(составитель Павел Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2007
“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Встречи” (США), “Дети Ра”, “Дружба народов”, “Зарубежные записки”, “Звезда”, “Знамя”, “Континент”, “Литературная Армения”, “Октябрь”, “Отечественные записки”
Алексей Алехин. Поэт без читателя. — “Арион”, 2006, № 3 <http://www. arion.ru>.
“Поэтическая слава — сладкая вещь. Но прижизненная слава — это, по сути, плата вперед. И как всякая предоплата — чревата осложнениями при выполнении контракта.
Ведь └славу” во все времена обеспечивает └массовый” читатель. А он так и остался на уровне прежнего Асадова или нынешнего А. Дементьева (между прочим, по статистике книжных магазинов — самого покупаемого из современных поэтов). Банальная поэзия востребованней, но и воспитывает банальность. Причем не только в читателе, и следы этого экстенсивного стихопользования, увы, приметны в позднем творчестве большинства наших кумиров 60-х годов.
Трудно писать разом и для Бога и для публики.
У публики — по пушкинскому определению, └черни” — к поэзии потребительское отношение <…>.
И все-таки наверняка почти всякий собрат-стихотворец, взявший труд почитать эти мои записки, не может не томиться вопросом: а будет ли у нас читатель? И я вынужден разочаровать: у нас — не будет. <…> И если у поэта должна быть честолюбивая цель (а она непременно должна быть), то не затиснуться подборкой в очередную такую антологию, состряпанную дружками, но — хоть одним стихотворением в ту, что выйдет через 50 лет после его, увы, смерти.
Почему через 50? Потому что лишь после того, как уйдет не только поколение знавших его, и вспоминающих, и даже, к примеру, устраивающих вечера памяти в ЦДЛ, но и поколение слышавших о нем из первых уст и попавших под обаяние личности (а поэты ведь, что говорить, яркие личности), — только тогда, когда от поэта останется единственно им написанное, сделается ясно: правда ли это написанное — нужно читателю.
Сам поэт про это никогда не узнает”.
Овик Вардумян. Рассказы. — “Литературная Армения”, 2006, № 3 (июль — сентябрь).
Странно и страшно читать такие рассказы, как “Баджи” (о злобной азербайджанской старухе, брошенной в своем доме во время боев и неожиданно привязавшейся к вполне беззлобным по отношению к ней армянским солдатам) или “Дорога на Баку” (об издевательствах “азеров” над группой армян в скором поезде). Странно и страшно потому, что это просто рассказы. То, что когда-то существовало для московского, скажем, зрителя в виде “горячих” телерепортажей в связке новостей (тот же Карабахский узел), оказалось для кавказца просто повседневной жизнью. “…Солдат, которого она в первый день стукнула палкой, подошел. Старуха притянула его, поцеловала в лоб. └Спасибо. сынок… Да хранит тебя Господь”. Артобстрел неожиданно прекратился. Азеры с шумом и криками пошли в наступление. Бойцы побежали к своим окопам” (перевод Ирины Маркарян).
Борис Викторов. Стихи. Публикация и биографическая заметка Ольги Викторовой. — “Встречи” (альманах-ежегодник). Филадельфия (США), 2006, № 30.
Боль обретала смысл. Сводило скулы.
И все, что порознь мучило, опять
из воздуха — из музыки — из гула
слагалось в песнь, он мог ее понять.
……………………………….
Тут публикуется поэма “Поющее веретено”, написанная ровно за год до смерти Бориса Михайловича, а предшествует сей публикации маленький этюд Инны Лиснянской о Б. В., его стихах и его неповторимой музыке.
Марина Вишневецкая. Небесный меч. — “Знамя”, 2006, № 11 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
“В спорах о том, что представляла собой восточнославянская мифология, ученые проведут, наверно, еще не одно столетие. Моя попытка ответить на этот вопрос — пристрастно и, видимо, многословно — в дилогии, которую я сейчас пишу. Мне искренне кажется, что герои не дошедшего до нас эпоса знакомы нам с детства. Но если в сказках они доживают свой век, то в мифах, которые я словно бы воскрешаю (курсив мой. — П. К.), их жизни лишь начинаются, а рисунок судьбы только наносится на канву. <…> Начало второго романа (первый — └Кащей и Ягда, или Небесные яблоки”, вышел в издательстве └НЛО” в 2004 г.) сейчас перед вами. Кроме Кащея и Ягды — наказанных богами не только бессмертием, но и лишением дара любви, — в нем, как и прежде, действуют обитатели Селища и почитающие себя всемогущими боги (на самом же деле их судьбы неотделимы от веры, неверия и поступков людей)”.
Сайт Марины Вишневецкой: http://marvish.ru
Рената Гальцева. Несколько страниц телефонных разговоров с С. С. Аверинцевым (начало 90-х). — “Знамя”, 2006, № 10.
“6 сентября [1992], утро, звонок из Переделкина. └Я скажу тебе: вроде бы пустяк, а с другой стороны — дело очень серьезное”. Наблюдая за новым подростковым поколением, С. поражен, как резко меняются у них вкусы при выходе из детства. Еще вчера отрок признает только Моцарта и презирает └роки”, а вот проходит всего ничего, и он уже слушает и защищает их. └Вспоминая свое раннее прошлое, я вижу колоссальную разницу. Я никогда не угождал современности. Не очень мной любимый Гумилев — автор очень близких мне строчек:
Я вежлив с жизнью современной,
Но между нами есть преграда.
Когда я был подростком, мне все не нравилось, но мои сверстники мне не нравились больше всего. Подростком я готовил себя к полному одиночеству, и когда вдруг, позже, наступило время общения, — это был подарок. У меня оказались друзья, жена, я читаю лекции… Книги иностранные я читал больше, чем русские, но я уважал русскую классику. Я вообще уважаю авторитеты… легализованные””.
“30 октября [1993]. Поговорили о критиках в свой адрес. Сережа сказал, что даже не читает их. “Одна знакомая звонила из Питера и сообщила, что меня назвали глупым. Я, может быть, глуп, ответил я, но не до такой же степени, чтобы волноваться о том, что обо мне пишут””.
Граждане без общества. (Тема номера). — “Отечественные записки”, 2005, № 6 (27) <http:// magazines.russ.ru/oz>.
“Во-первых, существует точка зрения, в соответствии с которой гражданское общество внешний субъект развить не в состоянии — оно таково, каков на данный момент весь социум. С этим спорят авторы, утверждающие, что государство способно и обязано прилагать усилия к его возникновению, развитию, процветанию и т. п. Причем и здесь вырисовываются как минимум две позиции — власть должна поощрять самозарождающиеся организации граждан либо сама инициировать их объединение в общественные структуры. <…> Во всяком случае, нам представляется, что в номере даны многочисленные ответы на вопрос └каким бывает гражданское общество”. Настолько многочисленные, что и это начинает вызывать вопросы…”
Да нет, все, в общем, дуют в одну “сопротивленческую” (режиму) дуду. Но дуют действительно по-разному. Бывают и неловкости: это когда, например, с плохо скрываемой неприязнью политологи вдруг заговорят на “круглом столе” об “институте РПЦ”. О ее “нулевом”, с их точки зрения, потенциале “самостоятельного низового действия”, о раздражающем говорящих “духовном департаменте государства”. И тут же оговорятся, что есть-де в нем и исключения — экуменистские приходы (точнее, приход), “которые действительно делают большое дело”. Или, взявшись в обзоре рассуждать подробнее, расскажут светскому читателю о деятельности, например, о. Георгия Кочеткова и его приверженцев, мимоходом оговорившись насчет своей некомпетентности в “догматических тонкостях”. Тут, видите, важен системный подход, “самостоятельность низового действия”, а экуменисты ли это, баптисты ли, православные или очередной “богородичный центр” — дело постороннее…
Однако — по теме — спектр охвата велик: от дискуссий о проблемах ограничения прав и свобод граждан до старых-новых детских организаций и экологического движения.
Владимир Губайловский. Дядя Степа — милицанер (об абсурде в поэзии). — “Арион”, 2006, № 3.
“Огромный пласт советской официальной поэзии воспринимается сегодня как поле абсурдистских экспериментов — об этом говорит и издание антологии советской поэзии, предпринятое Дмитрием Галковским, и стихи Всеволода Емелина — столь же вторичные, сколь и виртуозные и эксплуатирующие тот же советский поэтический норматив, что и поэты из галковской антологии.
То же самое делает и Дмитрий Пригов со своим знаменитым └Милицанером”. И я не знаю, чтбо здесь пародия, а чтбо реальность — михалковский └Дядя Степа — милиционер” или └Милицанер” Пригова. Они друг друга стоят.
В то же время поэзия Дмитрия Тонконогова, в которой очень мягко пародируется уже обэриутская традиция, кажется поэтическим нормативом. Это стихи улыбающегося Заболоцкого (который, кажется, вообще никогда не улыбался ни в поэзии, ни в действительности). Но Тонконогов слишком хорошо понимает, что сегодня лобовой напор и уверенность Заболоцкого необходимо немного смягчить улыбкой самоиронии, иначе такой поэтической традиции грозит очевидный уход в прямую декларативность”.
Тут же и Тонконогов, в этом номере “Ариона”: “Меркнут знаки Бэрримора. / Над просторами села / дремлют Ксения и Лора, / обращенные в слова. / — Я тебя бы не узнала / среди тысячи фигур, / мать Тереза, папа Карло. / Никаких литератур”. Ну и так далее, как говорил один будетлянин.
Елена Гусарова. Генерал инженер Абрам Ганнибал. — “Вопросы истории”, 2006, № 10.
Весьма насыщенный очерк питерского искусствоведа. Тут есть и открытия (до сих пор так никто и не знал, например, что в течение десяти лет “арап Петра Великого” руководил из Петербурга строительством Астраханского канала). А публикация части его переписки с начальством, могущественным графом П. И. Шуваловым, доказательно развенчивает миф о “раболепии”, “робости” и “ограниченности” А. Г., созданный в свое время В. В. Набоковым. Отношения между “вожаком” Сената и “начальником всей инженерной части в государстве” вообще стоят отдельной статьи… о патриотизме, например, о том, как и во имя чего иные люди работали.
Евгений Ермолин. Человек из России. — “Октябрь”, 2006, № 9 <http://magazines.russ.ru/October>.
Отличный, по-моему, подарок к юбилею Вячеслава Пьецуха (юбилей был в ноябре ушедшего года): богато, пылко, благодарно, напоминательно.
“Литература для него суть главное в России. <…> └Я вообще думаю, что смысл жизни для каждого нормального добропорядочного, психически нормального человека — это приращение красоты, и уж не знаю, что остальное, а литература — это настолько прямое приращение красоты, что каждый человек, который ей занимается, занимается прямым человеческим делом на земле”.
Писатели — главные, основные русские люди (именно поэтому о них Пьецухом написано много больше, чем о любых и всяких мореплавателях и плотниках, — и, как правило, интересно). └Высокий талант — инструмент редчайший, беспристрастный, как время, и абсолютно точный, как ватерпас”; └Талант — способность превращения объективной реальности в драгоценность”; └Талант своими нервными точками совершенно совпадает с нервными точками бытия”. <…> Мне близка эта логика, мои тезисы подобного свойства не так давно публиковались и в └Октябре”. Глупей всего видеть здесь скрытую саморекламу или форму социальной компенсации за обиды и невнимание. Это слишком мелко и не слишком справедливо. Гораздо более точно и правильно считать, что именно таким сложился последний вывод писателя по итогу размышлений о драматической динамике отечественной истории последних веков”.
См. также рецензию Яна Шенкмана на новые книги В. Пьецуха в № 12 “Нового мира” за 2006 год.
Наталья Иванова. Ultra-fiction, или Фантастические возможности русской словесности. — “Знамя”, 2006, № 11.
Подробный разбор причин сегодняшней востребованности фантастического в “серьезной” литературе. Под этой “маркой” выстроен и весь номер журнала, с соответствующей рубрикацией (“Героическая былина”, “Метаморфозы”, “1001 ночь”, “Аллегория” и т. п.). Мне более всего приглянулось небольшое фантастическое повествование Анатолия Королева “Коллекция пепла” в рубрике “Жутик” (по аналогии с “бутик”?) — о маньяке-коллекционере, “подчищавшем историю”.
Из архива журнала “Континент”. Публикация Елены Скарлыгиной. — “Континент”, 2006, № 3 (129) <http:// magazines.russ.ru/continent>.
Очень ценная публикация доцента журфака МГУ, не первый год изучающего парижский период жизни журнала. Имена и легенды, легенды и имена. Здесь — часть переписки главного редактора за самые разные годы.
Но вот споткнешься на одном только слове во введении — и что делать?
“Публикация произведений неподцензурной русской литературы, прозы и поэзии авторов, подвергавшихся гонениям на родине, — устойчивая характеристика редакционной политики └Континента”. Борис Чичибабин и Геннадий Айги, Сергей Гандлевский и Александр Сопровский, Венедикт Ерофеев и Лидия Чуковская, Бахыт Кенжеев и Фридрих Горенштейн — вот показательный ряд имен советских литераторов (курсив мой. — П. К.) (его можно продолжить), печатавшихся на страницах парижского └Континента”. А публикуемые в этой же подборке письма Владимира Корнилова, чья повесть └Без рук, без ног” появилась в первом номере └Континента”, а также письма Инны Лиснянской и Семена Липкина, чьи стихи “Континент” печатал в самые глухие годы брежневского застоя, — выразительная иллюстрация того, насколько важен и духовно необходим был этот журнал тем, кто сохранял душу живу и отчаянно сопротивлялся идеологическому катку тоталитарного общества”.
Надо было, кажется, выбрать другое какое-то прилагательное или даже — все определение. И это, поверьте, не мелочь, если даже иметь в виду, что они — “советские” по месту жительства. Они не “советские литераторы”.
Анатолий Кобенков. Губернский понедельник. Стихи. — “Дружба народов”, 2006, № 10 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Думать о том, что жизнь на исходе,
вернее верного на огороде,
в котором дедка держался за репку,
бабка за — дедку, кипрей — за сурепку,
пемза редиса — за всполох салата,
хрен белотелый — за выдох солдата,
тяпка — за грядку, ну и так дале…
Если мне выпадет на пьедестале
неба держаться, то лучше — лопатой,
в образе тяпки или мотыги…
это вернее, чем в облике книги…
“В жизни он был незаслуженно скромен, излишне отзывчив и добр, а в творчестве строг и требователен, знал силу слова и свою собственную. Поэзия отвечала ему любовью за любовь, открывала ему свои тайны. Пронзительный лирик, чистый и честный человек — его жизнь продолжается в русской литературе. В пику сегодняшнему └непоэтическому” времени он будет находить всё новых и новых благодарных читателей” (из вступительной заметки Кирилла Ковальджи).
Владимир Козлов. Эксперимент и документ против поэзии. — “Арион”, 2006, № 3.
“Если ценить поэзию только за ее способность выразить редкую возможность связи слов, редкую возможность семантического сдвига слова, то придется признать, что даже разного рода словари с этой задачей справляются лучше, поскольку учитывают большее количество голых языковых возможностей. └Экспериментальное” слово может пополнять словари, но не обязательно — историю поэзии. Словарь — вот апофеоз диктата языка, не оставляющего поэтическому сознанию места.
Однако поэзия так же нуждается в человеке, как и человек в поэзии. В зону поэтического попадает лишь эксперимент, который затрагивает сферу поэтического сознания, расширяет его духовное пространство. Такое пространство когда-то открывало пушкинское └печаль моя светла”, соединяя доселе несоединимое. Но особенность поэтического эксперимента в том, что он оказывается удачным лишь в случае, если способен перестать быть экспериментом, стать традицией”.
Леонид Костюков. Заговор покемонов. — “Дружба народов”, 2006, № 10.
О книге Юнны Мориц “По закону — привет почтальону” (2005).
“Я только хочу сказать, что по адресу обвинений Юнны Мориц люди не живут.
Там находится утрированно мрачное здание, начиненное толстыми краснолицыми монстрами в черных костюмах. Персонажами мультфильма — то ли американского, то ли (того хуже) японского. По своеобразным законам мультипликационного сюжета они же сидели там и 40, и 100 лет назад. Пришла пора платить по счетам.
Книга Юнны Мориц населена отвратительными мультами — убийцами, холуями, морализаторами, ворами, писателями, совершенно лишенными индивидуальных черт лица. Мировое мультизло образует нечто вроде заговора против нормальных людей. К чести поэта, надо сказать, что дешевая анимация ей не нравится. <…>
Мне, как правило, не нужны стихи, не обращенные ко мне в качестве собеседника. Мне как-то даже неловко, будто я подслушиваю чужое. Мне также не нужны прокламации, манифесты, заявления. Не потому, что я ими сыт. Просто не нужны.
Давайте и я произнесу банальность — лирическое высказывание сопряжено с открытостью, человеческой уязвимостью. Юнна Мориц очень много рассказала нам о своих антипатиях, но ничего не доверила. В итоге получилась публицистика в стихах. Поэзии в книге почти не нашлось места.
Стихи с точки зрения оснастки вполне состоятельны.
Пишу и вижу себя со стороны — этакого мультипликационного критика, толстого, лысого, циничного, золотозубого, с веселым рвением и за большие деньги исполняющего заказ Департамента по борьбе с поэзией. Еще не хватало бы начать оправдываться и уверять читателя в обратном.
Очень заразительный взгляд на мир…”
Марина Кошкина. Без слез. Повесть. — “Континент”, 2006, № 3 (129).
Сочинение молодого автора (двадцатидвухлетняя студентка Ярославского госпедуниверситета по специальности “журналистика”, в Липки ездила, в финал “Дебюта” входила, в “Континенте” публиковалась). Школьный учитель Ямбург эту вещь, кажется, еще не читал (см. ниже).
Добро пожаловать в еще один тщательно выписанный ад. Отмечу, что главный герой тут — мальчик-подросток. Достоверной оставленности-ненависти, крови, грязи, “сгоревших душ” и искромсанных тел тут, будьте покойны, достаточно. Даже если они “из дурного сна”. И “социальный срез” здесь точен, как шов работы хорошего хирурга. И психологическое погружение в душу этого самого подростка — “с головой”.
Ох, как бы я хотел знать: вот как оно ей, Марине, работалось над этим произведением — залпом писала или по кусочку в день? А план был? А прототипы?
Александр Кушнер. Заметки на полях. — “Вопросы литературы”, 2006, № 5 (сентябрь — октябрь) <http://magazines.russ.ru/voplit>.
Повод к заметке (“Величие замысла”) — воспоминание об известной фразе Иосифа Бродского, так понравившейся Анне Ахматовой.
“Вообще же └величие замысла” предполагает долгую, многодневную работу над стихами. Но в отложенном на завтра вдохновении есть некоторая подневольность и нарочитость. Конечно же, это утверждение спорно, конечно, оно подсказано мне двадцатым, а не девятнадцатым, тем более не восемнадцатым веком — и все-таки в нем есть некоторый, пусть и не безоговорочный, смысл.
Садишься писать стихи, └мысли в голове волнуются в отваге” — и больше всего боишься, что не успеешь; нервничаешь, что кто-то помешает, какая-то тень спустится и накроет тебя, отберет драгоценную, но еще не закрепленную в слове мысль — этот страх не успеть, этa счастливая спешка сопровождают поэтическую работу — закуриваешь, чтобы справиться с волнением.
Но продолжу перечень поэтов: Бодлер, Малларме, Верлен… Оден, столь любимый Бродским, Филипп Ларкин, любимый мной… А у нас это Блок, Анненский, Кузмин, Пастернак, Мандельштам… Можно ли хоть про одно стихотворение Мандельштама или Пастернака сказать, что оно продиктовано └величием замысла”? Ну, про одно или два, максимум три — можно. Что касается остальных… Нет никакого замысла, тем более — величия. Есть неувядаемая лирика, стихи, написанные └чем случайней, тем вернее”, └моментальные навек””.
Александр Кушнер. Возвращенное время. Стихи. — “Звезда”, 2006, № 9. Публикуется в разделе “К 70-летию Александра Кушнера” <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Очевидно, это стихи из архива. Иным более чем по сорок лет.
У жаргона свой срок: не жалей,
Что сошел он, других не наглее,
Что о девушке, ставшей твоей,
Говорили в те годы: подклеил.
Где нам знать, что теперь говорят
И на чувствах каких экономят?
И тогда был смешон этот взгляд
На любовь, как на марку в альбоме.
И тогда выгорали дотла,
И сейчас, как от молнии в поле.
То не взгляд был, то фраза была,
То нужда поколенья в пароле.
1978.
Затем идет подборка стихотворений Андрея Битова (первое — поздравительное, к юбилею А. К.) и статья Ларисы Шушуновой о поздней лирике Кушнера.
Максим Лаврентьев. Делай, что должен, и будь, что будет… — “Дружба народов”, 2006, № 10.
Не говоря тут специально о его рифмах-ритмах (и других необщих выраженьях), скажу, пожалуй, что он — отважный и честный, как я вижу, стихотворец. И подкупает этим.
См. о нем в “Книжной полке Василины Орловой” в следующем номере “Нового мира”.
Инна Лиснянская. Я очевидица двух эпох. Стихи. — “Континент”, 2006, № 3 (129).
……………………………
Не подстелет мне соломинки
Ангел сна… и этой ночью
Сны бредут не как паломники,
А тишмя — как уголовники
В перевалочку сорочью.
Юрий Малецкий. Конец иглы. Неоконченная повесть. — “Зарубежные записки”, 2006, № 3 (книга седьмая) <http://magazines.russ.ru/zz>.
“Вот оно и наступило, меня не спрашивая, — сегодня. И я написал повесть заново. Рано это или поздно — через четверть века? Это не вопрос. Вопрос только в результате.
Для автора-то, впрочем, и это не вопрос: с него, то есть, получается, с меня — └довольно сего сознания”, простого ощущения, что сейчас повесть такова, какой и должна быть: что называется, └тема раскрыта” — и раскрыта, как мерещится автору, в уровень с темой. В смысле — именно такой я, как сегодня ретроспективно кажется, и хотел видеть повесть 25 лет назад. Или скажем иначе: теперь, в том виде и объеме, который она впитала, я ею └доволен” как └взыскательный художник” — пусть всякая взыскательность в отношении себя-любимого и самозванна, но для написавшего лакмусовой бумажкой является тот └медицинский факт”, что, поставив последнее многоточие, автор с тех пор наконец мирно спит без снотворных.
По всему по этому вопрос — один-единственный — только в том, будет ли доволен взыскательный читатель. Что ж, возможность ответа есть у каждого, кто пожелает дочитать эту принципиально не оконченную повесть до конца.
Да, напоследок: в детстве, отрочестве и юности я знавал одну старуху, которая жила-жила да и умерла; знал и некоторые обстоятельства ее жизни; еще до первой попытки я уже знал, что тему надо будет └пропустить сквозь нее”; не знаю почему, но я счел обязательным сохранить ее точное имя-отчество-фамилию, а равно и часть жизненных обстоятельств, как и точные приметы времени ее последних дней; остальное додумано или воображено — └как вам больше понравится””.
Эта самая Галя (Геля) Абрамовна Атливанникова на протяжении всего сочинения, начатого четверть века назад в Москве и оконченного в ушедшем году в Кёльне, и умирает потихоньку (а на самом деле — сначала не зная, но постепенно узнавая, идет к…). К чему — опустим, повесть прервана на самом главном. В общем, из той более или менее пространной прозы, которая меня по-настоящему захватила в последние месяцы, — это “Конец иглы”, “Рыба” Петра Алешковского да бутовский “Мобильник”.
Наконец, я бы очень хотел поговорить с кем-нибудь, кто прочитал Малецкого только что и в ком еще не остыло впечатление от этой смерти-жизни. Заметит ли он, что Малецким “отключены” все возможные “механизмы”, способные привязать нас к его восьмидесятисемилетней полуслепой и абсолютно глухой героине? И это еще сильнее соединяет нас с нею.
И еще какой-то фантастической параллелью показалась мне эта проза к стихам Блока 1909 года, таким, как “Все на земле умрет — и мать, и младость…” и “Когда, вступая в мир огромный…”.
Из очевидных удач этого номера альманаха отмечу стихотворные философские этюды Марка Харитонова, яркие переводы Бориса Шапиро из Целана и Гёльдерлина и “гоголевскую” эссеистику Михаила Кураева.
Александр Мелихов. Угроза и соблазн. — “Дружба народов”, 2006, № 10.
“Либерально-рационалистической традиции давно пора обрести человеческое измерение — погрузить экономические процессы в контекст психологических переживаний, которые являются гораздо более точным индикатором счастья и несчастья, чем производительность труда и уровень потребления. Ибо прежде чем наслаждаться потреблением, необходимо нагулять хороший аппетит, а сделать это можно только в мире иллюзий, ибо мир реальностей всегда ужасен, стоит заглянуть в него чуть поглубже и чуть подальше. И единственное орудие, способное защитить от него, — это наше воображение. Чаще всего коллективное, ибо психически здоровому человеку почти невозможно самому изобрести воодушевляющую или утешительную фантазию и самому же поверить в нее до забвения реальности. А потому коллективные наследуемые иллюзии являются едва ли не самым драгоценным достоянием каждого общества.
Но поскольку мир науки есть мир наблюдаемого, я бы предложил знатокам социально-экономической истории исследовать связь между уровнем душевого ВВП и уровнем душевных заболеваний (А. Мелихов откликается своим эссе, в частности, на двухтомник Дмитрия Травина и Отара Маргании └Европейская модернизация”, выпущенный в свет издательством └Terra Fantastica” в 2004 году. — П. К.). Или уровнем потребления антидепрессантов. Или доходами психотерапевтов. Это могло бы навести на очень серьезные догадки. По крайней мере в девятнадцатом веке рост производительных сил шел рука об руку с ростом уровня самоубийств (во Франции их число удваивалось каждые двадцать лет), и главную группу риска составляли вовсе не те, кто не поспевал в ногу с веком, а, напротив, именно те, кто шагал в авангарде прогресса, — дельцы и люди свободных профессий. И я готов с цифрами в руках доказывать, что глубинной причиной массовой утраты воли к жизни был пресловутый рост рациональности, если называть этим именем упадок коллективных иллюзий, позволявших человеку мириться со страданиями, неудачами, утратами, смертью.
Поэтому я предложил бы интегрировать в либеральную парадигму новый принцип: экзистенциальные потребности человека более важны, чем экономические. Необходимость примириться со страданиями, утратами, смертью важнее удесятерения ВВП — жизнь важнее, чем экономическая эффективность. И в мире зримом это ясно каждому. Едва ли найдется настолько отмороженный └рыночник”, который стал бы отождествлять ценность с ценой до такой степени, что потребовал бы пустить Байкал на отмывку денег, а Рембрандта на портянки, если бы этого в какой-то исторический миг потребовала экономическая конъюнктура. В том, что силы сиюминутной корысти нуждаются в обуздании, когда дело касается окружающей среды, согласны почти все. Осталось лишь понять, что накопленные человечеством наследственные фантомы ничуть не менее важны для нашего выживания, чем солнце, воздух и вода.
Следствия этого принципа столь многообразны и заходят так далеко, что я даже не хочу набрасывать их наспех, в скомканном и поверхностном виде. Ясно, пожалуй, только одно: либеральная мысль должна радикально пересмотреть свое отношение к национальному, ибо главным хранителем коллективных иллюзий сегодня являются не профессиональные и не территориальные, а национальные структуры. И если └мобильность” или чисто шкурнически понимаемая рациональность начинают ставить под угрозу их существование, следует очень серьезно задуматься, каким образом их притормозить, не впадая в коммунистические или нацистские крайности”.
См. и ср.: “Мелихов свою мысль о том, что └на свете нет ничего драгоценнее иллюзий” и что └и человек, и народ могут жить лишь до тех пор, пока верят в какую-то сказку”, └любить можно только сказку”, проводит через все свои романы, и каждый раз он рассматривает под разными углами. Все одинаково иллюзорно, однако только этим и живет человечество. Все стороны складываются в единый многогранник философии именно благодаря контекстному построению цикла” (Белянский Максим. Вверх по лестнице, ведущей к смыслу… — “Звезда”, 2006, № 10).
Борис Минаев. Сквозь вакуум. — “Континент”, 2006, № 3 (129).
Московский писатель и публицист (род. в 1959), который когда-то возился со мною, пятнадцатилетним, в журналистской студии “Золотое перо” (ровно 25 лет назад!), сегодня мучительно всматривается в симпатичных ему “тридцатилетних”, в коих с опасливой грустью обнаруживает “поколенческую ксенофобию”, спокойную такую (“ускользающее молчание, рассеянная полуулыбка”), вакуумную. Последовательные размышления приводят автора к весьма неожиданному и ясному выводу: “Другого поколения (я так понимаю, и Бориного, и моего. — П. К.) для них просто нет, оно уже умерло, там нечего понимать”.
Анатолий Найман. С грустью, с грубостью. Стихи. — “Октябрь”, 2006, № 9.
Как говорит мой внук Григорий —
“Дай меч, сестра все время дразнится”.
Не делай, бормочу, историй
из чепухи, какая разница.
Ведь тут инстинкт, не порть здоровья,
не сёстры — жизнь так развлекается.
А ты его в покое, Софья,
оставь — потом чтоб меньше каяться.
К тому ж натуре благодушье
прибавит, как ни странно, удали.
Глядишь, и с жизнью — без оружья
управишься, Григорий: худо ли?
…Еще со времен “огишной” книжечки “Софья” (М., 2002, 24 стр.) полюбил я подобные рассудительные стихи “дедушки Наймана”. Здесь, правда, такое — всего одно, им и закрывается действительно грустная подборка.
Ольга Новикова, Владимир Новиков. Об эстетической совести. — “Звезда”, 2006, № 9.
“Право профессионально оценивать литературное произведение имеет только тот, кто прочитал его полностью.
Примем это как первое и элементарное условие наличия у субъекта эстетической совести? Даже единогласно? Тогда рассмотрим второе.
Эстетическое прочтение текста (в отличие от грубо гедонистического читательского потребления) должно исходить из своеобразной презумпции невиновности — из примата положительной оценки. Проще говоря, первоначальная установка честного критика такова: я это принимаю и готов одобрить. Но если уровень глубины и степень живости осваиваемого текста вступает в противоречие с выданным авансом, то приходится условный плюс поменять на минус. Испытав при этом огорчение от неудачи автора. Энергетически затратный подход к делу. Зато есть удовлетворенность от самого духовного усилия, от честной работы. И критические аргументы после условного перевоплощения в автора, после влезания в его шкуру делаются прицельными и убедительными.
Вообще-то положительный настрой встречается нередко. Но он какой-то избирательный”.
Приводятся имена и примеры.
Первая реакция на критику “культа личности” И. В. Сталина. По итогам выступлений А. М. Панкратовой в Ленинграде в марте 1956 года. Публикацию подготовил А. В. Новиков. — “Вопросы истории”, 2006, № 8 — 10.
Академик Панкратова (1897 — 1957) с мая 1953 года являлась главным редактором журнала “Вопросы истории”. Цену “культу” знала не понаслышке (репрессирован муж-германист, преследовалась и сама по “идеологической линии”). В работу по пропаганде нового курса (решения XX съезда партии) она, член ЦК, включилась более чем активно, рассчитывая на понимание коллег и не оглядываясь на неизбежные реакционные “фильтры”, установленные на Старой площади. Она без устали выступала с сообщениями о вреде культа личности для исторической науки, у нее, можно сказать, открылось дыхание. Из залов ее заваливали смелыми (она, кажется, сама не ожидала, как далеко может пойти последовательность размышлений взбудораженной аудитории) записками (часто, заметим, без подписи); Анна Михайловна все это систематизировала и докладными же записками с обильными приложениями вопросов аудитории отправляла в ЦК со своими предложениями, очевидно рассчитывая на честную и плодотворную работу. Редакцию разогнали по партийному постановлению в марте 1957 года, Панкратова не выдержала такой реакции и умерла. А публикация Новикова — это в основном те самые записки “из зала”, включенные в письма Панкратовой “наверх”, глас народа. Изрядная часть этих вопросов — с мотивом-припевом “а сама-то ты где была?”. Впрочем, их стоит прочитать хотя бы для того, чтобы поаккуратней обращаться с выражениями типа “стадо баранов”. Иные кажутся чуть ли не фантастическими.
Алексей Попов. Деятельность органов госбезопасности СССР на оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны. — “Вопросы истории”, 2006, № 10.
Вот скажи мне, что это — публикация в том же журнале, но только за какой-нибудь 1980 год, я бы легко поверил. Это просто гимн НКВД, какая-то песня во славу.
“Опыт Великой Отечественной войны убедительно показал, что на размах и эффективность борьбы советского народа на оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны существенно повлияла зафронтовая деятельность органов государственной безопасности СССР. Велика роль чекистов в организации партизанского движения в наиболее трагический для нашей страны начальный период войны. Сотрудники НКВД — НКГБ помогали объединяться мелким партизанским отрядам и группам, зачастую руководили ими, оказывали помощь в вопросах конспирации и разведки, ограждали партизан от вражеской агентуры”. …Да нет, на обложке цифра “2006”, все правильно вроде…
Валерия Пустовая. Рожденные эволюцией. Опыты по воспитанию героя: Яцутко, Чередниченко, Кабаков, Павлов, Санаев, Зайончковский. — “Континент”, 2006, № 3 (129).
“Мы сравним опыты романтической подачи темы воспитания в повестях Д. Яцутко и С. Чередниченко, где соперничество с миром за право определять его законы высвобождает в героях чистую энергию личностного начала. Увидим колебания между внешнеисторическим и этическим определением хода воспитания в романе А. Кабакова. Сопоставим воспитательное значение └исключительного” и └нормативного” детства в повестях О. Павлова и П. Санаева и романе О. Зайончковского.
Сюжет воспитания подобен пресловутому поиску Героя. Не найдя его, мы делаем попытку вырастить его из воображенного малыша.
Детство — время страдательного залога, и вырваться из него, найдя в себе опору для действенной жизненной позиции, — цель всех героев сюжета воспитания”.
Пустовая — более чем внимательный читатель, впечатления-выводы от чтения она обжимает по лекалу своей идеи (или сверхзадачи) — вплотную, без зазоров. Вот она итожит: “…Детство гораздо более драматичное духовное состояние, чем принято думать и в песнях распевать. И главный его соблазн — продлить детство пожизненно, так и не решиться проявить себя, перевести детский опыт послушания в пожизненное малодушие не-самости. Так хочется не быть собой и ни за что не отвечать. Проглоти меня, папа Кронос, мне сладко свариться в твоем животе… Но, может, по пути в китово чрево нулю вооружиться острой единицей миссии, для которой он был рожден?”
Этому итогу, между прочим, предшествует вопрос, и, похоже, он обращен не только лишь к разбираемым авторам:
“Что вообще можно любить в своем детстве? Свободу? — но истинную свободу дает только взрослая, драматически связанная с ответственностью, жизнь. Беззаботность? — ну это если повезет с родителями, герою Павлова вот не повезло… Так называемую невинность? — но чего стоит врожденная невинность без опытности, которая рушится, едва ребенка коснется мир? Блаженство неведения о сложности жизни? — но в таком случае тосковать о детстве — все равно что тосковать по сну эмбриона, когда свернулся себе и даже кричать не надо, чтоб мама оказалась рядом, — а отсюда уже только шаг до тоски по загробному покою, как у героя Чередниченко…”
Я задал его и себе. И ответил примерно так: можно любить само детство, точнее, то и тех в нем, с кем (с чем) и по сей день у тебя связываются представления о любви и добре. Если тебя в детстве любили (я, например, помню, что меня кое-кто любил) и эта любовь сумела в тебе протянуться в твое сегодняшнее (уроком, благодарностью, милостью, “авансом”, чем угодно) — как можно с этим расстаться? В литературном смысле мне тут и ходить далеко не надо: есть же произведения моих старших и чуть более старших друзей, скажем, Алексея Смирнова, Бориса Минаева, Дмитрия Шеварова. Но они, кажется, не совсем “актуальные писатели”, вот в чем дело.
Александр Рубашкин. Ждановщина. — “Звезда”, 2006, № 8.
Публикуется в разделе “К 60-летию постановления ЦК ВКП(б) └О журналах ▒Звезда▒ и ▒Ленинград▒””.
“Чтобы понять любую эпоху, мало отозваться о ней уничижительно. Нужно показать ее состав. Только тогда станет очевидным, от чего мы уходим. Тем паче, когда еще не ушли. И к чему нас время от времени тянут.
В публикуемых статьях нами сделаны купюры, разумеется, не идеологического характера. В большом количестве всю эту писанину сегодня читать трудно из-за полнейшей эстетической глухоты их творцов”.
Я все же думаю, что многие из писавших (иные цитаты — просто “чудо” стиля и мысли) очень даже неплохо слышали (слушали).
Юрий Ряшенцев. Весенний вечер на “Мосфильме”. — “Арион”, 2006, № 3.
Можно, я просто скажу, что это очень хорошая подборка?
Надо бы записать Ю. Р. для пластинки.
Ольга Седакова. “Быть свободным — это быть хорошим, как бы смешно это ни звучало…” Беседовал Александр Кырлежев. — “Континент”, 2006, № 3 (129).
“Я давно думаю, что есть некое фундаментальное, неполитическое — можно сказать, мистическое — обоснование того, что в России мы всегда меньше хотим политических свобод, организованного свободного общества, чем в Западной Европе. Мы больше, чем они, убеждены в том, что └мир во зле лежит” и сами мы во зле лежим. Чересчур убеждены. <…> Утрачено чувство, что и в человеке, и в мире есть благость. Что в усилии что-то исправить, на что-то понадеяться есть какой-то смысл. Что не все фатально. И люди, с которыми с детства так обращаются, как будто подтверждают верность этого метода, этой великой презумпции всеобщей виновности: в самом деле, таким свободу давать нельзя. Как вырваться из этого замкнутого круга? В рабстве свободе не научишься — а дать поучиться свободе на свободе слишком рискованно. Откуда начинать? Я бы предпочла — с риска. Я бы не сомневаясь (? — П. К.) предпочла продолжение свободы, даже такой неприглядной, как получилось у нас, новому упорядочиванию по вертикали. Но избиратель так не думает”.
Жаль, интервьюер не спросил Ольгу Александровну, что вообще делать нам, просвещенным интеллектуалам, с этим “избирателем”, с народом то есть: идти в него с умным словом, держаться от него подальше, попытаться полюбить, почаще молиться о ниспослании ему того-сего (мудрости-самостоятельности, либерального правителя etc.), стараться не замечать?
Валентина Синкевич. “Встречам” 30 лет. — “Встречи” (альманах-ежегодник), Филадельфия (США), 2006, № 30.
Из редакционной статьи: “Кого из зарубежных поэтов сохранит время — предугадать трудно. Но хочется надеяться, что их поэзия останется в будущем как нечто целое, как некий феномен выживания вне языковой и даже вне читательской среды. Если кто-нибудь в дальнейшем поинтересуется — чем же жили многие за рубежом, можно ответить: и поэзией тоже. Этого нельзя отрицать”.
В юбилейном номере приведен полный (весьма ценный!) указатель имен авторов альманаха (с 1977 до 1982-го он назывался “Перекрестки”) — поэтов и художников всех трех волн эмиграции. “Следующий номер я выпущу обязательно. А дальше — не знаю. Поживем — увидим”, — написала мне неутомимая Валентина Алексеевна, у которой в минувшем сентябре был и свой личный юбилей. Интересующихся ее нелегкой биографией отсылаю к “Лексикону русской литературы XX века” Вольфганга Казака.
Кстати, помимо прочего, в юбилейных “Встречах” имеется важная публикация неизвестных стихов старинного участника альманаха Валерия Перелешина (1913 — 1992) и редкая подборка члена харбинского литкружка “Чураевка” двадцатичетырехлетнего Сергея Сергина, который застрелился вместе со своим другом, поэтом Георгием Граниным, в декабре 1934 года. Меня очень тронуло чистое и нежное стихотворение “Первая заутреня”, опубликованное в старом альманахе “Рубеж” за восемь месяцев до этой странной гибели (и приведенное здесь). Совершенно, я бы сказал, самойловские стихи.
Артем Скворцов. Дело Семенова: фамилия против семьи. Опыт анализа поэмы “Однофамилец” Олега Чухонцева. — “Вопросы литературы”, 2006, №5 (сентябрь — октябрь).
Вот послал же Чухонцеву Бог такого казанского читателя: его путешествие вглубь давнего и, боюсь, подзабытого многими текста увлекло меня, например, не меньше предмета повествования. Впрочем, и “общие” места хороши:
“Чухонцев синтезировал в поэме вещи на первый взгляд несовместные. В └Однофамильце” можно найти следы влияния психологической прозы, нацеленной на скрупулезность и правдоподобие в изображении внешней и внутренней жизни персонажей, непринужденные лирические отступления и технику потока сознания с ее отказом от грамотного синтаксиса и отвержением реалистического психологизма. <…> Умение Чухонцева настраиваться на точку зрения персонажа и мастерство передачи различных речевых характеристик, вплоть до тяготения к сказу, отмечалось специально. Чухонцев изначально предъявил способность не только выражать свое └я” (на чем многие пишущие останавливаются), но и пропускать сквозь авторское видение другие, подчас очень далекие от него └я”, за которыми могут стоять совсем иные характеры, ментальности и языки.
Это позиция зрелости, ответа за всех и вся. <…> Эпичность поэта, о которой критика во весь голос заговорила особенно после └Фифиа”, присутствовала в его лирике всегда. Это не только широкое дыхание, неспешная манера повествования и историческая дальнозоркость, но и умение вобрать в себя, остро лично, эмоционально выразить жизненные итоги множества разных судеб, раскрыть их индивидуальность и обобщить отдельные экзистенции до уровня единого национального опыта. Сгустком такого опыта и видится в русской поэзии └Однофамилец” Олега Чухонцева”.
Сергей Соловьев. Воркующие буквы на карнизах. Стихи. — “Дети Ра”, 2006, № 6 (20) <http://www. detira.ru>.
Подборка Соловьева — часть “киевского” номера “Детей”, который готовили Александр Моцар и Максим Бородин.
Соловьевские сны-медитации лучше, конечно же, читать вслух, что я и делаю: получается здорово, что-то вроде “заговора на музыку”. Особенно зацепившая меня жутковатая кошачья “Венеция” (ею открывался, кстати, и 10-й номер “Знамени” за минувший год):
………………………………………….
Воркующие буквы на карнизах. Крысы,
граверы города. И в зеркалах, как в окнах,
коты стоят и вниз глядят, в тягучем танце
свиваясь с отражением в воде. Уже написан
ветер, твердь, огонь. Как кокон,
они свиваются с собой, идя ко дну, и маски
всплывают их, как нефть. И ночь берет с ножа
губами уголек рассвета. Они, как в осень,
выходят из зеркал и вниз глядят на Лету,
где в вязко-красном бархате лежат,
как серебро столовое, их кости.
………………………………………….
В сторону, для коллекционеров: в этом и следующем, “азербайджанском”, номере публикуется так называемая “Золотая коллекция танкеток Валерия Прокошина”. Напоминаю, что это двустишия (2+4 либо 3+3; остальное — дело остроумия, трудолюбия и выбора времяпрепровождения). Разве и мне попробовать?
Пошлостей / навалом.
Душат / танкетками.
Есть и / неплохие.
Лично я приценился к Валентине Ермаковой и Роману Савосте. Они даже как будто перекликаются.
И еще я чуть не забыл напомнить о своей любви к иным аннотациям в “Детях”, как то: “Работает во многих жанрах комбинаторной поэзии”.
Андрей Столяров. В царстве живых и мертвых. — “Октябрь”, 2006, № 9.
О его величестве виртуале — в действительности, в истории, в науке, в искусстве, в самом человеке, наконец. О сегодняшней тотальной виртуализации всего и вся — доказательно и беспощадно.
“Надежды на виртуал иллюзорны. Они сродни тем надеждам, которые человечество в своей истории уже неоднократно испытывало. Когда в XV веке было изобретено книгопечатание, лучшие умы уповали, что книга будет способствовать распространению гуманных христианских воззрений. Когда в XX веке появились сначала радио, а затем телевидение, считалось, что они будут сеять в народах разумное, доброе, вечное. Что из этого получилось в действительности, мы наблюдаем сейчас.
Освоение виртуала не принесет человечеству ни свободы, ни счастья. Оно не избавит его ни от рабства, ни от трагедии.
Просто это будут другое рабство и другие трагедии.
Это будут другая свобода и другое счастье. <…>
Сейчас трудно делать какие-нибудь прогностические обобщения. Мы находимся в самом начале пути, ведущего в поднебесье. Картография будущего намечена лишь слабым пунктиром. Одно можно сказать определенно: каким бы странным ни казался грядущий мир, в каких бы пугающих образах ни представала нарождающаяся реальность, дороги обратно у нас уже нет. Нельзя возродить └сельский рай”, нельзя возвратиться в милую сердцу патриархальность XIX столетия. История анизотропна. Она движется только в одном направлении. Как └человек городской” уже не может жить в дикой природе, так и └человек когнитивный”, переселившийся в виртуал, не сможет более существовать исключительно в └объективной реальности”. Он просто утратит навыки такого существования”.
Почему-то я представил чтение этого проникновенного эссе под электронную музыку — вот ужас-то!
См. также статью Андрея Столярова “Против всех” (“Новый мир”, 2006, № 9). В сущности — о том же.
Белла Улановская. Внимая наставлениям Кэнко. Публикация В. Новоселова. — “Звезда”, 2006, № 10.
Из вступительной заметки Б. Рогинского: “Кэнко-хоси — буддийский монах, автор замечательного произведения японской литературы XIV в. └Записки от скуки”, — означает └закононаставник Кэнко”. Как же внимала Белла Улановская наставлениям учителя? 1970 — 1980-е годы — время создания └Внимая наставлениям Кэнко” и повести └Альбиносы”. И то и другое — собрание разнородных отрывков: о жизни в деревне, о путешествиях вдоль Белого моря, о любви и почтении, об охоте, о метро, о ветре, о музее Достоевского, о невозможности жить, о └Мелком бесе”, о писательстве, о счастье, о погоде. С той только разницей, что в └Альбиносах” мы сами должны восстанавливать логику фрагментов, а в └Наставлениях” каждому фрагменту Улановской предшествует цитата из Кэнко, проясняющая то, что после нее. <…> И в └Путешествии в Кашгар”, и в └Альбиносах”, и в более поздних повестях Улановской восточный горизонт всегда заманивает читателя, но лишь полутонами и намеками. └Внимая наставлениям Кэнко” открывает нам страну, таящуюся за этим горизонтом”.
Таинственная, филигранная, жесткая и одновременно нежная проза.
Илья Фаликов. Пусть будет. — “Вопросы литературы”, 2006, № 5 (сентябрь —октябрь).
“Кажется, ни один мемуарист не упустил возможности упомянуть имя Юрия Болдырева, это естественно. И тут надо сказать, что уникальность этих отношений — поэта и его пропагандиста — обеспечена взаимной безошибочностью выбора. Не только Болдырев отдал себя Слуцкому — Слуцкий отдал себя Болдыреву, со всем отчаянием доверия, без оглядки на └всяко может быть”, и эта взаимоотдача, эта дружба по-своему образцова. Почти античный сюжет. Детдомовец Болдырев получил отца, бездетный Слуцкий — сына: это больше, чем душеприказчик. Тут есть привкус преодоленного сиротства, ведь и Слуцкий претерпевал что-то вроде сиротства, не определяемого только лишь потерей └отца народов”. Его поздний путь к молитве, его └Христа ради”, его молчание — нет, Слуцкий не └назначил себя сумасшедшим” (Самойлов), он осиротел, он остался один на один с тем, кто ему стал совсем не нужен: с самим собой, и Юрий Болдырев заменил ему целый мир — семью, друзей, в какой-то степени самое отечество. Болдырев не принес себя в жертву, он просто отработал свое, он выполнил свой долг. Школа Слуцкого”.
Статья Фаликова — один из трех текстов блока материалов “Борис Слуцкий” (рубрика “Век минувший”).
Игорь Шайтанов. Двадцатый или двадцать первый? — “Вопросы литературы”, 2006, № 5 (сентябрь — октябрь).
“Может быть, потому и показался осмысленным и закономерным выбор Олеси Николаевой Поэтом на 2006 год, что в этом году <…> среди поэтических составляющих редкостью стало серьезное, не скрывающее своей серьезности и даже учительности слово. В такие времена особенно трудно сделать подобное слово поэтическим, то есть заставить прозвучать его убедительно, да и просто — добиться от него звучания. Если Николаевой это удалось, то потому, что ее слово нашло для себя верную слуховую и смысловую опору в традиции русской духовной риторики, как поэтической, так и прозаической, сделав ее источником энергии современного стиха (метафора, к которой не раз прибегали при вручении премии └Поэт”, что объясняется и вежливым кивком в сторону учредителя премии — энергетиков России, но прежде всего — справедливостью по отношению к новому лауреату)”.
Асар Эппель. Как мужик в люди выходил. — “Октябрь”, 2006, № 9.
Это если соберет кто-нибудь антологию рассказов о “новых русских”. Только рассказов, а не развернутых в малую прозу анекдотов, это — туда. С зощенковской страстью вещица. И очень смешная игра омонимами.
Михаил Эпштейн. О душевности. — “Звезда”, 2006, № 8.
“Душевность нельзя путать с духовностью. Разница душевного и духовного ясно выражена в персонажах Л. Толстого: княжна Марья Болконская — духовна, Наташа Ростова — душевна. Князь Андрей Болконский — духовен, Николай Ростов — душевен. Вообще все семейство Болконских более духовное, а семейство Ростовых — душевное.
Обычно считается, что духовность — категория более высокого порядка, чем душевность. <…> Гордость и злость — это преимущественно свойства духа, а не души, что интуитивно выражается в языке: словосочетания └злой дух” и └гордый дух” встречаются на несколько порядков чаще, чем └злая душа”, └гордая душа”. Николай Ставрогин или Иван Карамазов у Достоевского — глубоко духовные существа, но, лишенные душевности, отвергнувшие └дыхание жизни”, они кончают смертью или безумием. О поэзии Блока можно сказать, что она в высшей степени духовна, но не душевна, и именно этим объясняется переход от духовно-воздушных, └софийных” └Стихов о Прекрасной Даме” к песням во славу демонической женственности незнакомок и снежных масок.
Есть духовность высей и духовность бездн, идеал Мадонны и идеал Содома. Но душевность не может быть идеалом. Она неотделима от естественного человеческого существа, от лица, в которое вдунуто дыхание жизни. Душевность — это не конец, не цель, но начало, отрыв от которого делает невозможным движение к концу, точнее, направляет человека к совсем другому концу — ницшеанскому, блоковскому падению в бездны духа, враждебного человеческому. Обогащаясь духовным, душевное не должно ни на миг поглощаться или отвергаться им”.
Евгений Ямбург. Отцы и дети: ключи к пониманию. — “Знамя”, 2006, № 10.
“Цель этих заметок — попытка услышать голос вступающего в жизнь поколения. Предмет разговора — творчество молодых писателей. Предоставим профессиональным литераторам их право на тонкий аналитический разбор текстов. Меня же в первую очередь будет интересовать состояние умов и настрой душ мальчиков и девочек, только вчера вышедших из стен школы. Их стихи и проза дают богатейшую пищу для педагогического анализа, без которого мы уподобляемся самоуверенному лекарю, берущемуся врачевать, толком не имея представления о происхождении и природе болезни. Впрочем, оставим до поры открытым высокомерный вопрос: кто и кого должен лечить? Начинающие литераторы — именно та часть юношества, что наиболее склонна к глубокой рефлексии, не закрылась броней └пофигизма” и способна внятно выразить в слове свое мироощущение. Потому их творчество — ценнейший педагогический источник, позволяющий вдумчивому педагогу не строить иллюзий по поводу якобы тотального инфантилизма, бездушного прагматизма и безудержного гедонизма нового поколения в целом. Не все они, как гласит реклама, выбирают └Пепси” или └Спрайт”, дабы └не дать себе засохнуть”. Подчас их предпочтения страшнее. <…>”.
Далее следует редкий и, на мой взгляд, мужественный текст, пришедший “с другого берега”. Е. Ямбург — опытный человек, способный, кстати, в случае необходимости подняться над своим опытом. И пусть он иногда оперирует теми именами и понятиями, которыми оперирует (кому-то в части своей интонации он может показаться “забуревшим” шестидесятником), “Отцы и дети…” — еще и добрая поддержка растерявшимся старшим и младшим его коллегам. Он действительно и вчитался, и вгляделся. Особенно в “Потусторонников” С. Чередниченко. И нашел, что сказать.
“Подробнейшим образом, в шокирующих деталях живописуя анатомию низости и химический состав грязи, они как будто задались целью писать донос на самих себя. При этом нимало не заботясь о последствиях, не требуя ни капли сочувствия, не ожидая помощи. Попутно замечу, что сквозь их эстетику не просматриваются ни поза самолюбования, ни стремление к поэтизации цветов зла. Тексты точны, почти документальны, но беспристрастными их не назовешь. За ними пронзительная боль, мощный этический протест, стремление в океане лжи во что бы то ни стало остаться самими собой, пусть даже путем достижения дна”.
Добавлю, что финальная часть статьи известного московского учителя посвящена тому, что он называет “выходом из позитивистского тупика”, попыткой пробуждения в человеке религиозных чувств и при этом нисколько не закрывает глаза на неизбежные ловушки и подмены в этом нелегком деле. И — кода: необходимость образования самого педагога. Кстати, слово “образование” обретает тут, по-моему, свежую семантическую окраску.
Составитель Павел Крючков.