повесть
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2006
Смирнова Наталья Вениаминовна родилась в Якутске. Закончила филологический факультет Уральского университета (Екатеринбург). Автор пяти книг прозы. Живет в Москве. Лауреат премии журнала “Новый мир” за 2005 год.
Так уж случилось, что в их тандеме существовали номер первый и номер второй. Знакомые называли Свету “Я сама”, а ее подругу Аллу Раевскую — “Я тоже”. Как только они встретились глазами, Алка прилипла к Свете, как обои к стене.
— Красивая фамилия — Раевская, — сказала ей Света.
— Знаешь, все эти Раевские, Трубецкие, Волконские… Судьбы-то оказались несчастные… Значит, и фамилии тоже… — пожаловалась Алка.
Света, посмотрев ей в глаза, всегда влажные и в любую минуту готовые пролиться слезами, иронично подумала: “Скромная девушка”.
Механика Алкиных желаний была дефектной, и, никогда точно не зная, чего ей, собственно, нужно, она всегда хотела того, что другие, и металась среди чужого буйного разнообразия, пока не встретила Свету. Дальше все пошло гораздо лучше. Если Алла заставала подругу, которая красила сухой букет, она немедленно отправлялась за город собирать цветы. Рассказ о том, как Света в двадцать шесть лет влюбилась в художника Веселова и уговорила родителей разменять для них отдельную квартиру, настолько сразил Алку, что она немедленно вцепилась в Светиного мужа и изводила родителей до тех пор, пока они не выделили ей жилплощадь.
Перевыполнив программу, Алла родила Веселову дочку Марусю. Света, повздыхав над судьбою двух идиотов, купила коляску, стиральную машину и одежду ребенку на три года вперед. Было понятно, что Веселов понадобился Ятоже только потому, что им владела Света.
Когда-то и она смотрела Веселову в рот, но за десять лет его очарование увяло, а взаимные чувства подсохли. Тем более, что Вовка из лианоподобного юноши превратился в циничного плейбоя, какие нравятся только неопытным девушкам. Когда в стране начались перемены, будучи немцем по крови, он собирался уехать со Светой в Германию, но так и не собрался. Со временем Света перестала надеяться и стала Ясама. Сидела в игрушечной хрущевке, мастерила на продажу сухие букеты и саше, могла за три часа соорудить из отреза шифона свадебное платье, а также приготовить снадобье, выводящее из запоя, да и вообще мало было такого, чего она не умела.
Веселов, переехав к Алке, сразу приобрел облезлый вид и, выразив пару раз претензии, принялся навещать Свету, трогая ее сердце рассказами о девочке Марусе и просьбами вывести пятно с белого плаща, а то не в чем ходить на вернисажи. Жизнь Веселова изменилась географически, и пришлось больше передвигаться. Вместо одной женщины стало две, а также две малоотличимые квартиры с практически одинаковой обстановкой. Он попытался устроить соревнование жен и коварно предлагал Свете мужские услуги, но Алка на эти подлости испуганно разевала рот, а Света язвила стрелами и однажды предупредила:
— Хочешь нас поссорить? Уйдешь ни с чем, и Марусю отберем.
— Феминистки проклятые, суфражистки. Плохие тетки, — обиделся художник. — Кто вы без мужиков?
— Молчи уж, производитель, — вздохнула Света.
Аллу такой вариант жизни не удивил. Иначе просто и быть не могло, ведь, в сущности, они с Веселовым были Светины дети, и Света не могла их покинуть. Некоторым в жизни везет, и им удается найти “добрую” мать. Света некрасива тяжелой русской некрасотой, носит очки в крупной оправе, язык у нее злой и быстрый, как бритва. Но внутри, как правильно чувствовала Алка, она умная, рачительная и потому совсем не злая. Света в любом доме сразу отыскивала стул с самой удобной спинкой, рядом с самым вкусным блюдом и самым остроумным соседом. Все ее вещи были либо очень полезные, либо старинные и красивые. “Главное в теле — позвоночник”, — как-то сказала Света и купила за кошмарные деньги лечебный матрац.
В ее кухне, где каждый сантиметр был на счету, росли цветы немыслимых пород и стоял крохотный секретер покойной тетки-профессорши, в котором пряталась кухонная утварь. Света открывала секретер, за пять минут готовила вегетарианский суп и с удовольствием принималась есть и читать, поставив книжку на железную подставку, какие раньше покупали школьникам, чтобы удобно было списывать упражнения из учебников. Предметы в ее доме могли рассчитывать на долголетие, потому что Светина душа была протестантка, не хотела смиряться с непрочностью живого и страстно продлевала жизнь вещей. С ними она была в сговоре, с ножовками и стамесками тоже, но с людьми ей было непросто. Такие податливые, как Алка и Веселов, встречались редко, остальные сопротивлялись даже очевидному.
Спокойно переждав кошмары первоначального накопления, Света пошла работать на фирму “Любимая игрушка” и за два года преуспела. Год у нее ушел, чтобы занять место замдиректора, вытеснив с него юношу с ледяным взором, мистера Домби. Света делала ему немыслимые подлости и портила отчеты. Она дала волю своему языку, который обычно умела придерживать. Ненависть ее была физиологической и почти бескорыстной. Торгуя мягкими игрушками, он брал их двумя пальцами, заявляя, что у него аллергия. Не то чтобы Света обожала мягкие игрушки, но желание встать на сторону беззащитных вещей против этого человека росло неотвратимо. Тем более, что про аллергию Света знала все, борясь с этим недугом всю жизнь.
Один раз она привела на фирму Аллу, которая ходила на курсы экстрасенсов и, хотя не знала, что делать со своими умениями, многое чувствовала.
— Посмотри на него, — попросила Света. — Почему-то хочется раздавить, как таракана.
— Недолюбленный мальчик. Яппи, — пробормотала Алка, бросив взгляд на Домби. — Решил, что выбьется в люди любыми способами. На самом деле слабак. Холодности достаточно — сам уйдет.
А когда слабак с тремя мобильниками уволился, не выдержав свинцовой Светиной ненависти, то Алка, узнав об этом, расплакалась. Плакала она полночи, то уходя в Светину кухню и обращаясь к цветам, то за швейной машинкой, глядя на луну в черном небе, то на лечебном матраце за ширмой, закинув руки за голову и нервно перебирая ногами.
— Думаешь, легко так жить? — спрашивала она, и слезы текли ручьем. — Зачем я только пошла учиться? Он, я имею в виду учителя, меня сразу заметил, назвал пограничницей, ну, то есть я застряла между двумя мирами, тем и этим, и истязал дрессировкой. Теперь я все знаю, я посмотрела, хотя он не советовал. Знаю, как я умру, и как Вовка умрет, и что я переживу Веселова на двадцать восемь лет. Про тебя знаю тоже. Ты скоро меня предашь, но учти, я буду бороться! Маруся попадет под машину, и у меня вылезет половина волос на голове. Господи, помоги мне это все выдержать!
Света подошла и погладила Алкину русую шевелюру. Больше ничего красивого Раевской бог не дал, только волосы и плачущие глаза ребенка. Света ей не вполне верила, считала жертвой воображения. И главное, непонятно было, что с ее способностями делать. Профессиональной гадалкой Алка быть не хотела, за это, по ее словам, нельзя брать деньги, иначе дар пропадет. Говорить людям все — невозможно, за правду они готовы убить. Хорошее Алка сообщала, а страшное умалчивала и чувствовала себя лгуньей. Как с любым талантом, с этим была куча терзаний.
Но однажды Света задумалась не на шутку. Она заехала к Алке после автомойки в ослепительно чистой “мазде” и сразу заметила, как изменилась знакомая квартира. Странно, по диагонали висело зеркало, горели свечи, мирно спала Маруся, закинув на борт коляски неотразимую младенческую пятку.
— Слушай, давай купим ребенку кровать, все-таки коляска синтетическая, — предложила Света, но Алка вдруг испуганно замахала руками:
— Отойди от ребенка, господи, да отойди же, говорят тебе! Ты где сейчас была?
— На мойке. Курила и смотрела, как мальчики суетятся. Хоть иногда посмотреть на работающих мужчин! Мистер Домби, например, совсем не желали работать, только бабки рубить! — вдруг вспомнила Света недавнего врага.
— Да уйди же от коляски! Вот… — Алка подвела Свету к зеркалу. — Смотри, видишь над правым плечом мутное пятно.
Света, вглядевшись, подтянула рукав и потерла поверхность зеркала. Алка расхохоталась:
— Не три его, он ржет, как от щекотки. Ты притащила с собой черта. С мойки, наверное…
Алка озабоченно сдвинула брови.
— Смешливый попался, гад. Сейчас разберемся, садись на диван.
Она вытащила коляску на балкон и принялась за манипуляции. Вначале потухла свеча, потом вырубилось электричество, лоб у Алки вспотел, а вид стал вовсе безумный. На балконе залилась плачем, а потом стихла Маруся.
— Сейчас он в тебя вцепится, приготовься, — предупредила Алла, а Света почувствовала, что ее схватили за лицо и сдирают кожу. Стаскивают с нее лицо. Боль была адской. — Как при родах, — согласилась Алка в ответ на Светины стоны и снова обратилась к черту: — Уйдешь, гад, непременно уйдешь, куда ты денешься! Все равно прогоню!
В тот же миг боль отпустила, и Света откинулась на диван. Зазвонил телефон. Голос Веселова спросил: “У вас там все в порядке?”
Алка, положив трубку, сказала:
— Видишь, как у вас с Веселовым налажена связь? Он сразу почувствовал!
Свете было не по себе. Лицо и уши горели. Алка терла шкаф, на котором вдруг выступили четыре злые кривые царапины.
— Сволочь. Видишь, шкаф в отместку испортил.
Света немного помолчала, уважительно оглядев шкаф. Что-то в этом сильно пугало. За окном стемнело и стало страшно, последняя свечка, отразившись в окне, молча потухла.
— Тебе все-таки следует брать деньги, — помолчав, рассудила Света. — Ты тратишься. А потом, если этот дар и отнимут, то все не так страшно, как с чертями возиться.
— Уже не знаю, как без него. Привыкаешь все видеть, забываешь, как живут обычные люди. Я буду как слепая, если его потеряю.
— Обещай мне, — попросила Света, — что не станешь использовать свои таланты против меня. А то я что-то опасаюсь.
Но Алка — и Света видела это, поэтому с ней нужно было говорить только честно, — была уже немного другая, не Ятоже. Она посмотрела туманно и ответила:
— Если только ты не начнешь первой.
— Я не умею, — возразила Света.
— Тебе кажется. Помнишь мистера Домби? Ты была в него влюблена, хотя не знала об этом. Он не ответил тебе взаимностью. Он любит вертлявых тонконожек.
— Он же примат, — удивилась Света.
— Нет, он ребенок, который не взял тебя в мамы. Свет, я тебя прошу, давай ты будешь добрей. С тех пор как Веселов ушел, ты все черствеешь и черствеешь. Живешь со своей “маздой”, как с мужчиной. Лучше б тебе влюбиться.
— Не приведи господи. — Света встала и направилась к двери, повторив про себя: “Не приведи господи! Я только начала жить хорошо. Всего только год хорошей жизни!”
За дверью она поняла, что не только ее власть над Алкой закончилась, но теперь их роли, похоже, поменялись, и уже Раевская прибирает ее жизнь к рукам… И что Света после сказанного непременно влюбится, да так, что наперекосяк пойдет вся жизнь. По пути домой она заехала в церковь, поставила свечку за успехи мистера Домби и попросила Николая-угодника, чтобы он явил чудо, не позволив ей влюбляться, ибо это одно из самых тяжелых женских ремесел, а ей, в ее тридцать семь, оно и вовсе не по силам. Но внутри нее что-то непрерывно росло, похожее на огромное, очень сильное дерево с крепкими корнями, и распирала бессмысленная радость.
Неужели это Алка так ее развернула, возмущенно думала Света. Неужели она может столкнуть с рельсов одним словом? Или только меня, потому что я к ней привязана? Нет, вряд ли. Алка всегда была честная и правильная девочка. Но последнее время, возразила Света самой себе, она изолгалась и сама в этом признавалась. Что она молотила про черта? Еще и шкаф сумела исцарапать. Только непонятно, кто хватал Свету за лицо. Насчет этого сомневаться не приходилось, такую боль не придумаешь. Света быстро перекрестилась, но дерево все распускало побеги, а радость уже начинала душить.
В понедельник, сидя на работе, она вспоминала мистера Домби и его голубоватый цвет лица. “Любимая игрушка” незаметно высасывала из них кровь. Поглядывая на себя в маленькое зеркало, Света увидела, что ее кожа тоже приобрела оттенок голубоватого льда и до превращения в мисс Домби ей осталось немного. От количества клиентов подташнивало, от хлопка входной двери делалась легкая судорога, от голоса директора — спазм сосудов с последующей головной болью. Чувства заострились, но одновременно напало равнодушие. Спасаясь, Света разглядывала сайты турфирм в поисках острова. Все, что ей нужно для счастья, был остров с маяком. Она нашла четыре картинки, и на одной из них остров был как блин, на другой — в форме корабля, на третьей он напоминал зубчатый лес, а на четвертой — замок. Она позвала Раевскую и попросила выбрать.
— Этот, — мельком взглянув, сразу выбрала Алка тот, что был в форме корабля. Она посмотрела на Свету, как юноша, который хочет признаться в любви, но не решается, и добавила: — Я тоже хочу.
— Съездишь после меня, ладно? Мы не можем вместе, кто-то должен остаться с Марусей.
Алка кивнула и снова посмотрела на остров, а потом на подругу с любовной печалью и вопросом, который так и не решилась задать.
Купив тур, через неделю Света уже плыла на катере с двумя немецкими парами. На острове их встретил гордый смотритель маяка с развевавшимися на ветру волосами и помог сойти на берег. Немцы, перекусив, уплыли заниматься дайвингом и не появлялись до вечера, а Света осталась на острове со Станко.
Он показал ей прохладную комнату с выбеленными стенами и циновками, выдал теплое одеяло и принялся готовить ужин.
Света, прихватив пляжный зонт, легла на камень, выступавший в синее море, и слушала, как оно плещет, забираясь в душу. Такого ласкового моря она прежде не видала. Солнце сдвинулось вправо, ее закрыла тень от пинии, и она уснула. Вечером, когда смеркалось, ее нашел Станко и, коснувшись порозовевшего плеча, позвал ужинать. Немцы пили привезенное пиво, а они со смотрителем — местное вино. Поболтали, и Света ушла спать в прохладную комнату. Перед уходом Станко поколдовал у кассы и выдал им чеки за ужин. После этого вечера немцы больше с ними не ели, а либо питались отдельно, либо уплывали на большой остров в ресторан.
Странно, иногда на маяке пропадало электричество, и сидели в глухой темноте, при свечах. Днем по острову, полному необыкновенных деревьев, прыгали миниатюрные белки, а в сумерках приходили ежи и гуляли по берегу. На четвертый день Станко показал Свете оранжерею.
В оранжерее ничего не росло, а стояли ведра, старый гриль, завивались, как змеи, морские канаты, ржавел якорь, пересыхали сети, в общем, старые вещи жили никому не нужной жизнью. В Свете начала просыпаться жалость, ведь ничего не бывает беспомощней ненужной вещи. Если вернуться в брошенную квартиру спустя год, вещи будут вопить и виснуть у тебя на шее.
Станко привел Свету в самый дальний угол.
— Это, — сказал он, — цветок моей жизни.
Среди хлама и мусора Света увидела бледную розу, ростом с небольшую женщину, с головой человеческого размера, нежно-розовую, с матовыми лепестками, любым из которых можно было закрыть щеку. Роза была живым существом, заботливо укрытым от опасностей. Ее прятали, как жену в гареме.
— Ее зовут Зара, выводил восемь лет. Русская красавица, — усмехнулся Станко.
Света оглядела его огромные волосатые руки, сдвинутые брови, заглянула в глубоко спрятанные глаза.
— Любишь русских? — усмехнулась она.
— Женщин, — уточнил Станко. — Они дикие, как газели. Мужчины никогда не гладят им ноги.
— Сочувствуешь, значит, — улыбнулась Света.
Станко тоже улыбнулся.
— Я только показал тебе цветок.
В этот вечер она не могла заснуть. Немцы, конечно, действовали ей на нервы, когда наглаживали своих мужиковатых жен, но не очень. В конце концов, всегда можно что-нибудь предпринять. Немного поворочавшись, она встала, умыла лицо и подмышки, спустилась вниз и села под окном Станко, глядя в хмурое лицо луны. Через пять минут он вышел и поставил на камень бутылку с двумя фужерами, блестевшими при луне.
— Если я правильно тебя понял…
— Ты все понимаешь, — улыбнулась Света. — И очень хорошо говоришь по-русски.
С этого четвертого дня и до конца отпуска они жили как новобрачные, у которых медовый месяц. Подолгу и вдумчиво занимались любовью. Не торопясь, точно впереди у них была целая жизнь. Свете нравилось, что смотритель продолжает выбивать ей чеки за ужин и делать вид, что они чужие, хотя изображать святош было не перед кем: немцы не вылезали с катера.
— Никто не обнимал меня так крепко, — сказал ей Станко.
Света знала, что счастье мгновенно и надо его ловить. Копить терпение, доходя до ненависти к самому терпению, ждать, молчать, таиться, а потом делать резкий бросок, как на охоте, — и счастье в руке. Там оно обычно и умирает, особенно если стиснуть посильней. Такова судьба растений, животных и всего живого, не только счастья, все непрочно. Но ее душа-протестантка все равно обнимала его крепко.
— Ты так прощаешься со мной? — спросил он.
— Нет, я приеду в следующем году. Тоже в июне. Дождешься меня?
Он дождется, по всему было видно — он никуда не спешил. На вопрос, о чем он мечтает, ответил, что хочет побывать в космосе. Один на один с космосом, без спутников. А когда Света усмехнулась, мол, кем же тогда он хочет стать, когда вырастет, ответил, что всегда хотел быть никем. Никем и стал. Островом в море. Его сын, которому семнадцать, глядя на него, захотел учиться, такой странной казалась ему жизнь отца.
— С твоей силой и уменьями ты мог бы зарабатывать много.
— Я не для этого, — улыбнулся он.
— Тогда для чего? Для любви?
— Сомневаюсь.
Еще Станко сказал, что он собирает ключи. Ключи — знаки, что все двери тебе открыты. Чем больше ключей, тем больше подвластных дверей.
Наутро, обходя остров, Света нашла ключ величиной с половину ногтя. Волшебный остров, подумала она. Слишком тут все случается. Причем напрямую. Подумала, что хочет подарить ему что-нибудь, — и сразу сбылось.
За три дня до отъезда Света начала готовиться к прощанию. Стала задумчивой и слегка прохладной со Станко. С наслаждением пила белое вино, много загорала, часами купалась и долго ужинала отменной форелью на гриле. Перестала здороваться с немцами, и те охотно платили ей взаимностью. Хвалила себя за то, что миновала горестей любви. Она пообещала себе, что будет приезжать на остров каждый год и каждый год у них будет медовый месяц, так что ей будет для чего зарабатывать. Она поняла, где пряталось ее лунное счастье и как его зацепить, чтобы не исчезло.
Но Станко одним махом уничтожил все усилия. Обняв на прощанье, он спустился в трюм и принес цветок своей жизни. Поэтому в самолете Света принялась лить слезы как сумасшедшая, а стюардесса смущенно улыбалась, носила ей соки и воду, а потом убрала розу с глаз долой, сообразив, что пассажирка убивается из-за цветка. Так что страшный цветок Света увидела только при посадке, и вид его подкосил ее окончательно. Если немцев, гладивших своих жен, Света вынесла, цветок сразил наповал. Ей припомнилась вся ее женская жизнь, прожитая напрасно. Никогда она не была женщиной, да и розы, в общем, не заслужила. Роза досталась ей просто так, подарком, авансом, безвозмездно, как любовь.
Она не могла унять слезы ни на таможенном контроле, ни у стойки багажа, ни в такси. Сидела прямая как палка, а из-под темных очков текли струи. Точно она не человек, а река. Слава богу, что у нас не принято спрашивать плачущих: “Are you OK?”1 Со смерти матери она так не ревела, словно выплакивала прошлую жизнь. Прямо с парковки она поехала к Алке, и там слезы внезапно иссякли. Кончились. Алла выслушала рассказ затаив дыханье.
— Только не говори мне, что ты тоже хочешь! Можешь лететь, хоть завтра, но этот остров мой, — закончила Света.
— Почему это? — обиделась Алка.
— Нипочему. Мой — и все. Когда я разбогатею, я куплю его вместе с маяком.
— Со смотрителем, ты хочешь сказать?
— Нет. С маяком.
— Зачем тебе маяк без смотрителя?
— Ты права, — задумалась Света. — Но смотрителя мне не купить ни за какие деньги. Он не продается.
— Когда ты уехала, — сказала Алка, — я хотела посмотреть, где ты и с кем, но не смогла. Мне тебя загораживали. И я подумала, что человек, с которым ты сейчас, умеет ставить защиты. Вполне вероятно, что он “пограничник”.
— Ты так думаешь? Нет, только не это. Тогда все это просто сон о другой жизни. Иллюзия.
— Я съезжу и все выясню, ладно? — попросила Алка.
— Ты опять взялась за старое, Ятоже. Как это раздражает, ты даже не представляешь!
— А раньше не раздражало…
— И раньше раздражало. Пойми, не бывает общей жизни, у каждого она все равно своя. В том же месте, с тем же мужчиной у тебя будет другое.
— И хочу другого.
— И розу он уже срезал…
Алка вместо ответа грустно улыбнулась.
— Очень красивая, но огромная. Такую даже не засушить.
— Я покрою ее воском, сфотографирую, и ты отвезешь ему снимок.
— Ура.
Вернувшись домой, Света занялась приборкой. Вещи без нее уже впали в уныние, но крепились, подражая хозяйке. Вещам лучше быть ободранными кошкой, разбитыми детьми, расшатанными или сожженными в буржуйке, чем брошенными. Иначе в них нет никакого смысла, да и в жизни людей, их создавших, тоже. Потому что вещь — это ты и есть. Один — восковая роза, другой — атомная бомба. Жил когда-то человек по фамилии Оппенгеймер, он, прежде чем сделать бомбу для Хиросимы, назвал ее именем своей матери — так с ней сроднился. Ты и твоя вещь — одно и то же, и лучше всего это видно по одежде, ведь она повторяет твой силуэт, форму плеч и длину рук.
Копуша Раевская прособиралась на остров месяц и улетела, оставив Марусю Свете. Едва дождавшись ее возвращения, Света приехала в аэропорт. Сидела в машине и курила, пуская дым кольцами, а Маруся кашляла. Свету все еще преследовал Станко, слишком хорошо она помнила цвет его губ и теплый запах изо рта. И эту чудовищную розу, которую никогда не вырастишь здесь…
Наконец появилась сияющая Раевская с цветком в руке. Света, не выдержав, расхохоталась.
— Что, добилась своего, Ятоже?
— Не называй меня так. Я все выяснила. Приедем домой, расскажу.
Света мчалась так, что ее оштрафовали. Но змея Раевская вначале кормила Марусю, потом укладывала ее спать и лишь к вечеру соизволила приняться за рассказ.
Вначале про розу, объявила она. Первую розу Станко выводил восемь лет и срезал ее для Светы. Когда первая получилась, он посадил вторую, а потом и третью. Вторую он отдал Алке. Но ни показывать цветы, ни дарить он не собирался, пришлось уламывать. Говорил, что никогда не дарит цветов, а насчет Светиной розы загадочно улыбался.
Он не “пограничник”, заявила Алка. Просто непрозрачный, и если он рядом, ничего не увидишь. Апартаменты внутри маяка на двенадцать человек, но он берет не больше шести, потому что иначе нарушается баланс счастья. На острове должно жить семеро, и деньги тут ни при чем. Нужно время, чтобы хорошо приготовить еду, высушить снасти, полить оливы, вымыть дом, посуду и катер. Должны оставаться силы быть счастливым. Счастье ощущается как густой сладковатый туман с запахом душистого табака, оно окружает его плотным кольцом.
Станко был таким не всегда, а стал после войны. Война в нем еще не умерла, временами он сходит с ума от взрывов, прикидывает, сколько лет проживет с одним легким, но никому об этом не рассказывает, даже жене и детям. Особенно детям, потому что если рассказывать младшим, то ты продлеваешь войну, а если забыть, то она умрет сама собой…
— Ты с ним спала? — перебила Света.
— Нет, конечно. — Алка посмотрела недоуменно.
— Смотри у меня, Ятоже. Не вздумай снова залезть в мою постель…
— Он мне даже не нравился! — возмутилась Алка. — Он мачо.
— Мачо? — изумилась Света. — Который облизывает одно ухо десять минут?
— Какой там! Такие швыряют поперек кровати…
— Мы вообще об одном человеке говорим? — удивилась Света.
— Черт, о нет, прости, господи, я этого не произносила! Я тебя не звала! Света, боже мой, что делать?
— Ты спятила, Раевская? Что ты прыгаешь, как кошка? — недоумевала Света.
— Помнишь черта, который исцарапал мебель? — Обе поглядели на шкаф. — Я тогда с ним не справилась. То есть справилась, но не совсем… Он отстал от тебя, но ко мне прицепился, и я завезла его на остров.
Света не выдержала и нервно закурила.
— Испортила остров?
— Нет, он вернулся со мной… Но пока были там, понаделал дел. Катер едва не потопил, порвал сети. Станко это не понравилось.
— Давай без чертей, — предложила Света. — Представь, что ты не нравишься мужчине, его это напрягает, все валится из рук. Веселов тебя любит, а Станко — нет. Можешь смириться с этой мыслью?
— Легко. Да только все не так. Ладно, спорить не о чем, я спать ложусь, — обиделась Алка.
— Ну и спи, балда, — возразила Света.
Вечером вернулся Веселов.
— Все колдуешь? Наколдовала бы лучше пару бутылок пива… Со Светкой ты это сделала? Сияет, как фонарь. Как новобрачная.
— Тебе жалко, что ли? — огрызнулась Алка.
— Мне — нет. Из Светки б хорошая бабушка вышла, не то что наши, с сиреневыми волосами… Ребенком вообще не занимаются…
Иногда Алке хотелось засветить любимому Веселову в глаз — он того заслуживал. Как кривое зеркало, отражал самые низкие ее помыслы и, ничего не подозревая, их озвучивал. Они прожили с Веселовым три года, им осталось пятнадцать. В сорок девять он умрет от рака прямой кишки и мучиться будет страшно. Света изведется, почернеет от горя и будет биться из последних сил, удерживая в этом мире любыми деньгами. После похорон они вдрызг рассорятся из-за веселовских картин, которые Света у нее отберет. А потом все вернется на круги своя, и Алка вместе с Марусей будут жить со Светой, потому что свою семью она так и не заведет. Пока видимая картина будущей жизни выглядела так, и в ней были вещи необратимые. Может быть, Алка, бросив все силы, отсрочит смерть мужа на год… Может быть, ей это удастся, но в конце ее ждет поражение… А все равно есть нечто, подвластное ее чарам.
Алка села, потушила свет на кухне и сосредоточилась на будущем Ясама, потому что будущее Ясама было будущим Ятоже.
Нет, на остров Свете не разбогатеть. На заброшенный дом с парком — это да. Вот Света в штанах, с газонокосилкой, гамак между деревьями и беседка с кудрявой виноградной лозой. Алла разглядела дом внимательно, запомнила круг фонтана, женские ноги от обвалившейся статуи и деревья. Туи, клены, каштаны… Какой-то мужчина, смутно знакомый. Что это, Крым, Кавказ? Кусок моря, пляж из крупной гальки. На Алкином лбу от усилий выступил пот.
Она включила свет и нарисовала то, что запомнила. Наутро зашла в агентство по продаже недвижимости. Девушка-агент, рассмотрев рисунок, елейно улыбнулась.
— Отличный выбор. Крым, восемь километров от Симеиза, вилла “Анастасия”. Мы называем ее “Ноги”. Совхоз продает. Созваниваться?
— Пока не надо. Там ведь и водопровода нет?
— Проведете. Цена-то лирическая.
Все равно вилла Светина, подумала Алка. Рано или поздно. Но подруге она ничего не сказала, и видеться они стали реже, потому что Света, решившись на остров, работала до изнеможения.
Летом, думала Раевская, все должно решиться летом.
В июне Света купила белый сарафан и поехала на остров. Ее удивило, что на катере их было десять, слишком много для того Станко, о котором рассказывала Алла. Но, впрочем, Алка в последнее время несла ахинею.
Станко подал Свете руку и вежливо улыбнулся. До самого вечера ничего не происходило, и Света просто лежала на камне под пинией и слушала шепчущее море. Послеполуденное солнце палило все жарче, расплавляя внутренности. Запах пиний вперемешку с запахом соленого моря пьянил до дурноты. Она ждала его, но он не пришел.
Вечером, после ужина в компании, Света постучала в его дверь. Он встал из-за стола и кивнул, приглашая войти. За спиной на белой стене висели ключи. Много разных ключей на отдельных гвоздях. Света отыскала свой, размером с половину ногтя.
— Откуда у тебя этот ключ?
— Подарили.
— А кто подарил?
— Не помню.
Он не лжет, подумала она. Просто не хочет вспоминать.
— Приходи ко мне, если хочешь, — предложила Света.
— Я женат, — был ответ.
— Раньше тебе это не мешало.
Он как будто смутился.
— Это было давно, даже жена забыла.
— Твою жену зовут Зара?
— Откуда ты знаешь? — удивился он.
— Как ту розу. — Она пожала плечами.
Света поднялась и хотела выйти. Но он ее остановил.
— Ты ведь русская? — уточнил он. — Они сумасшедшие. В прошлом году здесь была девушка, она все время требовала цветов. Я отыскал для нее розу…
— Хочешь сказать, что Аллу ты запомнил, а меня нет?
— Тебя не знаю, — отрекся он.
Света ему не поверила.
— Просто жена надавала тебе по башке за то, что ты срезал розу с ее именем. Поэтому ты меня морочишь. Не трудись, все понятно.
Станко нахмурился.
— Пойдем в оранжерею, — позвала она.
— Тут нет оранжереи.
— А там?
— Там склад.
— Пойдем. — Света решительно двинулась, он пошел за ней. Но на берегу силы оставили, она остановилась, посмотрела на ослепительную луну и махнула рукой. Делать было нечего, и поступки на острове неуместны, здесь другие правила. Волшебные двери, однажды пропустившие к счастью, захлопнулись насовсем.
Две недели она купалась, вечерами ездила с компанией немцев на соседний остров по ресторанам и магазинам, танцевала, пила белое вино в баре “Пантакабана”, переглядывалась с барменом, похожим на Фредди Меркьюри, и тщательно избегала Станко. Ночами плакала в подушку от соленого разочарования, но об этом никто не знал. Станко грустил, оттого что никому не нужна его отменная рыба на гриле и некому выбивать чеки за ужин.
В оранжерею Света пробралась, когда он был на рыбалке. В углу, среди хлама и мусора, в небольшой воронке прятался иссохший черный корешок. Вот и все, что осталось, подумала она. Столько было счастья и целый год ожидания, а словно ничего не было. Просто сон. Бесполезно пытаться превращать сны в реальность, они все равно вернутся туда, откуда пришли.
В последний день перед отъездом она попросила Станко приготовить ужин, и он обрадовался. Они ели отменную форель, запивали вином и молчали. Чек он ей почему-то не выбил.
— Я знаю, ты ходила на склад, — сказал Станко.
— Забудь, — посоветовала она. — Лучше скажи, ты был когда-нибудь совсем счастлив с женщиной? Однажды я жила две недели на острове, и это было абсолютное счастье. Сейчас я думаю, что это был сон.
— Что было потом? — спросил он.
— Я обещала вернуться через год…
— Слишком долго. Через год возвращаться некуда.
— Так и оказалось. Это был сон.
— Почему сон? Раз ты это чувствовала, значит, это правда.
Света подвинулась и положила руку на его плечо.
— Хочешь, пойдем к тебе? — нерешительно спросил он.
— Поздно.
Она подумала, что ее желание хранить, беречь и продлевать жизнь всему, что бы то ни было, на этот раз столкнулось с коварным противником. Счастье, или чувство, как ни назови, все равно растворится или улетит, такова его воздушная природа. Раскроешь ладонь — а там пусто.
Наутро Станко отвез ее на катере в город. Поймал такси, проводил до аэропорта и помахал рукой. Она была совершенно спокойна и почти безмятежна, хотя бы оттого, что все ее прежние представления о жизни оказались верными. То, что она успела поймать в прошлый раз, она поймала. Повторы невозможны, и что теперь делать с деньгами, которые она как сумасшедшая зарабатывала целый год…
Вернувшись, она заехала к Алке и поразилась прозрачной бледности Маруси. Та светилась ребрами, точно русская борзая, да и у Раевской вид был не краше.
— Надо дом купить за городом, — решила Света. — Ребенок совсем чахнет.
— Врачиха сказала, надо в Крым. Марусе поставили поллиноз, сделали пробы. Осины, березы, орешник… Аллергия на русский пейзаж.
Женщины выразительно переглянулись. Как могло получиться, что Алкиной дочери досталась Светина болезнь, объяснению не подлежало. Что-то есть в мире, кроме родства по крови, и оно бывает посильней обычных связей. Начитанная Света посмотрела на поцарапанный шкаф… Да, друг Горацио, такое мудрецам и не снилось…
— А как Станко? — Раевская спросила осторожно, точно заранее знала ответ.
— Ты же знаешь.
— Да уж знаю, — сочувственно вздохнула Алка и вдруг понесла такое, что Света усомнилась, можно ли ей вообще доверять ребенка.
По Алкиным словам выходило, что Станко — слуга, выполняющий приказы. Промежуточное создание, которых часто используют для поручений. Один раз ему велели поступить так, а другой — иначе. Это не его воля, и Света тут ни при чем.
Выслушав бред, Света съязвила, что как-то не замечала за собой опеки со стороны сверхъестественного мира. Что вряд ли кто-то о ней печется настолько, чтобы давать поручения. Станко вернулся в семью, вот и все.
Но Алка, покраснев от Светиного недоверия, настаивала, приводила примеры того, как люди служат, сами не зная об этом, и это наводило на подозрения. Слишком горячо та защищала смотрителя.
— С этим покончено, — отрезала Света. — Больше никаких заграниц и безумий. У нас ребенок болен. Поищи варианты, ладно?
— Ладно, — послушно сникла Алка.
Света купила виллу “Анастасия” в конце августа. Взяла на работе отпуск за свой счет, наняла строителей, провела водопровод и завела садовника Марата. Когда до смерти уставала, сидела в гамаке, курила, болтала ногами и, сощурившись, презрительно наблюдала, как мужчины работают. Улетев назад, раздумывала, что хорошо бы купить самолет, чтобы не платить авиакомпаниям, а летать в Крым когда вздумается, например по выходным.
На следующий год она взяла в Крым всю семью вместе с Веселовым, правда, вскоре пожалела. Женщины работали в саду и готовили пищу, а художник таскался в город, наливался вином из бочек и исполнял репертуар Земфиры. От его воя сводило скулы. В одно из воскресений Марат заволок вкрученного Веселова в машину, отвез в аэропорт и, купив билет, стерег до самой посадки. Улизнуть от татарина не удалось, и гордость художника пострадала. Как только женщины вернулись из Крыма, уязвленный Веселов навестил Свету.
— Что, — спросил он, — развлекаешься с татарами? С иностранцами не выгорело? И не могло. Тебе нужен раб, а не мужчина…
— Не твое собачье дело, — отрезала Света.
— Только не думай, что решаешь ты. Все решает моя жена. Твою жизнь она давно расписала. Сказала Станко, что у тебя хламидиоз, вот и все. Очень просто.
Света недоверчиво посмотрела на Веселова.
— Зачем? — спросила она. — Зачем ей это?
— Она считает, что ты ее предала. Приревновала тебя к Станко. Думаешь, Алка любит меня? — сощурился Веселов. — Хрен! Она любит тебя и зависит тоже от тебя. Феминистки проклятые, суфражистки, плохие тетки… Все для вас лакеи. Не угодил — сразу выкидывать, как щенка. Жлобство это, — упрекнул Веселов.
Разговор этот выбил Свету из колеи. Вылетела она в очень странную сторону, в пустоту. В голове у нее помутилось от ненужных, ни к чему не ведущих мыслей. Каждый день она думала о Станко, а об Алке с Марусей совершенно забыла. Их жизнь без постоянной опеки начала заваливаться, но Света ничего не замечала. Это не было местью, просто она была сама не своя. Потеряла себя, и все валилось из рук.
Приходила Алка и просила прощения. Все сделал тот черт, которого Света притащила с мойки, уверяла она.
— Нет, — возражала Света. — Не надо приплетать черта. Это сделала голая нужда. Если бы ты не нуждалась в моей помощи, ты бы так не поступила.
— Не в помощи. И не в деньгах. В тебе, — заклинала Алка, но Света оставалась непреклонно-задумчивой. Ее ясные представления о том, как устроен мир, обвалились, как гнилой забор. Теперь она презирала свои благодеяния, которые оказались дутой гордыней, не хотела видеть ни Веселова, ни Алку, ни Марусю и с мучительно-сухой, бесслезной тоской вспоминала остров. Тосковала по острову, где однажды цвела, как роза.
Осенью в офисе появился мистер Домби. Вид у него был странноватый: ботинки не блестели, волосы, прежде гладко уложенные гелем, разлетались.
— Светлана Валерьевна, я хочу снова к вам на работу, — заявил он, рухнув в кресло.
— А аллергия? — спросила Света.
— Прошла. — Он улыбнулся. — Бесследно.
Свету слегка тревожила вина перед Домби, и потому дело легко решилось в его пользу. Ему повезло: он пришел, когда она не понимала, где право, где лево, где черное, где белое, боялась ошибиться, опасалась принимать решения, ощущая, что внутри нее какой-то кисель из медуз. Она свалила на него проблемы “Любимой игрушки”, и вскоре он приобрел фирменный голубоватый оттенок лица. За год выяснилось, что мистер Домби отлично варит кофе, курит те же сигареты, что и она, и с ним легко ладить. Когда Света спросила, что за превращение произошло с ним, пока они не виделись, он удивленно заявил, что хотел задать ей тот же вопрос. Но совсем странное произошло летом, когда он вдруг заявил, что хочет в отпуск. Желательно на остров.
Удивленная Света первый раз за полгода отправилась в гараж. “Мазда” встретила ее стонами радости. Из гаража она поехала к Алке, и стоны повторились. Гостья сидела, бессмысленно улыбалась, понимая, что не купила Марусе подарка, ну и ладно, все и так хорошо, и ощущала, что кисель внутри постепенно отвердевает, превращаясь в компост, и там начинает прорастать крепкое маленькое дерево.
Света увела Алку на балкон и рассказала о превращении мистера Домби. Раевская серьезно кивнула, будто получила подтвержденье известному.
— Я же говорила тебе, что Станко слуга, — обронила она. — Вестник. Он теперь в столице, а на острове другой смотритель. Ты можешь поехать туда со Славой…
— Каким еще Славой?
Сто раз просматривая документы, Света не потрудилась понять, что мистера Домби зовут Славой. Он был для нее “В. А. Зацепин”. Теперь ее осенило, что даже фамилия у него со смыслом. Она замолчала, уставившись на исцарапанный чертом шкаф.
— Откуда ты знаешь его имя?
Алка в ответ грустно улыбнулась.
— Что ж ты такая фома-невера, Ясама? По-прежнему считаешь меня никем? В последнее время мне пришлось все делать самой. А теперь я, — Алка скорчила рожицу, — извинилась перед тобой. Таким способом. Поняла?
— Ни слова. Подробней и без чертей, пожалуйста, — попросила Света.
— При чем тут черти? Веселов с ним вместе работал. Со Славой.
— Веселов работал?! — удивилась Света. — Как это возможно, чтобы Веселов работал?
— Представь. Ты нас вовремя бросила, дорогая. И заметь, никто не пропал.
— Я пойду, пожалуй.
Светины недоумения множились с каждой минутой. Уже и Веселов взялся работать! Полна чудес небесная шкатулка!
— Так как насчет острова? — усмехнулась Раевская.
— Лучше вместе в Крым, — немного подумав, решила Света. — Посмотрим, чего они там натворили. Домби возьмем. Будет кому приглядеть за Веселовым. Раз уж они вместе работали…— съязвила напоследок.
— Ты не думай, — тихо сказала Алка уже в дверях. — Станко по тебе убивался. Изменил жизнь, бросил свой остров. Не смог быть слугой. Скажи, ведь был момент, когда во второй приезд он хотел нарушить приказ?
— Раевская. — Лицо у Светы сморщилось, точно она собиралась зареветь. — Не напоминай. Мне больно, ты это понимаешь?
— И слава богу, что больно.
Света, выйдя из подъезда, подняла брошюру, валявшуюся под ногами, и неодобрительно покачала головой. Хорошо ли это, если конституция страны валяется на асфальте и буквально всякий попирает ее ногами?
Приехав домой, она принялась за цветы. Заботливо вытирала каждый лист и думала. Так и живем. Идем по дороге, от надежды к разочарованию, цепляясь за каждую соломинку и пытаясь быть счастливыми. В “Основном законе государства” наверняка нет про счастье, а в лучшем случае написано про права, которые никто не собирается обеспечивать. Она заблуждалась, думая, что на острове ее ожидает вечная радость. Слуга он был или не слуга, но она его любила и поняла то, что он не сказал ей вслух. Что чужого счастья не бывает, что придется сооружать свой остров и нанимать смотрителя, чтобы берег. Внезапно ей вспомнился цвет губ мистера Домби, этот бледно-розовый цвет что-то напоминал, нечто, зарытое в памяти так глубоко, что не хотелось вспоминать.