своему оформлению, что позволяет опять-таки построить альманах не столько как совокупность отдельных текстов, сколько как сочетание больших разделов. В оформлении альманаха использована графика Тамары Зиновьевой, значительно украсившая издание.
╠ 1
Петербургская поэтическая формация. Сборник. Составители К. Корот-ков, А. Мирзаев. СПб., «Лимбус Пресс»; «Издательство К. Тублина», 2008, 480 стр.
Этот сборник — весьма любопытное явление, отражающее три разных аспекта современного литературного процесса. Книга состоит как бы из трех частей — самого сборника, издательского пиар-проекта и опыта критического осмысления петербургской поэзии. Если внимательно прочесть предисловие составителей, становится понятно, что сборник вышел таким, каким и должен был выйти. Арсен Мирзаев и Кирилл Коротков поставили перед собой цель дать срез поэтической жизни современного Петербурга, и именно такая моментальная картина петербургской поэзии у них и получилась. Конечно, сборник производит пестрое впечатление, однако точно такое же впечатление производит и реальный литературный процесс в городе на Неве. Вторая часть книги представляет собой оригинально задуманный издательский проект. Кроме предисловия составителей, сборник снабжен еще двумя статьями, обозначенными как «полемические заметки», которые ставят под сомнение не только идею сборника, но и факт существования петербургской поэзии вообще.
Виктор Топоров, однако, в этом отношении более мягок. Его критика в первую очередь направлена на некоторые особенности современной литературной ситуации, позволяющей человеку считать себя поэтом или прозаиком по факту написания текстов, а не исключительно после одобрения этих текстов несколькими вышестоящими инстанциями. Идеал Топорова — это советская модель организации литературы с ее многоступенчатой легитимацией начинающих авторов. Другим существенным элементом статьи стало противопоставление поэтической жизни Москвы и Петербурга. Топоров не слишком снисходителен к родному городу: поэзия бедного, но честного Петербурга, по его мнению, является жалким подобием настоящей поэзии. Впрочем, московским авторам не дано и этого — поэзии в Москве, отмечает критик, вообще не существует, есть лишь ролевая игра в поэзию.
Гораздо более радикально подошел к проблеме
критического осмысления петербургской поэзии Дмитрий Быков. Он не только выделил
основные черты этой поэзии (однообразие, вторичность, перенасыщенность цитатами,
отсутствие динамики, мрачная настроенность), но и нарисовал психологический портрет
обобщенного питер-
ского поэта. Быков обратил внимание также на полное отсутствие в опубликованных
стихах петербургского колорита, хотя в то же время, по его мнению, единственным
достоинством сборника стала работа его авторов над снижением образа Петербурга.
Как можно снизить
образ Петербурга, полностью отказавшись от «петербургского колорита», остается немного
непонятным. Опровергнув наличие петербургской по——-эзии и петербургского мифа, Дмитрий Быков
ставит под вопрос существование современной русской поэзии в целом: «…исчерпанность
проекта — вот главное ощущение от сборника: русскую традицию доедают черви, это
и есть новая формация». Впрочем, позиция Быкова достаточно последовательно аргументирована.
И эта статья могла бы считаться блестящим пиар-ходом, если бы ее воздействие не
было ослаблено статьей Топорова, который сразу же вымел за пределы литературы всю
московскую поэзию, заодно, разумеется, вместе с Дмитрием Быковым. Пиар-эффект топоровской
статьи в свою очередь значительно уменьшен намеками на разные личные обстоятельства
включенных в сборник поэтов, которые могут быть полностью расшифрованы только непосредственными
участниками литературной жизни города Петербурга.
Скандал, безусловно, получился, однако скандал этот имеет исключительно локальный характер — вряд ли можно привлечь широкого читателя описанием никак ему не интересных внутрилитературных разборок. Издательский пиар-проект, таким образом, не может считаться успешным. Что касается третьей части книги — попытки критического осмысления петербургской поэзии, то ее сводит к минимуму та роль, в которой вынуждены были выступить в этом сборнике Виктор Топоров и Дмитрий Быков. Оба они были приглашены как литературные знаменитости, имена которых известны гораздо большему кругу читателей, чем имена включенных в «Формацию» поэтов, и потому по необходимости рассмотрели эту поэзию с точки зрения высокопоставленных литературных чиновников. Однако чиновники и поэты живут в разных, совершенно не пересекающихся мирах, и потому поэты говорят об одном, чиновники — о другом, и в результате содержание статей не соответствует уровню получившегося сборника.