(составители А. Василевский, П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2009
“Абзац”, “АMANAT”, “АПН”, “АПН — Нижний Новгород”, “Ведомости”, “Ведомости — Пятница”, “Взгляд”, “Волга”, “Время новостей”, “Галерка”, “День литературы”, “Известия — Неделя”, “Иностранная литература”, “Интерпоэзия”, “Искусство кино”, “Книжный квартал”, “Коммерсантъ/Weekend”, “Крещатик”, “Культура”, “Лехаим”, “Литературная Россия”, “Литературная учеба”, “Литературное приложение”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Независимая газета”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Новая Польша”, “Новое литературное обозрение”, “Новые облака”, “Новые хроники”, “Огонек”, “Органон”, “OpenSpace”, “Полилог”, “Политический журнал”, “Политический класс”, “ПОЛИТ.РУ”, “Простор”, “Российская газета — Неделя”, “Русский Обозреватель”, “Русский репортер”, “Сибирские огни”, “SvobodaNews.ru”, “Топос”, “TextOnly”, “Урал”, “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”
Михаил Айзенберг. За особые заслуги. — “Полилог”. Теория и практика современной литературы. Электронный научный журнал. 2008, № 1 <http://pavelnastin.googlepages.com/Polylogue_001_2008.pdf>.
“Стихи Айги состоят как будто не из слов, а из пауз. Даже не из ряда пауз, — каждая вещь в целом есть одна невероятно напряженная пауза, из которой вот-вот возникнет главное, самое необходимое слово. Это состояние речи, в сущности, до-языковое. Слова взывают к до-словесному опыту, — к мышлению, еще не ставшему речью. Поэтому так трудно писать и даже говорить об Айги: он требует не критического, а художественного описания, как требует его какой-нибудь пейзаж. <…> Лучшие вещи Айги — это какой-то голос бессловесности. Голос пространства — голос немой протяженности. Одушевление природных сил. Как будто человек говорит от имени или вместо темной воды; талого снега; мокрой земли”.
Здесь же: Геннадий Айги, “Из неизданного” (вступительная заметка Александра Макарова-Кроткова).
Михаил Айзенберг. Глянцевый поэт. — “OpenSpace”, 2008, 7 октября <http://www.openspace.ru>.
“Поэзия не способна стать медиасобытием ровно потому, что она — реальное событие. <…> Медийное пространство — это знаковая система потребления: какая-то третья сигнальная система, составленная из значков-сигналов. Поэтому медиа предъявляет не произведение, но автора: только его можно превратить в такой сигнал, с произведением это не получится. И отбирает среди множества авторов тех, с кем подобная операция станет возможной и не слишком опасной. <…> Даже те авторы, которые на самом деле существуют, здесь смотрятся фантомами. Точнее, все они кажутся не поэтами, а поэтессами. Такое деление вообще идет не по половому признаку, и поэтам обоего пола поэтессами стать легче легкого. Например, все авторы, учитывающие в процессе письма будущую реакцию публики, несомненно, поэтессы”.
Кирилл Анкудинов. Стихотворения чудный театр. Хит-парад поэзии в летних номерах “толстых” журналов. Классицист Кушнер, вакхическая Фанайлова и крысенок в вазе. — “Взгляд”, 2008, 10 сентября <http://www.vz.ru>.
“Я считаю Елену Фанайлову великолепной поэтессой. Однако ее └Балтийский дневник” меня огорчил. Дар Фанайловой — вакхическо-цветаевский. У поэтесс такого склада есть склонность заигрываться (сама Цветаева временами тоже заигрывалась). Фанайлова заигралась. Виной тому — многочисленные рафинированно-демшизовые поклонники Фанайловой, потакающие ей в худшем. Фанайлова культивирует собственную трепетную брезгливость. Однако брезгливость — опасное качество, способное перерасти в чистоплюйство. Фанайлова истерически реагирует на вещи, которые требуют совсем иной реакции и могут быть избыты лишь долгим просветительским трудом плюс медленным воспитанием общества. Наконец, Фанайлова, будучи беспредельно брезгливой, не ставит ни в грош читательскую брезгливость. Тем самым умножая те мерзости, с которыми (как бы) сражается”.
Андрей Архангельский. Нефть без вопросов. — “Взгляд”, 2008, 27 сентября <http://www.vz.ru>.
“<…> для России литература, как вам хорошо известно — это как нефть. Только это очень сложнодобываемая нефть. Литература — это то, благодаря чему Россия и является сверхдержавой: сверхдержавность — это обязанность, если хотите, усложнять мир, вбрасывая в него новые идеи или вопросы. Формировать духовную повестку дня. Достоевский и Толстой — в 19 веке, Чехов и Горький — в начале 20-го, Солженицын — во второй половине 20 века. Не будет литературы — не будет России. Убери литературу — и останется одна нефть”.
“За последние 10 лет (после Пелевина) не появилось автора, чьи амбиции были бы сопоставимы с силой и мощью таланта. Либо талант невелик — либо амбиции невелики. Между тем только соединение этих качеств и дает русского писателя. То есть кроме таланта еще нужна сверхмотивация, желание говорить со всем миром”.
“Литературный труд подразумевает личный аскетизм. А для появления такого аскетизма в обществе должно быть хотя бы сочувствие такому аскетизму, уважение к сверхусилию, к занятию невыгодным. Не надо больших денег — но нужно хотя бы сочувствие”.
“Нельзя же силой заставить людей быть умнее? Нельзя же их заставить читать хорошие книги? Нельзя издателей заставить работать в убыток себе? Штука в том, что людей именно и нужно заставлять быть умнее (для этого есть вполне цивилизованные механизмы). Штука в том, что хорошую литературу нужно выпускать именно в убыток себе (и такая страна, как Россия, может это себе позволить). Штука в том, что это может делать только государство — и никто более”.
Андрей Архангельский. Терки богов. — “Огонек”, 2008, № 38, 15 — 21 сентября <http://www.ogoniok.com>.
“[В сборнике └Ботинки, полные горячей водкой”] Прилепин описывает времена нашего общего детства — относительно мирные (хотя на начало 1980-х приходится расцвет советского подросткового бандитизма, деление городов на условные враждующие └районы”, начало массового гопничества) — с точки зрения самой этой шпаны. <…> Прилепин вовсе не идеализирует своих героев, но невольно пишет эпос и, подобно Гомеру, воспевает не личность, но Историю, которая уже закрыта, а значит, не подлежит сомнению. Это ностальгическое отстранение дает странный эффект: пацаны из 80-х и 90-х предстают в сборнике в роли чуть ли не древнегреческих героев или философов: вот что делает с людьми вечность. (Большинство из этих героев сложили свои головы в 90-е годы.) Прилепин вообще смотрит на советское прошлое как на сказку — хотя порой и страшную сказку (один рассказ о забытой всеми деревне, в которой якобы ели людей, чего стоит). Но хотя описываемая реальность одновременно и страшна, и убога, это не отменяет той умильной, сказовой интонации, с которой мы, например, вспоминаем дела минувших дней на сайтах типа └Одноклассники.Ру””.
Жак Аттали. Любовь: варианты будущего. Перевел с французского Борис Карпов. — “Полярная звезда”, 2008, 9 сентября <http://www.zvezda.ru>.
Заключительная глава из книги французского философа и экономиста Жака Аттали “О любви” (Amours).
“На Западе, как и в других регионах, право делать все что угодно будет уравновешено обязанностью быть └прозрачным”. Никто уже не сможет скрывать ни что он любит, ни кого он любит. Каждый человек на протяжении своей жизни сформирует несколько любовных пар, и их число будет постоянно расти. Непоколебимость моногамной семьи будет осуждена, как анахронизм, как иллюзия, доставшаяся нам от феодальных времен. <…> Церковь, как всегда, будет сначала противиться такому порядку, а потом привыкнет и приспособится к нему”.
“Постепенно утвердится и легализуется новая форма отношений, которая в любом случае не будет иметь ничего общего с полигамией, т. к. никто никому принадлежать не будет. Эту форму отношений уместно назвать netloving по аналогии с networking. Мужчины, как и женщины, смогут иметь одновременно несколько сентиментально-любовных связей, ни от кого не скрываемых и оформленных контрактом, с несколькими другими партнерами, которые, в свою очередь, будут иметь несколько партнеров, не обязательно совпадающих со └списком” первого партнера”.
“В отдаленном будущем зачатие детей, вынашивание плода и уход за младенцами будут выполняться с помощью наружных матриц животного или искусственного происхождения. И всем это будет удобно и выгодно: мужчины смогут иметь потомство без участия представительниц противоположного пола; женщины будут освобождены от необходимости рожать; новорожденные уже не будут появляться на свет традиционным путем, из-за чего блокируется дальнейшая эволюция размеров мозга”.
Главу “Агония брака” из той же книги Жака Аттали см.: “Полярная звезда”, 2008,
20 июля.
О книге Жака Аттали “Карл Маркс” см. рецензию Юрия Каграманова в октябрьском номере “Нового мира” за 2008 год.
Виктор Бадиков. Казахстанские писатели “новой волны”. — “Простор”, Алматы, 2008, № 8 <http://prostor.ucoz.ru>.
Среди прочего: “Релятивный, безосновный, или попросту безнадежный взгляд на мир и человека — отнюдь не причуда и не └вывих” артбогемы, не психоаналитические └комплексы” ее апологетов. Такова сегодняшняя наша └жизнь без начала и конца”, в которой └сквозь сумрак неминучий” уже и └божьего лица” не разглядеть. Постмодернизм есть только ее следствие и порождение — особая форма инакомыслия и правды”.
Один из ведущих литературных критиков Казахстана, доктор филологических наук профессор Виктор Бадиков трагически погиб в 2008 году.
Михаил Бойко. Лаконичность, а не доскональность. Александр Карасев отделяет слова от плевел. — “НГ Ex libris”, 2008, № 32, 11 сентября <http://exlibris.ng.ru>.
“К сожалению, писатель может заблуждаться относительно сильной стороны своего творчества. Сенчин, например, полагает, что он реалист и что сила его в предельно честном изображении жизни людей, задавленных бытом и страхом маргинализации. Ничего подобного. Сенчин изображает не реальность, а свою весьма специфическую субдепрессию, и его творчество — попытка выявить объективные причины этого непреходящего и крайне угнетающего состояния”.
“Заблуждается относительно главного достоинства своей прозы и краснодарский (недавно переехавший в Санкт-Петербург) прозаик Александр Карасев (р. 1971). <…> Проза Карасева потому и заслуживает пристального внимания, что он пишет не рассказы, а конспекты — скелеты рассказов с прозрачной структурой и легко пересчитываемыми ребрами. Может показаться, что он заворожен эффектами, рождающимися при лаконизации текста, — чудесным превращением незавершенности, беглости и непрописанности в прицельность, рельефность и весомость. Но сам Карасев часто говорит, что форма для него — не самоцель”.
См. также: Александр Карасев, “Дорога в облака” — “Октябрь”, 2008, № 7 <http://magazines.russ.ru/october>.
Михаил Бударагин. О чем поют пигмеи Пиндостана. — “Новые хроники”, 2008, 5 октября <http://novchronic.ru>.
“В сборнике └П5” нет ничего нового, но ничего нового нет и вокруг: все те же олигархи, └звезды”, технологи, полковники ГАИ и наемные убийцы. Их всех последние пятнадцать лет сам Пелевин и придумывал с похвальным тщанием: теперь же его вчерашние герои читают его сегодняшние книги о них же самих и недовольно сетуют на предсказуемость сюжетных ходов. Мол, мы снимся, конечно, Котовскому, но хотелось бы какой-нибудь поинтересней сон, с разнообразными картинками и новыми гаджетами. А других снов у Пелевина для нас больше нет”.
“В быту профессор красноречия…” Беседа Томаса Венцлова и Льва Лосева. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 3 (59) <http://magazines.russ.ru/nz>.
Беседа состоялась 15 февраля 2008 года в Йельском университете (Нью-Хейвен, США). Говорит Лев Лосев: “В небольших дозах эзоповский элемент, по-видимому, литературному тексту не вредит. Когда Пастернак пишет о свинстве └оспой изрытых Калигул” и читатель видит в этом намек на Сталина, этот образ, в общем, не является определяющим для восприятия всего произведения. Или когда Ахматова пишет стихи о падишахе, который съел ее козленочка (└Подражание армянскому”, 1931). Но, к сожалению, очень часто стремление к эзоповскому высказыванию становилось формообразующим, то есть весь текст или даже все творчество писателя становилось принципиально двусмысленным, принципиально амбивалентным, что, как я понимаю, не шло на пользу литературе. Характерный пример — стихи Евтушенко 1960 — 1970-х годов. Стратегия двусмысленности распространилась на все его стихи — не только политические, но даже любовные”.
См. также: Томас Венцлова, “└Евросоюз — это простыня, на которой спит Цирцея”. Поэт и друг Бродского о Джойсе, эмиграции и об опасности, которую представляет Евросоюз для литовской культуры” (беседу вела Ксения Щербино). — “OpenSpace”,
14 августа <http://www.openspace.ru>.
Марьям Вахидова. Тайна рождения поэта. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 9, 10 <http://magazines.russ.ru/sib>.
О том, что М. Ю. Лермонтов — сын “полевого командира” Бейбулата Таймиева, незаконнорожденный и на три года старше, чем принято считать.
Алексей Верницкий. Наш фронт: между прозой и формой. — “Топос”, 2008, 11 сентября <http://topos.ru>.
“Мольеровское разграничение поэзии и прозы, которое раньше (в том числе в самой пьесе) звучало в первую очередь как определение прозы: └что не стихи — то проза”, теперь работает как определение поэзии: └что не проза — то стихи”. <…>
В поисках такого прибежища для поэзии, куда не доберется проза, отступать нужно в правильном направлении, а именно, как мы сказали выше, — в сторону более строгой формы”.
“<…> на сегодняшний день ситуация такова, что размывание поэтической формы не расширяет, а сужает поэзию, тогда как жесткое соблюдение правил поэтической формы не сужает, а расширяет поэзию”.
Также в статье речь идет о танкетках (“В 2008-м году любители танкеток отмечают юбилей этой формы — пять лет”).
Дмитрий Волчек. Только стихи. Памяти Олега Охапкина. — “SvobodaNews.ru”, 2008, 10 октября <http://www.svobodanews.ru>.
“29 сентября [2008] в психиатрическом отделении одной из петербургских больниц умер Олег Охапкин. Два лаконичных некролога на интернет-cайтах, несколько упоминаний в блогах — немного откликов на эту смерть. Четверть века назад, когда я впервые увидел Олега Охапкина, невозможно было помыслить, что так потускнеет великий петербургский поэтический миф <…>”.
Высокотемпературная рифма. Отчего физики становятся поэтами?
Беседу вел Петр Образцов. — “Известия — Неделя”, 2008, 10 октября
<http://www.inedelya.ru>.
Говорит Вадим Месяц: “Поэзия, по сравнению с наукой, дело более древнее, если хочешь, более важное и основополагающее. Это занятие для меня абсолютно не светское. Если ты спросишь, чем, на мой взгляд, держится мир: научно-техническим развитием или молитвой, я, очевидно, выберу второе”.
“И наука, и поэзия заняты познанием, но поэзия в большей степени способствует └преображению” познающего. Проблема в том, что с точки зрения науки мир эволюционирует, а с точки зрения любой из серьезных религий приближается к катастрофе”.
“Я уже заговаривал о жреческом статусе поэта. Это всего лишь исторический факт — к кастовому обществу вернуться невозможно. Считай, что я об этом с юмором — можешь меня представить с обсидиановым ножом в руках? Помнить о природе творчества необходимо, чтоб не растратить себя по мелочам”.
Елена Гаревская, Татьяна Ковалева. Очень неудобный человек. Актуален ли сегодня великий романист. — “Культура”, 2008, № 35, 11 — 17 сентября <http://www.kultura-portal.ru>.
Говорит Дмитрий Бавильский: “В Толстом есть все, характеризующее └фигуру из учебника” — от активной правозащитности и демонстративного инакомыслия до понимания значения пиар-стратегий и попыток построить универсальные, обобщающие структуры. Толстой и был таким деятелем, что, возможно, впервые в русской истории, создал обобщенный образ России и └русского”, прозой своей поставив купол над всеми этими понятиями и явлениями. └Война и мир” — универсальный эпос, главный русский роман, выполнивший функцию гегелевской философской системы. Лев Толстой и есть наш отечественный Гегель, задавший направление дальнейшему развитию русской цивилизации. Мне-то, конечно, по душе и по уму больше нравится Достоевский”.
Говорит Владимир Сорокин: “Лев Николаевич Толстой для меня является неким базисом и фундаментом, на который можно опереться, встать, как на камень, если ты пишешь по-русски и то, что ты пишешь, называется └проза”. Как для музыканта существует хорошо темперированный клавир Баха — основа системы музыкальных координат, отправная точка и одновременно основание здания музыкального, так и для меня Дом русской прозы стоит во многом на Толстом”.
Линор Горалик. Педофобы и фобофилы. — “Русский репортер”, 2008, № 35, 18 сентября <http://www.rusrep.ru>.
“<…> родители, преподаватели и прочие озабоченные взрослые разделились — на сторонников и противников ужасного в детских книжках. Первые считают, что детская книга имеет право быть жесткой, а иногда и жестокой. Жизнь ребенка сама по себе травматична, так что незачем скрывать от него истину. Лучше дать ему понять, что он не одинок в своих тревогах и что из них есть выход. Вторые опираются на похожие доводы, но делают из них совсем другие выводы: да, жизнь ребенка травматична, поэтому страхов и тревог у него и без нас хватает, а вот с опытом счастья как-то не задалось, так что уж лучше пусть книга дает ему этот самый опыт счастья, помогает отвлечься от тягот бытия и пережить чистую радость, которой так не хватает в нашей действительности”.
“Но если мы действительно хотим научить ребенка любить книги, то нам придется прислушиваться не только к своему мнению о пользе или вреде того или иного текста для его загадочной психики, но и к его собственным вкусам и пожеланиям. Которые могут совершенно не совпадать с нашими. Например, придется признать, что если ребенку интересно разглядывать в книжке изображения червяков в разрезе, то и мы должны вместе с ним их разглядывать. И если он захочет узнать, почему над могилкой ставят крестик, нам придется рассказать ему об этом. А если он переоценит свои силы и прочтет что-нибудь более страшное, чем ему хотелось бы, именно нам придется утешать его, объяснять, разговаривать и, главное, не давать ему почувствовать, что и нам иногда бывает страшно”.
Грезы — это разверзшаяся бесконечность. Федор Гиренок об аутизме, мазохизме и происхождении сознания. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 31, 4 сентября.
Говорит Федор Гиренок: “Мышление — это свобода. А свобода — это перчатка, брошенная миру. В современном мире мыслитель никому не нужен. Это мое совершеннейшее убеждение. <…> Я говорю, что наступило время языков. Это означает, что многие вещи стали событиями языка, но не событиями сознания и мышления. <…> Современный человек вообще многие вещи может делать без связи с сознанием. У него есть языковые костыли, которые позволяют сохранять чувство данности себе, самоотчет в том, что делаешь”.
“Сегодня почти все симулятивно: язык, речь. Осталось немного бастионов, которые не освоены этими симуляциями, — в том числе боль. — А удовольствие стало полностью симулятивным? — Да”.
Анна Голубкова, Павел Волов. Некоторые итоги издания альманаха “Абзац”. — “Абзац”, 2008, № 4 <http://polutona.ru/books/absatz4.pdf>.
“<…> окончательно стало понятно, что тенденция на расширение круга авторов победила и что └Абзац” по своему составу и общему содержанию приближается к существующим литературным изданиям <…>. Впрочем, к этому также подталкивает и общая литературная ситуация, не способствующая выделению конкретного направления. Различия между авторами, входящими в условно выделенную нами группу, являются на самом деле гораздо более существенными, чем некоторые черты их сходства. Не говоря уже о том, что одной из главных особенностей авторов └поколения 90-х” можно назвать крайний индивидуализм, что, несомненно, дополнительно препятствует созданию любых, даже самых слабоорганизованных, творческих сообществ. В данном контексте возвращение к первоначальной идее ориентации альманаха на узкую группу более или менее эстетически близких авторов приходится, увы, признать бесперспективным. Дальнейшее же развитие в качестве некоторого └более правильного” аналога толстых журналов требует безусловного расширения финансовой базы либо перехода издания на электронные носители”.
Марат Гринберг. Вычитывая Слуцкого. Борис Слуцкий в диалоге с современниками. — “Крещатик”, 2008, № 3 <http://magazines.russ.ru/kreschatik>.
“Не преувеличим, сказав, что всем своим творчеством Самойлов спорил со словом Слуцкого, пытаясь перепрыгнуть через голову друга-соперника, уйти из-под влияния того, кто, по его определению, └ходил, рассекая воздух”…”
Виолетта Гудкова. Когда отшумели споры: булгаковедение последнего десятилетия. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 91 <http://magazines.russ.ru/nlo>.
“Прежде всего — контекст победил текст, перипетии биографии заслонили творчество [Булгакова]. Мистицизм и гламурность современного общества соединились с парапсихологией и экстрасенсами, образуя новый фон. └Мастер и Маргарита” утвердился в массовом паралитературоведении как └эзотерический” сакральный роман с системой тайнописи. <…> Приходится признать: широко открыли двери дилетантам сами профессионалы, не считавшие необходимым систематически рецензировать публикации о писателе, очищая поле от сорняков”.
Григорий Дашевский. Признак как призрак. — “Коммерсантъ/Weekend”, 2008, № 37, 26 сентября <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.
“Человек, пишущий стихи, обычно и сам поэтом не представляется, и чувствует себя неловко, если его так представляют другие. <…> Называя свои занятия, люди сообщают нам: вот каково мое место в мире. Назвав же себя поэтом, человек либо сообщит нам, что у него этого места нет, либо что он живет в исчезнувшем мире. Поэтом можно быть только по отношению к своим стихам, но не по отношению к миру. Так мы давно уже привыкли считать, но Андрей Родионов в новой книге стихов └Люди безнадежно устаревших профессий” (└Новое литературное обозрение”, 2008) говорит о мире, в котором роль └поэта” уже не отличается от других ролей — не потому, что переменился поэт, а потому, что переменился мир. <…> В этом мире, в котором и о котором написаны стихи Родионова, все люди оказались и в том же состоянии, и в том же положении, что и поэт: у всех нет места в мире, названия всех занятий и ролей — не только └устаревших”, но и самых современных вроде └менеджера” и самых вечных вроде └отверженного любовника” — звучат одинаково неловко или нелепо. Звание └поэт” снова становится в ряд других званий — не потому, что избавилось от своей неуместности и нелепости, а потому, что неуместны и нелепы стали все роли и звания”.
Девяностолетие Александра Галича. — “OpenSpace”, 2008, 19 октября <http://www.openspace.ru>.
Говорит Сергей Гандлевский: “<…> воскрешение Галича возможно, ведь воскресает же сейчас в стихах некоторых молодых поэтов ранний Маяковский, с поэтикой которого, казалось, русская поэзия рассталась раз и навсегда. <…> Галич — и как поэт, и как легенда — был одним из кумиров моей молодости. Сложился я и по-человечески, и литературно в 1970-е, в самое что ни на есть советское время. И Галич, скорее всего, смолоду вошел в культурный состав моей крови”.
Говорит Тимур Кибиров: “Думаю, в теперешних моих сочинениях непосредственное влияние Галича не слишком заметно. В свое время он был для меня необыкновенно важен, наверное, без его текстов я был бы каким-нибудь другим литератором”.
Екатерина Деготь. С любопытством и надеждой. — “Ведомости — Пятница”, 2008, № 36, 3 октября <http://friday.vedomosti.ru>.
“Россия является оригинальной маргинальной провинцией Европы, которая интересна не собственным культурным производством, но весьма странным прочтением западных идей, прежде всего их радикализацией. Русская культура — это культура неправильного чтения. К таким ее гениальным культурным продуктам радикального чтения относится русская икона, русский роман, русский коммунизм. Да и абстракция Кандинского родилась из того, что он └неправильно” (поставив набок) увидел вполне реалистическую картину. Картина была его собственная, но изобрели-то реалистическую живопись отнюдь не в России. Потенциал такого культурного хода отнюдь не исчерпан. Но для этого нужны две вещи: хорошее знание западного продукта и смелость его переиначить. Для первого нужно время, не занятое погоней за коротким рублем. Для второго — достоинство, не отвлекающееся на утомительный подъем с каких-то там колен, на которые никто нас пока не сажал. Такое достоинство дается только тем, кто осознал благотворную ничтожность своей мировой роли и, следовательно, свободу”.
Андрей Дударев. “Экзорцист русской души”: христианское служение А. И. Солженицына. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 10.
“То, что в ХХ веке над церковью происходил Суд Божий, знаменуя завершение └Константиновской” эпохи в истории Церкви, многими еще не понято. Исследование жизни и творчества А. И. Солженицына дает нам возможность сделать дополнительные акценты в осмыслении этого”.
Александр Жолковский: виньетка не просто байка — это литературный факт. Беседу ведет Михаил Эдельштейн. — “Лехаим”, 2008, № 9, сентябрь <http://www.lechaim.ru>.
“<…> я довольно поздно узнал сочинения Ходасевича и очень полюбил и его стихи, и его критику, и мемуары. В какой-то момент я стал про него что-то писать, а начав писать, заодно почитал его биографию и установил, что он до известной степени еврей. Что меня, надо сказать, огорчило. <…> Есть такое вечное еврейское желание выйти из гетто. Ты полюбил кого-то иного, вышел из гетто — и вдруг объект твоей страсти оказывается евреем, и ты снова обнаруживаешь себя в гетто. Обидное ощущение, схожее с пушкинским из └Путешествия в Арзрум”: └Добрый конь вынес меня на турецкий берег — но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России”…”
Cм. подборку новых “виньеток” Александра Жолковского в следующем номере “Нового мира”.
Журнал “РЕЦ”: итоги и перспективы. Интервью с Павлом Настиным. Вопросы задавала Анна Голубкова. — “Абзац”, 2008, № 4 <http://polutona.ru/books/absatz4.pdf>.
Об итогах и перспективах развития сайта “Полутона” и связанного с ним электронного журнала “РЕЦ” говорит куратор проекта Павел Настин: “Нам удалось доказать неочевидное: демократически сформированная писательская среда может существовать в режиме самоподдержания и самовоспроизводства, не нуждаясь при этом в приложении жесткой административной и кураторской политики на протяжении всего цикла, а лишь в какие-то точечные, критические моменты, механизм коллаборативной фильтрации действительно работает, что лично мне видеть странно. Если в 2004 году мне приходилось принимать множество решений по контенту сайта, то сегодня сообщество работает совершенно без моего участия — редакторы прекрасно сами знают, что, как, куда, зачем и сколько. Один я уж точно не умнее полутора десятков редакторов, я так думаю. Собственно, у меня сейчас нет даже функции модератора сообщества. В └структурном” смысле это главный результат”.
Александр Иванов. Как последняя скука. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/Weekend”. Вып. 3, 2008. (“Weekend”, 2008, № 34, 5 сентября) <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.
“Во многом неожиданно для самих себя мы вдруг оказались в эпицентре конфликта между классическим буржуазным privacy и исходящим от корпораций духом └принуждения к счастью”, смутно напоминающим советское сознание с его искренней верой в разумность всего сущего, культом коллективного досуга и беспредельным оптимизмом будущего. Естественной реакцией на эти перемены становится пандемическое распространение специфических для капитализма ментальных болезней — скуки и меланхолии, то есть тех заболеваний, которые раньше встречались лишь в виде экзотических интеллигентских комплексов”.
“Канон литературной меланхолии нового времени был задан Бодлером, канон меланхолии философской — Марксом. Последний, как известно, был противником ностальгии: в оппозиции └капитал/меланхолия — сокровище/ностальгия” Маркс целиком на стороне первой пары. Его концепция товара и есть теория меланхолии. Товар двойствен. С одной стороны, это — потребительная стоимость, то есть то, что можно съесть, надеть на себя или повесить на стену. С другой стороны, товар — стоимость меновая, его можно обменять на что угодно, как это ежедневно и происходит с товаром всех товаров — деньгами. В свойстве универсальной обмениваемости — душа товара, его общественная форма. Понять товар означает суметь увидеть его душу — бесплотную, нематериальную субстанцию стоимости. Но сделать это можно, как доказывает Маркс, только отделив душу товара от его тела. Поэтому познание тайны товара, а вместе с ним и тайны капитала — это познание смерти, бренности всего сущего, знание, умножающее скорбь”.
Рюрик Ивнев. Дневники 1916 — 1918 гг. — “Крещатик”, 2008, № 2.
“Иногда кажется, что архив Рюрика Ивнева неисчерпаем. А собственно, так оно и есть: 20 коробок неразобранных бумаг и рукописей. И кто знает, какие еще находки поджидают исследователей”, — из предисловия Николая Леонтьева.
17-й год. “11 марта утро до кофе. Я рад, что пала династия Романовых, я в восторге от того (зачеркнуто). Сегодня из контрольных зал выносили портреты Александра III, Николая II, Алексея. Я встретил эту процессию в контрольном дворе, когда шел за маслом. Сторожа лениво волочили портреты, мальчишки кричали, кричали… и мне вдруг стало так грустно. Я всегда ненавидел эти казенные портреты, опошленные участками, казенными домами и т. п. учреждениями. А тут вдруг стало грустно…”
“25 окт. Ночь перед сном. Весь город в руках военно-революционного комитета при Петербургском Сов. Раб. и Солд. Деп. Наружно — спокойно. Газеты вышли с описанием └выступления большевиков”… Но, в общем — полная неизвестность, неопределенность относительно будущего”.
Александр Иличевский. Из книги “Ослиная челюсть”. Стихотворения в прозе. Вступительное слово Владимира Губайловского. — “Урал”, 2008, № 10 <http://magazines.russ.ru/ural>.
“Стихотворения в прозе — жанр, который до сих пор не реализовал свои возможности: Шарль Бодлер, Иван Тургенев, Артюр Рембо (└Одно лето в аду”). Несмотря на эти имена (впечатляющие), жанр, кажется, так и не вышел из стадии эксперимента. Мы не можем отделить стихотворение в прозе от номинальной прозы. Но почему-то хочется. Вероятно, дело здесь не в формальных признаках стиха, а в заложенной в текстах интенции — направлении движения: от прозы — глубже, плотнее, еще плотнее, до предела — до того ощущения, которое Тынянов назвал единством и теснотой стихового ряда. <…> Может быть, книга Иличевского └Ослиная челюсть” — и есть рождение (утверждение) жанра. Может быть, структурно четкая работа, которая в ней проведена, станет тем рубежом, за которым откроются осознанные и ясные перспективы стихотворений в прозе. Для того, чтобы жанр утвердился, иногда достаточно одной настоящей удачи. Кажется, это именно тот случай” (Владимир Губайловский).
Интервью Андрея Грицмана с Анатолием Найманом. — “Интерпоэзия”, 2008, № 2 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.
Говорит Анатолий Найман: “Только что главной была поэзия Симонова, ну, и предыдущих всех: вполне серьезно поколение наших родителей говорило о поэте Уткине, Алтаузене, о Прокофьеве. И вдруг наше время стал догонять снаряд, посланный за 20, за 30 лет до этого. Если акмеисты еще существовали в каком-то полуархивном, полу-библиотечном виде, то обериуты — неизвестно в каком. И то, что они писали еще в 30-х годах, в 50-х возникло в нашем кругу как поэзия современников. Открываешь журнал, а в нем новые стихи Ахматовой. Представьте себе, что Вы сейчас открываете журнал, а там — новые стихи Баратынского… — А. Г.: О каком времени Вы сейчас говорите? —
А. Н.: 56-й, 57-й год”.
Александр Кабаков. Я — отщепенец. Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2008, 18 сентября <http://www.apn-nn.ru>.
“На мой взгляд, — все удивляются, когда я так говорю, — лучше, чем сейчас, литература не жила. Были лучше писатели, были много лучше, но литература как процесс, как явление живет сейчас — лучше не бывает. Я не говорю про социальную ее составляющую — я говорю про ее состояние. — А как живет русский писатель в глубинке? — Нет, повторяю: я имею в виду ее состояние. Смотрите, какая она: разнообразная, мощная… — Вы так думаете? Мощная? — Безусловно. Раз в три года появляется новое имя — когда понимаешь, что вот пришел парень, который останется в истории литературы. Чего еще можно желать? Я не знаю, как так получилось и что литературе было нужно, чтоб она стала такой, как ныне. Может быть, ей было нужно, чтобы ей перестали интересоваться. Она потеряла ответственность — в том числе и социальную, и делает, что хочет. Может быть, ей нужна была нищета, связанная с тем, что общество перестало ее содержать. Но литература живет прекрасно — в отличие, например, от поп-культуры, которая вроде бы расцветает”.
“Каждый мой новый роман дополняет предыдущие”. Беседа Марка Липовецкого с Владимиром Шаровым. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 3 (59).
Говорит Владимир Шаров: “<…> я не единственный, кто считает, что раскол был самой большой травмой русской истории. Большей, чем нашествие Батыя, Смутное время или, например, правление Петра I. Трещина прошла через само основание
(а ведь известно, что разделившееся царство не устоит!) и со временем только углублялась. <…> Добавлю еще, что в XVII веке возникло и до наших дней без каких-либо изменений дошло убеждение, что, если бы не чужие, холодные и враждебные нашей культуре люди (сначала греки, потом почти век управлявшие русской церковью малороссы), российское общество справилось бы с расколом, без особых потерь залечило бы травму. Именно они, пришельцы, растравляли, не давали зажить ране, пока неизбежность хирургического вмешательства не стала очевидной. Думаю, что наш прошедший через весь ХХ век страх перед иностранцами отсюда же”.
Владимир Карпец. В курсе русской литературы он точно будет. — “Политический класс”. Журнал политической мысли России, № 44 (2008, август).
“<…> произведение его [Солженицына], каковое как раз более всего и относят к разряду └слабых”, мне представляется наилучшим. Речь идет о └Красном колесе”. Русский роман-эпопея, в котором переплетены судьбы природы, истории и отдельных людей, — причем высшим достоинством русского романа является то, что отдельный человек не выделяется или почти не выделяется из могучего перелома всего, — одно из высоких достижений нашей культуры. Речь идет не только и не столько о самом └Красном колесе”, но о явлении культуры как таковом, возможно, уже уходящем в необратимое прошедшее. Часто о русском романе говорят как о явлении └гуманистической культуры”. Это ошибка. На самом деле важнейшей чертой полноценного русского романа является фактический отказ от гуманизма и даже └библейского гуманизма” (в западнохристианском смысле): мир в нем предстает └как музыка и как чума — торжественно безчеловечен” (Георгий Иванов)”.
“└Ленин в Цюрихе” — безусловно, в художественном отношении самая сильная вещь Солженицына. Это еще и приговор русскому внецерковному и внеимперскому морализму. Это не только о Ленине, но и о Толстом. Это своего рода суицид. Написав └Ленин в Цюрихе”, Солженицын как бы └убил дракона”. А убивший дракона пьет его кровь, причащается этой крови”.
Владимир Карпец. “Вооруженная Великороссия” снова в строю. — “Политический журнал”, 2008, № 9, 22 сентября <http://www.politjournal.ru>.
“Сегодня Россия может быть сохранена и сбережена └превращением войны гражданской в войну имперскую”. Снятием классовых противоречий и выбросом их вовне: классовый мир в стране против мирового капитала и его транснациональных объединений — вплоть до войны”.
Тадеуш Климович. В ожидании Нобелевской премии. Заметки о современной российской литературе. — “Новая Польша”, Варшава, 2008, № 7-8 <http://www.novpol.ru>.
“Мое литературоведческое сердце бьется в постмодернистском ритме, и я верю, что когда-нибудь — может, уже в этом году, может, через год-два — чести прочитать нобелевскую лекцию в Стокгольме удостоится писатель, связанный с этим самым интересным явлением в мировой литературе (культуре). Я убежден, что получивший премию русский писатель выразит по этому случаю сожаление, что среди его предшественников не было Владимира Набокова, без творчества которого современное искусство стало бы несколькими шедеврами беднее, и мы ничего не знали бы об осиротевших номерах мотелей, где уже никогда не проведут ночь Гумберт Гумберт и Лолита. Я надеюсь, что слова эти произнесет не Георгий (Григорий. — А. В.) Чхартишвили (1956 г. р.), обожаемый миллионами читателей”.
“Мой список (шорт-лист) русских кандидатов на Нобелевскую премию открывают Виктор Ерофеев и Василий Аксенов. Кроме того, в нем находятся (тут уже в алфавитном порядке): Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Юрий Буйда, Владимир Войнович, Наталья Горбаневская и Николай Коляда”.
“Когда тебе ничего больше не нужно, кроме этого”. Разговор Инны Лиснянской и Максима Амелина. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 29 сентября <http://www.polit.ru>.
“А.: А вот, Инна Львовна, такой вопрос. Мне кажется, что тему мужской старости в русской поэзии открыл Вяземский стихами о халате и целым рядом других стихотворений. Мне кажется, что в женской поэзии впервые эту тему вот так явно и так полно затронули именно вы.
Л.: Ну, это потому что я живу долго. Живи столько. Но, правда, Ахматова тоже немало жила.
А.: Немало, но у нее нет этой темы.
Л.: Нет, нет этой темы. Она слишком была женщина, чтобы такую тему подымать.
А.: А вы?
Л.: Ну, что я? Для нее это было бы трудно. Вот через это перейти было бы трудно. Наверно, ей и в голову не могло прийти такое, потому что она чувствовала себя молодой. Цветаева не дожила.
А.: Цветаева не дожила, да.
Л.: Мало кто дожил. Я вот живу и живу.
А.: Но, понимаете, такого голоса просто не было. Вы открыли просто новое видение, новое даже… ну, направлением это нельзя назвать… Такой фактически целый мир.
Л.: Ну да, никто об этом не писал почти.
А.: Никто об этом никогда не писал.
Л.: Ну, в русской поэзии Вяземский писал, немножко писал Сологуб…
А.: Случевский.
Л.: Случевский писал. Долго жил. Но очень плохо писал об этом”.
Юрий Колкер. Молодая девушка и стадо быков. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 9 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Если мы признaем Верна писателем, то придется его и великим писателем признать. <…> Чтобы понять место Жюля Верна, сравним его с другим великим писателем — с Агатой Кристи. Ей было пятнадцать лет, когда (в 1905 году) умер Верн, и тридцать, когда она опубликовала свой первый роман — с Гераклом… пардон, Эркюлем Пуаро. Вот уж кто во всем противоположен Верну! У Кристи нет ни фантастики, ни ошибок. Самый жанр ее не нов. Эдгар По и Артур Конан Дойль проложили ей путь.
У нее есть характеры (у Верна — только куклы), и какие! Она — психолог. Она вся целиком погружена в традиционное. Ее наблюдения над обществом, людьми и природой изумительны; в них она ни Прусту, ни Толстому не уступит. Она, конечно, и писала-то ради этих наблюдений, утонченных, выверенных; для нее самой детективные сюжеты — кость, брошенная черни. Сходится она с Верном только в одном — в народном отклике. Тут тоже — миллионы читателей, а слава вообще небывалая. Переведена на сто языков; где нашли столько?! И все-таки Жюль Верн, весь состоящий из нелепостей, — выше. Не потому, что он первопроходец, а Кристи — эпигонка, совсем нет, а потому, что лучшее детективное произведение прижато к земле потолком, пусть хоть лепным, в то время как над приключенческим романом простирается бездонное небо”.
См. также: Михаил Горелик, “Марш энтузиаста” — “Новый мир”, 2008, № 8.
Ирина Костерина. Публичность приватных дневников: об идентичности в блогах Рунета. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 3 (59).
“Мифы о конструировании и придумывании себе псевдоличностей в блогосфере, кажется, развенчаны окончательно: люди не хотят пользоваться тем преимуществом, которое воспевали раньше обитатели Сети, — анонимностью и возможностью примерить на себя другую социальную маску. Теории виртуальной идентичности оказались несостоятельными, так как не смогли объяснить и описать самого феномена виртуальной личности ввиду его полного слияния с личностью реальной. Попытки описать └виртуальную идентичность” привели к обнаружению того, что правила, по которым она конструируется, довольно схожи с теми, что существуют в офлайне”.
Леонид Костюков. Сужение смысла. О книге Михаила Айзенберга “Переход на летнее время”. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 2 сентября <http://www.polit.ru>.
“<…> если поэзию с долей условности разделить на авторское высказывание в стихах и собственно поэзию, то Айзенберг — собственно поэзия. Если на песенные тексты и собственно поэзию, то Айзенберг опять остается с собственно поэзией. И так далее — если отшелушивать все труднее проговариваемые боковые смыслы, Айзенберг неизменно и твердо стремится в самое ядро. И в итоге практически олицетворяет самую-самую поэзию, поэзию в наиболее узком значении слова”.
“Если исходить из того, что цель поэзии — утешать, не обманывая (формулировка Сергея Гандлевского со ссылкой на восточных классиков), Михаил Айзенберг никогда не обманывает, но далеко не всегда утешает”.
Сергей Круглов. “Манчестер Юнайтед” победил “Челси” и пил из призового кубка кровь побежденных. — “Литературное приложение”, [Радио “Свобода”], № 4, 2008, 24 июля <http://www.svobodanews.ru/special/specials/appendix.html>.
Тогда, раньше — это были совсем другие времена.
Это был другой футбол.
Выходили, как казаки в Париж, дивились на чужаков, на басурманские имена,
Клялись перед строем, за Родину выдавали гол.
Теперь — все друг друга знают в лицо,
В мужской пот, в глаза, в негритянскую биографию, в рейтинг аукционной цены,
Братски красиво рвут ближнему горло, крушат колени, сердце, плюсну, яйцо
На полях звездной войны.
…………………………………………………………………………………………………….
Родился в 1967 году. Поэт, автор четырех книг. Живет в Минусинске Красноярского края. С 1998 года — священник РПЦ, служит в Спасском соборе г. Минусинска. Ведет блог: http://kruglov-s-g.livejournal.com
См. его стихи также: “Литературная учеба”, 2008, № 4 <http://lych.ru>.
Дмитрий Кузьмин. “Иначе надо просто расстреливать лишних!” Издатель, критик и литературтрегер о литературной иерархии, Интернете и поп-поэзии. Беседу вела Варвара Бабицкая. — “OpenSpace”, 2008, 8 сентября <http://www.openspace.ru>.
“<…> так исторически сложилось, что для русской литературы журнал — в некотором роде приоритетная форма существования. При том что в большинстве случаев это совершенно инерционная вещь, то есть играет роль только оболочка: некоторое количество текстов, которые собираются под одной обложкой с некоторой периодичностью. И при этом совершенно выхолощена содержательная сторона этого явления. По идее эти тексты должны между собой быть чем-то сущностным объединены, а в большинстве наших журналов непонятно, почему именно эти тексты под этой обложкой. Но первоначальная инерция, заданная такой формой во времена едва ли не Карамзина, оказалась настолько сильной, что все равно журнал остается системообразующим типом институции для отечественной словесности”.
“Я полагаю, что искусство вообще, литература в частности, а поэзия в еще большей частности, — это служба познания и понимания. <…> Обязательное условие — это прорыв за границу уже понятого, уже познанного и уже освоенного. В любой точке. <…> во многих случаях даже внутри профессионального сообщества отрабатывается обратная идея — о том, что художник, и поэт в частности, производит объекты, каждый из которых должен обладать определенным набором свойств. Если совсем вульгаризировать — что у стиха должна быть рифма, а рифма бывает такая или эдакая. Широта этого канона может быть различной, но сам этот подход — производство объектов с заранее известными свойствами — фундаментально противоположная концептуальная рамка, с которой я веду непримиримую борьбу. И которая, в свою очередь, ведет не менее непримиримую борьбу со мной”.
Культура и медиа. — “Иностранная литература”, 2008, № 9 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Круглый стол (МГУ, 21 октября 2007). Говорит Борис Дубин (Левада-Центр):
“Я наталкиваюсь на такие формы словесности, которые вообще не предусматривают идею иерархии, классики, традиции. Вот свежий пример: существует турецкая немецкоязычная литература в Германии. Это не турецкий и не немецкий, это социолект, на котором говорят турки в Германии. Он обозначен отрицательным, с точки зрения немца, названием — └язык чужака”. Эта словесность не собирается встраиваться в немецкую. Это литература без традиций. Она не попадает в школы. Она существует как сеть для своих. Литература сегодня не отсылает нас к воображаемым сообществам, она прямо создает тип сообщества, который состоит из читателей этой литературы”.
Говорит Татьяна Венедиктова (МГУ): “XIX век был веком великих критиков, которые чтили авторов, но тайно были уверены в своем над ними превосходстве. Литература, учил один из них, Мэтью Арнольд, толкует жизнь, учит истине и добру, дает образцы духовного равновесия, возвышая над низшими (эмоциональными, тем более телесными) реакциями. Отсюда представление о └подлинном” художественном произведении как о прекрасном объекте, в отношении которого законны прежде всего умственные, герменевтические реакции и которому должна быть поэтому присуща некоторая благородная холодность. То в эстетике, что связано с непосредственным чувственным опытом, ссылается └вниз”, к восприятию популярного сенсационного чтива, а возвышается — связанное с оценкой, заданием нравственной и эстетической иерархии, внутреннего канона. Эта система приоритетов сохраняется, кстати, и в ХХ веке как основа для различения литературы └серьезной” и └несерьезной”, достойной внимания (с точки зрения элиты, └экспертов по культуре”) — и недостойной”.
Владимир Личутин. Год девяносто третий. Роман. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 9, 10.
“Похохатывал на кухне Бондаренко, блестя очками, его распирало от счастья, что их не догнали, не обротали вязками, не оковали браслетами, как Анпилова. Постоянно вздыхал Нефедов, понурясь, болезненно морщился, его донимала астма:
— Где-то в Москве жена. Переживает. Что с ней? Она же ничего не знает про меня…
Вдруг сообщили по телевизору:
— Арестован Проханов!..
— Гого-го! — заливался Бондаренко. — Слышь, Проханчик, они тебя сцапали, а ты тут…
— Тут моя тень…
— Может, и тень, но она ест и пьет, — смеялся Бондаренко. — Нет, я им так просто не дамся. Я не свинья, чтобы самому на убой… Заберемся поглубже в лес, выроем землянку, Личутка харч будет носить…”
Аркадий Малер. Добить Кенни! — “Русский Обозреватель”, 2008, 9 сентября <http://www.rus-obr.ru>.
“<…> сам по себе мультфильм типа └South Park”’а — это лишь частный случай огромной культурной волны, которая захлестывает европейскую и европеизированную цивилизацию последние двадцать лет, которую проще всего назвать └постмодернистской” и которая бросает вызов всему Старому Миру в целом — и миру традиционных ценностей, и миру классического Модерна. Поэтому └South Park” — это вызов и консерваторам, и либералам, почему и тем, и другим придется на него ответить”.
“При этом └South Park” интересен не просто как артефакт критики консервативного буржуазного общества — эта критика насчитывает уже двухсотлетнюю традицию отрицания, начатую еще романтиками, но он показателен именно как прецедент сугубо современного постмодерного отрицания, когда кроме самого отрицания ничего не остается, а сам буржуазный консерватизм давно утратил роль мейнстрима и стал лишь одной из позиций”.
“Легче всего стебаться с веселыми постмодернистами над сериалом └South Park” или гневно запрещать его с мрачными охранителями. Труднее всего формировать культуру, где └South Park” был бы просто не адекватен и потому не востребован”.
Игорь Манцов. Записки критического реалиста. — “День литературы”, 2008, № 9, сентябрь <http://zavtra.ru>.
“Все попытки обойтись без └народа” провалились и провалятся. Все наши элитарщики, все наши └кочевники” обломаются. Их удел — неотменимый психологический цикл └обида — истерика — обида”. На обиженных воду возят. Запряжем. Напомню, └народ” — это не статистическая масса, а некий категорический императив”.
“Вся эта апелляция к └простому, слишком простому человеку” радует меня лишь отчасти. Исполнилось 17 лет так называемой └Новой России”, а образных инноваций — ноль. Когда и если нужно обратиться к базовому социальному слою, приходится оперировать кондовыми, позавчерашними образами, вроде лаптей, гармошки и └отзывчивой русской души”. На самом же деле должно быть так: увидишь человека в лаптях — убей его. Этот человек — ряженый. Русские лаптей не носят. Русские любят рок-н-ролл. Русская душа — потемки”.
Иван Машнин. Русские хайки. — “Топос”, 2008, 10 сентября <http://topos.ru>.
Вчера сказала мне жена:
— Не кашляй на меня,
Туберкулезник.
Анатолий Найман. Аксиома мемуаристики. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/Weekend”. Выпуск третий, 2008 (“Weekend”, 2008, № 34, 5 сентября).
“Нынешнее состояние российской художественной литературы таково, что в подавляющем большинстве произведений ни из чего не следует, что писатель умнее думает, или больше знает, или талантливее излагает, чем читатель. Интерактивные радио- и телепередачи, а также ток-шоу, в которых принимают участие писатели, это наглядно подтверждают. Зачастую единственное, что отличает писателя от остальных, это то, что он физически пишет, при этом не стесняется выводить такие слова, как └светало” или └смеркалось””.
“Персонаж симпатичного рассказа, написанного полвека назад русским писателем-эмигрантом, объясняет: └Человеческая жизнь бедна, и очень многим людям, то есть так называемым читателям, свойственно постоянное желание чего-то, чего они в своей жизни не находят. У них нет воображения для того, чтобы представить себе это без посторонней помощи. Вот, собственно говоря, главная разумная причина существования литературы”. Я бы сделал поправку на современность: главная разумная причина существования литературного жанра мемуаров. Поскольку (развивает персонаж тему) └каждому или почти каждому человеку интересно не то, как он живет, а то, как он хотел бы жить”. Наиболее точное представление о чем он получает, выбирая из прожитого другими. Или выдаваемого ими за прожитое”.
Андрей Немзер. Исповедь обреченного слову. Издательство “Время” выпустило “мемуарный” роман Руслана Киреева. — “Время новостей”, 2008, № 190, 14 октября <http://www.vremya.ru>.
“Заголовок — └Пятьдесят лет в раю” — двоится. └Рай” — литература, которой Киреев спасался от пугавшей его с детских лет несправедливой и безотрадной жизни с ее навязчивой пошлостью и равнодушием к отдельному человеку, душащими правилами и зверино дикими нарушениями этих правил. Но, уходя в блаженство сочинительства, человек, во-первых, утрачивает способность радостно воспринимать саму жизнь, становится в ней докучным гостем и несносным наблюдателем, а во-вторых, обречен наносить этой жизни и └обычным” людям бесчисленные обиды, ибо всякое претворение в слово └умерщвляет” органику бытия. Не важно, сколь └точно” такое понимание отношений жизни и литературы, важно, что для Киреева дело обстоит именно так. А потому └рай” его чем дальше, тем больше уподобляется аду, в котором навсегда заперт одинокий мученик. Только и отказаться от этого адского рая (райского ада), от своего безнадежного одиночества, от наркотика складывания букв в слова и слов в предложения сочинитель не может и, вопреки всем резонам, не хочет. Раз за разом Киреев повторяет: литература лишила меня подлинной жизни. И продолжает свое привычное дело, погодно раскручивая историю своего писательства и сопутствующих ему └житейских обстоятельств”…”
См. также: Андрей Немзер, “Поминают — поименитей. К девяностолетию Александра Галича” — “Время новостей”, 2008, № 193, 17 октября.
См. также: Андрей Немзер, “Густая красная буква └Ю”. Семьдесят лет назад родился Венедикт Ерофеев” — “Время новостей”, 2008, № 198, 24 октября.
См. также: Андрей Немзер. “└Не нужно быть печальными…” Пятнадцать лет назад умер Юрий Михайлович Лотман” — “Время новостей”, 2008, № 200, 28 октября.
Ничего не строить и ни на что не надеяться. Философ Борис Гройс о современной российской цивилизации. Беседу вела Елена Кутловская. — “Независимая газета”, 2008, 12 сентября <http://www.ng.ru>.
Говорит Борис Гройс: “Было бы глупо, если бы мавзолей был разрушен. Я считаю его одним из величайших памятников культуры XX века. Я бы его лелеял и холил, потому что он одно из величайших достижений модернизма; шедевр конструктивистской архитектуры. Но я, к сожалению, ничего не решаю…”
“Мавзолей является демонстрацией того, что Ленин никогда не восстанет, ведь он как бы запаян в своем гробу. <…> Иначе говоря, коммунизм как идея мертв, и осталось только его тело”.
“В Солженицыне было что-то очень западное: индивидуализм, способность выбрать определенный путь, сформировать для себя определенную программу, цель и потом, никуда не сворачивая, не обращая внимания на то, что говорят другие, десятилетиями идти к поставленной цели посредством огромного труда. <…> Очень мало таких примеров в новой русской истории — примеров такой невероятной верности своему личному проекту и такой абсолютной независимости. Причем именно трудовой независимости, а не болтовни…”
Он шагает по Москве. И не только. Метафизический краевед Рустам Рахматуллин предпочитает Соликамск Парижу. Беседу вела Ольга Рычкова. — “НГ Ex libris”, 2008, № 31, 4 сентября.
Говорит Рустам Рахматуллин: “Я не путешествую за границу. Исключение должны составлять города, которые необходимы москвоведу: Иерусалим, Константинополь, Рим. Если все же отправляться за границу Руси (России, Украины, Белоруссии), то предпочел бы восточнохристианскую Европу. Я очень связываю свои путешествия с творческой задачей, поэтому не хочется тратить время на Париж: точно знаю, что ничего там не └рожу”. И если будут звать в экспедицию, скажем, Усолье — Соликамск — Чердынь, поеду туда, а не в Париж, говорю без всякого кокетства. Хочется, чтобы из путешествий вырастали книги. Кроме того, я антизападник. Ничего не могу с собой поделать — очень резко, нервно отношусь к пространству, лежащему за цивилизационной границей восточного христианства. Почти уверен, что это враги, за исключением, может быть, Италии — страны наименее русофобской, где откликаются на тост └Per Prima, Seconda e Terza Roma” (└За Первый, Второй и Третий Рим”), и еще нескольких стран. Это пространство враждебно лично мне, там будет тяжело и плохо. Знаю точно, потому что мне тяжело и плохо уже на униатских территориях Западной Руси”.
Антон Очиров. Главное в стихах — это их подлинность. Беседу вел Игорь Котюх. — “Новые облака”. Электронный журнал литературы, искусства и жизни. Выходит в последний день месяца. Тарту, 2008, № 6-9, 30 сентября <http://tvz.org.ee>.
“<…> коммунизм неизбежен, неужели не понятно. Только он — возможно — будет выглядеть совсем не так, как это казалось несчастным людям прошлого века, которые до сих пор при данном слове бледнеют, потому что миллионы убитых задешево превратились в землю, которую мы покупаем. Ты знаешь такую фразу, что — когда-нибудь — частная собственность на землю станет таким же варварством, каким стала частная собственность на человека?”
“Если серьезно, то самой важной книгой, изданной в 2000-х, лично для меня оказался Ян Сатуновский, умерший в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. <…> Эта книжка перевернула мои представления о том, └что такое поэзия”, если говорить кратко. └Поэзия” ведь, точнее, └стихи”, то есть буквы на бумаге в определенном порядке — это всегда конвенция, соглашение о том, что считать └стихами”, а что — нет. Сатуновский каждый раз это └соглашение” переписывает заново, в каждом своем стихотворении — таким образом, что стихотворение оказывается дверью в непосредственную реальность, т. е. Сатуновский — наверное, единственный в русской поэзии последовательный реалист. <…> Я не знаю в русской поэзии 20 века более ни одного настолько свободного и при этом — настолько внятного (ничего лишнего: └все пишут длинные поэмы. Только мы с Севой”), и — при этом — настолько └настоящего” поэта”.
По ту сторону иерархии. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 91.
По просьбе редакции “НЛО” разные умные люди делятся своими соображениями об этическом, эстетическом и политическом в связи с напечатанным тут же стихотворением Елены Фанайловой “Лена и люди”. Среди прочего/прочих Алексей Парщиков говорит: “Прогнозы Славоя Жижека о деформациях в сексуальной сфере, которые могут возникнуть с появлением клонов человека, мне кажутся романтическим следствием будущих перемен (неизвестно, какие └примочки” изобретут клоны и клонируют ли Эрота), а вот заинтересованность милитаристских, а затем и идеологических институций выглядит логичнее. Мне же важно, что подлинными, └настоящими” людьми могут быть объявлены копии, клоны, потому что на коммерческом поле копия побеждает оригинал. <…> Клон, как всякая торговая марка, обязан уверять нас в своей надежности, стабильности, в конце концов — реальности. Клоны будут реальными, └настоящими”, а оригиналы перейдут в статус матричных сущностей, прикладных по отношению к основному потоку клонов. └Я замечаю так много сходных черт с оригиналом, мне кажется, что она смотрит на меня с тем же самым выражением глаз”, — говорит миссис Холл из Витерфорда, Техас, владелица своей └обновленной” любимой лошади. То ли еще будет, но мне кажется, что перспектива этических вопросов уже зависит от коммерческой биологии”.
Валерий Подорога. Ценности империи в представлении русских писателей. Заметки к дискуссии о национальном мифе. — “Политический журнал”, 2008, № 10, 30 сентября.
“Я подчеркиваю здесь важное различие между так называемой актуальной империей и империей виртуальной. На примере той же └Матрицы” и └Внутренней империи” Линча можно видеть, что внутренняя империя состоит из некоторых механизмов, формирующих мифологическое сознание, которые, в свою очередь, имеют сновидческую природу. Ведь само сновидение устроено довольно специфическим образом. Сновидческие структуры, метафорически говоря, сами по себе являются имперскими. В том смысле, что отсутствующий в сновидении субъект присутствует везде. Мы видим сны бессубъектно, но, чтобы видеть сны, нам все же надо быть субъектами самого сновидения. В то же время сновидение эгоцентрично и рассказывает только о нас. Таков же и центр расширяющейся империи — подвижный, текучий, непрерывно изменяющийся, находящийся повсеместно. Важно тем не менее проводить различие между этой внутренней империей, то есть тем, что литература способна переработать в форме имперской саморефлексии, и реальными политическими особенностями государственного механизма, которые мы можем наблюдать с помощью эмпирических исследований. Но для обеих этих моделей империи центральной характеристикой является глобализм, то есть всеохватность процесса”. Текст подготовлен на основе стенограммы выступления В. А. Подороги на коллоквиуме “Национальный миф. Отечественная философия и литература на рубеже эпох”.
Захар Прилепин. “В эстетическом смысле я экстремист”. Беседовала Алена Бондарева. — “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, 2008, октябрь <http://www.mdk-arbat.ru>.
“Если же говорить о ныне живущих современниках, безусловно, на меня повлиял Лимонов самой фактурой своей прозы, абсолютной честностью, открытостью и мускулистостью текста. Но Лимонов писатель европейский, а я — русский и воспитан другой литературой, русской классикой. Мне очень близка эстетически мысль начала 1920-х годов с ее экспрессионизмом, натурализмом, исканиями и внутренней заряженностью временем. Я очень сильно болел и болею Леонидом Леоновым, ранними книгами Всеволода Иванова, Мариенгофа, Артема Веселого и абсолютного гения Шолохова. Также литературой русской эмиграции”.
“Я ничего не имею против писателя-учителя, философа жизни. Слава Богу, что у нас был Солженицын, как бы я ни относился к тому, что он делал. А отношусь я к этому очень плохо, потому что Солженицын стал одним из таранов, которые били в спину государства, которое, в том числе благодаря его усилиям, распалось на 15 кусков, до сих пор кровоточащих. Идеологически он мне чужд абсолютно. Но как фигура противника он вызывает уважение и трепет, примерно такой же, как испытывали декабристы перед Наполеоном”.
Разговоры с Андреем Пермяковым. — “Волга”, Саратов, 2008, № 2 <http://magazines.russ.ru/volga>.
Говорит Леонид Костюков: “Вот в августовском номере └Детей Ра” я прочитал дневниковые записи Евгения Степанова. Степанов очень обаятельный человек, у нас с ним хорошие отношения, но то, что он там пишет, — это дикие вещи. То, что стихи Арутюнова выше стихов Гандлевского, это карикатурное высказывание. Степанов находится в невесомом мире и пытается устроить законы этого мира по каким-то другим законам: по законам бытовой порядочности, или не знаю по каким еще. А литературный мир живет по литературным законам. <…> Литературный мир, к сожалению, существует не по демократическим законам, он существует по законам авторитарным. Формула Мандельштама └Кроме всего прочего есть еще и просто ерунда” является для нас базовой. Есть нечто, что нельзя пускать под прожектор критики, потому что это настолько плохо, что это не поддается критике. Есть некоторые высказывания, с которыми нелепо спорить, надо просто идти мимо”.
Тут же — беседа Андрея Пермякова с Евгением Степановым.
Семен Расторгуев. “Интернет логоцентричен”. Беседу вела Василина Орлова. — “Органон”, 2008, 22 сентября <http://organon.cih.ru>.
“То, что сейчас заполнено веществом, — это, наоборот, пустоты с низкой энергией. Как куски льда в воде: чтобы они появились, необходимо не добавить энергию, а наоборот — извлечь. То, что мы видим, — значительно меньшая и, возможно, даже инверсная часть того, что есть. Упорядоченный мир, полностью объясняемый логически, в котором не возникли бы флуктуации после Большого взрыва, выглядел бы как лист бумаги, равномерно закрашенный одним цветом, а мир, который мы наблюдаем, скорее похож на лист бумаги, заполненный рукописным текстом. И самое интересное, что в Интернете как в зеркале нашей реальности существуют подобные явления. По данным исследований, существует └Глубокая паутина”, количество данных в которой в 500 раз превышает количество информации, доступной с помощью современных поисковых систем. Это страницы без внешних ссылок, страницы, доступные только зарегистрированным пользователям базы данных. А есть еще └Темная паутина” — сети, не связанные с Интернетом или засекреченные”.
См. также созданный Семеном Расторгуевым архитектурный портал http://cih.ru (“Центр Исследования Хаоса”).
Расцвет, но не Бронзовый век. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 35, 2 октября.
Говорит Данила Давыдов: “Поэзия сейчас переживает подлинный расцвет, даже не равный, но превосходящий Золотой и Серебряный века. Кстати, полагаю эти обозначения ложными и вредными — а особенно обозначение современности как века Бронзового. <…> Современная поэзия, как и словесность в целом, есть └многоукладное хозяйство”. Имея общие корни, нынешние поэты очень далеки друг от друга и в эстетических, и в мировоззренческих установках. Требуется определенная широта восприятия — и определенное великодушие, — дабы узреть — и оценить! — лучшие образцы по всему спектру. Таких лиц, увы, мало. И особенно — это уже вторая причина — их мало среди критиков. Беспрецедентная ограниченность 95% пишущих о поэзии, полагающих даже не вкус, а собственную инерционную привычку единственным мерилом, увы, дезориентирует сообщество ценителей поэзии. Эта же проблема, но в еще более тягостной форме, характерна для нашей академической филологии. <…> Ну и, конечно, есть постромантический миф о Великом поэте. Хорошо, пусть он не один, пусть их будет четыре штуки или там шесть. Но не шестьдесят, упаси господь! Мы, видите ли, не способны запомнить столько имен. Мы полагаем, что столько поэтов не бывает. И никакое предъявление контраргументов здесь не работает, потому что аксиоматичен архетип гения. Это, увы, самое страшное, это придется лечить очень, очень долго”.
Григорий Ревзин. Власть повышенной гибкости. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/Weekend”. Выпуск третий, 2008 (“Weekend”, 2008, № 34, 5 сентября).
“Я тут одному знакомому критику из Нью-Йорка показывал проекты небоскребов для России. А они все вверх улетают, стеклянные, извиваются, рисовать их принято как бы со 101-го этажа, кругом небеса, обычно по цвету срифмованные со стеклами, и еще облака для общего романтизма, так сказать, ищут бури. И он так смотрел их все подряд, а потом говорит (сам он человек неформальный): └Слушай, а чего они там у вас все накурились, что их так прет?” И действительно, знаете, есть в этих проектах какой-то галлюциногенный привкус. Такой холодной, ледяной даже возгонки какого-то дурмана, кальянный такой эффект, только очень европеизированный, лабораторный. <…> Вот это и есть уже найденный стиль нашего газообразного государства, строящего вертикаль. Значит, это так делается. Легко, прозрачно, воздушно, подвижно, лучше с извивом. Но холодно, дистантно. И так, как бы будто прет. Будто мысли молниеносно перескакивают с одного на другое, перед тобой вдруг открываются невероятные высоты и немереные глубины, скорость фантастическая, а голова ясная-ясная и кружится, кружится. Осталось найти воплощение в прозе, поэзии, кинематографе, живописи, музыке и театре”.
Андрей Рудалев. Настоящий рассказ. — “День литературы”, 2008, № 9, сентябрь.
“Наиболее важный и соответствующий времени жанр литературы сегодня — рассказ. Рассказ, потому что время неустойчивое, когда мы не можем поставить диагноз, а только изучаем симптомы. <…> Роман здесь неуместен, почти всегда он будет искусственен. Он не найдет ответы, а только потеряет первые ниточки к ним. Он не скажет ровным счетом ничего, а только запутает следы”.
“На мой взгляд, из настоящих удач последних лет можно выделить три книги рассказов: └Вожделение” Дмитрия Новикова, └Грех” Захара Прилепина и └Чеченские рассказы” Александра Карасева”.
Екатерина Сальникова. Жестокость без границ. — “Взгляд”, 2008, 13 сентября <http://www.vz.ru>.
“Традиционно поставленный вопрос: пропаганда ли это жестокости или не пропаганда? Я бы спросила о другом: а нужна ли жестокости пропаганда? В Средние века не было массмедиа, никто не смотрел телевизор, все массово ходили в церковь. Однако жестокости было хоть отбавляй. Постоянное ожидание скорого конца света отчасти являлось моральной самооценкой христианского мира. Классика заблуждений — └люди посмотрят, как убивают и грабят, и тоже пойдут убивать и грабить”. Они, может, и пойдут, но просто так, своим ходом. А скорее всего, посмотрят одни, а пойдут убивать и грабить совершенно другие”.
“Борьба с брутальным искусством кажется жалкой отмазкой от борьбы с реальной политикой. Искусство, на худой конец, можно убрать из телеэфира. Политику убрать некуда, и с ней ни одно общество всерьез не тягается. Тем самым общество выдает политике мандат на жестокость. И это жестоко”.
“Телевидение критикуют за отдельные каналы, произведения, кадры. На самом деле оно действует целиком и выявляет, за что надо критиковать весь современный мир сразу”.
См. также: Екатерина Сальникова, “Анимационный бум” — “Новый мир”, 2008, № 11.
7 вопросов Герману Садулаеву, писателю. Вопросы задавала Анна Рудницкая. — “Русский репортер”, 2008, № 38, 9 октября.
Говорит Герман Садулаев: “<…> вообще-то я не считаю других писателей конкурентами. Чем больше будет хороших романов, тем лучше для всех. Кооперация всегда лучше, чем конкуренция. Способность к кооперации — самое лучшее конкурентное преимущество. Сейчас серьезной и качественной литературе актуально не столько конкурировать внутри себя, сколько отвоевывать информационное пространство у отупляющего примитива массовой квазикультуры. Иначе вымрем, как пещерные кошки”.
А также — вопрос: “Судя по рецензиям на └Таблетку”, самой популярной цитатой из книги стало объяснение, почему формальная логика приводит к необходимости └уничтожения существующего строя”. Вы хотите уничтожить существующий строй?” Герман Садулаев отвечает: “Да”.
Стайер на экспорт. Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2008, № 37, 12 сентября <http://www.litrossia.ru>.
Говорит Герман Садулаев: “В моей эстетической иерархии современный русский писатель № 1 — это Николай Кононов, с его изумительной поэтически точной прозой. Писатель № 1 в версии социальных и лирических смыслов — Захар Прилепин.
В своих весовых категориях золотые медали у Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Ильи Стогова. <…> Я почти не читаю книги о чеченской войне. В основном это дрянь. Хорошо пишет Аркадий Бабченко. Захар Прилепин — но это не о войне, это больше.
А лучше всего по этой теме, наверное, рассказы Александра Карасева”.
Михаил Тарковский. “Каждый тянется к тому, чего ему мало…” Беседу вел Игорь Михайлов. — “Литературная учеба”, 2008, № 3 <http://lych.ru>.
“Я особо не слежу [за литпроцессом], потому что нужно тогда огромное количество журналов и книг читать. С ума сойдешь. Тем не менее что-то доходит. Вообще очень разные у всех взгляды, пристрастия. Я никому не навязываю ничего, тем более, крайне привередлив. Мне нравится все исконное, простое, русское. И где есть красота и глубина. <…> Большинство из того, что печатается, мне не нравится”.
Хазрат Мирза Тахир Ахмад. Откровение, истина и человеческий разум. Перевел с английского Р. Г. Бухараев. — “AMANAT”. Журнал литературы народов мира. Алматы, 2008, № 2.
Среди прочего: “Мы принимаем всего Сократа. <…> Да будет Аллах доволен им! Да ниспошлет Он ему самые лучшие благословения; но горе его убийцам”. Следует отметить, что речь вообще идет об Ахмадийском движении в исламе, движении, так скажем, не магистральном.
См. также: Равиль Бухараев, “Об исламе и насилии” — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2008, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
См. также: Равиль Бухараев, “Дорога Бог знает куда (Книга для брата)” — “Новый мир”, 1996, № 12.
Елена Трифонова. Сентиментальное путешествие в страну медиального. — “Органон”, 2008, 10 и 18 октября <http://organon.cih.ru>.
Среди прочего: “<…> новое веросознание — смотреть по телевизору прогноз погоды, где сообщают о том, что завтра не будет └конца света””.
Михаил Трофименков. Все стороны левого. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/Weekend”. Вып. 3, 2008 (“Weekend”, 2008, № 34, 5 сентября).
“Самое органичное воплощение левой идеи в русской культуре — махновщина.
└Я — война”, └хороший человек — это мертвый человек”, — пишет └черная звезда” поэзии Алина Витухновская, внучка, что примечательно, знаменитой эсерки Берты Бабиной: └Девочки с бомбами сделают миру аборт”. Поколение бабушки верило, что, взорвав господина генерал-губернатора, можно что-то изменить. Внуки в лучшем случае верят, что господина генерал-губернатора можно взорвать”.
“У исторического пессимизма, окрасившего левую литературу, есть обратная сторона: самоирония. Стебется над бунтарями, любя и жалея их, Наталья Ключарева. Стебется над всеми и вся поэт Всеволод Емелин, чья ирония скрывает пафос └русского Беранже”: └Нас всех здесь схоронят и выпьют до рвоты в рабочем районе, где нету работы. Мы только мечтаем, морлоки и орки, как встретим цветами здесь тридцатьчетверки”. Но и стеб — метаморфоза анархистской идеи, неумолимо мутирующей в России в даже не махновский, а └зеленый” лозунг Гражданской войны: └Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют”. Возможно, это и есть не просто левая, а национальная идея”.
Елена Фанайлова. Жесты. Эссе и интервью. [Интервью брал Павел Настин.] — “РЕЦ”, № 52 (“Логос и жест”, 2008, август) <http://polutona.ru/rets/rets52.pdf>.
“<…> энергия русской революции 17 года, отчасти подхваченная Оттепелью, и энергия Второй мировой, которая поставила народ на грань жизни и смерти, та энергия, которая рождала великие тексты на русском языке, более в обозримом будущем возвращаться не собирается (может, оно и к лучшему). Поэтому необходимо как-то внутренне перегруппироваться и поискать источники культурного смысла уже не в имперской силе, не в государственной пассионарности и, соответственно, не в воспроизведении старых поэтических механизмов, а попытаться разобраться с более частными историями, с человеческим, сгоревшим в горниле революционной энергии, с семейными архивами”.
“Я счастлива, что со времени моих инвектив появились корпуса текстов Бориса Херсонского и Федора Сваровского, сборник Сергея Круглова и поэма Марии Степановой. Это работа частных лиц над частной жизнью, основанная на глубокой культуре и нравственном отношении к действительности. Мне нравится подрывная работа Кирилла Медведева, он правильно ставит вопросы. Я не понимаю стихов, которые написаны для банального психологического удовольствия. Мне кажется, стихи должны быть написаны для понимания мира, они должны человека пишущего и читающего выстраивать, что ли. У названных мною авторов, в их текстах есть большая смелость: они ломают жанр и представления о том, что может и не может, должна и не должна делать русская поэзия, они выходят в те поля, которые русской поэзии были незнакомы”.
“Главным русским поэтом сейчас мне представляется Николай Алексеевич Некрасов <…>”.
Марк Фрейдкин. О Венедикте Ерофееве. — “TextOnly”, № 26 (2008, № 2) <http://textonly.ru>.
“<…> в Венином случае миф и реальность довольно близко совпадают, особенно если учесть, что свою └легенду” он во многом сотворил сам. Во всяком случае, как мне кажется, Веня за редкими исключениями предстает в └воспоминаниях современников” примерно таким, каким он, наверно, и хотел в них выглядеть”.
“Не могу согласиться с глубоко мною чтимым М. Л. Гаспаровым, который в своих └Записях и выписках” однозначно назвал Веню антисемитом. Хотя, конечно, его отношение к евреям вообще отчасти обуславливалось вдумчивым чтением Розанова и, соответственно, было непростым и амбивалентным. Кроме того, сюда примешивался и фрондерский протест против традиционной юдофилии российской либеральной интеллигенции. Но в бытовом и чисто человеческом плане ни о чем подобном не могло идти и речи, и здесь никого не должны вводить в заблуждение некоторые Венины bons mots из посмертно опубликованных записных книжек или то, что словечко └жидяра” было одним из самых употребительных в его лексиконе. Это, на мой взгляд, носило во многом игровой характер, да и вообще Веня, как мне кажется, был гораздо более └театральным” человеком и гораздо чаще └работал на публику”, чем о нем сейчас принято говорить”.
“Все эти красивые разговоры о └пьянстве как служении” и тем более о └пьяном Евангелии от Ерофеева” или даже о └сверхзаконном подвиге юродства” мне по меньшей мере не близки и попросту кажутся не очень умными, чтобы не сказать сильней. Собственно говоря, в Венином случае это была не привычка и уж тем более никакое не служение, а тяжелая и практически неизлечимая болезнь, весьма, увы, распространенная как среди талантливых и неординарных людей, так и среди людей вполне заурядных, причем чаще всего низводящая первых на уровень вторых. Во всяком случае, ее клинические проявления в обоих случаях очень мало различаются”.
Борис Херсонский. “В природе поэзии заложена ересь…” Беседу вел Михаил Штекель. — “Галерка”, Одесса, 2008, 1 сентября <http://www.galerka.com>.
“Я вам скажу откровенно, в Одессе я был поставлен в ситуацию полной изоляции. Мы небольшой, в смысле культуры, город. И управление культуры находится в двух-трех парах рук. Достаточно, чтобы одна из голов, принадлежащих этим рукам, к тебе как-то иначе отнеслась, и это все. Ну что ж, это наш город, это его специфика. Я всегда смотрю на любой провал как на новую возможность. Никогда бы я не был так активен, если бы жил, как полагается, в своем городе, и понемногу печатался. <…> В Москве наличествует арбитраж — критическая прослойка. Существуют критики, имеющие определенный авторитет, существует редактура и корректура. Стихи — это не только то, что выплескивается. Они обсуждаются, и тебя могут похвалить или поругать. Причем есть разница — похвалит тебя этот критик или какой-то другой. И даже отрицательное мнение какого-то критика может быть похвалой. В Одессе ничего этого нет. Движения здесь — движения в вакууме. Каждый человек, позиционирующий себя как поэт, может существовать. Я всегда говорю — там, где разрежен воздух, там легко махать руками, но очень трудно дышать”.
См. также: Борис Херсонский, “Памяти семидесятых” (эссе) — “Интерпоэзия”, 2008, № 2 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.
Андрей Хржановский — Григорий Катаев. Невеселый разговор. — “Искусство кино”, 2008, № 5 <http://www.kinoart.ru>.
Говорит режиссер Григорий Катаев: “О сказках и мультфильмах говорят, что это — страшные истории, осторожно подготавливающие детей к чтению газет и просмотру теленовостей”.
Алексей Чадаев. Сказки. Мальчиш-Кибальчиш. — “Новые хроники”, 2008, 13 сентября <http://novchronic.ru>.
“<…> история про Мальчиша, на самом деле — это, конечно, заявка на текст вполне себе евангельский. Отец и брат — патриархи и пророки Израиля. Красная Армия есть воинство не земное, но небесное — и потому всепобедительное: тема про └день простоять да ночь продержаться” предполагает, что границу за Черными Горами охраняет не сама Красная Армия, а люди земные и слабые и потому могущие быть побеждаемыми — но у них за спиной есть та самая Красная Армия, от которой нет и не может быть обороны. Военная Тайна, в свою очередь — зашифрованное Царство Божье, которое └внутри вас есть”: характерно, что Иуда-Плохиш этой Тайны не знает и ничего по большому счету буржуинам сообщить не в силах — он может лишь выдать им Кибальчиша за └сребреники” — банку варенья и корзину печенья. Главный буржуин по темпераменту — типичный Пилат. Мальчиш ему интересен, он долго и подробно общается с ним. Через Мальчиша Буржуин производит └остранение”, взглянув на себя другими глазами. Фактически, его вопрос про └тайну” — это пилатовское └что есть истина?””.
Наталия Черных. Новолуние. — “Полилог”. Теория и практика современной литературы. Электронный научный журнал. 2008, № 1 <http://pavelnastin.googlepages.com/Polylogue_001_2008.pdf>.
Большое эссе о поэзии Дмитрия Воденникова. “Кроме мифа о поэзии вообще существует и миф о поэте. Не важно, когда он сформировался, но важно, как он работает и как соотносится с состоянием общества, в котором живет и развивается. Это один из самых устойчивых мифов последних столетий”.
“Есть поэты, личность которых значительнее написанных ими стихов, и есть стихи, которым автора вовсе не нужно”.
Что такое консерватизм? — “Русский Обозреватель”, 2008, 17 октября <http://www.rus-obr.ru>.
Стенограмма заседания Русского Клуба 9 октября 2008. Участвовали: Наталья Андросенко, Дмитрий Володихин, Константин Крылов, Аркадий Малер, Михаил Ремизов, Александр Самоваров, Павел Святенков, Михаил Смолин, Владимир Тор, Егор Холмогоров, Наталья Холмогорова. Говорит Константин Крылов: “Я полагаю, что само слово └консерватизм” неудачно и вводит в заблуждение. Если и стоит его сохранять, то разве лишь из консервативных соображений. На самом же деле └консерватизм” — это реализм. <…> Суть консервативного учения очень проста. Вот она: реальность имеет большую ценность, чем выдумка. Существующее имеет большую ценность, чем несуществующее. (Очень простая мысль — но, как ни странно, многие ее не признают.) То, что существует долго, имеет большую ценность, чем то, что вчера родилось. Это не значит, разумеется, что любое новшество обречено на отрицание. Это значит, что любой институт, любая реальность, просуществовавшая какое-то время, заслуживает уважения. <…> Например, что является более важным и более реальным: административная структура — или народ? Для консерватора, конечно, реальность — это народ. А что такое административная структура? Несколько соглашений, несколько зданий, куча бумажек и несколько распонтованных чуваков, ездящих на дорогих машинах. Их онтологическая ценность неизмеримо ниже ценности народа — и с консервативной точки зрения недопустимо, чтобы интересы народа приносились в жертву интересам этого учреждения. <…> Русский народ — это безусловная консервативная ценность, пожалуй, высшая из консервативных ценностей в нашей реальности. Очень мало на свете народов, которые существуют столько же времени, имели такой же срок непрерывной государственности, такую же степень укорененности в реальности, как русские. Поэтому последовательный русский консерватор не может не быть последовательным русским националистом”.
Глеб Шульпяков. Быть новым русским. Это значит — не доверять трибунам, экранам и упаковкам. — “Новая газета”, 2008, № 73, 2 октября <http://www.novayagazeta.ru>.
“Говорят, быть русским означает — принадлежать к русской культуре. Но классическая русская культура, состоявшая в единстве быта, религии и искусства, утрачена. <…> После всего, что случилось, мы — просто наследники немногого, разрозненного и случайного, что каким-то чудом уцелело. Дальние и бедные родственники на пепелище. На месте происшествия — культуры давно исчезнувшей и теперь иллюзорной, миражной. С ней нас ничего, кроме слабых фантомных болей, не связывает. Возможно, для меня быть новым русским означает: ощущать эти фантомные боли. Видеть эти галлюцинации. Отдавая себе отчет в том, что перед глазами — мнимость”.
Алексей Шустов. Предчувствие будущего: тень постдемократии. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 10.
“<…> вне зависимости от того, справедливо ли использовать термин └демократия” применительно к политическим системам США и Западной Европы, они действительно остаются наиболее эффективными формами организации политической власти из известных в начале XXI века. И это, в свою очередь, не противоречит оценке этих систем как находящихся в глубоком кризисе. <…> Уверен, что стоит отказаться от веры в демократию как политическую панацею. Сегодня общественные науки обязаны предложить новые, современные способы организации политической власти”.
Галина Юзефович. Нирвана и немного нервно. Александр Иличевский гипнотизирует читателя как удав кролика. Он научился этому еще тогда, когда не был знаменит, — о чем и свидетельствует роман “Мистер Нефть, друг”. — “Ведомости”, 2008, № 188, 6 октября <http://www.vedomosti.ru>.
“<…> щемящий, поэтичный, ни на что не похожий └Матисс”, в 2007 г. принесший своему автору Букеровскую премию, породил небольшую, но стойкую популяцию читателей, испытывающих по отношению к текстам Иличевского настоящую аддикцию и готовых потреблять любое печатное слово, подписанное этим именем”.
“<…> природа дарования Александра Иличевского такова, что ему эту сюжетную └недокрученность”, этот обман прощаешь куда охотнее, чем иному гораздо более старательному и человеколюбивому автору. Потому что, даже с разгону ухаясь в глубины эзотеричного бреда или без малейшего предупреждения сбиваясь с бытовой прозы на высокую поэзию, Иличевский ухитряется сохранить ту магическую, камлающую интонацию, которая сглаживает все недостатки сюжета и заставляет читателя покачиваться, грезить и бредить вместе с автором и его героями. Однако — и не сказать об этом тоже нечестно — после того как последняя страница будет перевернута, сладкий кумар начнет рассеиваться, транс отступит, и, возможно, для многих послевкусие от путаного и нервного └Мистера Нефть” окажется разочаровывающе невыразительным”.
“Я могу стать объектом насилия”. Беседу вел Евгений Гусятинский. — “Русский репортер”, 2008, № 39, 16 октября.
Говорит Мишель Уэльбек: “Сексуального удовольствия всегда недостаточно, им невозможно насытиться. В нем есть какая-то неполнота. С другой стороны, что может быть сильнее, чем секс? Практически ничего. Вот в чем трагедия. Вернее, единственное, что может с ним сравниться, — это вера в Бога. Больше ничего. <…> я разочаровался в самом себе, в своей способности оставаться верующим. Я понял, что это моя проблема, что мне не хватает причин для того, чтобы поверить. Но ведь не верить — это тоже очень тяжело. Это очень травматично”.
“Я чувствую Бродского обворованным”. Беседу вел Дмитрий Быков. — “Огонек”, 2008, № 44 <http://www.ogoniok.com>.
На вопрос: “Вы лучше многих знали Бродского и постоянно о нем пишете: как по-вашему, русская поэзия выбралась из-под его влияния или пока остается в его тени?” — поэт Лев Лосев отвечает: “Будь она под его влиянием, это было бы чудесно: она была бы темпераментна, разнообразна, интеллектуальна… Но это не влияние, а воровство: интонации, лексики, реалий. Читая эти бесчисленные и неотличимые сочинения, я чувствую Бродского именно обворованным. Насколько сейчас кончилась эта мода и началась другая — трудно сказать: допустим, вместо дольников Бродского распространилось писание без знаков препинания. Я сам иногда так делаю, когда хочу, например, передать спутанность сна, — но в большинстве подобных упражнений цель другая: заставить читателя мысленно расставлять запятые. Я не совсем понимаю, зачем это нужно”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вышгород”, “Другой гид”, “Интервью”, “История”, “Континент”, “Литература”, “Литературная учеба”, “Наша страна”, “Нескучный сад”, “Посев”, “Пушкин”, “Радуга”, “Фома”
Максим Амелин: “Незнание и непонимание поэзии порождается школой”. Беседовал Сергей Дмитренко. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 19 <http://lit.1september.ru>.
“ — Нужно ли на уроках литературы изучать основы стиховедения?
— Мне кажется, в школе необходимо изучать не стиховедение как таковое (грубо говоря, не просто ямбы-хореи-дактили — это ничего не даст), а систему поэтических жанров и стилей с показательными примерами, как было когда-то сделано, например, в └Учебной книге русской словесности” Николая Греча, и развивать у школьников поэтический слух, как развивают музыкальный в соответствующих школах. Но по этому вопросу сейчас нет ни книг, ни учебников, ни методик”.
Юрий Арабов. Кино и чудо. Беседовал Андрей Кульба. — “Нескучный сад”, 2008, № 5 <http://www. nsad.ru>.
Разговор связан с тем, что Арабов — автор сценария игрового фильма Александра Прошкина “Чудо”. В основе картины — знаменитое “Зоино стояние” — история
128-дневного “окаменения” девушки с иконой Николая Чудотворца в руках (она вздумала потанцевать с образом святого, не дождавшись прихода своего возлюбленного Николая). Было это в 1956 году в Куйбышеве.
“— Есть люди, для которых разные диковинные чудеса больше значат, чем, например, причастие. Вера в чудо и вера в Бога: в чем, на ваш взгляд, отличие?
— Отличие очень простое: человек не хочет менять себя и ищет всякого рода внешних вещей и внешних идолов. А вера в Бога — это, прежде всего, изменение своего собственного существа на принципах любви — а это мало посильная задача для большинства. Вот почему люди предпочитают всякого рода экзальтацию духовной работе над собой на принципах любви, на заповедях, которые нам дал Христос. Но многие ли знают эти заповеди? Спросите наших студентов в институте: кто знает Евангелие? Да даже вы ко мне обратитесь — знаю ли я Евангелие? Я читал Евангелие, я стараюсь жить по Евангелию, но я не могу сказать, что знаю. Люди будут знать Евангелие, когда в средней школе у нас будет преподаваться Закон Божий или, точнее, история религий с большими часами, отданными Православию как ведущей конфессии в России. Когда это будет, тогда мы можем говорить, что люди что-то знают.
— То есть Вы сторонник введения ОПК в школе?
— Я абсолютный сторонник и считаю, что необходимо изучать не только христианство, безусловно, делая на нем акцент, но и основы ислама, буддизма, иудаизма. Чтобы понять трагедию еврейского народа, необходимо знать историю иудаизма и то, что произошло с этим народом, — это космическая трагедия, это богоизбранный народ, который не узнал Бога, которого всю жизнь звал, всю свою историю. Это потрясающая, просто потрясающая трагедия, космическая.
— Почему чудо может быть страшным, не укладывающимся в сознании, как некоторые из ветхозаветных чудес?
— Чудо — событие, которое происходит помимо наших действий, выламывающееся из причинно-следственной связи. Есть темные чудеса, есть светлые чудеса, их различать могут только духовно опытные люди — монахи, схимники, старцы. Например, при одной из атак Наполеона в Австрии — я об этом писал в своей книжке └Механик судеб” — он прошел под сплошной картечью, не получив ни одной царапины, по подвесному мосту и увлек за собой армию. А практически выигранное Бородино послужило причиной бегства того же Наполеона по разоренной Смоленской дороге из России, — разве это не чудо? И в каждой человеческой жизни есть всегда такие вещи. Я повторяю, что мы живем внутри чуда. Чудо есть жизнь сама по себе: наше рождение, наше сознание, наша способность связывать события, прогнозировать их. И Спаситель все время с нами, Он сказал: покуда собраны два-три человека, верующие в Меня, — Я с вами. Проблема в том, что мы Его не видим.
А чудеса типа └Зоиного стояния” случаются тогда, когда все средства исчерпаны, и просто людей бьют по голове, чтобы что-либо дошло. За последние 15 лет с нашей страной произошла культурная деградация, и, может быть, у Бога опять не останется никаких других средств, чтобы вразумить людей, — только стукнуть вот так молотком по голове”.
Илья Дедекинд. Живые традиции русского невегласия. — “Пушкин”, 2008, № 1 <www.russ.ru>.
Одна из 95 рецензий, размещенных в номере. Эта — о книге Густава Шпета “Очерк развития русской философии”, и, главным образом, здесь содержится убийственная полемика с В. Кантором, написавшим предисловие к этой книге. Но мы возьмем фрагмент из главки-изложения шпетовских идей касательно важнейшей для русских философов проблемы идентификации: “С философией в России вообще случился странный парадокс. Ее часто отрицали за бесполезностью, но запрещали за вредность. Как будто бесполезное может быть вредным. На самом деле ее опасались, и не без причины. Ибо позволить себе такую бесполезную игрушку может только очень сильная власть — власть самого народа (древнегреческий полис как пример). Поэтому в условиях русского самодержавия философия должна быть либо запрещена, либо обеспложена — приспособлена к нравоучительным или идеологическим целям. Парадокс же состоит в том, что в последнем случае запрещение осуществлялось как бы для ее собственной пользы и даже более соответствовало ее достоинству…”
Людмила Зубова. Поэтические вольности и орфография. — “Арион”, 2008, № 3 <http://www. arion.ru>.
“Поговорим о конфликте, участники которого, с одной стороны, вольнолюбивые писатели, как правило, люди, к языку особо чувствительные, а с другой — профессиональные хранители грамотности: редакторы, корректоры, учителя — которые и сами часто бывают писателями. Конфликт обостряется в трудных условиях моды на демонстративное неподчинение орфографическим нормам. <…> Поэзия испытывает потребность в широкой вариантности языковых средств, в том числе и вариантности орфографической. И поэты, выходя за рамки правил, расширяют это пространство. Во многих случаях поэтический эксперимент указывает на несовершенство правил, но даже если эти правила будут когда-нибудь идеальными, поэты все равно захотят их нарушить и найдут подходящий способ. <…> Пожалуй, сейчас главное, что мешает поэтам в полную силу своевольничать в орфографии, — это └олбанский язык” (“аффтор жжот”. — П. К.). Именно массовость его распространения заранее превращает орфографические деформации в банальность. Но усложнение задачи должно пойти на благо поэзии”.
Дина Крупская. Стихотворения. — “Радуга”, Киев, 2008, № 5-6.
Я птица невысокого полета.
Я серенький московский воробей.
Над желтым зноем выжженных степей
Мне не парить. Да ладно уж, чего там,
Нет океана — в луже искупнусь.
Вот жуг-рогач железным бьет копытом.
В такой денек нелепо быть убитым.
Нет, я не трус. Но я посторонюсь.
Орлу — орловье: горы и ветра.
А мне застреха. Я не претендую.
Найду жену — хорошую, простую,
И буду ей чирикать до утра.
Дина Крупская — поэт, редактор детского журнала “Кукумбер” и замечательный переводчик, в частности американской прозы (“Жареные зеленые помидоры” Фэнни Флэгг, например).
Юрий Кублановский: “Готов на любое сжатие”. Беседовал С. Сергеев. — “Другой гид. Хроника культуры”, Санкт-Петербург — Париж, 2008, №7 [ред. Сергей Дедюлин].
“ — <…> Может быть, дело не в том, что надо └уметь себя продавать”, а просто пора отказаться от мессианской роли поэта и стать просто частным лицом?
— Сознание русского художника не секуляризировано, исторически так сложилось. И быть просто честным филистером и при этом гениальным стихотворцем у русских не получается.
— А Чехов?
— Ну, Чехов не был мещанином. Мещанин это на 100 процентов потребитель. Чехов же потребителем не был. Он пытался быть частным человеком, это другое дело. Но мы все равно вольно или невольно наделяем его творчество провидческим началом. И это был, безусловно, пророк, предвидевший закат русской жизни.
— А в жизни?
— А в жизни он был филантропом и агностиком… Впрочем, нельзя приказать себе — вот я буду частным человеком или буду провидцем. Все зависит от глубины мирочувствования, от мироощущения, от корней.
— Но что-то решить для себя можно?
— Можно. Можно не быть сволочью, например <…>”.
И о литературных премиях: “Употребляют такие слова, как └эксперт”, └экспертиза”, словно дело идет не о литературе, а о судебной медицине”.
Вячеслав Куприянов. Вдохновение. — “Литературная учеба”, 2008, книга четвертая (№ 23) <http://www.lych.ru>.
“Вообще говоря, слово └вдохновение” хорошо бы сравнить со словом └подвиг”. Слишком просто под подвигом понимают только нечто внезапное, спонтанное, моментальное, тогда как в традиции подвиг ближе подвижничеству, то есть деятельности, длящейся всю жизнь. То же и с вдохновением — сила его не в том, как оно играет творческой судьбой художника, а скорее в том, насколько художник овладевает своим вдохновением, делает его неотъемлемой частью своего творческого поведения. Вот крайнее утверждение Флобера: └Все вдохновение состоит в том, чтобы ежедневно в один и тот же час садиться за работу”. <…> Наши благородные классики досадовали и на противоположное воздействие чудного творческого восторга у певцов, лишенных дара певческого голоса, кои не стеснялись молоть свой вздор. Примеров у современников можно найти множество. Об этом — стихи Е. А. Баратынского:
Глупцы не чужды вдохновенья;
Им также пылкие мгновенья
Оно, как гениям, дарит:
Слетая с неба, все растенья
Равно весна животворит.
Что ж это сходство знаменует?
Что им глупец приобретет?
Его капустою раздует,
А лавром он не расцветет.
Таково сомнительное вдохновение постмодерна, когда на творческое усилие сочинителя подвигает стремление превратить в пародию все, ставшее в свое время классикой, погрузить нечто положительное в отрицательный и отрицающий контекст. Это явно облегченная задача. В эту задачу входит уничтожение иерархии ценностей, отрицание вкуса и уравнивание его с безвкусицей. └Тёмное” романтиков становится ещё более темным и превращается в смысловую └неразрешимость” у Деррида и его последователей — └деконструктивистов”. Устанавливается беспардонный праздник китча. Происходит деэстетизация эстетики. В результате сам процесс творчества направлен против себя самое, отрицается всякое вдохновение └свыше”, так выползают на поверхность химеры (отнюдь не хтонические, скорее кишечнополостные) — детища назойливого давления (выдавливания) снизу! С этим связана скороспелость практики постмодерна, она настойчиво стремится └успеть” себя исчерпать, └состояться” до того, как заметят ее исчерпанность и никчемность. └Смерть автора” (Р. Барт) не предполагает вдохновения”.
Алла Марченко. Поэзия как состояние. — “Арион”, 2008, №3.
“В отличие от создателей языка классического, старавшихся во что бы то ни стало угодить нашему уху, поэты нынешние, даже прикасаясь к предметам заведомо неблагообразным, а то и омерзительным, принуждают рассматривать их, правда, произносить вслух неприятные уху названия неприятных уму предметов все-таки не заставляют (сами произносят, на вечерах, со сцены. — П. К.). В результате, по мере распространения и укоренения этой тенденции, звучащий стих утрачивает звучность, а в порядке компенсации проявляет свою то ли рудиментарную визуальность, то ли рецессивную иероглифичность. (Слово как таковое перестает быть самостийным, превращаясь почти в графический знак.) <…> За десятилетие бесконтрольщины и безпризорщины на плавучем острове (образ М. Амелина. — П. К.) и впрямь поумножилось количество отходов расширенного производства стихов: мусора, безвкусицы, неприличия (└постмо-дерьма”, по меткому выражению Дмитрия Полищука). Зато прибавилось и лирической дерзости. Прибыло и в полку архаистов-новаторов. <…> Если приглядеться повнимательней, нельзя, по-моему, не заметить, что в результате сужения внешней жизни в нашей лирике, во всяком случае, в стихах суггестивного склада и лада, стала самовосстанавливаться узловая завязь поэта с миром природы, грубо надорванная агрессивной и беспардонной урбанизацией. Но это, увы, уже совсем не тот самовластительный и самодостаточный мир, каким он виделся еще Пастернаку: └Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья простою”. Униженная и оскорбленная, растерзанная и беспомощная, природа жмется к человеческому одиночеству: то ли ищет защиты, то ли надеется на сострадание. Такой ее особенно остро видит и чувствует, главное чувствует, Владимир Салимон”.
Валентин Непомнящий. Пушкин. Размышления в лицейский день. Беседовал Александр Ткаченко. — “Фома”, 2008, № 10 <http://foma.ru>.
“…И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: └Помню, как ты молилась на коленях… Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня”. Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть поэтом — это ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию… Поэтому, когда я слышу разговоры о том, что Пушкин был православным поэтом, я всегда возражаю — нет, он им не был. Православный поэт — Хомяков, потому что он выражает в своих стихах православную идеологию. А Пушкин — поэт православного народа. Чувствуете разницу?
Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует и не призывает… Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у него рецензия на └Словарь о святых”, причем написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было скрыто от посторонних взоров.
Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать священника, то батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича исповедь, вышел от него и сказал: └Я себе желал бы такой кончины”. Так потрясла священника глубина покаяния Пушкина.
А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил Дантеса, покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да и самой жизни, — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем любые устные и письменные свидетельства. Когда Данзас сказал ему, что собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных мучениях Пушкин твердо сказал ему: └Нет, мир. Мир…” Он простил своего убийцу. Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти”.
Жорж Нива. Ушел борец. Перевод с французского Ольги Косовой. — “Континент”, 2008, № 3 (137) <http:// magazines.russ.ru/continent>.
“Возможно, ключ к пониманию Солженицына — в обуздании внутреннего максимализма. В нем кипит страсть с самого начала до самого конца, кипит, как у анархиста, как у пророка, который ради спасения своей страны — жестоко ей выговаривает. Он яростный полемист, но отвечает лишь в выбранное им самим время, чем еще больше раздражает своих врагов. Он научился сдерживать себя, ограничивать. И занимается самоограничением со своего рода страстью.
Итак, умеренный пассионарий, прирожденный диссидент, всегда подозреваемый в тяге к власти? Бунтарский дух присущ ему всегда, а умеренность, хотя она и проповедуется, — проповедуется с неистовством босоногого францисканца. Присутствуют иногда и откровенно озлобленные выпады. Порой удивляют противоречия, вроде призыва восстановить смертную казнь (из его уст! Когда в России и так в избытке сторонники смертной казни!)… Можно с помощью избранных цитат выставить его ограниченным человеком, послушником монаха Ферапонта перед старцем Зосимой из └Братьев Карамазовых”. Но это было бы совершенно неправильно и мелочно. Это значило бы позабыть значительность его творчества, его бьющую ключом энергию, восторг борца за Добро и Истину, его открытость к диалогу между людьми, познавшими свободу в тюрьме. Это значило бы позабыть, что он подарил нам роман └В круге первом” — шедевр, достойный античности… Это значило бы позабыть его диалог-полемику с Сахаровым о способах спасения страны: больше от Запада — или больше русского, деятели эпохи Просвещения или русское смирение? А речь ведь идет о настоящем диалоге и о по-прежнему острой для России проблеме выбора — сейчас, быть может, даже более насущной, потому что нынешняя Россия куда лучше знает Запад, видит и его достоинства, и его недостатки и не может больше укрываться за предвзятыми идеями. В творчестве Солженицына есть ответ на этот великий вопрос. И не один. Таково свойство всех великих творений”.
В этом же номере публикуется обзор материалов о кончине Солженицына (подготовил Евгений Ермолин) и в “Дневнике редактора” — записки Игоря Виноградова:
“Да, Солженицын мог и заблуждаться, мог делать и неверные шаги, мог высказывать очень спорные мысли.
Но вот чего никогда не было и не могло быть в любых его высказываниях и поступках — это не то что перевеса, но, в сущности, даже и сколько-нибудь весомого присутствия каких-либо иных, посторонних его служению мотивов. При всей зэковской его осторожности, закрытости, умении затаиться, замаскироваться, не выдать себя раньше времени в нем никогда не было и не могло быть ни малейшего двоемыслия, лукавства и неискренности во всем, что он говорил и делал, когда обращался к миру и городу со своим проповедническим Словом, с отрытой и выношенной им Правдой или со всегда ясной и четко обозначенной целью каждого своего поступка.
Этого, повторяю, просто не могло быть в нем по определению — по определению той его человеческой природы, которой он был наделен и все существо которой именно в том и состояло, что он нес свое призвание вестника истины, защитника жизни и меча Божия против всяческого зла и неправды и как свой крест, и как свое счастье. Как свое дыхание, как условие и единственный способ самого своего существования. И это — еще и еще раз повторяю — настолько очевидно, настолько неотразимо подтверждено всей его судьбой, что не понимать этого — значит и вообще не понимать в Солженицыне ничего.
Вот почему с ним невозможно хоть сколько-нибудь серьезно и достойно спорить ни с каких иных позиций, кроме тех, с которых всегда выступает он сам. Только — противопоставляя его уму, его опыту, его пониманию, его доводам и логике свои доводы, свою логику, свое понимание, свой опыт, свой ум. Только так: честно, в открытую и на равных. Если хватит силенок. Никакое └разоблачение”, никакое └чтение в сердцах” тут никогда не пройдет. Оно всегда и заранее обречено на полный провал по причине полного отсутствия, полной призрачности того └потайного дна”, которое отыскивается. Так что любая попытка вычитать у Солженицына не то, что он сам говорит, а то, что он якобы на самом деле думает и чувствует, неминуемо оборачивалась всегда и будет всегда оборачиваться не его унижением, а лишь самодискредитацией того, кто на это отваживается. Не очень лестным для такого чтеца обнаружением как не слишком завидного уровня его собственной человеческой природы, его человеческого масштаба, так и уровня его интеллектуальных возможностей. Раз уж он не способен, оказывается, увидеть и понять то, чего нельзя не увидеть и не понять”.
Вера Павлова. Детский альбом Чайковского. — “Арион”, 2008, № 3.
Подарки. Тосты. Родственники. Подружки.
Стая салатниц летает вокруг стола.
Бабушка, у тебя была любимая игрушка?
Бабушка, ты меня слышишь? Слышу. Была.
Кукла. Тряпичная. Я звала ее Нэлли.
Глаза с ресницами. Космы. На юбке волан.
В тысяча девятьсот двадцать первом мы ее съели.
У нее внутри были отруби. Целый стакан.
(“Похороны куклы”)
…Некоторые стихи из этой подборки обнаруживают в себе качество стихов для детей, я прямо-таки и вижу, как их читают вместе с детьми вслух.
Евгений Перемышлев. Если вслушаться в ремарки. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 19.
“Но все же главное, если не решающее влияние на песни Галича, их драматургию, манеру исполнения, даже на тембр голоса (говорил Галич несколько иначе, нежели пел) оказало исполнение фрагментов из пушкинской трагедии В. Яхонтовым (речь о └Борисе Годунове”; в детстве Галич жил в Доме Веневитинова, где Пушкин читал └Годунова” своим друзьям. — П. К.)”.
Евгений Попов — Валерий Дранников. Дети подземелья. — “Интервью”, 2008, ноябрь-декабрь.
“<…> И, наконец, в самый разгар скандала └Метрополь” выходит в американском издательстве └Ардис”. Его туда передал очаровательный человек, любящий и знающий российскую словесность, атташе по культуре из посольства Соединенных Штатов.
— А к нему-то как попал └Метрополь”?
— Есть истории, на которых гриф └Совершенно секретно” стоит веками. Шутка. Я не знаю, как попал. Попал — и хорошо. Идиоты! Это я про большевиков. Издали бы альманах, как они умели делать, тиражом в тысячу экземпляров. И мы довольны — напечатались, и люди бы не знали. Так нет, сделали └Метрополь” всемирно известным. Спасибо партии за это”.
Валерий Сендеров. Ответ Владимиру Флёрову. — “Посев”, 2008, № 9 <http://www. posev.de>.
“…Мы, внутри страны, видим болезни не западного — а собственного, российского общества: оно сейчас не поддерживает власть — а истерически провоцирует ее. И эти истерики для нас значительно опаснее западных. На Западе — пошумят и успокоятся: до его душевного здоровья нам дела нет. Для нас же очередная антизападная истерия и неадекватность — новое опасное повреждение национальной души, полтора века назад оно уже подготовило гибель Империи.
Хочу обратить Ваше внимание еще на одно обстоятельство. Раньше НТС и журнал └Посев” часто озвучивали то, что про себя, молчаливо и без нас понимали многие. Сегодня внутри страны важнее опережать события, чем по пятам, рядом со всеми, комментировать их. О поставках оружия нашим потенциальным противникам на Кавказе └Посев” сообщал два года назад — единственное тогда, насколько я знаю, из российских изданий. Общественное мнение не обращало на эти └далекие” дела (за исключением линии └Грузия — Чечня”) никакого внимания”.
Сергей Сиротин. Картина мира по Донцовой. — “Континент”, 2008, № 3 (137).
До “Лидии Чарской” (1913) Корнея Чуковского, впрочем, недотягивает, но удивляет самим фактом обращения к теме и четкостью формулировок.
“Внутри литературы Донцова не является исключительным злом. Здесь помогает апелляция к истории бульварной литературы и к метафизическим основам мироздания. Однако Донцова является исключительным злом вне литературы. Тем самым злом, которое всегда наказывали самым впечатляющим образом и при большой публике. <…> Ее книги — это даже не субкультура. Такую литературу нельзя представить в виде некоей субкультуры домохозяек и дать ей тем самым возможность найти свое — равноправное с другими — место под крылом все ласково охраняющей демократии. Любая субкультура — это поступательное движение вперед, к новым горизонтам дискретизации и уточнения идеалов. Ей претит общность с обезличенным мейнстримом, который не способен выразить ее более утонченных и вместе с тем более радикальных устремлений. В этом смысле произведения Донцовой не могут быть субкультурой. Они неидеальны по сути. Это докультурный, зачаточный реализм <…> не способный к комплексному взгляду на мир. Между тем завышенное внимание к нему, увы, по инерции актуализует всю массовую культуру, постоянно выводя ее на повестку дня наравне с политическими и общественными событиями.
Любое внимание к Донцовой даже в виде критики — это пособничество ей. Нет смысла содействовать тому, кто паразитирует на отрицательном пиаре. Это могла бы усвоить и Католическая церковь, обвиняя Дэна Брауна. Имея дело с Донцовой и в целом с низкопробной массовой культурой, намного эффективнее делать выбор между принципиальным игнорированием и жестким цинизмом”.
Протоиерей Борис Трещанский. От пятницы до вечности. Предисловие Ирины Роднянской. — “Континент”, 2008, № 3 (137).
Без защитного покрова
Не со злодеями ль налево и направо
Остаться с Богом в доле
Когда позорней самого позора слава
И больше всех синедрионов
Полюбивши жизнь
Мы с Тобою рядом вместе
Помяни мя, Господи, в моем злодействе
И о моем неведении помолись
“Его мотивация, его позыв к писанию отличаются от того, что движет профессиональным поэтом. Последний, хочет того или нет, живет внутри своего цеха и ориентируется по отношению к этому цеху и традиции; сознает это или нет, ставит перед собой задачи изменения, развития, мутации, реагируя на └бег времени”. В нашем же случае автор крепко держится за однажды найденную форму слегка └юродивой” миниатюры, как за надежный сосуд, безотказно вмещающий то, что переживается в предстоянии у Жертвенника (└где с Богом мы вдвоем в кадильном дыме”) и в одиноком самоуглублении. Откуда взялась эта форма, я не знаю; я не нахожу в ней явных следов читанного (разве что Хлебников?.. — и то не похоже), не ведаю, что подсказало автору отчаянную ломку синтаксиса (с легкой стилизацией его строя под церковно-славянский), парадоксальность речений — все то, что в случае промаха выглядит непростительной нелепостью, но в случае удачи бьет по сердцу и выказывает очень твердую руку.
Это сразу исповедь и проповедь. И то, и другое — вблизи единственной темы, объявленной апостолом Павлом: └…мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, для Еллинов безумие” (1 Кор 1: 23). └А все, что сверх и кроме — не о том / И от Голгофы в мире тесно”. Эта поразительная строчка (из стихов, напечатанных в └Вестнике… ”) объясняет, как кажется, исток того самостеснения, которому инстинктивно подверг свою творческую способность автор. Сосредоточенность над словами Евангелия открывает ему дверь в глубину собственного сердца (и порой удивляет точностью религиозной антропологии). А интимный опыт самопознания обобщается до проповеди” (Ирина Роднянская).
Николай Троицкий. За что я люблю народовольцев. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 19 (859) <http://www.1september.ru>.
За самоотверженность борьбы, коротко говоря. Автор обнаруживает много передергиваний на тему — в популярной литературе и в СМИ. Саратовскому профессору жестко и доказательно возражает историк Валерий Ярхо, рассказавший, в частности, о полном разложении “Народной воли” к началу 1880-х.
Иштван Эркень. Блокнот пятьдесят шестого. Перевела с венгерского Татьяна Воронкина. — “Вышгород”, Таллинн, 2008, № 3-4.
“На улице Добб, когда одного из гэбистов тащили на виселицу, оказалось, что он еврей. Толпа отпустила его: └Пусть не говорят, будто здесь устраивают погромы””.
Тут же, ближе к концу номера, публикуются интересные (и страшноватые, на грани фола) “рассказы-минутки” этого выдающегося венгерского писателя.
Составитель Павел Крючков