Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2007
Вежлян Евгения — литературный критик, поэт, журналист. Окончила Московский государственный педагогический институт им. Ленина и аспирантуру историко-филологического факультета РГГУ. Публиковалась в журналах “Соло”, “Новое литературное обозрение”, “Арион” и др. С 2006 года постоянный автор “Нового мира”.
В работе “Галактика Гутенберга” Маршалл Мак-Люэн показывает, что именно печатная книга была тем средством массовой коммуникации, которое, окончательно закрепив вызванный в свое время возникновением фонетического письма эффект “расширения чувств” и установления нового соотношения между ними, привело европейскую культуру к системным изменениям. А эти изменения — уже в двадцатом веке (книга была написана в 1964 году) — парадоксальным образом способствовали возникновению информационных технологий, определивших, по мнению автора, характер новой “эры электричества”, долженствующей превратить мир в “глобальную деревню”, как бы возвращая его на новом витке развития в “дописьменное”, “примитивное” состояние. Лиотар назвал бы такое состояние “постмодернистским”, так как описанное Мак-Люэном в качестве “эры Гутенберга” есть не что иное, как одна из граней пресловутой “модернизации”. Но постмодернизм, сам будучи проектом, своего рода “антиутопической утопией”, привел к некоторому “кризису будущего”: в образовавшейся как его следствие ризоматической культурной модели каждое частное настолько равно себе, что ни под какую общую схему не подпадает, а просто “соседствует” и “присутствует” в расслоенном культурном пространстве. Через сорок лет после выхода нашумевшей работы и при вроде бы наступившей глобализации судьба печатной книги все еще не решена, хотя другие формы бытования словесного текста становятся все более и более активны. Должна ли такая ситуация вызывать опасения (надежды)? Конкурентны ли эти формы друг другу и действительно ли все это каким-то образом определяет культурную типологию?
То есть, проще говоря, не настанет ли момент, когда печатная книга уйдет из нашей повседневности, как пишущая машинка, проигрыватель виниловых пластинок и другие отмененные технологиями предметы, уступив место более комфортным и компактным носителям? Словесный текст вполне хорошо чувствует себя на экране (где по большей части сегодня и создается). Лишенный физических параметров (пространственного объема, веса), он обретает тиражируемость и подвижность и более не нуждается в посредниках. Автор волен публиковать его, вывешивая в Интернете или рассылая по электронной почте, бесконечно трансформировать, обходясь без неудобных черновиков, читатель — скачивать на мобильное устройство, размещая в кармане целую библиотеку. Впрочем, эта ситуация неоднократно обсуждалась прежде всего как существенно трансформирующая понятие авторского права… Более того, видимо, и она все же требует известной специализации, о чем говорит возникновение мобильных издательств, выпускающих тексты в цифровом виде. Другой возможный “конкурент” традиционной книги устраняет не только “тело книги”, но и “тело текста” как таковое, замещая его звучащим голосом, этот текст воспроизводящим. Речь идет о так называемых аудиокнигах. Используя те же носители, они задают книге иной, неконвертируемый, модус существования и относятся к традиционной книге иначе, чем электронный вариант.
По Мак-Люэну, именно они должны сбросить печатную книгу с парохода современности, поскольку активизируют свойственное традиционным культурам (и отчасти допечатной культуре) “слуховое” начало, на фоне которого в догутенбергову эпоху и само чтение как процесс имело несколько иной характер, чем тот, к которому мы привыкли.
Цивилизованный человек живет в визуальном мире, а представитель бесписьменных обществ — в мире звука. Именно звуки — динамические знаки того сложного изменяющегося пространства, частью которого является сам человек. В том же пространстве располагается и слово, непременно звучащее, непременно непосредственно “обращенное к” и тем определяющее первобытный синкретизм слова-мысли-действия, свойственный мифомышлению. Именно письменность изымает слово из синкретических связей мира и превращает в визуальный объект. Видимое слово статично и абстрактно, выведено из непосредственной коммуникации и ни к кому не обращено. Оно изолирует мышление от действия, вычленяет индивидуальное сознание и вообще приводит к развитию спецификации и способности абстрагирования. В мышлении человека возникает новая пространственно-временная конфигурация, основанная не на одновременности, а на линейности и последовательности (логика глаза: один объект в пространстве не может располагаться одновременно в двух точках, в то время как звуки — всегда во взаимодействии, в наложении друг на друга). Однако в качестве абсолютной доминанты это “визуальное” мышление закрепилось только в эпоху печатного слова. Мак-Люэн показывает, что на протяжении всей рукописной эпохи сознание человека остается раздвоенным, а чтение, письмо и бытование текста — связанными с произнесением вслух. Естественно, этот “дуализм” влиял и на структуру текста — тот писался с расчетом на слышание/произнесение, а не на чтение глазами.
Отсюда вроде бы и следует, что аудиокниги, будучи обращены к слуховому восприятию, апеллируют к альтернативному способу мышления, по самой своей природе вытесняющему свойственный “эре Гутенберга” визуализм. Однако это и так, и не так.
Сама форма книги (сшитые в тетрадь листы) многое определила в характере процесса чтения. Чтение сопряжено с уединением. Читатель выключен из быта и внешне абсолютно статичен. Он как бы вне обычного хронологического времени, структурирующего повседневность. Подвижен лишь скользящий по пространству страницы взгляд. При этом чтение, взятое как бы в абсолютном воплощении, — именно перемещение в пространстве, фиксация рядоположенного и заполнение промежутков. То есть процесс, лишенный необратимой линейности и тем облегчающий работу памяти. Мы можем вернуться к уже прочитанному, пропустить само собой разумеющееся, зафиксировать ключевые слова, заглянуть в конец текста. Наконец, поставить на пространстве листа свою “вешку”, отметив галочкой и подчеркнув в нем нечто, сделав его в еще большей степени своим, телесным. Нелинейность чтения, думается, отражает замкнутость, присущую процессу понимания, возвращающееся или забегающее вперед движение наших глаз — овнешнение, телесное воплощение выявляемых нами неявных смысловых связей (скажем, временнбой последовательности в большом нарративе). Наиболее наглядно это проявляется при конспектировании или при фиксации — для дальнейшей работы — большого текста, хранящегося, скажем, в архиве. А речь здесь идет именно о больших текстовых пространствах, ибо в ситуации соприсутствия книги и иных носителей и форм письменного текста его величина оказывается значимым фактором, структурирующим восприятие.
Общеизвестно и неоднократно обсуждалось среди пользователей Сети, что оптимально понимается и читается текст, целиком умещающийся на экране, не требующий прокрутки. Именно таковы ныне популярные блоги. Слишком длинный блог, как правило, не прочитывается и не комментируется, слишком короткий — часто близок к разговорному высказыванию, “внелитературен”. Большой текстовый массив, размещенный на экране компьютера или мобильного устройства, вызывает у многих пользователей раздражение и ощущение дискомфорта. Сплошь и рядом слышишь: “Я привык к бумаге. У тебя нет распечатки?”
Неудивительно. Ведь пространство, с которым читатель вынужден иметь дело, радикально отлично от “бумажного”. Оно изолировано от читателя, однородно и не поддается никаким зрительным “манипуляциям” и “уловкам”, поскольку не пролистывается, а прокручивается. И следовательно, линейно. Возвратное движение внутри текста затруднено и сопряжено с некоторым телесным усилием — прокруткой, требующей даже при беглом просмотре определенного времени. Вместо соположенности печатной книги электронная дает неустранимую последовательность. Такая книга продолжает быть визуальным объектом для индивидуального пользователя, но развертывается перед ним во времени, как свиток, приближаясь к аудиальному объекту по способу декодирования. Потому она меньше поддается “присвоению” (негде оставить “отметки резкие ногтей”) и ощущается как некая идея, как не воплощенный в реальность объект, нуждающийся в “настоящей” публикации.
Аудиокниги, понятное дело, радикально меняют саму ситуацию чтения как специализированного времяпрепровождения, точнее, попросту отменяют ее, позволяя параллельно вести машину, заниматься на тренажере, как-то передвигаться в пространстве. Они и были придуманы для занятых людей, кочевников мегаполиса, которым нечем заняться, стоя в пробках, но которые все же хотят быть потребителями книжной продукции (у нас это так называемый средний класс, для которого с некоторого недавнего времени осведомленность о книжных новинках снова стала восприниматься как знак высокого статуса).
Понятно, что в “доцифровую” эру создать звучащий эквивалент книги было практически невозможно. Пластинки и кассеты магнитофонов располагали ограниченным временем звучания. Эфирное время также было сегментировано “сеткой”. Потому взаимодействие литературы (не книги, которая тогда не осознавалась как маркированный член парадигмы) с аудионосителями осуществлялось посредством эстетической перекодировки: ограничение объема требовало особого языка и особых приемов, пересоздающих и интерпретирующих мир словесного произведения в произведение исполнительского искусства. То есть в случае аудиопостановок на “пластинках” или радиоспектаклей перед нами не звучащий эквивалент текста, а просто — другое произведение. Отсутствие изобразительного ряда восполнялось музыкальным и шумовым оформлением, богатым интонированием. Несколько ближе к аудиокниге в строгом смысле были чтецкие программы, представляющие собой актерское чтение небольших по объему произведений или выдержек из романов. Но и такие постановки (записи) были прежде всего интерпретациями, предназначенными для изолированного эстетического восприятия, а не для ознакомления с текстом книги-“исходника”.
Их восприятие было сродни созерцанию фильма или театральной постановки, но отнюдь не чтению. Хотя такого типа слушание радио или пластинок подобно чтению и — как раз в альтернативу ему — тоже организовывало некий изолированный участок времени, “привязывая” человека к непортативному носителю звука (правда, слушание совмещалось иногда с выполнением монотонной домашней работы). Перенесенные на цифровые носители, такие постановки имеют сейчас хождение в качестве “аудиокниг”, в строгом смысле таковыми не являясь.
Потому что цифровые носители создали не существовавшую прежде возможность звучания, фактически не ограниченного во времени, не локализованного в пространстве, а как бы привязанного к слушателю, отождествленного с ним. При прослушивании через наушники (наиболее частый способ) звук этот разносится не в пространстве, а словно “в голове” у человека, изолируя его от коммуникации и превращаясь в чистую однородную субъективную длительность — фактически в само время. То есть ситуация отъединенности, изоляции, характерная для чтения печатной книги, не только сохраняется, но и усугубляется. Из плана чистой пространственности и, значит, статичности она переводится в план чистого времени, то есть динамики. Тело и глаза “аудиочитателя” свободны, но зато заняты слух и мышление. Специальное время не нужно — теперь это время самой жизни реципиента. Произведение звучит, разворачиваясь перед ним последовательно и поступательно, требуя крайнего напряжения памяти и внимания, ибо им нечего использовать и не за что зацепиться для восстановления нелинейных текстовых структур.
В одной из школ был проведен эксперимент. Школьникам, нормально успевающим по литературе, разрешили в порядке первичного ознакомления не прочитать, а прослушать “Капитанскую дочку” Пушкина. В итоге многие из них так и не смогли запомнить имена второстепенных персонажей и восстановить временнбую последовательность событий, хотя, читая “бумажные” тексты, с легкостью проделывали это и с более сложными по нарративной структуре произведениями. Письменный, “глазной” характер большинства звучащих на аудионосителях текстов создает некоторый дискомфорт либо приводит к скользящему, поверхностному восприятию. Наша память — все еще память человека “гутенберговой эры” — не предназначена для простого поглощения, мгновенного впитывания информации, как это было у средневекового человека. Она носит выборочный характер. Опыт общения с аудионосителями позволяет выдвинуть гипотезу о том, что квалифицированный потребитель аудиокниги, для того чтобы понять вливающийся в уши сплошной текст, инстинктивно “опространствливает” его, кодирует (хотя бы частично) обратно в рядоположенные знаки. Эксперимент с детьми был неудачным именно потому, что они еще не научились это делать.
Читая бумажную книгу, мы совмещаем два процесса — пространственного восприятия, о котором говорилось выше, и образного, который оформляет еще один уровень по отношению к первичному раскодированию информации. Без их взаимосвязи нет полноценного понимания. Слушая аудиокнигу, мы осуществляем трехслойный процесс — во-первых, слушаем, во-вторых — “читаем”, “опространствливаем”, останавливая текущее время, и, в-третьих (одновременно с этим), создаем требуемый “гештальт”. Так что снова — такова инерция “гутенберговского сознания” — общение с новым носителем осуществляется на контрастном фоне привычного чтения, образуя в этом случае (благодаря изоляции читателя-субъекта) некое системное отношение с ним.
Аудиокнига в ее чистом виде есть, скорее всего, знак, обозначающий бумажный источник, отсылающий к нему и ознакамливающий с ним. Мак-Люэн оказался несколько неточен в своих прогнозах. В ризоматической модели культуры благодаря сосуществованию стадиально различных носителей информации распространение электронных носителей привело к возникновению сознания комбинированного типа, в котором аудиальное — лишь одна из граней, ибо связано не с взаимопроницаемостью “глобальной деревни”, а с отъединенностью и крайней самотождественностью индивида.
Этим и определяется то отношение не вытеснения, а дополнительности, не конкуренции — а симбиоза, в которое встает аудиокнига на современном книжном рынке по отношению к традиционной книжной продукции. Ее несколько маргинальное положение не соответствует описанному нами выше, заложенному в ней “подрывному” потенциалу. Она воспринимается как чисто прикладной продукт, у которого несколько функций.
Во-первых, это расширение зоны действия уже раскрученного книжного бренда — бестселлера. Книги Толстой, Сорокина, Пелевина и Акунина1 озвучиваются почти мгновенно, ибо интерес к ним тех, кто лишен времени читать, а может только слушать книгу в машине, — а это как раз целевая аудитория соответствующих издательских проектов — гарантирован. Как видим, в этом случае аудиокнига имеет отчетливый статус паллиатива, более доступного заменителя подлинника.
Во-вторых, есть классика, начитанная профессиональными (зачастую известными) актерами2. Этот формат близок к “постановкам”, о которых говорилось выше. Известный текст смещает акцент на исполнение. Разница лишь в отсутствии выборки. Текст читается целиком. И потому “форматная” принадлежность подобных книг зависит во многом от читательской установки: какой аспект — “ознакомительный” или “исполнительский” — воспринять как доминирующий3. Эта разновидность заставляет вспомнить и артикулировать еще один функциональный аспект аудиокниг, пожалуй, самый для них адекватный, — установленная нами феноменологическая связь прослушивания и чтения делает аудиокниги великолепным инструментом перечитывания. Здесь все совпадает. Если время для чтения — добывания новой информации — выкроить еще можно, то время для перечитывания — нечто слишком личное и одновременно слишком эстетское, уводящее от прагматики, чтобы современный человек мог его себе позволить. Совмещенность аудиочтения с временем жизни дает неограниченные возможности для нефункционального повторения эстетического акта, открывает “персональную бесконечность”. Затем, лучше всего слушается как раз то, что ты уже читал, напоминая, вызывая в памяти книгу. Здесь присущая аудиокниге “дополнительность” обретает еще и самостоятельный, эстетический смысл. Особенно это касается “великих книг”, имеющих значение архетипов и/или более других соотнесенных с устной традицией. К ним постоянно обращается наша память, но у нас зачастую нет возможности ее обновить. Джойс, Пруст, Гомер, Милтон и другие обретают в аудиокниге как бы второе, вспоминательное существование.
Однако третий модус существования аудиокниг ставит их на границу поля книжной культуры и собственно массмедиа. Это те издания, в которых упор делается не на популярность текста, а на популярность исполнителя. В них текст начитывает некое медийное лицо. Это может быть его собственный текст (мемуарный, как правило) либо выбранные им “любимые” стихи или рассказы4. Такие диски “работают” иначе, чем аудио собственно книжного формата. Здесь также присутствует механизм замещения. Только замещается не книга, а бренд — по метонимическому принципу. Голос медийного лица выступает как его субститут. “Чтение” отодвигается на второй план, а на первый выдвигается механизм приобщения. Включая запись, слушатель приобщается к сакрализованному миру “звезд”. Многие из этих изданий не имеют бумажного соответствия, выступая в качестве места первичной публикации. Но это не создает конкуренции традиционной книге, ибо это иная, соседняя ниша. Появление подобных изданий — скорее симптом более общих процессов, чем их направляющая сила.
Ведь соседство с медиа преобразует (в силу необходимости пиара) и собственно литературную культуру. Превращение автора в издательский бренд требует от него все возрастающей публичности. Культивируется институт презентаций, в ходе которых текст предъявляется СМИ вместе с автором, а его содержание становится неотделимо от авторского имиджа — поведения, интонации, голоса. В этой ситуации значимость устных форм бытования текста возрастает — по крайней мере для литературно-издательской среды. Текст начинает мыслиться как произносимый автором для публики, разыгрываемый вслух. Особенно это касается поэзии. Но и в повествовательной прозе аналогичная аудиализация текста имеет место быть (Гришковец как автор прозаических миниатюр, Рубина в качестве “рассказчицы”). Эти процессы создают для аудиокниги потенциал самостоятельного, а не заместительного развития, поскольку сама структура текстов, создаваемых в этой нише, рассчитана в основном на произнесение/слушание, а не на чтение/видение. Означает ли это, что Мак-Люэн все же прав и намечающаяся “новая устность” (по Д. Давыдову) все же изменит характер литературы и читательской культуры, вернув их как бы к “рукописному” этапу?
Пока неизвестно.
1 См., например, диски: Б. Акунин, “Азазель” (текст от автора — Александр Филиппенко, Фандорин — Сергей Безруков; “Союз”); В. Пелевин, “Шлем ужаса” (в числе исполнителей — Тина Канделаки, Мария Голубкина, Юлия Рутберг, Николай Фоменко, Александр Ф. Скляр). Интересно, что в этом случае один “пиар-фактор” накладывается на другой — популярность книги подкрепляется популярностью озвучивающих ее актеров. Немного иной принцип использован в проектах: Татьяна Толстая, “От автора” (ГТРК “Культура”) и Сергей Минаев, “Духless (Повесть о ненастоящем человеке)” (“АСТ Москва”). Толстая и Минаев сами читают свои тексты. Минаев — нашумевшую книгу, которая сделала его знаменитым, а Толстая — ранние рассказы. И хотя в первом случае перед нами — явление массовой литературы, а во втором — так называемой “высокой”, и там и здесь имеет место эксплуатация интереса к автору как к “медийному лицу”. Существуют также “аудиоклоны” серийной массовой литературы (звучат Устинова, Донцова и проч.) и практически всей текущей беллетристики (Улицкая, Слаповский, Крусанов и т. д.).
2 Или даже — если речь идет о литературе XIX — XX веков — самими авторами исследований. См., например: “Корней Иванович Чуковский о Чехове, Репине, Блоке, Пастернаке, Ахматовой, Маяковском, Куприне, Андрееве” (“Ардис”), “Живые голоса поэтов начала XX века” (“СофтИздат”). Массово издаются и старые радиопостановки (см. проекты студии “Звуковая книга”). Интересен и замысел фирмы “Союз” — перенести в аудиоформат жанры, в которых бумажная литература обычно транслирует “культурный канон” (аудиоальманах “Классика русского рассказа”).
3 Акцент на исполнение создается в особенности в ситуации, когда существуют несколько аудиоверсий одного и того же произведения. Так, есть “Мастер и Маргарита” в классическом чтении Владимира Самойлова (“Ардис”) и в исполнении молодых популярных актеров Максима Суханова, Дарьи Мороз и Александра Клюквина (“Союз”).
4 См., например, диски фирмы “Союз”: Сергей Юрский, “Портреты с натуры”; В. Смехов, “Когда я был Атосом”, а также Людмила Улицкая, “Девочки. Сборник рассказов” (акцент в проекте делается не на автора, а на самих “девочек”: текст читают Вера Алентова и Юлия Меньшова).