Вступительное слово и публикация Бахыта Кенжеева
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2006
Бахыт Кенжеев родился в 1950 году. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат премии журнала “Новый мир” (2004) и поэтической премии “Anthologia” (2005). Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Канаде.
Стихи мальчика Теодора
Мало кто ожидал от моего доброго знакомого, одиннадцатилетнего мальчика Теодора, что он внезапно увлечется сочинением поэзии. С одной стороны, мальчик может целый день проваляться на диване с томиком Хармса, Асадова или Анненского. С другой стороны, сам он, по известным причинам психиатрического порядка, изъясняется с трудом, почти бессвязно, не умея — или не желая — сообщить окружающим своих безотчетных мыслей. Стихи мальчика Теодора значительно яснее, чем его прямая речь; надеюсь, что создаваемый им странноватый мир (где верная орфография соседствует с весьма приблизительным воспроизведением русских склонений и спряжений, а логика строится по своим, находящимся в иных измерениях законам) достоин благосклонного внимания читателя.
Бахыт Кенжеев.
* *
*
меркнут старые пластинки
мертвым морем пахнет йод
вася в каменном ботинке
песню чудную поет
и вампир, и три медведя,
эльф, ночное существо, —
грустно ловят все соседи
бессловесную его
Ах, любители распада!
Обнимать — не целовать.
Умоляю вас, не надо
друга васю убивать.
Он певец и безутешен,
а среди его алён —
кто расстрелян, кто повешен,
кто при жизни ослеплен.
Умоляю вас, не стоит!
Погодите, он и сам
полумузыкой простою
долг заплатит небесам.
До-ре-ми! Соль-ре! На хлипкой
почве мира как малы
те, что стали хриплой скрипкой
в желтых капельках смолы
* *
*
в херсоне, где яд отвергал митридат,
где сосны шумят без кальсон,
шерстистые звезды, взвывая, твердят
о смерти, похожей на сон
в херсоне, где одноладонный хлопбок
истлел, как египетский хлбопок,
старуха рахиль продает черепок
беззвучных научных раскопок
а я малохольный считаю что зря
рука в золотых волосках
чрезмерные цены за череп царя
вещавшего на языках
давно позади копьещитовый труд
в обиде бежал неприятель
на камне горилку свинцовую пьют
сильфида и гробокопатель
грешил и военную суллу крошил
меч вкладывал вкривь а не вкось
но слишком усердно суглинок сушил
его серебристую кость
веревка протяжная с детским бельем
в прокуренной фильме феллини
и пьющие (спящие) плачут вдвоем
от запаха крымской полыни
* *
*
в подлеске фресок и мозаик
один пронзительный прозаик
алкая славы и молвы
шептал заветные словы
ему по полной ночь вломила
два метра тьмы и стенка мира
где в раме словно холст миро
висит московское метро
бывало по утрам в охапку
вагон заезженный металл
безбедный швед роняя шапку
глазел и горько пьедестал
и пел и вспоминал невольно
могилы милого стокгольма
недавний выстрел в молоко
но им до наших далеко
от легкой мысли средиземной
сочились толпы в храм подземный
краснознаменный и тп
как и положено толпе
и в промедлении высоком
питались кто к чему привык
багульником вишневым соком
журналом древний большевик
вставать прозайке на котурны
точить мушкет спешить на ют
где бомбы в мусорные урны
шахиды сущие суют
и в духоте пододеяльной
под гладиаторскую сеть
скорбеть о ветке радиальной
о ветхой юности скорбеть
* *
*
слон протягивает хобот
песнь любовную трубит
а по марсу бродит робот
камни красные дробит
кто прекрасней кто полезней
в плане мира и труда
слон страдает от болезней
а машина никогда
слон съедает пуд бананов
переносит ствол баньянов
а машина пусть без рук
массу данных для наук
но политика не шутка
скороспело не спеши
слон живущий без рассудка
не лишен зато души
да она еще в зачатке
но в мерцании светил
различает отпечатки
дивной воли высших сил
а компьютер железяка
жук без матери-отца
не умеющий однако
славить господа творца
* *
*
как я уже писал политика однажды
есть выбор непростой огонь духовной жажды
служа честной народ пусть скромно и негромко
получишь темное спасибо от потомка
всесильный деятель в просторном кабинете
искусства уважать жалеет о поэте
и на исходе дня визируя бумаги
в очах его бурлят озера дивной влаги
над древней сетунью над бугом каменистым
блаженный кто рожден марксистом ленинистом
горят его глаза и золотая грива
под ветром ласковым взвивается игриво
* *
*
Вот рейн поэма про соседа
кто был сутяжник и стукач
и выпивал после обеда
четыре рюмки спотыкач
не по душе девицам милым
и даже в партию вступил
но на балконе птиц кормил он
и первородный искупил
а есть еще стихи про сашу
кто был евреевский скрипач
знай путал отчество не наше
и неудачником хоть плачь
перешивать воронью шубу
как беспартийный большевик
лысеть скрипеть дурные зубы
но даже к этому привык
когда хрущев при каждом блюде
бесплатно дали черный хлеб
и ты людских читая судеб
(цветков поправь меня — судеб)
осознаваешь все яснее
смысл бытия наверно со-
стоит чтоб тихо вместе с нею
судьбы вращалось колесо
сколь счастлив сущий без претензий
с прозрачной музою вдвоем
растит гортань или гортензий
на подоконнике своем
и без сомнения простится
во имя мудрость и покой
кто кормит мусорную птицу
четырехмерною строкой
* *
*
гражданины империи русской
изучая кун-фу и у-шу
варят водку с селедкой закуской
только я подходить не спешу
пусть есенин тоска ножевая
по церквам воспевает сион
я другой предпочту проживая
незначительный свой пенсион
я иной подвергаюсь забаве
полюбил я другой дежавю
пеликана и ласточку славя
но душой ни за что не кривю
слушай неблагодарный читатель
то есть слушатель я никогда
не бывал я щелей конопатель
нет бывало а все-таки да
ни за что независимый лирик
даже в железнодорожном купе
не возжаждет писать панегирик
или оду в угоду толпе
путешествуя разным дорогам
молча слушает шелест дождя
и один голосит перед богом
в потаенную бездну сходя
P.S. Из частного письма Б. Кенжеева1:
“…Ты пишешь: └Мне кажется, что сейчас слово нуждается в том, чтобы его глубина была открыта не путем выявления стихии помутившегося смысла, а путем возведения к первоисточнику слова — то есть к Логосу”. Трудно с этим не согласиться, хотя слово └сегодня” относится ко всем временам. Но вот в чем закавыка: абсолютен ли Логос? Точнее, можно ли рассматривать его как некую неведомую нам бесконечную доброту?
Теоретически — разумеется. Практически — если ты не буддийский или православный монах — поверить в это не то чтобы трудно, а практически и невозможно.
Доброта Логоса, его недоступный нам высший смысл лежит в ином измерении и, смею надеяться, откроется нам после смерти.
А может быть, и не откроется.
Мне кажется, смысл поэзии не столько в утверждении Логоса — на это есть церковь, — сколько в выявлении трагической пропасти между Логосом и нами, даже самыми лучшими из нас. Иногда на этом пути — ненароком, никогда прямой речью — происходит нечто неожиданное. Поэт собирается проклясть Бога, а у него получается гимн той самой непонятной красоте мира (└Ангел мой, ты видишь ли меня…”). В любом случае — и тут ты права — в истинной поэзии Логос всегда присутствует, всегда светится на заднем плане. <…> Так вот, одна из граней жизни — это ее абсурдность. Это крик маленького идиота └и-и-и-и!” в электричке из Москвы в Петушки; это Тынянов, умирающий от рассеянного склероза, и безногий Нарбут, которого взрывают на барже с другими инвалидами, и Блок, умирающий от добровольного голодания, лицом к стене; это шесть миллионов погибших евреев и два миллиона украинских крестьян; это феномен советской власти, иранской власти, туркменской власти; это весь мир наших недобрых сновидений; это, наконец, та самая депрессия, которая сваливается ниоткуда и заставляет терять интерес к жизни.
Чаще всего из Введенского цитируют └Элегию”, наименее абсурдное и наиболее прозрачное из всех его стихотворений. Но даже Заболоцкий упрекал его (за основной массив текстов) в недостатке организации и чрезмерной бессмыслице.
Трагические стихи — способ преодоления, заклинания горя. Душа певца, согласно излитая, разрешена от всех своих скорбей, и чистоту поэзия святая и мир отдаст причастнице своей. А как бороться с абсурдом бытия?
Два способа — писать смешные стихи, как Олейников, или абсурдные, как Хармс и Введенский. Таким образом — как и в случае стихов трагических — происходит некое заклинание абсурда, он, как это ни парадоксально, осваивается и из факта мирового хаоса становится фактом искусства.
При этом писать абсурдные стихи так, чтобы они были не выпендрежем, а чем-то серьезным и — не побоюсь этого слова — трагическим, — далеко не так легко, как кажется на первый взгляд. Недаром эта линия почти не получила развития в поэзии российской, если не считать раннего Лимонова (которого я обожал, а Сопровский терпеть не мог).
Я не защищаю мальчика Теодора, это было бы глупо. Но задача стояла: скрестить Анненского и Введенского. Многим понравилось, но большинство читателей впало в недоумение, что меня, конечно, огорчило…”
1 Публикуется с разрешения автора письма и адресата.