Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2008
Ив Энцлер. Монологи вагины. Перевод с английского Анны Леденевой.
М., “Гаятри”, 2007, 192 стр.
Скандалом это было давно — и не у нас. Свою пьесу о женском детородном органе американская писательница-феминистка Ив Энцлер впервые прочитала группе интересующихся в кафе-подвальчике на одной из нью-йоркских улиц еще в 1996 году. Да, ахали, да, возмущались, да, краснели, да, призывали: “Смени название!” Но понятно же, что тем больше интриговало услышанное.
Сегодня этот, некогда шокирующий, текст переведен уже на четыре с лишним десятка языков, спектакль идет в сотне с лишним стран, а вслед за ним — в семидесяти шести странах — развернулось и целое движение — “День V”1, имеющее целью, между прочим, весьма достойные вещи: противостояние насилию над женщинами и помощь жертвам насилия (деньги, которые собираются на представлениях, отдаются именно на это, и отчет в книге дается подробнейший, разве что справки не прикладываются2). С 2005-го вагина произносит свои монологи и в Москве — со сцены Центра имени Мейерхольда.
Если “Монологи” где-то и вызвали скандал, так это в США, где — в самом начале V-миссии — ими возмущались как “взрывом ненависти к мужчинам и гетеросексуальности”3 (особой ненависти к мужчинам там, спешу добавить, нет, хотя и заметной заинтересованности ими, увы, тоже). С тех пор никого уже не удивишь и там, а телевизионная версия “Монологов” и вовсе недавно шла по американскому каналу HBO — верный признак того, что позавчерашний скандал благополучно вошел в берега мейнстрима и чувствует себя там вполне уютно.
Рецензенты “Коммерсанта” Анна Наринская и Григорий Дашевский назвали культурную судьбу “Монологов” “идеальным примером коммерциализации самых вроде бы протестных начинаний”4 типа “крайнего феминизма и принципиального лесбийства. В том смысле, что именно такие вещи легче всего помещаются в медийные загоны, где и процветают к всеобщему удовольствию”5.
Так что, как вы понимаете, о скандале и сенсации говорить уже поздновато. Скорее уж о классике. О памятнике, так сказать, определенному культурному состоянию. Тоже, стоит заметить, не нашему. Ну, не совсем нашему.
При всей триумфальности шествия вагины по миру (сколь оно триумфально — можно узнать из второй части книги, там все: манифест движения, отчеты организаторов, письма участниц — сплошная реклама) речь идет все-таки исключительно об американском культурном состоянии. Все участницы проекта, по крайней мере те, чьи тексты вошли в книгу, — американки. Для полноты картины стоило бы, конечно, включить сюда мнения и представительниц других культур — особенно тех, кому нашлось бы что возразить. Но нет, не полнота картины волновала автора пьесы и составителей издания, а нечто совсем другое. Я бы предположила — интенсивность опыта. Даже, рискну сказать, его абсолютность. Впрочем, обо всем по порядку.
Пьеса, давшая название сборнику и начало — интригующему своим размахом движению, целиком посвящена одному небольшому органу женского тела. Точнее, взаимоотношениям с ним его обладательниц и тому упрямому факту, что об этом интересном предмете в ряде культур почему-то не принято долго и развернуто говорить, особенно — громко и публично. Он, как (по другому, правда, поводу) выражался Ю. М. Лотман, не порождал текста. Но лишь до тех пор, пока Ив Энцлер не решила радикальным образом исправить это обстоятельство.
Свою пьесу она создала на основе интервью примерно с двумя сотнями женщин разных возрастов, из разных социальных слоев, которых расспрашивала о разных — в основном, кстати, травматических — аспектах их сексуального опыта, а также задавала им всем одни и те же будоражащие воображение вопросы: “Если бы ваша вагина носила одежду, что бы она выбрала?”, “Чем пахнет вагина?”, “Если бы ваша вагина могла говорить, что бы она сказала?”. Обобщив ответы, Энцлер и написала ряд монологов для своей Главной Героини.
На том основании, что пьеса — как, по крайней мере, утверждают организаторы проекта — имела длительный коммерческий успех, высокий даже (говорят) до сих пор, рецензент “НГ-Ex Libris” Михаил Бойко сделал в свое время вывод, что дело тут, видимо, в чем-то более глубоком, нежели конъюнктура, поскольку все скандальное там давно уже благополучно устарело6. Остается понять, что все-таки притягивает к этому людей, кроме рекламной раскрутки, которая, как известно, тоже потому только и эффективна, что воздействует на самые чувствительные места своей аудитории.
А люди, собственно, сами обо всем и рассказывают. Главное — расслышать. Это мы и постараемся сделать.
С наивной уверенностью (спасибо дедушке Фрейду с многочисленными последователями, которые и укоренили такие представления в составе общекультурных очевидностей западного мира) Энцлер предлагает, нет, даже настаивает: выговорите запретное (конечно, посопротивлявшись собственной внутренней косности, как же без этого) — и станете свободны. Более того, выговаривание запретного и слом внутренних барьеров — в своем роде ваш долг перед собственной человечностью. Вы не будете вполне человеком, подлинным и полноценным, без этого, вы всегда будете обитать лишь на краешке своего человеческого существа. Невключенность вагины в полноту вашего опыта — своего рода ущербность опыта.
Выдвижение прежде табуированного чуть ли не в культурный центр, соединение прежде несоединимого — “низкой” части тела с трогательной, чистой лирикой: “Моя вагина пела звонкие девичьи песни, песни пастушьих бубенчиков, осенние песни сбора урожая, песни вагины, песни родной деревни”, — да еще сопутствующая ломка устоявшихся привычек и защитных механизмов: произнесите, мол, название спектакля, а то мы вам билет не продадим, — вряд ли способно не сопровождаться известным насилием над психикой читателя-зрителя, не быть травматичным. Происходит своего рода взлом — “ради вашего же блага”. Во имя освобождения и раскрепощения. По структуре — нормальная революция. Смысловая — а в связи с этим, в некотором роде, и социальная — хирургия.
Культурный и психологический смысл такого табуирования даже не рефлектируется (и это понятно: во время революции не до рефлексий). “Мракобесие” — и все тут.
Не идет ли речь всего лишь о перераспределении культурных тяготений — о том, что табуирование просто переместится в другие области жизни? Ведь с выдвижением чего бы то ни было в центр всегда происходит переструктурирование культурного поля, то есть тем самым нечто оттесняется на периферию. Хочется понять: что же именно оттесняется в данном случае?
Может быть — мысль об иерархичной организации человеческого существа и его жизни. Представление о существовании в этой жизни главного и второстепенного, о принципиально неравном смысловом потенциале разных областей бытия. Судя по всему, такие вопросы не слишком волнуют участниц V-проекта. У них получается, что в центр можно поставить буквально все, что угодно, главное — нагрузить его необходимыми значениями. И вот эти необходимые значения, кажется, дают нам ключ к сути происходящего.
Избранная часть тела, значит, изо всех сил нагружается смыслами самого высокого порядка. Становится едва ли не центральным символом человеческого (в данном случае — в его женском варианте, который подается как особенный), настолько красноречивым и полным его иносказанием, что практически — полноценной его заменой. А что, между прочим, замена действительно происходит! “Моя вагина — это я!” — взволнованно восклицают участницы шоу. Видимо, это им действительно очень важно.
В богатстве значений, похоже, соперничество с вагиной безнадежно проигрывают все без исключения органы человеческого тела, включая и те, у которых испокон веков был высокий культурный статус: глаз, допустим, или мозг. Ну в самом деле, скажи: “Мой глаз — это я!” — метафора, конечно, получится, но очень слабенькая — никакого потрясения. А вот “Моя вагина — это я!” — это да, это событие. Потому что — удар по привычкам. По защитным механизмам, если угодно. Так сказать, маленькая катастрофа. Скажешь, содрогнешься, зажмуришься внутренне… — а ничего и не произойдет. Освобождение, да?
“Он, — говорит одна из героинь о клиторе, — это я, моя суть. Он одновременно и дверной звонок на моем доме, и сам дом. <…> Я должна быть им. Стать им. Стать моим клитором”.
Вот удивительно: в человеке столько всего интересного, а стать предлагается — и куда как жестко: “должна!” — почему-то именно этим.
Жесткость, впрочем, вполне искупается тем, что идентификация с объектом обещает быть радостной и — более того — дающей человеку чувство собственной ценности: “Мне гордо и радостно быть своей вагиной!” — сообщает одна из счастливо отождествившихся.
Я уж не говорю о том, что вряд ли какой-то еще части тела повезло оказаться предметом такого внимательного, подробного рассматривания — да не просто так, а в качестве осознанной культурной программы. В том числе и буквально, глазами — с помощью карманного зеркальца, да на специально для того организованных курсах. Просто так же не научишься: труд, и не из легких. “Наверно, — вздыхает героиня, — так чувствовали себя древние астрономы, склоняясь над примитивными телескопами”.
Предмет, традиционно табуированный для публичного обсуждения, предстает как символ и воплощение свободы, достоинства, полноты жизни. Аутентичности и естественности.
Именно там — предлагается думать — мы (если уж мы женского полу) настоящие (а у подлинности — высокий культурный статус!): “Там ты настоящая, какая есть”. Вагина, утверждает одна из героинь, — “наш центр, наше средоточие, наш мотор, наша мечта”.
Подобная метафорика доставалась в западных культурах разве что сердцу. Но рядом с вагиной меркнет и оно. Слыхивали ль вы, чтобы кто-то где-то сходил с ума по сердцам — по сердцам как таковым, независимо от того, к чему те обращены, добрые они, злые или еще какие-нибудь? А тут — пожалуйста: “В Оклахоме, — утверждает участница проекта, — сходят с ума по вагинам”.
Вагина — в рамках проекта — хороша, ценна и интересна как таковая. Просто уже потому, что она есть — этого совершенно достаточно. Это вам не сердце какое-нибудь.
Во всем этом трудно не видеть изрядного преувеличения. Даже некоторого надрыва.
Видно, что эта тематика стр-р-р-рашно заводит людей — по крайней мере, некоторых, и вполне вероятно — даже довольно многих. Насколько прямо связан этот драйв с непосредственными целями “Дня V” — вопрос открытый. “Вместе мы сможем остановить насилие!” — горячо уверены участницы вот уже двенадцать лет подряд. И что — остановили? Уменьшили хотя бы? Об этом что-то ничего не известно. Зато о воодушевлении и искренней вере в правоту собственного дела — очень многое.
Похоже, в отношении героинь Энцлер к этому скромному органу (да, коммуникативному, конечно, — но вряд ли более коммуникативному, чем те же глаза, уши, ноздри или, допустим, рот, которым человек даже разговаривает) сказалось нечто, далеко превосходящее практические, пусть и очень благородные цели.
Видимо, это — тоска людей западной культуры, откликнувшихся на призыв, судя по всему, с большой готовностью, по ведущему, организующему символу, да еще
такому, чтобы за живое задевал и переживался как можно более лично. Лучше
всего интимно. Так, чтобы самое-самое мое и самое-самое общее — смыкались, оказывались одним и тем же.
Как ни смешно, а вагине именно это как раз и удается: совмещение самого, до несовместимости, разнородного.
“Зрелище было удивительнее, чем Гранд-Каньон, древний и величественный, — делится впечатлениями одна из ее созерцательниц. — Она была невинна и свежа, как ухоженный английский сад. Она была смешной, очень задорной”. Воистину наше все.
Вагина в исполнении героинь Энцлер ухитрилась вместить в себя многие — уж не все ли?! — магистральные ценности западного мира, став “всего лишь” их очередным — почему-то вдруг остро интересным — воплощением.
В каких бы отношениях со своими непосредственными задачами ни находилась вся эта смысловая индустрия — задуманная как форма протеста против сексуального насилия (и насилия вообще), — она, несомненно, выходит далеко за их рамки, целясь в вещи весьма глобальные. Хотя бы — смысл жизни.
“Хочу заявить, — восклицает Карри из Университета Небраски, — если я завтра умру, я имею право считать, что в моей жизни был смысл — он появился после участия в этом прекрасном проекте”.
Если посмотреть да посчитать, увидим, что чаще всего с вагинальной тематикой связывается ценность радикального обновления жизни. На всех уровнях, включая и мышление, между прочим — да чуть ли не в первую очередь. “└День V”┌ — утверждает Ив Энцлер, — это особое видение”. “<…> люди со всего мира, принадлежащие к разным социальным и этническим кругам, говорят, — подводит она промежуточные итоги проекта, — что с помощью └Монологов вагины” и └Дня V” открыли для себя новый способ мышления, научились говорить о своих проблемах, раскрыли в себе новые силы, смогли помочь и другим, и самим себе”. Периодическое революционное обновление и мышления, и, вследствие того, жизни в целом — одна из ведущих новоевропейских ценностей, между прочим.
Именно оно — один из самых настойчивых мотивов, повторяющийся в письмах участниц. Мариам из колледжа Карлтон рассказывает, как ее подруга, искренне не понимавшая, зачем все это нужно, один раз все-таки пришла на представление — а на следующий день уже признавалась, что пьеса изменила — ни больше ни меньше — “всю ее жизнь”. “Этот проект изменил мою жизнь”, — вторит ей Саммер из Университета Нью-Мексико.
Второй настойчивый мотив — ценность объединения и солидарности вокруг общих идеалов и общего дела людей из разных социальных, культурных, этнических областей. На подобное до сих пор претендовало — с сопоставимой степенью уверенности и чувства своего права на это — кажется, только христианство да наследовавшие ему идеологии, прежде всего коммунистическая. Дети разных народов, мы мечтою о мире живем. Сердцу — не удалось, труду — не удалось, мысли — не удалось. А вагине — удастся.
“Я трудилась бок о бок с людьми, — оценивает свой опыт Йоланда из Детройтского университета, — которые верили в свою миссию <…> неукоснительно выполняя свои обязательства…” “И мне так нравится, — вступает Кери из Университета Небраски, — ощущать себя единым целым с людьми со всей страны и даже мира, ведь мы заняты одним общим делом”. Происходит единение опять-таки чуть ли не мистического порядка: “Я чувствую себя частью чудесной могущественной силы”, — продолжает Кери. “Частичка каждой из этих женщин, — подхватывает Хилари из Мичигана, — присутствовала и в моем сердце, в сердце каждой из нас. Я ощутила внутреннюю связь между нами, поняла, что совершенно незнакомые женщины могут пребывать друг с другом на одной волне. Я поняла, что могу быть и режиссером, и феминисткой, и возлюбленной, и студенткой… все эти ипостаси и составляли меня, женщину. Все мы, все женщины, можем быть единым целым, быть воительницами, подругами, быть настолько разными, как нам хочется, быть… бездонным колодцем вариантов”.
Ну разумеется: без вагины разве догадаешься, что такое возможно?
Включается и непременный мотив самопреодоления ради важной цели: “Сами себе бросали вызов, — вспоминает о своей работе в проекте Лаура из Университета Калифорнии, — заставляли себя испытывать неудобство, чему-то учились…” Правильно, правильно. Per aspera ad astra.
Наконец, тут возможен, оказывается, и мистический опыт едва ли не в буквальном смысле:
“Наблюдаю, — описывает свои ощущения одна из героинь, — как выплываю из себя. Наблюдаю, как медленно начинаю приближаться к себе и вхожу в себя заново. Как будто я астронавт, вернувшийся в земную атмосферу. Мое возвращение оказалось спокойным: тихим и нежным. <…> Я была теплой, пульсирующей, готовой, юной и живой. <…> Сначала я ощутила легкую дрожь <…>. Но дрожь переросла в сильную вибрацию, взрыв, все пласты пришли в движение и начали расслаиваться. Вибрация открыла дверь на изначальный уровень света и тишины, а он распахнулся в пространство музыки, цвета, невинности, желания…”; “Я открыла, — присоединяется Хилари из Университета штата Мичиган, — бесконечность внутри себя”.
Да, событие просто онтологического масштаба.
М. Бойко в связи с этим изданием пишет, что “субкультура V”, символически отождествившая женщину с ее небольшой частью, “завершила начатое сексуальной революцией освобождение полового акта от всевозможных ритуальных и культурных посредников”7. Мне же думается, что книга наводит на мысли как раз о противоположном: о том, что все “ритуальные и культурные посредники” человеческого поведения, все символы, ценности и условности, от которых сексуальные революционеры надеялись быть свободными, — переместились внутрь известного акта. Даже — внутрь одного-единственного органа-участника.
Хотя структура революции послушно воспроизводится, по существу, никаких революций здесь нет.
Речь идет о ценностях вполне “вечных” — точнее, константных для западной культуры Нового времени, обладающих в ней очень высокой степенью устойчивости и воспроизводящихся в любых контекстах: о самопринятии, достоинстве и, в конечном счете, самодостаточности индивидуалистического индивида (“└День V”, — подчеркивает Энцлер, — это <…> утверждение, что жизнь нужно прожить, созидая и преуспевая…”), даже о любви — в первую очередь, правда, к самому (самой) себе и себе подобным8, но в индивидуалистически ориентированном обществе такое вполне естественно.
И конечно, о первостепенной ценности: о свободе, освобождении. Все остальное — ради нее. Освобождение от узких вариантов себя (могу быть режиссером, а могу — феминисткой, могу — возлюбленной, а могу — студенткой…), от запретов и связанных с ними напряжений. (Ну это понятно: скажем громко и хором то, чего даже на заборах не пишут, предпочитая более короткое фаллократическое слово; расскажем всем-всем-всем о таких аспектах своего соматического опыта, в каких и родной маме не признавались, — да мы же овладеем словом! Овладеем своей душой! Наконец, будем сильнее социума, который нам все это запрещает!) Освобождение вообще. Старая, коренная ценность западного мира.
“Думаю, главная задача шоу как раз и заключается в борьбе с невежеством”, — скромно замечает Эман из Калифорнийского университета.
От этой смиренной задачи недалеко уже и до спасения мира. “Решить маленькую задачку по спасению мира <…> — что может быть лучше?” — восклицает Ванесса из Университета Брэдли, а Алекс из Тихоокеанского лютеранского университета сдержанно уточняет: “Я не собираюсь изменить мир за один день, я буду делать это постепенно, на протяжении всей жизни”.
Похоже, люди ищут опыт, как можно более сопоставимый по структуре и смыслам, а заодно и (уж не главное ли?) по интенсивности и преображающей силе, страшно вымолвить, — с религиозным. По крайней мере, хоть формально напоминающий его. И чуть ли не находят! Одна из зрительниц, по свидетельству Тоби из Мэримаунт Манхэттен колледжа, так расчувствовалась, что прямо и проговорилась: “Книга Ив должна стать женской библией!” А Ив, наверно, — евангелисткой. Дальнейшие аналогии и проводить боюсь.
Настоящая революция случилась бы, если бы кому-то пришло в голову проблематизировать все названные ценности. Задуматься об их основаниях, обо всех возможных их следствиях, наконец — просто об адекватности их сегодняшнего понимания. Но именно это в голову никому и не приходит. Потому что это слишком некомфортно. Куда более некомфортно, чем вслух и публично произнести “неприличное” слово.
Отдельный вопрос: с какой стати для того, чтобы говорить об этих старых — вплоть почти уже до архаичности — ценностях, понадобился вот такой язык? Видимо, потому, что к старым языкам уже притупилась восприимчивость. А то, что долгое время оставалось запретным, — еще обладает способностью звучать свежо и остро. И соответственно, помогает по-новому подтвердить то, что в общем-то и так все знают: свежо и остро пережить старые добрые ценности, которые совсем уже было перестали чувствоваться как событие, заново войти в контакт с ними. Скорее всего, это — следствие некоторой утраты опор, которая и сама — результат бесконечного, повторяющегося, программного, можно даже сказать, навязчивого подрыва и отрицания новоевропейской (с нею и американской) культурой собственных оснований. Апофеоз, простите, беспочвенности.
“Моя вагина, — признается героиня Энцлер, — мой дом…” Ей вторит реальная участница проекта: “<…> я открыла <…> кое-что, более всего напоминающее мне родной дом”. Может быть, это — следствие обостренного чувства бездомности? Человек ищет опоры и укрытия в собственном теле, потому что чувствует, что искать ему больше негде. Или — не хочет искать больше нигде.
К основам, оказывается, нужно возвращаться — но так, чтобы их облик, при всех своих волнующих неожиданностях, оказывался достаточно удобным: чтобы не вызывал действительно серьезных внутренних возражений. И эффективнее всего такое возвращение срабатывает, когда подает себя как очередная революция. Потому что революция (и ее младшие братья: шок и скандал) — одна из самых устойчивых привычек западного сознания Нового времени. Стереотип своего рода, который потому и стереотип, что в качестве такового не опознается.
“Наша ненависть к себе, — утверждает одна из героинь, — это просто следствие закомплексованности и неприятия, тяжкий осадок патриархальной культуры. Долой условности! Пизда — это сила”.
Но почему тогда — не прямая кишка? Не мочевой пузырь? О них ведь говорится и того меньше. Они уж совсем табуированы, с ними даже ничего романтического (пока?..) не связано. Так что дискурсивный потенциал тут очень большой — хотя бы уже в силу невостребованности.
Впрочем, очень вероятно, что насыщение их смыслами и превращение в универсальные иносказания человеческого у нас еще впереди. И можно не сомневаться: тут тоже способен получиться “бездонный колодец вариантов”.
Ольга Балла.
1 www.vday.org
2 Этому посвящена целая глава, в которой перечислены “получатели средств из фондов └Дня V””: общественные организации, комиссии по выявлению случаев насилия над женщинами, по контролю за соблюдением прав человека, в частности геев и лесбиянок; центры помощи жертвам насилия “в сорока штатах США и двадцати странах” (стр. 177). “Всего за три года └День V” собрал и передал общественным организациям более миллиона долларов на борьбу с насилием над женщинами по всему миру” (стр. 173).
3 Цит. по: http://livebooks.ru/page.php?id=1137
4 http://livebooks.ru/page.php?id=1137
5 Там же.
6 “<…> все конъюнктурное и эпатажное в пьесе, — пишет Бойко, — абсолютно устарело. Разве современную женщину собьешь с толку вопросом: ты знаешь, где находится твой клитор? Или уязвишь утверждением, что у христианок нет вагины?”
http://exlibris.ng.ru/subject/2007-10-18/1_vagina.html
7 http://exlibris.ng.ru/subject/2007-10-18/1_vagina.html
8 Одна из героинь повествует о своем открытии вагины как о “сосредоточенном акте любви с собственным женским естеством”.