Следственное дело Осипа Мандельштама
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 2009
Нерлер Павел Маркович — поэт, литературный критик, родился в 1952 году в Москве. Председатель Мандельштамовского общества. Выпускник географического фа-ку-ль-тета МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор географических наук, профессор. Автор более чем 1000 публикаций по филологии, географии и истории. Живет в Москве.
Публикуемые материалы войдут в книгу Павла Нерлера «Слово и „Дело” Осипа Мандельштама», которая готовится к печати.
1
И всю ночь напролет жду гостей дорогих…
О. Мандельштам
За О. М. пришли в ночь с 16 на 17 мая 1934 года. Около часа ночи раздался отчетливый, характерный стук: электрического звонка у Мандельштамов-новоселов не было.
На пороге стояли пятеро непрошеных «гостей дорогих» — трое гэпэушников и двое понятых. Всю ночь — до семи утра — продолжался обыск.
Ордер на арест-обыск О. М. был выписан 16 мая 1934 года — ровно через неделю после того, как умер номинальный председатель ОГПУ Менжинский. На первое место в чекистской иерархии уверенно шагнул Ягода, и многим даже померещилось, что на ордере стояла именно его, Ягоды, подпись: это не так, да и не наркомовское это дело.
Подписал ордер «на Мандельштама» Яков Агранов — к этому времени уже фактически второе лицо в ОГПУ[1]. С 1931 по 1933 год он возглавлял Секретно-политический отдел (по которому и проходил О. М. в 1934 году), с 1933 года — зампредседателя (наркома)[2]. Так что Бухарин, заступаясь за О. М., был абсолютно точен, когда первым делом обратился за разъяснениями именно к нему[3]. С самого начала своей работы в ОГПУ «Яня» пас интеллигенцию — следил за ней, вербовал в ее рядах агентов. Посещая салоны и лично вращаясь вместе с красавицей женой в литературных кругах, он дружил со многими (с Пильняком и Маяковским, например), на деле же «разрабатывал» этих многих, как и всех остальных: пистолет, из которого застрелился Маяковский, по слухам, был именно его, Агранова, подарком[4].
Вел он и таганцевское дело, одной из жертв которого пал и Николай Гумилев. Так что кто кто, а «Яня» уж точно знал, подписывая ордер, что это за птица такая — Мандельштам.
Мандельштамовскому делу присвоили номер — № 4108[5], после чего была заполнена «Анкета арестованного». Среди стандартных ответов на стандартные установочные вопросы анкеты выделяется один — о состоянии здоровья: «Здоров: сердце несколько возбуждено и ослаблено».
Мандельштамовский следователь готовился к его допросам, немного блефуя — то есть не имея на руках ничего, кроме чьего-то инициирующего доноса[6], а также изъятой у О. М. «переписки» на 48 листах.
Надежда Мандельштам и Анна Ахматова даже разработали небольшую «матрицу преступления и наказания»: за пощечину А. Толстому — ссылка, за «Волчий цикл» — лагерь, за стихи о Сталине — расстрел! То, что делавший выемку чин остановился на «Волке» и кивнул, говорило в пользу второй версии, но то, что он вернулся и продолжил поиски, — в пользу третьей!
Что ж — серьезней некуда, но этого и следовало ожидать: О. М. прочел роковые стихи уж очень многим, наверное, паре дюжин людей. И все теперь зависело от того, кто же именно из них настучал.
2
Твоим узким плечам под бичами краснеть…
О. Мандельштам
Впрочем, толковому следователю для того, чтобы состряпать дело, вовсе и не нужны были все оперативные данные на подследственного: вполне достаточно было его самого (а на худой конец — так и его самого не нужно).
А следователь О. М. достался как раз «толковый» — молодой (О. М. был на семь лет старше его), но уже с десятилетним стажем в органах: Николай Христофорович Шиваров, оперуполномоченный 4-го отделения Секретно-политического отдела ОГПУ, специализировавшегося в том числе и даже прежде всего на писателях[7].
Известно, что О. М. как бы готовил себя к такого рода ситуациям. Веселые игры в «следователя» со знакомым чекистом Аркадием Фурмановым — это жутковатый, но явно не бесполезный для каждого советского человека тренинг: арестовать могли каждого!
И уж тем более на каждого собирались оперативные (агентурные) сведения. В том числе и на О. М., и с ними, надо полагать, Шиваров тоже был ознакомлен.
Заглянем ему через плечо — благо недавняя шальная публикация Алексея Береловича вынесла на свет божий одну из таких оперативок: «На днях возвратился из Крыма О. МАНДЕЛЬШТАМ. Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. Он взвинчен, резок в характеристиках и оценках, явно нетерпим к чужим взглядам. Резко отгородился от соседей, даже окна держит закрытыми, со спущенными занавесками. Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму, а также собственные литературные неудачи: из его книги ГИХЛ собирается изъять даже старые стихи, о его последних работах молчат. Старые его огорчения (побои, травля в связи „с плагиатом”) не нашли сочувствия ни в литературных кругах, ни в высоких сферах. МАНДЕЛЬШТАМ собирается вновь писать тов. СТАЛИНУ. Яснее всего его настроение видно из фразы: „Если бы я получил заграничную поездку, я пошел бы на все, на любой голод, но остался бы там”.
Отдельные его высказывания по литературным вопросам были таковы: „Литературы у нас нет, имя литератора стало позорным, писатель стал чиновником, регистратором лжи. ‘Лит. газета‘ — это старая проститутка — права в одном: отрицает у нас литературу”. В каждом номере вопль, что литература отстает, не перестроилась и проч. Писатели жаждут не успеха, а того, чтобы их Ворошилов вешал на стенку, как художников (теперь вообще понятие лит. успеха — нонсенс, ибо нет общества). Коснувшись вопроса о том, что на художественной выставке „за 15 лет”[8] висят „дрянные” пейзажи Бухарина, Мандельштам заявляет: „Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверное, услышим рапсодии Крупской”.
По поводу статьи Горького[9] МАНДЕЛЬШТАМ сказал: „Горький человек низколобый, с интеллектом низшего типа, но в этих рамках — крупный и иногда может сказать правду. Его статья — это оглушительная оплеуха по литературе и литераторам”.
МАНДЕЛЬШТАМ передавал свой разговор с Андреем Белым в Кокте-беле.
М.: „Зачем Вы пишете такие статьи, как о Санникове и Гладкове? Ведь Вам приходится работать, как обогатительная фабрика”[10].
Б.: „Ну что делать. Мою книгу о формировании психики человека никто не печатает, денег не платят, а за эту дрянь дают тысячу рублей”»[11].
В этом донесении интересно все, в особенности указание на намерение вновь (!) обратиться с письмом к Сталину, но обращает на себя особое внимание еще и превосходная осведомленность информатора, явно принадлежащего к близкому кругу мандельштамовских знакомых или даже друзей…
Итак, 18 мая — первый допрос. Соотношение между ходом и содержанием разговора при допросе и тем, что остается в протоколе допроса на бумаге, тоже неоднозначно. Что попадет в протокол допроса и что не попадет, решал только следователь.
Зря напрягался Аркадий Фурманов, его уроки явно не пошли О. М. впрок. Отдавая дань «уважения», то бишь страха, организации, в стенах которой он вдруг оказался, О. М. явно решил ничего не скрывать и со следствием сотрудничать. По «существу дела» произошло немногое, зато самое главное: не отпираясь, О. М. признал факт написания «эпиграммы» (тут же переквалифицированной следователем в пасквиль), записал ее текст, продатировал и даже (судя по протоколу — не слишком запираясь) перечислил имена ее слушателей — жены, среднего брата, брата жены, Эммы Герштейн, Анны Ахматовой и ее сына Льва, Бориса Кузина и литератора Давида Бродского. Других имен он не назвал, и, возможно, отправляя О. М. в камеру, Шиваров потребовал от него хорошенько напрячь свою память и вспомнить назавтра других.
И О. М. это сделал. И назавтра, когда допрос продолжился, О. М. первым делом попросил… вычеркнуть из списка Бродского! Почему? Да скорее всего потому, что стихов этих он Бродскому не читал, хотя и был на него зол, полагаючи, как и Н. М., что неспроста он, наверное, пришел к нему накануне ареста. Зато назвал два новых имени — Владимира Нарбута и Марии Петровых, «мастерицы виноватых взоров».
Почему? Думаю, что он пришел к выводу (или его убедил в этом следователь), что эти двое следствием уже раскрыты. А в Марии Петровых, как в единственной, кто записал это стихотворение с голоса, он, возможно, имел основания подозревать и доносчика (не отсюда ли и строки: «Твоим узким плечам под бичами краснеть…»?).
Но не исключен и такой вариант, снимающий тяжесть подозрения именно с Петровых: никакой эпиграммы у следствия не было, кто-то донес о ней в общих чертах — и впервые Шиваров не без изумления услышал ее из уст самого автора. Никакого другого списка этой эпиграммы, кроме авторского и шиваровского, в следственном деле нет. Сама Мария Сергеевна, по словам ее дочери, категорически отрицала то, что ей вменяла в вину Н. М., — факт записи прочитанного ей вслух этого стихотворения[12].
Вернемся к девяти (уже без Бродского) названным О. М. слушателям рокового стихотворения. Из них позднее будет арестован каждый третий — Борис Кузин (1935), Владимир Нарбут (26 — 27 октября 1936 года) и Лев Гумилев (10 марта 1938 года[13]). И как минимум одному из них — Льву Гумилеву — мандельштамовские слова даже аукнулись (правда, в следующую — третью — посадку): именно ему показания О. М. чуть ли не показывали на допросах и именно он, по словам А. Ахматовой, назвал поведение О. М. в целом безукоризненным![14]
Список слушателей между тем определенно неполный: в него явно надо добавить еще несколько мемуарно подтвержденных имен. Кушнер приводит еще девять, все москвичи: Б. Пастернак, Г. Шенгели, В. Шкловский, С. Лип-кин, Н. Грин, С. Клычков, Н. Харджиев, А. Тышлер и А. Осмеркин. Сюда надо добавить еще как минимум четверых: Л. Длигача (ему О. М. прочел стихи вместе с Тышлером[15]) и Н. Манухину-Шенгели в Москве[16], а также ближайших питерских друзей — В. Стенича и Б. Лившица.
Почему же О. М. не назвал этих имен, в том числе имени Длигача, «погрешить» на которого, судя по рассказу Н. М., было бы проще всего?..
Думаю, потому, что сам он тогда, возможно, полагал, что источником беды была именно Петровых. Позднее он переменил мнение: когда бы иначе, то, конечно же, не было бы между Петровых и Ахматовой той многолетней дружбы, какая между ними была[17].
3
Уведи меня в ночь, где течет Енисей…
О. Мандельштам
Написать «эпиграмму» на Сталина О. М. заставили самые высшие стимулы — укорененное в русской литературе сознание «Не могу молчать!» и необоримая поэтическая правота и прорыв непосредственно в биографию, очень точно уловленный Е. Тоддесом: «Это был выход непосредственно в биографию, даже в политическое действие (сравнимое, с точки зрения биографической, с предполагавшимся участием юного Мандельштама в акциях террористов-эсеров). Тяга к внеэстетическим сферам, устойчиво свойственная Мандельштаму, какой бы герметический характер ни принимала его лирика, в условиях 30-х годов разрешилась биографической катастрофой»[18].
О. М. было мало написать эти стихи — не менее важно ему было сделать так, чтобы они дошли до Сталина![19] Но он не мог просто снять трубку и позвонить кремлевскому горцу. Ведь и Пастернаку, которому «благодаря» О. М. Ста-лин позвонил сам, было выделено несколько минут лишь на те самые полразговорца!
Буквально как катастрофу воспринял эти стихи и сам Пастернак: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому»[20].
Уже по ходу перестройки Бенедикт Сарнов и Александр Кушнер[21], каждый на свой лад, повторили версию Пастернака, но каждый — по-своему модифицируя ситуацию.
По Сарнову выходит, что это все чистая «биография» — просчитанная, как шахматный этюд, комбинация, а О. М. — самозапрограммированный на самоубийство профессиональный камикадзе. По Кушнеру — это все чистая «литература», но такая, что понравиться Сталину никак не могла: «Нет, извините, ласкать слух вождя тут ничто не могло: „играет услугами полулюдей”, „бабачит и тычет” — все это неслыханное оскорбление! В стихотворении нет ни одного слова, которое могло бы понравиться Сталину»[22] — и именно поэтому оно равносильно самоубийству.
Ну а коли так — к чему тогда попытки самоубийства физического? Ведь в камере О. М. вскрыл себе вены, а в Чердыни выпрыгнул из окна. Ведь тогда он сам как бы перепоручал свою смерть «людям из железных ворот ГПУ»? А если он искал смерти, то почему же тогда так боялся «казни петровской»?
Шиваров и вообще чекисты воспринимали эти стихи иначе: не эпиграмма, а пасквиль и даже хуже — что-то вроде теракта.
Иные не исключают того, что стихотворение Сталину просто понравилось: согласно Ф. Искан-деру — по эстетическим мотивам, а согласно О. Лекма-нову — по сугубо политическим: «Может быть, Сталину польстило, что в мандельштамовской эпи-грамме он предстал могучей, хотя и страшной фигурой, особенно — на фоне жалких „тонкошеих вождей”» (Лекма-нов О. А. Осип Мандель—штам. М., «Моло-дая гвардия», 2004, стр. 169 — 170). Впрочем, сам Лекманов называет эту мысль «фантастической версией».
Пишущий эти строки именно ее всегда считал наиболее реалистичной: стихотворение, прочтенное Сталину Ягодой, необычайно понравилось вождю, ибо ничего всерьез более лестного о себе и о своем экспериментальном государстве он не слыхал и не читал. И фоном его персоне служили не тонкошеие вожди, а весь российский народ, не чующий, и слава богу, под собою страны — эпическое, в сущности, полотно.
Но написать такие стихи — одно, а вот выложить на карандаш следователя столько имен их вольных или невольных слушателей — совсем другое. Такое сотрудничество со следствием, как замечала Э. Герштейн, безукоризненным или безупречным не назовешь — это поведение «рыцаря со страхом и упреком», как было сказано Е. Эткиндом по другому поводу.
Мандельштама не били и не пытали[23]. Так кто — или что — тянуло О. М. за язык в кабинете Шиварова, когда он называл столько имен?
Страх перед следователем? Святая простота? Уверенность в том, что из-за него, О. М., никого не тронут?
Или же полнейшее безразличие к тому, что с названными произойдет? Неслыханный эгоцентризм, когда все другие — «не в счет»? (Но разве не О. М. в свое время выхватил из рук Блюмкина пачку ордеров и разорвал их? Разве не О. М. бросил в печку матерьяльчик для доноса, которым забежал похвастаться Длигач?)
Или помутнение сознания, следствие травматического психоза? Такое же «полное забвение чувств», как когда-то зимой 1919/1920 года, в Коктебеле, когда О. М. предлагал арестовать Волошина?[24]
Или, может быть, все-таки — сознательное или бессознательное — покушение на самоубийство?.. Своеобразный синдром протопопа и протопопицы? «До самыя смерти, матушка…» Но тогда при чем здесь Кузин и все остальные?
А может, он искал прилюдной смерти на миру — той самой, что на миру красна? Не просто смерти, а аутодафе, с барабанным боем и треском дров на костре?.. Смерти, какою святая инквизиция удостаивала своих лучших жертв из числа поэтов-марранов?[25]
Кабинет следователя на Лубянке хотя и гиблое место, но на запруженные городские стогны (на ту же Лубянку, что грохотала за окном) с эшафотом-костром посередине походил мало. Да и для чего же в таком случае попытки наложить на себя руки самому?
4
Еще мы жизнью полны в высшей мере…
О. Мандельштам
Следующий допрос (в сущности, третий по счету) состоялся еще через неделю — 25 мая. Похоже, что Шиваров к нему основательно приготовился.
Собственно говоря, если миф о Петре Павленко за шторой или в шкафу не выдумки и не плод воспаленного воображения, то это была единcтвенная биографическая возможность для любознательного прозаика составить собст-венное представление о том, насколько смешно О. М. на допросе выглядел.
Надежда Яковлевна писала: «Еще в 34 го-ду до нас с Ан-ной Ан-д-ре-ев-ной до-шли расска-зы пи-са-те-ля Пав-лен-ко, как он из лю-бо-пыт-ст-ва при-нял при-гла-ше-ние сво-е-го друга-сле-до-ва-те-ля, ко-то-рый вел де-ло О. М., и при-сут-ст-во-вал, спря-тав-шись не то в шка-фу, не то меж-ду двой-ны-ми две-ря-ми, на ноч-ном до-про-се. <….> Пав-лен-ко рас-ска-зы-вал, что у Мандельш-та-ма во вре-мя до-про-са был жал-кий и рас-те-рян-ный вид, брю-ки па-да-ли — он всё за них хва-тал-ся, от-ве-чал не-впо-пад — ни од-но-го чет-ко-го и яс-но-го от-ве-та, по-рол чушь, вол-но-вал-ся, вер-тел-ся, как ка-рась на ско-во-ро-де, и то-му по-до-бное…»[26]
Отнестись к этому мифу серьезнее заставляет, однако, то, что
одним из его «источников» был… сам О. М.! Вот его сви-де-тель-ст-во в передаче Э.
Гер-ш-тейн: «Он стал мне рас-ска-зы-вать, как страш-но бы-ло на Лу-бян-ке. Я за-пом-ни-ла
толь-ко один эпи-зод, пе-ре-дан-ный мне Оси-пом с уди-ви-тель-ной от-кро-вен-но-стью:
„Ме-ня под-ни-ма-ли ку-да-то на внут-рен-нем лиф-те. Там сто-яло не-сколь-ко че-ло-век.
Я упал на пол. Бил-ся… вдруг слышу над со-бой го-лос: ‘Ман-дель-ш-там, Ман-дель-ш-там,
как вам не стыд-но?‘ — Я под-нял го-ло-ву. Это был Пав-лен-ко”»[27].
Было это или не было, но сама допускаемая всеми возможность такой «фактуры» сомнений, кажется, не вызывала ни у кого. Поистине, как писала Н. М., «в сво-ем оди-ча-нии и па-де-нии пи-са-те-ли пре-вос-хо-дят всех»![28]
На первый же заданный вопрос — «как складывались и как развивались ваши политические воззрения?» — О. М. залился соловьем и наговорил с три короба, а уж о формулировочках его услужливый собеседник побеспокоился сам. Но на этот раз наговорил он о себе и только о себе, а если кого и поминал, то лишь тех, кого уже не было в живых (отца и сына Синани, например). Зато на себя, с точки зрения советского правоприменения, наговорил О. М. весьма основательно, показывая все приливы и отливы своих чувств к совет-ской власти.
Чем все-таки объяснить столь удивительную откровенность О. М. со следователем? Наивностью, страхом, провокациями Христофоровича, уверенностью, что переиграть дьявола в шахматы не удастся?
И вот, наконец, последний вопрос: «Выражает ли ваш контрреволюционный пасквиль „Мы живем…” только ваше, Мандельштама, восприятие и отношение или он выражает восприятие и отношение определенной какой-либо социальной группы?»
По-хорошему, цена вопроса (вернее, ответа) — жизнь, ибо юридически он означает: не хотите ли к статье 58.10 еще и 58.11 (то есть «группу»)?
Ответ бесподобен, трех коробов О. М. (или Шиварову?) явно маловато, и их ничем не остановить: «Написанный мною пасквиль „Мы живем…” — документ не личного восприятия и отношения, а документ восприятия и отношения определенной социальной группы, а именно части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур. В политическом отношении эта группа извлекла из опыта различных оппозиционных движений в прошлом привычку к искажающим современную действительность историческим аналогиям».
Следователь потирает руки, но все еще не унимается: «Значит ли это, что ваш пасквиль является оружием контрреволюционной борьбы только для характеризованной вами группы или он может быть использован для целей контрреволюционной борьбы иных социальных групп?»
Явно польщенный интересом столь любознательного и симпатичного собеседника, О. М. развивает свою мысль, оставляя ему формулировочки:«В моем пасквиле я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: „страна и властелин”. Несомненно, что этим снижен уровень исторического понимания характеризованной выше группы, к которой принадлежу и я, но именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко примени<мым> орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой».
После столь обильных словесных излияний и доверительных признаний Шиварову не так уж и трудно исполнить свой профессиональный долг — составить парочку суровых и процедурно необходимых документов за своей подписью. В тот же день он их все и сварганил: первый — «Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения», а второй — «Обвинительное заключение», практически все сотканное из цитат из высказываний О. М. на допросе того же дня и предающее его судьбу из рук ОГПУ в руки Особого совещания.
Свое «Постановление» Шиваров в тот же день, 25 мая, предъявил «изобличенному в составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений» О. М., в чем тот и расписался. С «Заключением» О. М. ознакомился, однако, двумя днями позже — 27 мая, а с «Постановлением Особого совещания» (вернее, с выпиской из его протокола) — 28 мая.
Таким образом, на протяжении всего четырех дней подряд О. М. как минимум трижды выдергивали из камеры, не считая свидания с Надеждой Яковлевной.
Но 26 мая в деле О. М. что-то явно произошло!
Следователь ограничился самой невинной статьей 58.10: «антисовет-ская агитация». О. М. не оценил подарка и воспринял это несколько иначе: «Следствие по поводу моих стихотворений считаю правильным. Поскольку обвинений в какой бы то ни было формулировке мне не было предъявлено, считаю следствие, не зная за собой другой вины, правильным».
5
Ассириец держит мое сердце…
О. Мандельштам
Слух об аресте О. М., свидетелями которого был практически весь писательский дом, быстро распространялся. Так, А. К. Гладков узнал об этом уже утром 17 мая: «Утром пришел Леонид Лавров и передал слух, что на днях арестован О. Мандельштам. Ему об этом сказал переводчик Давид Бродский, который слышал от верных людей. Мандельштам жил где-то недалеко от меня, и я иногда встречал его на Пречистенском или Никитском бульварах: старый мудрый еврей с палкой. По Москве много ходило его ненапечатанных стихов, но особенной крамолы я среди них не находил… Леня Лавров часто странен. <…> Как-то он мне читал наизусть ненапечатанные стихи Мандельштама, а сегодня, когда я попросил его прочесть, вдруг отрекся и сказал, что он их вообще не знает»[29].
…После того как в семь утра увели Осипа Эмильевича, 26-я квартира опустела.
Наутро Надежда Яковлевна идет к своему брату, Е. Я. Хазину, а Ахматова — к Пастернаку и Авелю Енукидзе (в то время секретарю Президиума ЦИК СССР). Узнав об аресте, Пастернак пошел к Демьяну Бедному и Бухарину, но ни того, ни другого не застал. Демьян позже не посоветует ему вмешиваться в это дело, а Бухарину Пастернак оставляет записочку с просьбой сделать для О. М. все возможное.
Интересно, что к Максиму Горькому — обращаться не стали: политический сервилизм «писателя № 1» плюс обоюдная память о не выданных в 20-е годы штанах[30] делали этот шаг бессмысленным[31].
Но и те, к кому обратились, едва ли были самыми подходящими для этой роли людьми. Оба были и сами уже обречены, поскольку адресат мандельштамовской эпиграммы к тому времени почитал их своими врагами.
Бухарин?.. Сталин «погромил» его еще в 1929 году, сердечно отблагодарив тем самым за помощь в победе над Троцким. Остаток жизни Бухарина — это годы постоянного подминания его Кобой (как называли Сталина старые партийцы), годы бесчисленных унижений, годы «милостей» и «опал», годы выматывающего растаптывания. В мае 34-го Бухарин был уже не тем, что в 1928-м, когда О. М. к нему бегал заступаться за полузнакомых стариков: как член Президиума ВСНХ и Коллегии Наркомтяжпрома, как руководитель научно-исследовательского и технико-пропагандистского сектора этого наркомата, он ходил в подчиненных у Орджоникидзе: возвращением своим после XVII cъезда в редакторы «Известий» Бухарин не обольщался.
Енукидзе?.. Что ж, и этот выбор по-своему закономерен: пятидесятисемилетний, но неженатый и бездетный, Авель Софронович Енукидзе, давнишний личный друг Сталина и Орджоникидзе, с декабря 1922 и по март 1935 года был секретарем Президиума ЦИК СССР. У него действительно была репутация человека, не раз помогавшего в безнадежном деле смягчения отдельных случаев репрессий, и жены арестованных знали это. В случае О. М. он скорее всего ничего предпринимать не стал: по крайней мере «камер-фурьерский» журнал посетителей Сталина зафиксировал лишь два посещения вождя Авелем Енукидзе — 10 мая и 4 июня 1934 года[32]. Впрочем, открытыми оставались и другие виды связи — телефон, записочка.
Ведь и Бухарин в эти месяцы не был у Кобы: самые ближайшие даты их встреч — 8 апреля и 10 июля. Но Бухарин написал ему об О. М. отдельное письмо!
А вот кто из интересующих нас людей в интересующее нас время у Сталина побывал — и не раз, — так это Ягода.
Визиты Ягоды в Кремль пришлись на 10, 16 и 25 мая, то есть на один из дней накануне ареста, сам день ареста и в точности на дату второго допроса О. М.![33]
Резонно предположить, что дело об антисталинском пасквиле было у Ягоды на особом контроле. В таком случае свежие результаты допросов быстро поднимались наверх по предположительной цепочке Шиваров — Молчанов[34] — Агра-нов — Ягода и могли достигнуть самого верха этой читательской вертикали — Ста-лина — практически в тот же день, ближе к ночи, как это Сталин и любил.
Увы, эта гипотеза нуждается в корректировке. Вероятность того, что Ягода в этот день переговорил со Сталиным о Мандельштаме прямо в Кремле, — практически нулевая. Дело в том, что Ягода вошел в кабинет не один, а вместе со всем Политбюро, то есть в компании человек так двадцати — и не мудрено: обсуждалось около семидесяти вопросов, в том числе и о системе финансирования органов ОГПУ[35]. Началось заседание в 13.20, а закончилось в 19.30[36], так что и по времени эта дата «не бьет».
Но изменения, происшедшие с мандельштамовским делом, были настолько радикальными, что остается предположить только одно: где-то между поздним вечером 25 мая и серединой дня 26 мая Ягода доложил Сталину о Мандельштаме по телефону. Сначала он ознакомил вождя с самим «пасквилем», а затем и с новодобытыми отягчающими данными о пасквилянте. Дело было подготовлено для передачи в Особое совещание, штрафная компетенция которого в то время не выходила за рамки пяти лет лагерей. Но Сталин ведь мог и перерешить, и, докладывая, Ягода не сомневался в том, что сталинское решение будет достаточно суровым: одной только «груди осетина» для грузина вполне достаточно, чтобы отправить неучтивца к праотцам.
Но Ягода ошибся.
Сталин решил все совершенно иначе — в сущности, он помиловал дерзеца-пиита за творческую удачу и за искренне понравившиеся ему стихи. Ну разве не лестно и не гордо, когда тебя так боятся, — разве не этого он как раз и добивался?!.
«Ассириец», он понимал, что к вопросу о жизни и смерти можно будет при необходимости и вернуться, а пока почему бы не поиграть с пасквилянтом в кошки-мышки и в жмурки, почему бы не сотворить маленькое чудо, о котором сразу же заговорит вся Москва?
Итак, 25 мая 1934 года Сталин подарил О. М. жизнь — пускай не всю, пусть всего «один добавочный день», но день, «полный слышания, вкуса и обоняния».
И это — самая высшая и самая сталинская из всех Сталинских премий, им когда-либо присужденных![37]
6
Что ни казнь у него, то малина…
О. Мандельштам
Но еще одну историю — на правах постскриптума — следует дорассказать. Историю про то, как за О. М. вступился Бухарин, написавший Сталину по этому поводу специальное и очень хорошо продуманное письмо:
<Июнь 1934 г.>
Дорогой Коба,
На дня четыре-пять я уезжаю в Ленинград, так как должен засеcть за беше-ную подготовку к съезду писателей, а здесь мне работать не дают: нужно скрыться (адрес: Акад[емия] Наук, кв. 30). В связи с сим я решил тебе напи-сать о нескольких вопросах:
1) Об Академии Наук. Положение становится окончательно нетерпимым. Я получил письмо от секретаря партколлектива т. Кошелева (очень хороший парень, бывший рабочий, прекрасно разбирающийся). Это — сдержанный вопль. Письмо прилагаю. Если бы ты приказал — как ты это умеешь, — всё бы завертелось. В добавление скажу еще только, что за 1934 г. Ак[адемия] Н[аук] не получила никакой иностр[анной] литературы — вот тут и следи за наукой!
2) О наследстве «Правды» (типографском). Было решено, что значительная часть этого наследства перейдет нам. На посл[еднем] заседании Оргбюро была выбрана комиссия, которая подвергает пересмотру этот тезис, и мы можем очутиться буквально на мели. Я прошу твоего указания моему другу Стецкому, чтоб нас не обижали. Иначе мы будем далеко выброшены назад. Нам действи-тельно нужно старое оборудование «Правды» и корпуса.
3) О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. До ареста он приходил со своей женой ко мне и высказывал свои опасения на сей пред-мет в связи с тем, что он подрался (!) с А[лексеем] Толстым, которому нанес «символический удар» за то, что тот несправедливо якобы решил его дело, когда другой писатель побил его жену. Я говорил с Аграновым, но он мне ни-чего конкретного не сказал. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от же-ны М[андельштама], что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т. д. Моя оценка О. Мандельштама: он — первоклассный поэт, но аб-солютно несовременен; он — безусловно не совсем нормален; он чувствует себя затравленным и т. д. Т. к. ко мне всё время апеллируют, а я не знаю, что он и в чем он «наблудил», то я решил тебе написать и об этом. Прости за длинное письмо. Привет.
Твой НИКОЛАЙ
P. S. О Мандельштаме пишу еще раз (на об[ороте]), потому что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста М[андельштам]а и никто ни-чего не знает[38].
На этом письме Сталин собственноручно начертал резолюцию: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безоб-разие…»
Прежде чем писать эту записку, Бухарин, как видим, справился об О.
М. у Агранова, но тот уклонился от комментария, видимо еще не зная результата. Под
воздействием телеграмм из Чердыни («какие страшные телеграммы вы присылали из Чердыни»,
— скажет позднее его секретарша) и обращения Пастернака (вероятно, вторичного) Бухарин
и написал свою записку.
И уже после этого, встретив Ягоду, услышал от него то, чем, собственно, О. М.
«наблудил» (Шиваров называл эти стихи или пасквилем, или «беспрецедентным контрреволюционным
документом»). А услышав — испугался сам.
Только так можно объяснить бухаринскую реакцию на приход Н. М. в редакцию «Известий»: «Проездом из Чердыни в Воронеж я снова забежала в „Известия”. „Какие страшные телеграммы вы присылали из Чердыни”, — сказала Короткова (секретарь Бухарина. — П. Н.) и скрылась в кабинете. Вышла она оттуда чуть не плача. „Н. И. не хочет вас видеть — какие-то стихи”… Больше я его не видела. <…> Ягода прочел ему наизусть стихи про Сталина, и он, испугавшись, отступился»[39].
Л. Максименков полагает, что О. М. спас лично Сталин, но не как читатель стихов и даже не как интриган-импровизатор, а как системный бюрократ. Все дело в том, что О. М., по Максименкову, был в 1932 — 1934 годах ни много ни мало — номенклатурным поэтом (!), а «номенклатуру» без разрешения «Инстанции», то есть Сталина, трогать не полагалось:
«Его (Мандельштама. — П. Н.) имя было включено в список-реестр,
который был подан Сталину в момент создания оргкомитета ССП в апреле 1932 года и
который вождь со вкусом главного кадровика огромной страны исчеркал характерными
цифрами, стрелками и фамилиями кандидатов.
В части списка, заключительной по месту, но не по политическому значению, состоявшей
из 58 „беспартийных писателей”, были имена Пастернака, Бабеля, Платонова, Эрдмана,
Клюева и Мандельштама… Фамилий Михаила Булгакова, Анны Ахматовой и Михаила Кузмина
в этом списке не было. Список был охранной грамотой. В условиях византийского значения
списков для России Осипа Эмильевича можно было считать реальным членом номенклатуры
ССП образца 1932 года. Отныне нельзя было просто так арестовывать упомянутых в списке
поэтов и писателей»[40].
И именно на этом, выручая О. М., и сыграл Бухарин, будучи, по Максименкову, своего рода колонновожатым писательской номенклатуры.
«В январе 34-го на съезде „победителей” Бухарин был избран кандидатом в члены ЦК. Усилилась его роль в Академии наук. Но для истории советской культуры и литературы более значительным оказался факт, не зафиксированный в явных решениях Политбюро. Где-то в мае — июне была подготовлена новая повестка дня Первого съезда писателей. Радикально измененная, она поручала Бухарину выступить на съезде с докладом о советской поэзии. Докладчик получал карт-бланш для трактовки советской поэзии и совет-ских поэтов. На некоторое время Бухарин назначался наместником Сталина в царстве поэзии, чрезвычайным комиссаром с мандатом „Инстанции”. Мандельштама (под гарантию Пастернака) спасут именно благодаря этому монаршему мандату»[41].
То, что письмо прежде всего про О. М., Сталин, разумеется, понял сразу — отсюда его красный карандаш на полях пункта третьего. Но в то, что дело тут всего лишь в нарушении негласной субординации, верится с трудом: принадлежность к какой бы то ни было номенклатуре в СССР никого не спасала[42]. Как и в то, что при этом Максименков вынужден допустить, — в сталин-скую неинформированность: «Сталин об аресте, похоже, искренне ничего не знал. Без ведома ЦК, „Инстанции” (Политбюро, Оргбюро, Секретариата), Культпропа и оргкомитета Союза писателей арестовали номенклатурного поэта. В те дни начинался прием в члены ССП. Такой арест мог повредить кампании и подготовке к съезду»[43].
С этой точки зрения необычайно важно как можно точнее продатировать бухаринскую записку.
Ясно и то, что Бухарин не слишком торопился с хлопотами. Ведь Пастернак обратился к нему, в сущности, в день ареста, то есть еще 17 мая. По-видимому, тогда Бухарин и позвонил Агранову, но тот не посчитал нужным делиться с Бухарчиком тем, что уже знал об этом деле. После чего Бухарин как минимум три недели не предпринимал решительно ничего.
Но когда из Чердыни посыпались телеграммы о травмопсихозе О. М. и его покушении на самоубийство (а возможно, что в это же самое время у него вторично справился об О. М. Пастернак), Бухарин вновь попробовал вмешаться — на сей раз записочкой, где О. М. поминается среди прочих и как бы невзначай.
Думается, что письмо это сыграло свою роль в закреплении и даже усилении «чуда» — в замене Чердыни Воронежем, да еще высылки ссылкой, то есть снятии с О. М. режима спецкомендатуры.
Другое следствие бухаринского и только бухаринского письма — звонок Сталина Пастернаку[44]. Ведь именно этот звонок сделал сталинское «чудо о Мандельштаме» всеобщим достоянием, породив среди интеллигенции множе-ство слухов о феноменальной доброте «кремлевского горца».
И тут произошло еще одно чудо: «мужикоборец» превратился в «чудо-творца».
Следственное дело 1934 года
Документы приводятся по: Центральный архив ФСБ, Москва (ЦА ФСБ). Следственное дело О. Э. Мандельштама.№ Р-33487 1934 года. Два последних документа, не входящие в следственное дело, даются по Архиву О. Э Мандель-штама (АМ): Принстонский университет. Файерстоунская библиотека. Отдел рукописей и редких книг. Коллекция О. Э. Мандельштама. При публикации автографы и рукописные вставки внутри документов обозначаются курсивом (их орфография сохранена), рукописные тексты (автографы) самого О. Э. Мандель-штама — полужирным курсивом. Ссылки на источники документов и прочие примечания составителя заключены в прямые квадратные скобки, а датировки и расшифровки — в угловые.
1
Подлинная обложка дела О. Э. Мандельштама 1934 года
ОГПУ
ДЕЛО № 4108
по обвинению гр. Мандельштама О. Э.
Начато 17/V 1934 г.
Окончено 19 г.
На листах
Архивный № 60467
Выписка из приказа АОУ[45] № 73 от 31 м<ая> 23 г.:
Передачу взятых архивных дел в другие отделы ОГПУ
и учреждения (ВЦИК и т. д.), хотя бы и временно,
производить исключительно через ОЦР[46].
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Обложка.]
Без ведома Учетного Отделения дело уполномоч<енного> никому не может быть передано. <Отобран>ные документы арестованного должны находиться при деле в отдельном конверте. Подшивка <их в> дело в общем порядке не допускается согласно приказа по А. О. У. № 210 от 15/IX — 25 г.
|
С П И С О К О Б В И Н Я Е М Ы Х П О Д Е Л У
|
||
|
|
М Е Р А П Р Е С Е Ч Е Н И Я
|
|
|
Фамилия, имя и отчество
|
Содержится под стражей (Дата ареста) |
Освобожден: под подписку, под поручительство, под залог и за прекращ<ением> дела (Дата измен<ения> меры пресеч<ения>) |
|
Мандельштам Осип Эмильевич |
16/V 34
|
|
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Оборот обложки. Далее следует конверт с фотографией (см. ниже документ № 8).]
2
Опись следственного дела О. Э. Мандельштама 1934 года
Опись бумаг, находящихся в деле № 4108
1. Ордер № 512 на арест Мандельштама 1
2. Протокол обыска 1
3. Анкета арестованного 1
4. Протокол допроса Мандельштама и копия от 18/V 34 5
5. Протокол допроса его же от 25/V и копии к нему 16
6. Постановление о предъявлении обвинения 1
7. Обвинит<ельное> заключение 2
8. Выписки из прот<окола> ОСО при Коллегии ОГПУ
от 26/V 34 и расписка Мандельштама в прочтении
объявления ему об окончании следствия 2
9. Заявление в ОГПУ отца Э. Мандельштама 1
10. Меморандум СПО в Свердловск о переводе Мандельштама
из Чердыни — в больницу 1
11. Выписка из прот<окола> ОСО от 10/VI 34 1
Итого в сем деле подшито и занумеровано 32 стр.
Уполномоч<енный> 4 СПО ГУГБ С. Вепринцев[47]
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Оборот обложки.]
3
Ордер Объединенного Государственного Политического Управления СССР № 512
от 16 мая 1934 года на обыск и арест О. Э. Мандельштама
С.С.С.Р.
Объединенное Государственное Политическое Управление
О Р Д Е Р № 512
Мая 16 дня 1934 г.
Выдан сотруднику Оперативного Отдела ОГПУ Герасимову[48] на производ-ство Ареста-обыска Мандельштам Осипа Эмильевича по адресу: Нащекинский пер., д. 5, кв. 16.
ПРИМЕЧАНИЕ: Все должностные лица и граждане обязаны оказывать лицу, на имя которого выписан ордер, полное содействие для успешного выполнения.
Зам. Председателя ОГПУ Я. Агранов
З<ам.> Начальник<а> Оперативного Отдела Подпись
[Круглая печать ОГПУ.]
Заявка 309
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 1.]
4
Протокол обыска-ареста О. Э. Мандельштама от 17 мая 1934 года
ПРОТОКОЛ
На основании ордера Объединенного Государственного Политического Управления № 512 от «16» мая мес<яца> 1934 г. произведен обыск/арест гр-на Мандельштам О. Э. в доме № 5, кв. № 26.
При обыске присутствовали: Управл<яющий> домами гр-н Ильин Н. И.
Согласно данным указаниям задержан гражд<ани>н Мандельштам Осип Эмильевич.
Взято для доставления в ОГПУ следующее (подробная опись всего конфис—куемого и реквизируемого): Паспорт № 366920, письма, записи с телефонами и адресами и рукописи на отдельных листах в количестве 48 (сорока восьми) листов.
Переписка взята в отдел.
Уп<олномоченный> ЦСПО[49] С. Вепринцев
Ар<ест->обыск производили комиссары Оперода Герасимов, Вепринцев, Забловский
При обыске заявлена жалоба от Мандельштам О. Э.
1) на неправильности, допущенные при обыске и заключающиеся, по мнению жалобщика, в нет
2) на исчезновение предметов, записанных в протокол, а именно: нет
Примечание:
распечатан гр-на
запечатан печатью №
Все заявления и претензии должны быть занесены в протокол. После подписи протокола никакие заявления и претензии не принимаются.
За всеми справками обращаться в комендатуру ОГПУ (пл. Дзержинского, д. 2), указывая № ордера, день его выдачи и когда был произведен обыск.
Всё указанное в протоколе и прочтение его вместе с примечаниями лицами, у которых обыск производился, удостоверяем
О. Мандельштам
Представитель домоуправления Н. Ильин
Производивший обыск комиссар Оперода
17/V 1934 Копию с протокола получил
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 2 — 2об.]
5
Квитанция Управления делами ОГПУ № 1404 от 16 мая 1934 года
о приеме от арестованного Мандельштама О. Э. его вещей и книг
Управление делами ОГПУ
Комендатура
16/V 1934
Квитанция № 1404
Принято согласно ордера
ОГПУ № 572
от арестованного(ой) МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевича
проживающего(ей) Нащекинский пер. 5, кв. 26
Восемь шт. воротничков, галстук, три запонки, мыльница, ремешок, щеточка, семь шт. разных книг.
Деж<урный> приема арестованных Подпись
Квитанция № 1404
16/V 1934
Фамилия и инициалы Мандельштам О. Э.
Документы: Паспорт № 366920
Деж<урный> приема арестованных Подпись
Всё отобранное у меня при личном обыске и по протоколу записано в квитанции №№ … правильно. Квитанцию получил
О. Мандельштам
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 37.]
6
Квитанция Управления делами ОГПУ № 1556 от 16 мая 1934 года о приеме
от арестованного Мандельштама О. Э. денежной суммы в размере 30 рублей
Управление делами ОГПУ
Комендатура
16/V 1934
Квитанция № 1556
Принято согласно ордера
ОГПУ № 572
от арестованного(ой) Мандельштам Осип Эмильевич
Денег: руб. 30 коп. —
Тридцать руб.
Вещи:
Дежурный приема арестованных Подпись
Прикладывается к делу.
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 38. Бланк с пометой: «Прикладывается к делу».]
7
Анкета арестованного О. Э. Мандельштама от 16 мая 1934 года
Форма № 5
ОГПУ
Анкета арестованного 4108
|
ВОПРОСЫ
|
ОТВЕТЫ
|
|
1. Фамилия
|
Мандельштам / Мандельштам
|
|
2. Имя и отчество
|
Осип Эмильевич
|
|
3. Год и место рождения
|
Родился «3» января 1891 г. обл., край, р-н гор. Варшава село |
|
4. Постоянное местожительство (адрес)
|
Москва. Нащекинский пер. д. 5 кв. 26
|
|
5. Место службы и должность или род занятий
|
писатель |
|
6. Профессия и профсоюзная принадлежность № билета
|
горком писателей (союз печатников) писатель
|
|
7. Имущественное положение в момент ареста (перечислить подробно недвижимое и движимое имущество: постройки, сложные и простые с.-х. орудия, количество обрабатываемой земли, количество скота, лошадей и прочее; сумма налога с.-х. и индивид<уального>. Если колхозник, указать имущ<ественное> положение до вступления в колхоз, время по-ступления в колхоз)
|
|
|
8. То же до 1929 года
|
|
|
9. То же до 1917 года
|
|
|
10. Социальное положение в момент ареста
|
писатель |
|
11. Служба в царской армии и чин
|
|
|
12. Служба в белой армии и чин
|
|
|
13. Служба в красной армии: а) сроки службы б) воинская категория |
|
|
14. Социальное происхождение
|
сын купца
|
|
15. Политическое прошлое
|
ни в одной партии не состоял
|
|
16. Национальность и гражданство
|
еврей советское
|
|
17. Партийная принадлежность, с какого времени и № билета
|
беспартийный
|
|
18. Образование (подчеркнуть и указать точно, что окончил)
|
Высшее, Филологический фак<ультет> Петерб<ургского>
унив<ерситета>
|
|
19. Категория воинского учета
|
|
|
20. Состоял ли под судом и следствием, а также приговор, постановление или определение
|
не состоял
|
|
21. Состояние здоровья
|
здоров: сердце несколько возбуждено и ослаблено
|
|
22. Кем и когда арестован
|
ОГПУ, 16 мая 1934
|
23. Состав семьи: перечислить: отца, мать, жену, мужа, сестер, братьев, сыновей и дочерей (их фамилия, имя и отчество, место службы и должность или род занятий и адрес)
|
Степень родства
|
Фамилия, имя и отчество
|
Возраст
|
М/работы, должность или профессия
|
Место жительства |
|
отец
|
Мандельштам Эмиль Вениаминович
|
76
|
иждивенец
|
Ленинград,
|
|
жена
|
Мандельштам Надежда Яковлевна
|
34
|
Домохозяйка
|
Москва, Нащокинский пер., д. 5, кв. 26
|
|
брат
|
Мандельштам Александр Эмильевич
|
41
|
Сотрудник Книгоцентра
|
Москва, Старосадский пер., д. 10, кв. 3
|
|
брат
|
Евгений Эмильевич
|
37
|
Врач союз машиностроителей
|
Ленинград,
|
Подпись арестованного О. Э. Мандельштам
1.Особые внешние приметы
2. Особые замечания
Подпись сотрудника,
[заполнившего] пров<ерившего> анкету Подпись
« » 16/ V 1934 г.
Примечания:
1-е. Анкета заполняется четко и разборчиво со слов арестованного и проверяется документальными данными.
2-е. Анкетные данные должны быть проверены в процессе следствия и отражены в обвинительном заключении или заключительном постановлении по делу.
[ЦА ФСБ. Следственное
дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 3 — 3об.Форма № 5, заполненная О. Э. Мандельштамом и проверенная или уточненная
ОГПУ. Пометы следователя: «512/4 СПО» и «11.9. к-р. <нрзб> Шиваров».
Штамп: «По Центральной картотеке У.С.О. О.Г.П.У. СВЕДЕНИЙ НЕТ. Нач. III отделения Подпись. Справку
наводил Подпись.
17/V 1934 г».]
8
Тюремная фотография О. Э. Мандельштама в профиль и фас,
сделанная 17 мая 1934 года
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Вложена в конверт. На фотографии посередине сверху вниз белой краской: «17/V 34. 37621 Мандельштам Осип Эмильев.»]
9
Протокол допроса О. Э. Мандельштама оперуполномоченным 4-го отделения
Секретно-политического отдела ОГПУ Н. Х. Шиваровым от 18 и 19 мая 1934 года
Форма № 29
О. Г. П. У.
К делу №
Протокол допроса
1934 г. мая мес<яца> 18 дня. Я, Операт. Уполн. 4 отд. СПО ОГПУ Шиваров, допросил в качестве обвиняемого гражданина Мандельштама О. Е. и на первоначальные предложенные вопросы он (она) показал(а):
1. Фамилия Мандельштам
2. Имя и отчество Осип Емильевич
3. Возраст и год рождения 1891 г. р.
4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, гражданство или подданство) из г. Варшава, сын купца первой гильдии, еврей, гр<ажданин> СССР.
5. Место жительства (постоянное и последнее) Москва, Нащекинский пер., дом 5, кв. 26.
6. Род занятий (последнее место службы и должность) Литератор.
7. Семейное положение (перечислить близких родственников, их имена, фамилии, адреса, род занятий до революции и последнее время) жена Надежда Яковлевна — 34 л. проживает совместно с ним. Отец — Емиль Вениаминович — ок. 80 лет, проживает в Ленинграде у брата Евгения Ем<ильевича> — 8-я линия, дом 31, кв. 5, брат Александр Ем<ильевич> — 41 г. Москва, Старосадский пер., 10, кв. 3 (или д. 3, кв. 10)
8. Имущественное положение (до и после революции допрашиваемого и его родственников) У отца был в последние годы перед революцией небольшой кожев<енный> завод (владел совм<естно> с компаньоном). До революции жил на средства отца, после революции живет личным трудом.
О. Мандельштам
9. Образовательный ценз (первоначальное образование, средняя школа, высшая, специальная, где, когда и т. д.) Окончил (без госуд<арственных> экзаменов) романское отделение филолог<ического> факультета Петерб<ургского> Ун-та.
10. Партийность б/п
11. Сведения об общественной и революционной работе В 1910 г. примыкал к партии С. Р., вел кружок в качестве пропагандиста и проводил рабочие летучки.
12. Сведения о судимости, нахождении под следствием (до Октябрьск<ой> Революции и после ее) не судился.
13. Категория воинского учета — запаса: начсостав высший, старший, средний, рядовой, переменник, одногодичник, тылоополченец с учета снят.
14. Служба у белых не служил.
15. Показания по существу дела:*)
*) Каждая страница протокола должна заканчиваться подписью допрашиваемого, а по—следняя и допрашивающего.
Вопрос — Бывали ли вы за границей?
Ответ — Первый раз был за границей в Париже, в 1908 г. провел несколько месяцев. Это была поездка с образовательной целью — начал изучать французскую поэзию.
Второй раз был в 1910 г. в Гейдельберге, где учился в Университете — всего 1 семестр.
Третий раз — 1911 г. в Берлине и Швейцарии несколько недель и 3-х-дневная поездка в Италию.
О. Мандельштам
Вопрос — С каких пор вы занимаетесь литературой?
Ответ — Дилетантски я занимаюсь с детских лет. Первый профессиональный опыт относится к 1909, когда впервые мои стихи были опубликованы в «Аполлоне».
Записано с моих слов. Верно. Мной прочтено. О. Мандельштам
Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в сочинении произведений контрреволюционного характера?
Ответ: Да, я являюсь автором следующего стихотворения контрреволюцион-ного характера:
Мы живем под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припоминают[50] кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны
И слова как пудовые гири верны.
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей,
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову дарит за указом указ,
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая грудь осетина.
Вопрос: Кому вы читали или давали в списках это стихотворение?
Ответ: В списках я не давал, но читал следующим
О. Мандельштам
лицам: своей жене,
своему брату — Александру Е. Мандельштаму, брату моей жены — Евгению Яковлевичу
Хазину — литератору, автору детских книг, по—друге моей жены Эмме Григорьевне Герштейн
— сотруднице секции Научн<ых> работников ВЦСПС; Анне Ахматовой — писательнице;
ее сыну Льву Гумилеву, [литератору Бродскому Давиду Григорьевичу,][51] сотр<уднику> Зоол<огического>
музея Кузину Борису Сергеевичу.
О. Мандельштам
Вопрос — Когда это стихотворение было написано?
Ответ — В ноябре 1933 года.
С моих слов верно. Мною прочитано. О. Мандельштам
Допросил — Ник. Шиваров
Оп<еративный> Уп<олномоченный> 4 отд<еления> СПО ОГПУ
В дополнении к предыдущим
показаниям должен добавить, что в числе лиц, которым я читал названное выше контрреволюционное
стихотворение, принад-лежит и молодая поэтесса Мария Сергеевна Петровых. Петровых
записала это [произв<едение>] [52] стихотворение
с голоса, обещая, правда, впоследствии уни-чтожить.
19 мая. Записано с моих слов. О. Мандельштам
Ник. Шиваров
На пятой и шестой строчке слова: «литератору
Бродскому Давиду [Сергее-вичу][53]Григорьевичу»
зачеркнуты по моей просьбе, как показание, не соответствующее действительности и
ошибочно данное при моем вчерашнем допросе.
19 мая. О. Мандельштам
19. V. Ник. Шиваров
В дополнении к первым своим показаниям должен сообщить, что названное выше к/р произведение я читал также и Нарбуту В. И. Выслушав это стихо-творение, Нарбут сказал мне: «Этого не было» — что должно было означать, что я не должен говорить кому-либо, что это произведение я ему читал.
19 мая. О. Мандельштам
19. Ник. Шиваров
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 4 — 5об. Формуляр (форма № 29), заполненный следователем и авторизованный О. М., подписывавшим каждый лист и каждое новое добавление. Л. 6 — 8 — машинописная копия допроса, заверенная оперуполномоченным 4-го отделения СПО ОГПУ Н. Х. Шиваровым.]
10
Протокол допроса О. Э. Мандельштама оперуполномоченным 4-го отделения
Секретно-политического отдела ОГПУ Н. Х. Шиваровым от 25 мая 1934 года
Протокол допроса
Гр-на Мандельштама Осипа Емильевича — 1891 г. рожд<ения>.
Уроженец гор. Варшавы;
сын купца. Беспартийный.
Литератор.
25.V.1934 г.
Вопрос: — Как складывались и как развивались ваши политические воззрения?
Ответ: — В юношеские годы я находился в близкой дружбе с сыном известного социалиста-революционера Бориса Наумовича Синани. Под влиянием Синани и других посещающих его членов партии социалистов-революционеров и складывались мои первые политические воззрения.
В 1907 г. я уже работал в качестве пропагандиста в с.-ровском рабочем кружке и проводил рабочие летучки. К 1908 году я начинаю увлекаться анархизмом. Уезжая в этом году в Париж, я намеревался связаться там с анархо-синдикалистами. Но в Париже увлечение искусством и формирующееся литературное дарование отодвигают на задний план мои политические увле-
О. Мандельштам
чения. Вернувшись в Петербург, я не примыкаю более ни к каким революционным партиям. Наступает полоса политической бездейственности, продолжившейся вплоть до Октябрьской революции 1917 г.
Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков и это находит свое выражение в моем опубликованном в «Воле Народа» стихотворении «Керенский». В этом стихотворении обнаруживается рецидив эсеровщины: я идеализирую Керенского, называя его птенцом Петра, а Ленина называю временщиком.
Примерно через месяц я делаю резкий поворот к советским делам и людям, что находит выражение в моем включении в работу Наркомпроса по созданию новой школы.
С конца 1918 года наступает политическая депрессия, вызванная крутыми методами осуществления диктатуры пролетариата. К этому времени я переезжаю в Киев, после занятия которого белыми я переезжаю в Феодосию. Здесь, в 1920 году, после ареста меня белыми предо мною встает проблема выбора: эми-грация или Советская Россия и я выбираю Советскую Россию. Причем стимулом бегства из Феодосии было резкое отвращение к белогвардейщине.
Записано с моих слов, верно и мною прочитано. О. Мандельштам
По возвращению в Советскую Россию я вростаю в советскую действительность первоначально через литературный быт, а впоследствии — непосредственной работой: редакционно-издательской и собственно-литературной. Для моего политического и социального сознания становится характерным возрастающее доверие к политике Коммунистической партии и советской власти.
В 1927 году это доверие колебалось не слишком глубокими, но достаточно горячими симпатиями к троцкизму и вновь оно было восстановлено в 1928 году.
К 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии
наступает большая депрессия. Социальной подоплекой этой депрессии является [процесс][54] ликвидация кулачества как
класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении «Холодная весна»
— прилагаемое к настоящему протоколу допроса и написанное летом 1932 г. после моего
возвращения из Крыма. К этому времени у меня возникает чувство социальной загнанности,
которое усугубляется и обостряется рядом столкновений личного и общественно-литературного
порядка.
Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в сочинении произведений контрреволюционного содержания?
О. Мандельштам
Ответ: Да, я признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны. Я прошу разрешить мне отдельно написать этот пасквиль и дать его как приложение к настоящему протоколу допроса.
Вопрос: Когда этот пасквиль был написан, кому вы его читали и кому давали в списках?
Ответ: Читал его: 1) своей жене; 2) ее брату — литератору, автору детских книг Евгению Яковлевичу Хазину; 3) своему брату Александру Е. Мандель-штаму; 4) подруге моей жены — Герштейн Эмме Григорьевне — сотруднице секции научных работников ВЦСПС; 5) сотруднику Зоологического музея Борису Сергеевичу Кузину; 6) поэту Владимиру Ивановичу Нарбуту; 7) молодой поэтессе Марии Сергеевне Петровых; 8) поэтессе Анне Ахматовой и 9) ее сыну Льву Гумилеву.
В списках я никому не давал его, но Мария Сергеевна Петровых записала этот пасквиль с голоса, обещая, правда, впоследствии его уничтожить.
Написан же этот пасквиль в ноябре 1933 года.
О. Э. Мандельштам
Вопрос: Как реагировали на прочтение им этого пасквиля названные вами лица?
Ответ: Кузин Б. С. отметил, что эта вещь является наиболее полнокровной из всех моих вещей, которые я ему читал за последний 1933 год.
Хазин Е. Я. отметил вульгаризацию темы и неправильное толкование личности как доминанты исторического процесса.
Александр Мандельштам, не высказываясь, укоризненно покачал головой.
Герштейн Э. Г. похвалила стихотворение за его поэтические достоинства. Насколько я помню, развернутого обсуждения темы не было.
Нарбут В. И. сказал мне: «Этого не было» — что должно было означать, что я не должен никому говорить о том, что я ему читал этот пасквиль.
Петровых — как я сказал — записала этот пасквиль с голоса и похвалила вещь за высокие поэтические качества.
Лев Гумилев — одобрил вещь неопределенно-эмоциональным выражением вроде «здорово», но его оценка сливалась с оценкой и его матери Анны Ахматовой, в присутствии которой эта вещь ему была зачитана.
О. Мандельштам
Вопрос: Как реагировала Анна Ахматова при прочтении ей этого контрреволюционного пасквиля и как она его оценила?
Ответ: Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью Анна Ахма—това указала на «монументально-лубочный и вырубленный характер» этой вещи.
Эта характеристика правильна потому, что этот гнусный, контрреволюционный, клеветнический пасквиль, — в котором сконцентрированы огромной силы социальный яд, политическая ненависть и даже презрение к изображаемому, при одновременном признании его огромной силы — обладает качествами агитационного плаката большой действенной силы.
Записано с моих слов верно и мною прочитано. О. Мандельштам
Вопрос: Выражает ли ваш контрреволюционный пасквиль «Мы живем…» только ваше, Мандельштама, восприятие и отношение или он выражает восприятие и отношение определенной какой-либо социальной группы?
Ответ: Написанный мною пасквиль «Мы живем…» — документ не личного восприятия и отношения, а документ восприятия и отношения определенной социальной группы, а именно, части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур. В политическом отношении эта группа извлекла из опыта различных оппозиционных движений в прошлом привычку к искажающим современную действительность историческим аналогиям.
Слово «современный» на 15 строке вставлено с моего позволения. О. Мандель—штам[55]
Вопрос: Значит ли это, что ваш пасквиль является оружием контрреволюционной борьбы только для характеризованной вами группы или он может быть использован для целей контрреволюционной борьбы иных социальных групп?
Ответ: В моем пасквиле я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: «страна и властелин». Несомненно, что этим снижен уровень исторического понимания характеризованной выше группы, к которой принадлежу и я, но именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко применим<ым> орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой.
Записано с моих слов верно и мною прочитано. О. Мандельштам
Допросил — Оп<еративный> Уп<олномоченный>
4 отд<еления> СПО ОГПУ Ник. Шиваров
Приложение к протоколу допроса О. Мандельштама от 25.V.34 г.
Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым.
Как был при Врангеле, такой же виноватый,
Комочки на земле, на рубищах заплаты,
Всё тот же кисленький, кусающийся дым.
Всё так же хороша рассеянная даль,
Деревья почками набухшие на малость,
Стоят как пришлые и вызывают жалость,
Пасхальной глупостью украшенный миндаль.
Природа своего не узнает лица.
И тени страшные Украйны и Кубани —
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.
Лето 32 года, Москва, после Крыма О. Мандельштам
Приложение к протоколу допроса О. Мандельштама от 25.V.34
Мы живем под собою не чуя страны
Наши речи за десять шагов не слышны
А где хватит на полразговорца
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны
И слова как пудовые гири верны
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей
Он играет услугами полулюдей
Кто свистит кто мяучит кто хнычет
Он один лишь бабачит и тычет
Как подкову дарит за указом указ
Кому в пах кому в лоб кому в бровь кому в глаз
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина
О. Мандельштам
Ник. Шиваров
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 9 — 17. На листах формата А4 в клеточку. Заполнено следователем и авторизовано О. М., подписывавшим каждый лист и каждое новое добавление. Л. 18 — 22 — машинописная копия этого допроса, на которой следователь подчеркнул следующие места в ответах О. М.: на л. 18. — о Б. Н. Синани и о стихотворении «Керенский», на л. 19 — два абзаца, начинающиеся со слов: «В 1927 году это доверие колебалось…» и «К 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия…», а на л. 21 — фраза «обладает качествами агитационного плаката большой действенной силы». Кроме того, на л. 23 — 24 (копии стихотворений) подчеркнуты следующие строки: в стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны…» — первая, четвертая и девятая, а в стихотворении «Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…» — две первые и две заключительные строки.]
11
Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения
О. Э. Мандельштаму от 25 мая 1938 года
Форма № 28
«Утверждаю»
25.5 1934 Г. Молчанов
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения
Гор. Москва 1934 мая «25» дня. Я, Оперуполномоченный 4 отд<еления> СПО ОГПУ Шиваров, рассмотрев следственный материал по делу № 4108 и приняв во внимание, что гр. Мандельштам Осип Эмильевич достаточно изобличается в том, что занимался составлением и распространением контрреволюционных литературных произведений
ПОСТАНОВИЛ:
Мандельштам О. Э. привлечь в качестве обвиняемого по ст.ст. 58-10 УК.
Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.
Опер. уполномоченный Ник. Шиваров
«Согласен» В. Петров
Настоящее постановление мне объявлено 25 мая 1934 г.
Подпись обвиняемого О. Э. Мандельштам
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 25.]
12
Обвинительное заключение по делу О. Э. Мандельштама от 25 мая 1934 года, подготовленное оперуполномоченным 4-го отделения
Секретно-политического отдела ОГПУ Н. Х. Шиваровым
«Утверждаю»
Нач. СПО ОГПУ: (Молчанов)
25/5 34 Г. Молчанов
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по делу № 4108
25-го мая 1934 г. я, оперуполномоченный 4-го отдела СПО ОГПУ ШИВА-РОВ Н. Х., рассмотрев следственное дело № 4108 по обвинению
гр. МАНДЕЛЬШТАМА О. Э. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58/10
УК РСФСР,
НАШЕЛ:
МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич, 1891 г. рождения,
уроженец гор. Вар-шавы, сын купца 1-ой гильдии, еврей, гр. СССР, б/п, нигде не служит,
поэт.
В 1907 г. примыкал к партии эсеров, был пропагандистом. Не судился. Обвиняется в
составлении и распространении к. р. литературных произведений.
В пред’явленных ему обвинениях Мандельштам О. Э. сознался и по сущест-ву дела показал:
«Признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контр-революционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны.
Читал его: 1) своей жене, 2) ее брату, литератору, автору детских книг, Евгению Яковлевичу ХАЗИНУ, 3) своему брату Александру Э. МАНДЕЛЬ-ШТАМУ, 4) подруге моей жены — ГЕРШТЕЙН Эмме Григорьевне, — сотруднице секции научных работников ВЦСПС, 5) сотруднику зоологического музея Борису Сергеевичу КУЗИНУ, 6) поэту Владимиру Ивановичу НАРБУТУ, 7) молодой поэтессе Марии Сергеевне ПЕТРОВЫХ, 8) поэтессе Анне АХМА-ТОВОЙ и ее сыну Льву ГУМИЛЕВУ.
В списках я никому не давал его, но Мария Сергеевна ПЕТРОВЫХ записала этот пасквиль с голоса, обещая, правда, впоследствии его уничтожить. Написан же этот пасквиль в ноябре 1933 г.».
Характеризуя написанное им произведение, О. МАНДЕЛЬШТАМ показал:
«В моем пасквиле я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: „страна и властелин”. Несомненно, что этим снижен уровень исторического понимания характеризованной выше группы, к которой принадлежу и я, но именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко применимым орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой соци-а-ль-ной группы.
(Показания МАНДЕЛЬШТАМА от 25/5—34 г.)
Полагая, что приведенными показаниями МАНДЕЛЬШТАМА О. Э. виновность его в составлении и распространении к. р. литературных произведений подтверждается,
ПОСТАНОВИЛ:
считать следствие по делу МАНДЕЛЬШТАМА Осипа Эмильевича законченным и передать его на рассмотрение Ос<обого> Сов<ещания> при Коллегии ОГПУ.
СПРАВКА
МАНДЕЛЬШТАМ О. Э. арестован
16/—V 34 г. и содержится во Внутреннем изоляторе ОГПУ.
Оперуполномоченный 4 отд<еления> СПО ОГПУ: Ник. Шиваров (Шиваров)
«Согласен»: Пом. нач<альника> СПО ОГПУ: М. Горб (Горб[56])
27 мая мне Осипу Эмильевичу Мандельштаму сообщено об окончании следст-вия по моему делу по статье 58,10.
Следствие по поводу моих стихотворений считаю правильным.
Поскольку других обвинений в какой бы то ни было формулировке мне мне[57] не было предъявлено, считаю следствие, не зная за собой другой вины, правильным.
О. Мандельштам
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 26 — 28.]
13
Выписка из протокола Особого совещания при Коллегии ОГПУ ССР
от 26 мая 1934 года с постановлением выслать О. Э. Мандельштама
в г. Чердынь сроком на 3 года
Выписка из протокола
Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 26 мая 1934 г.
|
СЛУШАЛИ
|
ПОСТАНОВИЛИ
|
|
36. Де-ло № 4108 по обвин<ению> гр. МАН-ДЕЛЬ-Ш-ТА-М Оси-па Эмиль-е-ви-ча по 58/10 ст. УК |
МАН-ДЕЛЬ-Ш-ТА-М Оси-па Эмиль-е-ви-ча выслать в г. Чердынь сро-ком на ТРИ года, счи-тая срок с 16/5—34 г. Де-ло сдать в ар-хив. |
Секретарь Коллегии ОГПУ [Печать-факсимиле]
[Круглая печать ОГПУ]
Настоящее постановленье мне оглашено 28 мая 1934 года.
О. Э. Ман-дель-ш-там
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 29 — 29об.]
14
Служебная записка начальника Секретно-Политического Отдела ОГПУ СССР
Г. А. Молчанова №
157866 от 27 мая 1934 года о направлении
О. Э. Мандельштама в высылку в Чердынь и о разрешении свидания с женой
и возможности взять вещи
ОГПУ СССР
Секретно-Политический Отдел
27 мая 1934 г.
№ 157766
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
УСО ОГПУ — тов. ЗУБКИНУ[58]
Осужденного Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ от 26 мая с. г. гр-на МАНДЕЛЬШТАМА Осипа Эмильевича к высылке в гор. Чердынь направьте к месту назначения спецконвоем не позже 28/V с. г., дав свидание с женой и возможность взять вещи.
Нач<альник> СПО ОГПУ (Г. Молчанов)
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 34. Рукописная вставка — рукой Г. А. Молчанова.]
15
Служебная записка помощника начальника Учетно-Статистического Отдела ОГПУ СССР С. Я. Зубкина и помощника начальника 2-го отделения ОГПУ СССР Мишустина[59]№ 29—353828 от 27 мая 1934 года о выделении спецконвоя для сопровождения О. Э. Мандельштама в высылку в Чердынь
<27 мая 1934 года>
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА № 29—353828
Коменданту ОГПУ
Просьба выделить спецконвой на 28/V — с. г. для сопровождения в гор. Чер-дынь, в распоряжение Чердынского райотдела ОГПУ, осужденного МАНДЕЛЬ-ШТАМА Осипа Эмильевича, содержащегося во Внутреннем изоляторе ОГПУ.
Исполнение сообщите.
Основание: реестр секретаря Колл<егии> ОГПУ т. Буланова[60].
Приложение: пакет №… талон №…
и выписка для объявления и возвращения в УСО.
Пом. нач<альника> УСО ОГПУ (Зубкин)
Пом. нач<альника> 2 отд<еления> (Мишустин)
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 35. Оборот формы № 54. Помета внизу, наискось, карандашом: «К делу № 4108. Ж<алоб> не поступало».]
16
Служебная записка помощника начальника Учетно-Статистического Отдела
ОГПУ СССР С. Я. Зубкина и помощника начальника
2-го отделения ОГПУ СССР Мишустина № 29/4108/с от 27 мая 1934 года о препровождении (вместе
c личностью осужденного) выписки из протокола об осуждении
О. Э. Мандельштама
Нач<альнику> Чердынского райотделения ОГПУ, г. Чердынь
Копия: Нач<альнику> УСО ПП ОГПУ Свердл<овской> обл., г. Свердловск
Учетно-стат<истический отдел> Препровождается выписка
27 мая <193>4 из протокола Особ<ого>
29/4108/С Сов<ещания> при Колл<егии>
ОГПУ от 26/V — 34 по делу № 4108 —
МАНДЕЛЬШТАМ Осипа Эмильевича,
вместе с личностью осужденного,
следуемого спецконвоем в ваше распо-
ряжение, для отбывания высылки.
Прибытие подтвердите.
Приложение: выписка.
Пом. нач<альника> УСО ОГПУ (Зубкин)
Пом. нач<альника> 2 отд<еления> (Мишустин)
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 36. Оборот формы № 54.]
17
Служебная записка помощника начальника Секретно-Политического Отдела
ОГПУ СССР М. С. Горба № 157868 от 28 мая 1934 года с разрешением
Н. Я. Мандельштам сопровождать О. Э. Мандельштама в ссылку в Чердынь
ОГПУ СССР
Секретно-Политический Отдел
28 мая 1934 г.
№ 157868
Тов. В<есьма> срочно
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
УСО ОГПУ (2 отделения)
Просьба отправить вместе с направлением спецконвоем в ссылку МАНДЕЛЬШТАМА жену его МАНДЕЛЬШТАМ Надежду Яковлевну.
Пом. нач<альника> СПО ОГПУ /Горб/
[ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О. Э.). Л. 33.]
18
Удостоверение Н. Я. Мандельштам от 28 мая 1934 года, выданное ОГПУ СССР
для сопровождения О. Э. Мандельштама в ссылку в г. Чердынь
Союз Советских Социалистических Республик
Объединенное Государственное Политическое Управление при Совнаркоме
Отдел учетно-стат<истический>
28 мая 1934
№ 29. 155. 4005
Москва, площадь Дзержинского, 2
Телефон: коммутатор ОГПУ
Лит…
Вх. №…. на №… от …… 193…
При ответе ссылаться на номер, число и отдел
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано гр. МАНДЕЛЬШТАМ Надежде Яковлевне в том, что она следует в гор. Чердынь к месту ссылки мужа — МАНДЕЛЬШТАМ Осипа Эмильевича.
Видом на жительство служить не может и подлежит сдаче в Чердынское райотделение ОГПУ.
На проезд по ж. д. выдано требование за № 380539 от 28/V — 34 г.
Зам. нач<альника> УСО ОГПУ: Подпись
Пом. нач<альника> 2 отд<еления>: А. Шишкин
[АМ. Короб 4. Папка 19. Треугольная печать: «Учетно-статистический отдел ОГПУ при СНК СССР».]
19
Удостоверение ОГПУ СССР от 3 июня 1934 года, выданное О. Э. Мандельштаму
в Чердыни как административно-ссыльному взамен вида на жительство
Союз Советских Социалистических Республик
Объединенное Государственное Политическое Управление при Совнаркоме
Чердынское районное отделение
3 VI 1934
№ 1044
Взамен вида на жительство
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано админссыльному МАНДЕЛЬШТАМ Осипу Эмильевичу в том, что он состоит на особом учете в Чердынском Райотделении ОГПУ без права выезда за пределы г. Чердыни.
Обязан явкой на регистрацию в райотделение ОГПУ каждого 1, 5, 10, 15, 20, 25 числа.
При отсутствии отметки о своевременной явке на регистрацию удостоверение не действительно.
/ Нач. Чердынского РО ОГПУ: Подпись
Уполномоченный:
[АМ. Короб 4. Папка 19. На обороте — «Карточка для регистрации» О. М. по месту ссылки с единственной заполненной графой: «Регистрирован 14/VI 193 4 г. Подпись: Б. Абрамов».]