Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2006
О. А. Лекманов. Русская литература ХХ века. Журнальные и газетные “ключи”. Этюды. М., УПЛ факультета журналистики МГУ, 2005, 74 стр.
Книга об акмеизме”, биография Мандельштама (вышедшая сначала в издательстве “Звезды”, а потом в “ЖЗЛ”), комментарий к катаевскому “Алмазному венцу” (написанный в соавторстве с М. Котовой) — все эти лекмановские работы хорошо известны, освещены в прессе. А мне хотелось бы сейчас рассказать о книжке-малютке, вышедшей скромнейшим тиражом под грифом факультета журналистики МГУ и кафедры литературно-художественной критики. “Этюды” наглядно высвечивают силуэт Лекманова как литератора.
Дата рождения — 1967. Именно в этом году появился на свет ряд литераторов, которые представляются мне знаковыми культурными фигурами. Романист и новеллист, виртуоз пластично-изобразительной фразы Антон Уткин. Динамичный универсал Дмитрий Быков, чья лирика перетекает и в прозу, и в критику с публицистикой. Драматург, точнее — человек-театр Евгений Гришковец. И — Олег Лекманов, явно нацеленный на то, чтобы вновь сделать филологию литературным фактом.
Лекманов пишет коротко. Показателен контраст между его худеньким жэзээловским “Мандельштамом” и пузатым быковским “Пастернаком” из той же серии. Притом лекмановский лаконизм (“лекманизм”) функционален, содержателен. Тынянов считал эстетически “реакционным” сам тип обширной “добролюбовской статьи”. И как журналист-практик он опубликовал в “Жизни искусства” под псевдонимом “Ю. Ван-Везен” несколько экспериментальных этюдов, миниатюрных по объему и масштабных по проблематике (“Сокращение штатов”, остро ставящее проблему романного героя, занимает одну шестую авторского листа). У краткой стремительной статьи-новеллы есть одно неоспоримое преимущество: начав читать, мы непременно дойдем до конца.
Таковы и десять лекмановских этюдов о литературе и литературной прессе. Парадоксальное сочетание: ясность мысли — и вместе с тем сознательная недоговоренность. Автор не вываливает перед читателем весь собранный материал, не высказывает все имеющиеся соображения. Вместо целого он показывает часть — это уже образно-композиционный прием. Синекдоха, говоря терминологически.
Вот литературовед занялся поэзией журнала “Нива” 1890 — 1917 годов с точки зрения ее эстетической ориентации. Другой бы на его месте завалил нас списками имен и “ворохом скверных цитат”. Тема-то прямо диссертационная. Но поскольку Лекманов уже успешно соискал обе ученые степени, он справляется с названным предметом на семнадцати страницах (и это самый пространный из “этюдов” сборника). Выводы определенны: для “Нивы” самой приемлемой из модернистских школ оказался акмеизм, а в целом массовая поэзия тех лет была довольно далека от творческих новаций.
Тут поневоле задумываешься о том, что всякая эпоха складывается из двух неравных частей: сравнительно тонкий слой — поэзия эстетически маркированная, “продвинутая”, а слой более обширный — массовое стихотворчество, движимое отработанным паром канона. И не все то серебро, что хронологически приписано к серебряному веку.
Такие же широкие обобщения незамедлительно приходят в голову по прочтении многих “частных” лекмановских сюжетов. О связи пародийной поэзии с рекламой — заметка “Шустовский спотыкач, мюнхенское пиво и Д. С. Мережковский”. Мысли о феноменологии поэтического эпигонства возникают по прочтении статьи “Об одном └маленьком” околоакмеистическом манифесте и вокруг” (о “трухлявой” Марии Моравской, как обозвал ее цитируемый в завершающем пуанте Венедикт Ерофеев). О психологии плагиата — в связи с историей о том, как Всеволод Багрицкий приписал себе авторство мандельштамовского стихотворения “Мой щегол, я голову закину…”. Даже такая, казалось бы, описательная работа, как “Русские модернисты — └соавторы” заголовков московских газет (1985 — 1995)”, и то разогревает эстетическую рефлексию. Почему на первом месте оказался Маяковский, на втором — Пастернак, на третьем — Блок, на четвертом — Ахматова? Помимо конъюнктурно-политического фактора здесь, по-моему, сказалось то, что именно футуристическая и постфутуристическая стилистика обладают наибольшей броскостью и прицельностью, необходимой для заголовков. Но могут быть, конечно, и другие ответы на этот вопрос…
В ситуации, когда филология захлебывается в экстенсивно-эмпирическом потоке мелких фактов и скромных наблюдений, лекмановская синекдоха становится научно эффективным и литературно эффектным средством отбора исторически значимых частностей. Но у всякого метода есть и свои неизбежные издержки. Краткость, безусловно, сестра таланта (в том числе — филологического), но, как пошутил однажды Валерий Попов, не его мать. Иногда лаконизм оказывается чрезмерным. Порой остроумные и новеллистически острые “этюды” вызывают несогласие по содержательной сути. Миниатюра “└Абсолютная сила” и формалисты в 1937 году (по материалам └Литературной газеты”)”, как мне кажется, отдает дань устойчивым филологическим мифам о “благополучном” Тынянове, “нехорошем” Шкловском и безупречно-несгибаемой Л. Я. Гинзбург. Последняя заслуживает всяческих похвал, но собственно “формалисткой” не была и под колесо антиформалистической кампании попала, так сказать, “за компанию” со старшими коллегами и учителями. Тут “газетного ключа” маловато, нужен весь контекст переписки Тынянова — Шкловского — Эйхенбаума (которую, кстати, давно пора издать единым комментированным томом). “Можно сказать, что в 1937 году Тынянов оказался назначенным представительствовать за Пушкина в советской литературе”, — читаем у Лекманова. Сказать-то можно, но тяжело больной и обреченный Тынянов этого “назначения” почему-то не заметил. А после смерти его книги не выходили вплоть до “оттепельного” 1956 года.
Другой случай — саркастическое эссе “└Что же пишут в газетах?” (Смерть Иосифа Бродского в зеркале московской прессы)”. Невозможно не рассмеяться от финального пассажа: “…Основные пункты типовой статьи памяти Иосифа Бродского в московской газете: Бродский гениальный поэт — он ученик Ахматовой — он был выслан — он получил Нобелевскую премию — Бродский как Пушкин — он солнце русской поэзии — а я его знал (несколько раз видел по телевизору, видел его фотографию) — и лучше понимаю его, чем все остальные обыватели”.
Здорово! Но, отсмеявшись, я вдруг вспомнил, что было в Москве одно периодическое издание, откликнувшееся на кончину Бродского несколько иным способом. Называлось оно “Общая газета”, где заместителем главного редактора работала Ольга Тимофеева, а обозревателем — автор этих строк. Тимофеева могла бы рассказать о своей встрече с Бродским в Америке, но вместо того поместила в конце номера полосный мемуар Е. Рейна, отнюдь не бессодержательный. Я же срочно связался с Олегом Чухонцевым, который любезно ознакомил меня с подборкой Бродского, незадолго до смерти автора принятой для публикации “Новым миром”. Сильно впечатлило тогда, что одно из стихотворений называлось “Aere perennius”. В рукописи было почему-то написано “ere”, но поправить не составило труда, и стихотворение с надлежащим сакральным трепетом было помещено на первой газетной полосе. Поскольку для нормального читателя (не только “обывателя”) слова “Приключилась на твердую вещь напасть…” понятны не более, чем “regalique situ piramidum altius”, я сопроводил текст деликатным комментарием по поводу Горация и прочих предшественников. Комментарием, конечно, анонимным — как бы от имени редакции. Прожектор лекмановской синекдохи проскользнул мимо этого номера “Общей газеты”. Но, наверное, наш случай оказался не “типовым”…
Самое время уже написать: “Но, несмотря на отдельные…” — и подвести итог. Но мне хочется, вопреки рецензионному канону, снова коснуться безусловной авторской удачи. Книжку завершает принципиально новаторская работа “Интертекст и Интернет: к постановке проблемы”. Лекманов пропустил сквозь интернетную систему Яндекс небольшое стихотворение Мандельштама “Как овцы, жалкою толпой…” 1914 года. И Яндекс оказался феноменальным эрудитом, выдавшим массу параллелей и потенциальных “подтекстов”: тут и Евангелие от Матфея, и Пушкин, и Анненский, и Блок, и Гумилев… Остается “всего лишь” отобрать параллели исторически и эстетически релевантные: “Не отлов, а отсев, не регистрация, а обоснование — вот в чем, на наш взгляд, состоит ныне задача приверженцев школы Тарановского”, — призывает Лекманов. И не только приверженцев этой школы, а всех, кто ответственно подходит к сопоставлению текстов. Ведь сколько сейчас производится статей и докладов об эпитете “синий” или о “мотиве вечера” у разных поэтов — на уровне, вполне доступном электронному разуму! Если же мы перепоручим компьютерной памяти всю элементарную работу, какой простор открывается для поиска более тонких закономерностей — метрико-ритмических, структурно-композиционных, духовно-творческих, наконец!
И еще один вопрос возникает по прочтении лекмановской книжки. Вопрос не к нему, а, так сказать, к литературной общественности. Почему такой живой и остроумный автор не востребован толстыми журналами, газетными отделами культуры? Тесновато ему в академических закутках, ему место — в более массовых изданиях.
Рецензия на небольшую книжку получилась довольно пространная. Но ведь, как говорили во времена структурно-семиотического метода, метаязык описания должен быть контрастным по отношению к объекту. О длинном пишем коротко, о кратком — обстоятельно. Особенно в тех случаях, когда маленькая книжка броско и внятно поднимает большие научно-культурные проблемы.
Вл. НОВИКОВ.