Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2008
Принято считать, что браки бывают “по любви” или “по расчету”.
Первые мы скорее одобряем. Вторые — нет.
Вы не слишком верите в чувства? Так спросите себя, хотите ли вы, чтобы ваш сын или дочь, племянники или крестницы женились или выходили замуж только по расчету, не испытывая особых эмоций по отношении к избраннице/избраннику?
Нет, решительно нет! Пусть хоть какое-то чувство будет. Ну, не так чтобы любовь совсем без оглядки, не те нынче времена. Но из-за денег? Чтобы не
остаться “в девках”? Полноте, ребенка нынче можно вырастить одной. Все лучше, чем потакать чужим капризам.
Чтобы было кому кофе сварить и белье постирать? Белье можно постирать в стиральной машине. А кофе сварить в другой машине.
И то правда. Но сами понятия любовь, гармония в браке, семейная жизнь имеют одно содержание для тех, кто моложе тридцати, и существенно иное для тех, кто старше пятидесяти.
Все счастливые семьи похожи друг на друга — нет, не сказала бы. Похожи они разве что тем, что в такой семье не озабочены поиском выхода из наличествующего положения вещей: либо его считают для себя подходящим, либо скрепя сердце довольствуются тем, что есть, потому что могло быть куда хуже. Это может касаться чего угодно — уровня доверия между супругами, распределения обязанностей, материального достатка.
Я всю жизнь прожила в городе, более того — в столице. Сельские семьи имеют свою специфику, которой я толком не знаю. Поэтому сказанное далее касается нравов большого города, точнее — того слоя его обитателей, который мне хорошо знаком.
Митя и Лариса
Меня всегда занимали такие длительные браки, которые — на первый взгляд — должны были бы развалиться прямо-таки через месяц-другой, а они длятся нередко не одно десятилетие. Счастливы ли эти люди или не слишком-— не берусь судить; видимо, у них есть резоны, раз уж они живут вместе.
Митя учился на нашем факультете. Его страстью были походы, особенно-— на плотах и байдарках. Один из таких походов едва не кончился печально: при сплаве через порог Митю смыло и затянуло под плот. Его вытащили, но он получил, среди прочих травм, жестокое сотрясение мозга. В дальнейшем это должно было сильно сказаться на его образе жизни: отныне нельзя было ночами сидеть с лупой за старинными рукописными книгами, есть что попало, поднимать тяжести. Митя не готов был с этим смириться, что не прибавляло ему здоровья.
Их роман с Ларисой начался еще во времена студенчества. Когда Митя
обзавелся новой квартирой, я его там навестила. Это, несомненно, была гармоничная семья, хоть и своеобразно устроенная.
Времена тогда были достаточно тяжелые, и все мы — семейные женщины, поглощенные каждая своим Делом, а многие еще и детьми, — разрывались между работой и домом. Лариса домом не занималась вовсе. Казалось, она была готова питаться одними плавлеными сырками и кофе, лишь бы не иметь дело с кастрюлями. Собственно, она имела право на этот выбор — она писала диссертацию, а потом и книгу. Но Мите уже тогда нужна была диета, а главное — надо было как-то следить, чтобы он не делал того, что ему заведомо вредно, и чтобы хоть раз в год обследовался в стационаре.
Лечиться Митя не желал. Лариса помалкивала — думаю, что стремилась избежать конфликта. А быть может, она считала, что взрослый человек обязан сам заботиться о себе и о своем здоровье. В общем, дом — а это безусловно был дом, небанально обставленный, с большой библиотекой, — тащил на себе Митя, который — если не болел — продолжал работать, притом весьма интенсивно. И когда наша общая знакомая, случайно встретив сильно исхудавшего и постаревшего Митю, стала настаивать, чтобы я как-то вмешалась, я не стала этого делать.
Ведь эта пара составляла единство, а не соседство.
Видимо, характерным для этой семьи было изначальное взаимное признание права на выбор — именно оно было условием успешного “гомеостаза”. Предпочитаешь работать ночами — что ж, спи днем; хочешь поехать в Питер на интересную для тебя выставку и ради этого готова ночевать там на вокзале-— твое дело. Когда подобный “гомеостаз” длится тридцать лет, бессмысленно обсуждать его целесообразность и прилагать к этой семье свои мерки.
Миша, Леля и Нина
Миша был сыном наших соседей по даче. Симпатичный молодой человек-— образован, начитан, в меру неконформен. Отличало Мишу то, что я называю “короткое дыхание”: если что-то не получалось сразу, он переставал этим интересоваться, а поскольку к риску не был склонен, то все делал добросовестно, но без азарта. Странным образом это касалось и его привязанностей-— в его отношениях с людьми была некая вялость; он чаще был свидетелем, чем участником. В свои тридцать Миша как будто уже не ждал от жизни особых подарков, так что по сравнению с ним я на шестом десятке (это восьмидесятые годы) вела прямо-таки бурный образ жизни, даже оставаясь в четырех стенах (я много болела и много работала).
Как-то мне позвонила одна дачная знакомая и среди прочего многозначительно сообщила, что видела Мишу в консерватории с какой-то девушкой.
“И что?” — спросила я. “Видели бы вы его лицо!” — был ответ.
Девушку мне описали столь подробно, что я узнала Лелю. Позже я встретила Лелю и Мишу на выставке модного художника — и этого мне было достаточно: таким светящимся я Мишу никогда не видела.
У Лели было хорошее музыкальное образование и развитый вкус. Она
обладала несомненными способностями к науке и столь же несомненной неровностью характера. Леля была умна и хороша собой, но вся внешняя, материальная сторона жизни ее не занимала — она была в буквальном смысле слова человеком безбытным, хотя вкус у нее был и к одежде — случайных вещей она не носила.
Это происходило весной. А осенью Леля вышла замуж — но вовсе не за Мишу, а за своего давнишнего поклонника, которому, как мне казалось, она отнюдь не отвечала взаимностью. Спустя несколько месяцев и Миша женился.
По-настоящему я поняла смысл Мишиного выбора, когда у него родился первенец. Меня позвали в гости, и тут уж стало очевидно, что Миша получил именно то, что ему на самом деле было нужно.
Миша и сам был, что называется, “аккуратистом”, но теперь его комната в коммуналке совершенно преобразилась. Мишина жена Нина явно была виртуозом быта. Она успела переклеить обои и сшить новые занавески… Найти при грудном ребенке время для приготовления довольно-таки замысловатой трапезы, да еще в голодные времена, тоже сумеет не каждый. Все, что Нина делала — подавала на стол, пеленала сына, переставляла мебель, убирала со стола и мыла посуду, — делалось ловко и как бы без усилий. Я тоже кое-что умела, но чем старше я становилась, тем больше мне было жаль тратить время на бытовые дела. Так что я, что называется, оценила — хотя меня несколько удивил Мишин выбор, потому что не интеллектуальные “изыски”, столь занимавшие Мишу, а именно дом и быт были содержанием жизни Нины.
А ведь Миша той весной сделал Леле предложение — и она его не отвергла.
Как же повезло этим влюбленным, что они не поспешили соединить свои жизни!..
Женя и другие
Судьба одарила Женю разнообразными способностями и привлекательной внешностью. Мы были ровесниками и коллегами. Я была лет уже десять как замужем, а приятель мой был женат, кажется, в третий раз. Я так и не смогла понять, что их с Анютой соединяло, — она была много моложе, а на роль опекуна Женя не годился.
Анюта была не слишком образованна и не слишком тактична. Женя принадлежал к типу людей, которые всю классику успевают прочитать задолго до школы. Однако Анюта не признавала его авторитет даже тогда, когда Женя был явно прав.
С моей точки зрения, их квартиру никак нельзя было назвать домом. Явившись туда часов в шесть вечера по неотложному делу (у них не было телефона, а мобильники еще не придумали), я застала незастеленную постель и стол, заставленный грязной посудой. Анюта любила одеваться, а дома вела себя как в общежитии — кому мешает вот эта вещь, тот пусть ее и убирает на место.
В той мере, в какой я могла наблюдать их взаимоотношения, Женя и Анюта всегда были как бы на грани возможной ссоры: чем-то недовольная Анюта, почти не скрывающий раздражения Женя. Он был человеком теплым и сердечным, но при этом вспыльчивым и даже вздорным. Я никогда не видела его просто удовлетворенным — или он был на подъеме, и тогда появлялись интеллектуальные импровизации, способствовавшие нашим совместным трудам, или на спаде — и тогда все, что мы делали вместе, объявлялось ненужным, а к тому же еще и требующим несоразмерных усилий. У меня были основания терпеть эти “американские горки”, поскольку в нашем тандеме Женя как специалист был незаменим.
У каждого из нас были свои друзья — и сложности, неизбежно сопутствующие глубоким отношениям с Другими. Время от времени я понимала, что Женя переживает очередное увлечение, и, быть может, нешуточное. Но моими близкими друзьями почти всегда были именно мужчины, так что я привыкла ни о чем не спрашивать и ждать, пока мне сами расскажут.
Кризис наступил, когда Женя оставил Анюту с трехлетним сыном и ушел к другой женщине. Мне он что-то соврал. Потом мы виделись все реже, а
затем и вовсе перестали встречаться. Впрочем, скоро и эту женщину он тоже оставил — о чем мне не без неудовольствия поведали общие знакомые. Наконец, очередная пассия оказалась достаточно энергичной, чтобы Женя уехал с ней в другую страну, согласившись на узы законного брака. Я уверена, что и там жизнь его сложилась по уже испытанной схеме, — по рассказам, очередная жена сильно напоминала предыдущих избранниц.
Женя не был создан для брака. Он вообще не был создан для ровных и длительных связей — не важно, на чем они были основаны.
Андрей и Зоя
Когда мы с Андреем познакомились, он и Зоя уже окончательно расстались, сохранив вполне приязненные отношения. До того я несколько раз встречала Зою в компании моих товарищей по работе — страстных любителей пеших походов. Это была миниатюрная молодая женщина, за которой всегда кто-то всерьез ухаживал, так что я и не знала, что она замужем. Собственно, “замужем” в общепринятом смысле слова она вроде и не была: проведя сколько-то времени под одной крышей, они с Андреем разъехались, предоставив друг другу полную свободу. Тем временем росла дочь, которой Андрей уделял много времени, так что выходные он обычно проводил в своей бывшей семье.
Свободой от семейных уз пользовалась именно Зоя, которая по натуре была, что называется, своя в доску, так что ее очередной мимолетный роман обычно оставлял “шлейф” в виде приятельских отношений.
Андрей внешне напоминал знаменитого польского актера Даниэля Ольбрыхского. Неудивительно, что вслед ему постоянно оборачивались женщины. Однажды я имела неосторожность отметить сей факт — оказалось, что это его крайне раздражает. При том, что Андрей был добр и уравновешен, ему как-то не особенно были нужны другие люди. Свое одиночество он оберегал весьма последовательно, как если бы оно составляло главный элемент его свободы.
Зоя всегда была готова сорваться с места, чтобы пойти в кино, в поход или в гости. С Андреем обо всем надо было уславливаться за неделю, а потом еще и получить подтверждение, что встреча состоится. Сначала я думала, что он очень загружен, а со временем поняла, что ему в тягость любые обязательства-— как если бы он постоянно был не уверен в том, будет ли он в силах исполнить обещанное.
Со стороны это можно было принять за эгоизм, но эгоист обычно имеет в виду некую свою выгоду — впрочем, быть может, “свобода от” в описанном случае и может считаться “выгодой”?
Вспоминая эту историю через много лет, я думаю, что этой паре все-таки повезло. Если бы они пытались сделать то, что в быту называется “сохранить семью”, это был бы ад для всех.
Старше пятидесяти
Даже младшим из моих близких друзей нынче больше пятидесяти — их семейная жизнь, удачная или не очень, сложилась до начала перестройки. Это важно потому, что тогда даже бунтари были детьми тех, кого по-английски называют square — то есть “правильными”.
Один из самых дорогих мне людей был гомосексуалистом, но когда однажды об этом меня спросила наша общая знакомая из старшего поколения, я недоуменно пожала плечами. Подобные сюжеты никогда не обсуждались с третьими лицами — ведь тогда за гомосексуализм полагалась статья.
Наше сочувствие западным бунтарям 60-х было столь же несомненным, сколь и пассивным, — фильм “Hair” у нас не шел, но “все мы” его раньше или позже посмотрели; о том, что один замечательный художник пробовал наркотики, знали вовсе не только его ближайшие друзья, однако об этом старались не упоминать даже после его неожиданной ранней смерти — предположительно от инсульта.
Можно было не одобрять образ жизни своих родителей, но о жизни в сквотах мы едва слыхали. Формальности типа печати в паспорте мало кого интересовали, разве что этого требовали какие-то внешние обстоятельства. Однако промискуитет считался уделом “богемы”, а с ней пересекались жизненные пути очень немногих из нас.
Конечно, вокруг меня люди сходились и расходились, но обыкновенно измены и разрывы воспринимались нами как несчастья, а не как малозначимые эпизоды. Даже трижды женатый Женя вовсе не желал слыть сторонником “свободы нравов”. Помню, как он устроил мне сцену за то, что во время какого-то утомительного заседания я при всех (!) попросила у него носовой платок, чтобы вытереть свои очки. Я не смогла его уверить в абсолютном равнодушии этих “всех” к нашим персонам, не говоря уже о том, что платок я попросила шепотом.
Правду сказать, мы сами были square.
Позитивную сторону консерватизма, который был свойственен моему поколению, я и сейчас вижу в стремлении различать браки и романы. К сожалению, социальная ситуация этому не слишком способствовала. Мои ровесники только к концу 60-х получали некоторые шансы обзавестись собственным жильем, повседневный обиход был откровенно тяжелым, надежных контрацептивов вообще не было.
Любая молодая семья с грудным ребенком испытывала напряжения, сегодня уже труднопредставимые. Готов ли муж гладить пеленки? Как добыть нужное лекарство, хороший детский крем или присыпку? Где взять коляску, которая не развалилась бы при спуске по крутой лестнице с пятого этажа (стандартные пятиэтажки строились без лифтов)? До памперсов, бумажных полотенец, детских смесей без лактозы и “правильных” бутылочек надо было еще дожить.
Я не сторонник идеи, что трудности сами по себе закаляют. Но жизнь в браке предполагала, что некое испытание “на прочность” люди уже выдержали, когда у них был роман. Часто мы ошибались.
Моложе тридцати
Круг моих знакомых этого возраста определяется тем, что почти все они либо мои самые младшие ученики, либо дети друзей и старших учеников. Они приходят меня повидать вместе со своими sweethearts, и будущие семейные пары образуются у меня на глазах. Случается, что через год-другой они расходятся, так что впредь я сохраняю отношения только с одним/одной из них.
Профессиональная деятельность этой молодежи куда более разнообразна, чем когда-то у их ровесников. Даже после “академической” аспирантуры притягательным, а для не имеющих своего жилья — единственно возможным занятием все чаще становится работа в каком-нибудь “бизнесе” — в фирме, торгующей компьютерами или лекарствами, в банке, в дорогой частной школе, в глянцевом журнале и т. д. Даже среди москвичей почти никто не живет вместе с родителями, так что съемное жилье — скорее норма.
При том, что быт сейчас — уже не проблема, эти молодые пары уделяют массу внимания материальной стороне жизни. Они практичны и информированы во всем, что касается путешествий за границу, покупок по Интернету, всевозможных распродаж, пользы сайтов “отдам даром”, цен на бензин и подержанные машины и т. д.
Устроение быта и — в особенности пока нет детей — удовлетворение разнообразных материальных пристрастий порождает все новые потребности и способствует установке на так называемое “престижное потребление”. А эта установка, как известно, распространяется далеко за пределы собственно материального: в одних кругах престижно не пропускать концерты приезжих знаменитостей, в других — кататься на лыжах в Австрийских Альпах, в третьих — посещать новые рестораны, в четвертых — иметь коллекцию лучших записей замечательного оперного певца и, соответственно, новейшую аппаратуру для их прослушивания.
Вопрос “иметь или быть?” уже решен, поскольку иметь — это для них и значит быть. Вернее сказать, не иметь заведомо означает не быть, так что “потребительская лихорадка” выступает как суррогат процесса самоопределения в мире. В подобных заботах растворяются различия не только между интересами членов семьи, но и между их ценностными ориентациями.
Он в свои двадцать семь отлично зарабатывает, занимаясь рекламой, которую откровенно презирает. Она тоже не любит свою работу, зато там платят. Я знаю, что именно она любит готовить и что она предпочитает носить, но понятия не имею, читает ли она что-нибудь и чего вообще она хочет от жизни. Удивительным образом его вовсе не занимает ее внутренний мир.
Связывает эту пару в семью именно совместное потребление. Сначала они делали ремонт с перепланировкой. Потом меняли маленькую квартиру на большую. Потом они сдали эту квартиру и сняли за городом дом. Теперь размышляют, нельзя ли купить этот дом или похожий.
Нет, я не брошу в этих молодых людей камень.
Любимая работа — благо, достающееся в жизни не каждому. Да и в любимой работе всегда есть элементы рутины: случается, что большая часть времени приходится на однообразный и тяжелый труд. Такова плата за свободу выбора.
Мне (как почти всем) временами приходилось работать исключительно ради денег, но я предпочитала — как это сформулировала Лидия Гинзбург — покупать за эти деньги время для своей любимой работы, а не, например, дорогой фотоаппарат, хотя тогда я увлекалась фотографией.
“Охота же вам размышлять о таких банальностях”, — скажете вы.
Меж тем я никак не привыкну к тому, что описанное выше нормально для семьи, где на молодых супругов приходится три вузовских диплома. А вдруг она встретит человека, который предложит ей не только хорошо обставленную квартиру, но еще и небольшое поместье в Шотландии?..
Разумеется, есть и совсем, совсем другие. “А все-таки жаль…” — жаль, что этих других так немного.
Халат Обломова
Знаменитый халат знаком русскому читателю с юности: он воспринимается как метафора губительного бездействия. Но ведь метафоричен не только этот халат, но и весь роман в целом. Мастерство Гончарова, среди прочего, в том и состоит, что почти все его характеры остаются живыми, не утрачивая силу метафор.
Фактический брак Ильи Ильича с Агафьей Матвеевной — это метафора беспредпосылочности чувства; перечисление разных бытовых деталей здесь лишь способ заразить читателя верой в незамутненность отношения Агафьи Матвеевны к Обломову каким-либо интересом. Полное приятие ею Ильи Ильича как он есть — это приятие именно супружеское. Что же удивляться любовному отношению жены к мужнину халату (тут я согласна с позицией Владимира Холкина, сформулированной в его статье “Душечка или душа?”).
В фильме Кшиштофа Кеслевского “Красный” героиня, тоскуя по уехавшему возлюбленному, говорит ему по телефону: “Я сегодня спала с твоей курткой”. Разве нас это удивляет?
Быть может, юная героиня фильма (ее играет Ирен Жакоб) — последняя (и, разумеется, потаенная) любовь изверившегося в любых чувствах старого судьи. Быть может, дружба с ним сделает ее тверже и мудрее в ее собственном будущем выборе. “Никто из нас другим не властелин…”