Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2006
“Матч-пойнт”
Завершая несколько затянувшийся, признаться, разговор о самых примечательных фильмах минувшего года (“Мандерлей”, “Сломанные цветы”, “Скрытое” — все это урожай Канна-2005), нельзя не вспомнить также “Матч-пойнт” Вуди Аллена, показанный в Канне вне конкурса, поразивший и критиков, и зрителей, уже не ждавших от режиссера никаких сюрпризов, и признанный в итоге лучшим европейским фильмом года. Именно европейским, поскольку семидесятилетний Вуди Аллен, этот знаменитый еврей-ипохондрик с Манхэттена, рассорился с американскими продюсерами, перебрался за океан и снял “Матч-пойнт” в Лондоне на английские деньги и с английскими актерами, за исключением юной голливудской звезды Скарлетт Йохансон, сыгравшей в этой истории американку. Фильм в результате получился на удивление ладный, упругий, как теннисный мячик, и горький, как хинин. Избавляющий от многих иллюзий по поводу человеческой природы и состояния цивилизации.
В российский прокат он вышел 1 января и был воспринят как спасительная гуманитарная помощь для немногих вменяемых кинозрителей, которым в дни бесконечных зимних каникул хотелось где-то укрыться от тотального нашествия “Дневного дозора”. А тут — счастливая альтернатива: режиссер-интеллектуал Вуди Аллен, Лондон на экране, возможность насладиться оттенками английского (ирландский, американский и собственно английский), поскольку гуманные прокатчики фильм не дублировали и выпустили с субтитрами. Плюс неотразимая стать Скарлетт Йохансон, которая оказалась к тому же хорошей актрисой. Плюс блестяще рассказанная история с нетривиальным финалом, дающая редкую возможность включить мозги в кинозале… Не фильм — подарок для замученного попсой постсоветского интеллигента. Недаром картина продержалась, пусть и в ограниченном прокате, почти три месяца, что по нашим временам — огромная редкость.
Сама по себе история, положенная в основу, стара как мир. Красавчик парвеню прокладывает себе дорогу в высшее общество посредством выгодной женитьбы. Тут на него обрушивается любовь, страсть. Девушка беременна. Она шантажирует, угрожает, и, в общем, нет другого выхода, как отправить ее на тот свет. Сюжет “Американской трагедии” Т. Драйзера. Помимо беременной любовницы герой убивает еще и старуху соседку — недвусмысленная аллюзия на “Преступление и наказание” Ф. М. Достоевского (для тех, кто плохо знаком с русской классикой, Вуди Аллен прямо в кадре демонстрирует обложку романа, который читает герой, отложив предварительно книжку “Бедные люди”). Новое же в трактовке сюжета заключается в том, что убийца не несет наказания, вообще никакого — ни морального, ни юридического. Повезло человеку, отмазался…
Тема “везения” — центральная в картине. Режиссер заявляет ее сразу, в прологе, где мы видим теннисный мяч, зависший на сетке, а голос за кадром вещает, что зачастую судьба матча зависит от чистой случайности — от того, упадет мячик на твою сторону или на сторону противника; и вообще, быть везучим лучше, чем хорошим и добрым. Все дальнейшее — доказательство этой посылки. Довольно странно. Легкомысленный мотив “везения-невезения” традиционно используется во всякого рода авантюрных комедиях про азартных игроков и похитителей музейных ценностей. Тут же все серьезно: брак по расчету, адюльтер, тройное убийство… Трагедия. В подобных случаях в ход обычно идут более тяжелые инструменты: долото рока и молот справедливого воздаяния. Вуди Аллен сознательно вскрывает привычную коллизию “не тем” ключом, загоняя зрителя в ситуацию “когнитивного диссонанса”: “Что происходит? Как к этому отнестись? Где справедливость?”
Вопросов тьма. Вот, к примеру, герой — Крис Уилсон (Джонатан Рис-Майерс). Молодой, смазливый, нос прямой, губки бантиком, упрямый ирландский подбородок, а глазки нездоровые, красные, вечно голодные… Актер всю дорогу фальшивит, играя фальшь, так что и не поймешь, талантлив он или бездарен. Так же непонятно и про героя: кто он? Слизняк? Пустышка? Инфантильный эгоист из тех, что, будучи припертыми к стенке, автоматически избирают самый подлый, бесчеловечный выход? Или все же идейный (само)убийца; молодой человек, проблема которого не в отсутствии воли, но в отсутствии пафоса и смысла быть кем-то, персонаж, сознательно стерший и уничтоживший свое “я”? Как бы то ни было, результат тот же — 0:0.
Везет герою при этом действительно сказочно. Паренек из бедной ирландской семьи, он попал когда-то к хорошему тренеру, стал подающим надежды теннисистом, участвовал в крупных турнирах… Но в звезды не вышел, поняв, что слишком это утомительно — пробиваться, выкладываться, каждый раз кому-то что-то доказывать без всякой гарантии на успех.
В начале картины, оставив большой спорт, он устраивается инструктором в элитный теннисный клуб. Судьба благосклонна к нему и тут. И месяца не промахав ракеткой, обучая богатых домохозяек и толстых клерков, он встречает на своем пути Тома Хьюлетта (Мэттью Гуд) — отпрыска состоятельного аристократического семейства. Ничего не значащая беседа за чашкой кофе о музыке, об опере — и вот уже Крис приглашен в Ковент-Гарден, в семейную ложу Хьюлеттов. Там он знакомится с грымзой мамашей, добродушным папой-финансистом и сестрой Тома Хлоей (Эмили Мортимер) — неуклюжей, тщедушной, но, в общем, милой и умненькой. И эта самая Хлоя влюбляется в Криса с первого взгляда; прямо-таки всю оперу смотрит не на сцену, а на него. Далее следует приглашение на уик-энд в семейное поместье, игра с Хлоей в теннис, совместное посещение музеев, кинематографа, поцелуи в темноте, койка… И вот уже по протекции Хлои Крису предложено место клерка в папашином офисе: “Это только ступенька. Тебя ждет головокружительная карьера”.
Семейство Хьюлеттов покупает Криса деликатно, но недвусмысленно, оплачивая каждый шаг сближения с Хлоей все новыми преференциями: бизнес-курсы за счет компании, повышение по службе, машина с шофером, после свадьбы — роскошная квартира с видом на Темзу, выгодные контракты… Хьюлеттов вполне устраивает такой зять: он молод, энергичен, здоров, всем обязан состоятельным родственникам, а главное — поддается дрессировке и способен играть по правилам.
Крис продается с готовностью. Он сознает, что перед ним распахнулись двери комфортабельного социального лифта, который будет неуклонно и мягко возносить его все выше и выше под сладкие звуки итальянских оперных арий. Единственная часть его “я”, которая в этой ситуации проявляет строптивость, — пол. Неуклюжая Хлоя, до чертиков озабоченная проблемой зачатия, совершенно не вдохновляет Криса в постели. Особенно когда есть с чем сравнивать и поблизости все время маячит до неприличия сексапильная американка Нола (Скарлетт Йохансон) — невеста Тома.
В чинных интерьерах английского поместья Нола, даже вполне пристойно одетая, смотрится как девушка из стрип-бара. От нее бьет током. Застав американскую красотку за игрой в пинг-понг, Крис, только что дежурно махавший ракеткой на корте, щадя неумеху Хлою, здесь, за столом для пинг-понга, внезапно демонстрирует присущий ему агрессивный стиль игры и не менее агрессивный стиль ухаживания. Обняв Нолу за талию (под предлогом показать, как бить по мячу), Крис шепчет без лишних предисловий: “Вам не говорили, что у вас чувственные губы?” — “А вам не говорили, что вы агрессивно играете?” — “Дух соперничества… Вас это смущает?” — “Я подумаю…” — кокетливо отвечает Нола. Но явившийся Том представляет ее Крису как свою невесту, и, тот, засунув дух соперничества подальше, тихо отползает в кусты. Ему остается только пускать слюни, выдумывать предлоги для встреч с Нолой в обществе Тома и Хлои и исподволь пожирать глазами ее чуть вульгарную, но неотразимую красоту.
Нола, как и он, — парвеню, девочка из американской глубинки, выросшая без отца, рядом с сестрой-наркоманкой и матерью-алкоголичкой. Но, в отличие от Криса, Нолу в семье Хьюлеттов не приветствуют, поскольку она-то как раз дрессировке не поддается. Со свойственной обитателям Нового Света честолюбивой зацикленностью Нола мечтает состояться сама по себе, не желая быть просто красивым приложением к роскошной мебели, поместью, дорогим машинам и ложе в опере. Она хочет быть актрисой, упорно таскается на прослушивания, пытается пробить стену лбом, то есть занимается ровно тем, от чего раз и навсегда отказался Крис. Ей вежливо намекают: пора бы успокоиться, примириться, отказаться от несбыточных упований. Нола бунтует. После одной из таких воспитательных бесед она выскакивает из уютной гостиной под дождь, плачет злыми слезами, топает по грязи, не разбирая куда… И тут герою удается наконец-то улучить долгожданный момент: мимолетный секс под дождем на пшеничном поле, когда Нола, оскорбленная и взвинченная, отдается естественному порыву, для Криса как глоток воздуха в мучительном, растянутом во времени процессе “самоудушения”. Но продолжения быть не может: “Что было, то было, — резонно говорит Нола. — Но мы оба связаны с другими людьми. И скоро станем родственниками”. Он все понимает: скандал в благородном семействе не нужен ни ей, ни ему.
Однако Ноле так и не удается удержаться в семейном кругу Хьюлеттов. Слишком она яркая, неудобная, темпераментная… Том в конце концов разрывает с нею помолвку, и, узнав об этом, Крис, уже женатый, сломя голову бросается разыскивать свою нимфу. Тщетно. Она уехала. Куда — неизвестно. Он тихо доходит; пренебрегая супружескими обязанностями, неделями не занимается с Хлоей любовью; страдает от приступов клаустрофобии в обширном, комфортабельном офисе… Пока совершенно случайно вновь не обнаруживает Нолу, приехав на встречу с женой в Галерею Тейт (современное искусство — еще один “пунктик” Хлои, и папа вскорости даст ей денег на открытие собственной галереи).
Крис видит Нолу, скользящую вниз по эскалатору; точнее — ее отражение в гигантской стеклянной стене. Он мечется по лабиринту музейных залов, стараясь решить две задачи одновременно: усыпить бдительность жены и, отыскав Нолу, склонить ее к продолжению отношений. Вся эта лихорадочная игра в кошки-мышки происходит на фоне гигантских абстрактных полотен и пафосных интерьеров в стиле хай-тек. Вуди Аллен так настойчиво заполняет пространство культурными знаками, что “искусство” некоторым образом “выпадает в осадок”. Театр, живопись, архитектура, итальянская музыка, звучащая беспрестанно за кадром, создают изысканную условную рамку для разыгрываемого перед нами “кукольного спектакля”, в коем участвуют “Парвеню”, “Сексуальная блондинка”, “Серая мышка — жена” и сплоченная, но безликая массовка “Респектабельного семейства”. Итальянские арии в исполнении Карузо одновременно и романтически возвышают, и комментируют, и сводят к банальному “общему месту” порывы страстей. А визуальные лейтмотивы тянутся за каждым из персонажей: современная живопись — лейтмотив интеллектуалки Хлои, природа и бабочки — лейтмотив Нолы, старинное средневековое поместье — символ незыблемости семейных традиций Хьюлеттов, герою же сопутствует лейтмотив клетки — стеклянная дверь из ромбиков в его съемной квартире рифмуется с гигантскими ромбами окон в здании корпорации, где он служит. Все это сделано вполне ненавязчиво, но так, что зритель (не без удовольствия, надо сказать) все время ощущает под покровом квазиреалистической семейной истории упругий каркас изящно-ироничного “балаганчика”.
В то время, как Хлоя с рыжей приятельницей, уткнувшись в каталог, спорят вполголоса, где находится какая-то видеоинсталляция, Крис в двух шагах от жены побелевшими губами молит Нолу дать номер ее телефона. Та, поколебавшись, дает. И сюжет сворачивает в бурное, полное подводных камней русло адюльтера. По утрам Хлоя настойчиво требует “заняться с ней этим”, поскольку утро, по словам доктора, — “лучшее время”… “Только сначала я должна измерить температуру”, — говорит она и с постным видом засовывает в рот градусник. Потом, отделавшись от тягостного семейного долга, герой несется к возлюбленной, срывает с нее одежды и не может оторваться, не может насытиться… Унылые семейные радости подсвечены запретным сексом, то бешеным, то невыносимо, томительно сладким. Так проходит зима, весна…
Крис и Хлоя едут с друзьями на длинный уик-энд в родительское поместье, лениво строят планы поездки по греческим островам. В чинные, идиллические беседы на пленэре и за семейным столом все время врываются настойчивые и неуместные звонки Нолы. Она сообщает, что беременна, и требует срочно приехать. Соврав что-то, Крис бросается к ней. Он в бешенстве: “Я никак жену не могу обрюхатить, а ты залетела!” — “Это знак! — кричит Нола. — Ты не любишь ее. Ты ненавидишь свою жизнь. Это знак! Ты должен бросить все это и быть со мной!” Действительно знак. Наступает ситуация выбора. Не между одной женщиной и другой. Не между семейным долгом и страстью. Между жизнью и смертью: жизнью с ее риском, непредсказуемостью, грузом ответственности — и тихой респектабельной летаргией в завидном статусе “зятя владельца компании”. После недолгих оттяжек и колебаний Крис делает выбор. Он… убивает Нолу.
Убивает не то чтобы хладнокровно, но спланировав и рассчитав все до мелочей. Вначале он убивает соседку, инсценирует ограбление, а затем пристреливает любовницу из дробовика, как якобы случайную свидетельницу, оказавшуюся, на свою беду, в неподходящее время в неподходящем месте. Не повезло бедняжке! Вся эта кровавая “постановка” идет под звуки драматически взволнованного оперного речитатива, а после убийства Крис бросается в такси и едет в театр смотреть вместе с Хлоей мюзикл “Женщина в белом”.
Сцена убийства, хоть и заключена режиссером в условные, театрально-оперные кавычки, все-таки бьет по нервам. Убийство! Шаг радикальный, крайний. Во имя чего? Все литературные предшественники Криса Уилсона убивали ради обретения каких-то новых возможностей. Раскольников — движимый “комплексом Наполеона”, Клайд Гриффитс — в надежде выбиться из нищеты и приобщиться к недосягаемому для него клану избранных. Крис начисто лишен наполеоновских амбиций, равно как и безумной тяги к деньгам: он не игрок, не стяжатель, и роскошь для него — всего лишь атрибут ставшего привычным образа жизни. Крис убивает именно ради привычного, ради того, что есть. Человек идет на страшное преступление и страшный, в общем-то, риск ради того лишь, чтобы без каких-либо потрясений, завернутым в “теплую вату”, дожить до почетной пенсии и не менее почетных похорон. Где он, мятежный дух европейского модернизма?! Следы его можно отыскать сегодня разве только в Америке. Европа же, утратив амбиции, погружается в сон. Самое забавное, что “Матч-пойнт” издевательски предвосхищает реальную политическую коллизию, развернувшуюся всего полгода спустя после выхода фильма: баррикады, погромы и всеобщую забастовку во Франции, когда нация в едином порыве восстала против невиннейшего “Закона о первом найме” — робкой попытки правительства расширить возможности самореализации граждан за счет незначительного ущемления их социальных гарантий.
Однако фильм Вуди Аллена — не только едкая сатира на стареющую цивилизацию, у которой остался один-единственный идол — собес. Режиссер с присущей ему тотальной иронией выстраивает внутри картины некую надбытовую, метафизическую коллизию, в свете которой можно предположить, что Крис — не просто обласканное судьбою ничтожество, но своего рода “везучий Иов”, который всю дорогу ведет тяжбу с Богом.
Слабый намек на религиозное воспитание, фразы типа: “Я думаю: вера есть путь наименьшего сопротивления”, апология везения, подкрепленная “научной” теорией происхождения мира в результате абсолютной случайности, ощущение жизни как трагической бессмыслицы — все это не поза, как может показаться, это — позиция. Герой начинает с того, что закапывает в землю данный Богом талант, и дальше ему приходится жить не своей жизнью. Благое Провидение пытается спихнуть его с гибельного пути, посылая всякие знаки. Встреча с Нолой и бешеная страсть к ней — конечно же знак. И повторная встреча в Галерее Тейт — тоже. Кроме того, дважды является неизвестно откуда рыжеволосый вестник-наперсник, коллега-теннисист. Первый раз — чтобы напомнить, что талант все-таки был и Крис мог бы стать “поэтом с ракеткой”. Второй раз Крис обсуждает с приятелем вставшую перед ним дилемму выбора, и друг, выслушав, грустно констатирует: “Ты просто недостаточно любишь ту женщину”. Беременность Нолы — уже не просто знак, это пинок судьбы: мол, хватит уже, пора выбираться из клетки! Но Крис упорствует, больше того, “цепляясь за прутья”, решается на убийство, которое тоже обставляет исходя из присущей ему логики “везения-невезения”: раз миром правит случайность, ничего нет легче, как убедить людей, что девушка оказалась в неподходящее время в неподходящем месте. Все поверят, никто не станет доискиваться до связи причины со следствием.
А дальше начинается самое интересное. Настоящий пинг-понг с высшими силами. Только Крису удается беспрепятственно вернуть на место орудие убийства — дробовик, взятый тайком у тестя, как Хлоя торжественно объявляет, что наконец-то забеременела. В момент объявления рука жены все время находится в опасной близости от кармана, куда Крис только что сунул драгоценности убитой старушки. Нет, пронесло… Семейство счастливо, все ликуют, и тут раздается телефонный звонок: Криса вызывают в полицию. В полицейском участке ему сообщают, что Нола вела дневник, из которого со всей очевидностью вытекает, что у Криса был мотив для убийства. Он под подозрением. Крис чуть не плачет: “Моя жена ждет ребенка. Да, я изменял, но не убивал. Не надо разрушать жизнь людей! Подумайте о положении нашей семьи”. Полицейские сочувственно кивают, но ясно, что они непременно потянут за эту ниточку и герой через пару дней окажется за решеткой.
А ночью к нему является Нола вместе с убитой старушкой, и происходит деловое, как в суде, разбирательство. Крис защищается: “Да, мне было нелегко. Но я сделал это. В кризисной ситуации я выбрал то, что важнее”. — “А как же совесть?” — вопрошает Нола. “Совесть, бывает, нужно спрятать под ковер, чтобы жить дальше. Иначе она раздавит тебя”. — “А я? — вступает старушка. — Я же ко всей этой истории не имела ни малейшего отношения”. — “Вы, мадам, — сопутствующие издержки”. — “А ваш ребенок?” — на это Крис отвечает цитатой из Софокла: что-то вроде того, что смертному блаженнее вообще не родиться. Доводы, однако, не принимаются. “Ты так наследил, — сурово вещает Нола, — что просто- таки вопиешь, чтобы тебя арестовали. Готовься к возмездию”. Призраки удаляются, а герой остается в смятении; он почти готов признать поражение: “Если меня арестуют и посадят, я поверю, что смысл все-таки есть”.
Но не тут-то было! Напоследок Вуди Аллен устраивает упоительный финт с колечком убитой старушки, которое, будучи брошенным Крисом в Темзу, ударилось о парапет, упало на набережную и было подобрано каким-то наркоманом, убитым той же ночью в какой-то разборке. На него и повесили преступление. Невзирая даже на то, что картина убийства со всей ясностью явилась полицейскому инспектору в вещем сне. Сны-то к делу не подошьешь, а улика есть улика. Так что Крису удается выбраться сухим из воды.
Никакого гарантированного наказания. Никакого ответа: есть смысл, нет смысла… Это, так сказать, вопрос внутренней установки. Вера — путь наименьшего сопротивления? Миром правит случайность? — Отлично! Но в таком случае суть всех усилий сводится почему-то лишь к судорожным попыткам минимизировать влияние этой случайности на твою жизнь. И ради этого человеку самому приходится стать “0”, отказаться от себя, от своих желаний, талантов, послушно плясать под дудку общества, навеки усыпив хлороформом комфорта беспокойное, свободное “я”. В жертву приносится не только духовное — личность, но и природное — пол. Остается только приятная социальная оболочка, жаждущая социальных гарантий.
Благостный, идиллический финал: у Хлои наконец-то родился ребенок, счастливая семья радостно воркует вокруг младенца. Разливают шампанское: “Мы не будем желать, чтобы он стал выдающимся человеком; пожелаем, чтобы он был везучим”. И последний кадр: все те же фальшивые, больные, красные глаза Криса. Вот уж кому повезло так повезло…
Отечественные зрители в своей эмоциональной реакции на картину разделились. Женщины на интернет-форумах в основном жалели героя: “Как он будет жить дальше с таким грузом на совести?! Что вырастет из их с Хлоей ребенка?” Мужчины недоумевали: “Как можно было убить такую девушку, как Скарлетт Йохансон?” Нормальная мужская реакция: отказаться от желанной самки ради сытости и покоя — значит убить в себе мужика, самца. Невозможно! Очень даже возможно. Цивилизация, породившая метросексуалов — человеческих самцов, озабоченных лишь собственной внешностью и комфортом, давно сдала в утиль чисто биологические, витальные стимулы житейской экспансии: продлить род, получить лучшую самку, расширить жизненное пространство. А повышенный гормональный фон, который наблюдается в русском Интернете, — не более чем оборотная сторона корпоративной культуры, в реальной жизни стреножившей темпераментных русских мальчиков.
Вывернув наизнанку архетипический сюжет “преступления и наказания”, Вуди Аллен умудрился разом вышибить из-под ног и моральные, и гендерные, и, так сказать, религиозные стереотипы, на которых веками базировалось массовое сознание. За преступлением не обязательно следует наказание. Мужское самоутверждение не есть залог жизненного успеха. Господь Бог не склонен навязывать Свою истину атеистам. Живи как хочешь. Но даже внутри вступившей в полосу релятивизма и старения (или зрелости?) цивилизации выбор все равно остается. Выбор между уютным тупиком гарантирующего от любых потрясений и личностных усилий “собеса” — и высшей мудростью, которая заключается в том, что важны на самом деле не пресловутая пассионарность и не мертвенный буржуазный комфорт; важно в этом мире для человека лишь осмысленно прожить свою собственную, уникальную жизнь, не похожую ни на какие другие.