Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2005
“Вы не демократ!” — “Я республиканец…”
ак редактор (да и как читатель тоже) я рад, что мы имеем возможность
напечатать/прочитать статьи Елены Ознобкиной и Татьяны Касаткиной, отличающиеся от многих публикаций на эту тему интеллектуальной честностью, умением слышать разные точки зрения и интеллектуальным мужеством додумывать свои мысли до конца. (К слову сказать, Татьяна Касаткина, может быть, вопреки своим первоначальным намерениям, написала статью не против смертной казни, а против современного общества, не ощущающего себя единым организмом и в котором смертная казнь не может быть “целительна”.)
Да, все уже сказано — и за, и против, — и новых слов не предвидится. Остается только сшибка ценностей и интересов (в том числе интересов корпоративных — например, “корпорации” уголовной).
Констатируя невозможность в этом вопросе последних и непререкаемых доводов, наши авторы делают личный выбор (против) в рамках своих “картин мира”; именно своих “картин” — последние, окончательные аргументы потому и невозможны, что отсутствует общая картина мира.
Тем не менее выбор возможен, и граждане Российской Федерации его делают (предположу, что не под воздействием тех или иных статей):
“Москва, 6 июля — РИА └Новости”. Большинство россиян выступает за смертную казнь, однако ее сторонников становится меньше. Об этом свидетельствуют результаты опроса, проведенного аналитическим центром Юрия Левады. По его данным, за последние три года число людей, которые считают необходимым существование смертной казни, снизилось с 79 до 65 %. Одновременно с этим с 17 до 25 % увеличилось число противников смертной казни. <…> Опрос проводился 17 — 20 июня 2005 года, в нем приняли участие 1600 россиян в 128 населенных пунктах 46 регионов России, статистическая погрешность не превышает 3 %” (сайт информационного агентства РИА “Новости”).
Что стоит за этими цифрами? Две ли только точки зрения? Нет.
Приведу цитаты — за смертную казнь (уже использованные некогда в моей “Периодике”).
“<…> смертная казнь — это результат добровольного и абсолютно сознательного выбора человека, решившегося на совершение тяжкого преступления <…>” (Николай Пономарев, “Независимая газета”, 2002, № 11, 25 января).
“Покаяние [убийцы] заключается не в том, чтобы признать убийство ни с чем не сравнимым грехом. А в том, чтобы человек осознал свою вину, понял, что он должен понести за него наказание и нет ему никакого оправдания” (Юрий Антонян, “ИНDEKC/Досье на цензуру”, 2001, № 14).
“Людям вроде наркоторговцев и серийных убийц-маньяков надо дать возможность, чтобы они быстрее прекратили свой греховный путь на земле, чтобы они убили как можно меньше людей, чтобы они своим зельем поставили в наркотическую зависимость как можно меньше людей. Это помощь им, их душе. Ведь если этих преступников убить сегодня — это значит, что они завтра не совершат то, что они совершили бы, если их оставить в живых. Поэтому я считаю смертную казнь актом высокого гуманизма” (иеромонах Евстафий (Жаков), “Спецназ России”, 2003, № 4, апрель).
“А тот, кто против смертной казни, пусть поставит себе в паспорт специальную отметку: своего убийцу заранее прощаю, помилуйте его, не казните! А я не хочу, чтобы моего убийцу миловали…” (Михаил Веллер, “Литературная газета”, 2005, № 28).
И любое из этих высказываний — внутри своей собственной парадигмы — в каком-то смысле неопровержимо. Как, впрочем, и прямо противоположные — внутри своих парадигм.
Абсолютная ценность человеческой жизни? И тут все не очевидно. “1. <…> Декларируя: └Право человека на жизнь священно” применительно к убийце, он [закон] имеет в виду в конкретном случае не жизнь жертвы или любого человека, но именно убийцы. Имеется в виду, что государство — а через него народ, общество — не имеет права посягать на жизнь убийцы. Тогда следует сформулировать прямо: └Право убийцы на жизнь священно”. 2. Тем самым юридически право на жизнь невинной жертвы и ее убийцы приравниваются. Разница в том, что жертва своим правом воспользоваться не сумела, но защитить право убийцы заботится закон. Государство не сумело сохранить жизнь жертве, но уж жизнь убийце сохранит всеми средствами, имеющимися в его распоряжении. 3. Тем самым фактически закон отказывается приравнивать жизнь жертвы к жизни убийцы. Одна отнята — вторая охраняется. Из пары └жертва — убийца” в конкретном случае государство охраняет жизнь убийцы. <…> 4. Жертва не гарантирована от убийства. Убийца гарантирован. <…> 6. То есть каждый человек имеет право на убийство без риска быть за это убитым самому. <…>” (Михаил Веллер, “Огонек”, 2002, № 6, февраль).
А из признания абсолютной ценности человеческой жизни могут быть выведены прямо противоположные тезисы: и невозможность смертной казни, и ее неизбежность/необходимость.
“Я признаю смертную казнь как необходимость защиты права человека на жизнь” (Александр Бабенышев, “Новая газета”, 2002, № 45, 27 июня).
“И получается, что, когда жизнь уничтожают, нам нечем более подтвердить ее ценность, кроме как лишив жизни убийцу. Дело здесь вовсе не в устрашении и не в силе наказания. Дело в утверждении ценности жизни. Ничего хорошего в казнях нет, особенно тайных. <…> Смертная казнь в этом смысле сродни демократии — тоже ничего хорошего, но все остальное просто ужасно” (Михаил Райнов, “Московские новости”, 2002, № 36).
Судебные ошибки? “При соблюдении определенных условий сам факт судебной ошибки уже не имеет большого значения. Так, если, допустим, на смерть осуждают только людей, вторично совершивших убийство с отягчающими обстоятельствами, то эффект судебной ошибки почти нивелируется. И это довольно справедливо: человек выбрал загодя, до момента инкриминируемого преступления, путь, несущий в себе риск стать жертвой роковой судебной ошибки, — это его выбор, а значит, его ответственность. Этот момент, кстати, довольно хорошо прочувствован в нашем житейском сознании — все мы знаем, что определенная жизненная стезя почти неминуемо приводит к печальному концу. Так или иначе, но приводит” (Лев Усыскин, “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 14 мая). Он же: “<…> Однако имеется еще один довод противников смертной казни, — довод, лежащий совсем в иной плоскости, вовсе не касающейся личности преступника как такового. Формулируется он так: государство не может заставлять (или даже просто поощрять) человека убивать другого человека. То есть с преступником все понятно, его не жаль — а вот тот, кто станет этого преступника убивать, совершит аморальный поступок, и государство не должно этому способствовать. Понятно, что подобные моральные установки далеко не общеприняты — но даже не это главное. Просто, если принять их обязательными для государства, станет проблематичным, например, выполнение такой его функции, как защита от внешнего врага. В сущности, здесь происходит то же самое: убийство человека ради защиты общества. Разницы никакой, если не считать эфемерный факт того, что на войне убиваемый иногда имеет возможность защитить себя: очень даже часто отнюдь не имеет!”
Может показаться, что автор цитируемых строк, Лев Усыскин, — убежденный сторонник исключительной меры наказания — так нет.
Религиозная составляющая? “<…> Господь Иисус Христос не протестовал против казни для Себя и окружающих даже тогда, когда был осужден на смерть и претерпевал крестные страдания. Попытки некоторых религиозных, а особенно общественных деятелей обосновать отмену смертной казни богословскими аргументами не находят под собой твердой почвы” (митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, “Время MN”, 2002, 15 февраля).
Не каждый человек убивает, но люди убивали, убивают и будут убивать всегда — до скончания времен, потому что они люди (выражение “нелюдь” приемлемо для меня только в фантастических фильмах об инопланетянах). Нет предела злу, которое люди могут сотворить с другими людьми. Для того чтобы было иначе, нужны какие-то “другие люди”, то есть, если додумать эту мысль до конца, иные существа, уже не homo sapiens’ы, да и мир — иной.
“<…> нужно признать, что казнь есть нечто большее, чем наказание. Это нечто неизбежное в этом мире, который, как выяснилось, даже Бога встречает гвоздями. Невозможно в полной мере отменить смертную казнь, не отменив сам этот мир” (Андрей Новиков, “Новое время”, 2002, 26 мая).
Отменим? (Пуркуа бы и па? — технические средства для отмены мiра уже существуют.) Но пока не отменили, приходится жить — здесь и сейчас, — и почему-то хочется жить если уж в этом земном мире, которого каждый из нас, признаемся, не выбирал, то хотя бы — не в земном аду.
Эффективная полиция.
Смертная казнь.
Гражданское оружие.
Ну, допустим, допустим, государство говорит гражданам: у нас эффективно работает полиция (это доказывается тем-то и тем-то…), поэтому нет необходимости в смертной казни и гражданском оружии…
Или говорит: да, наша полиция неэффективна, гражданское оружие по внутриполитическим причинам мы позволить не можем, но для отъявленных злодеев у нас будет смертная казнь…
Или: полиция, да, неэффективна, смертную казнь (по внешнеполитическим причинам) мы отменим, но вот вам, граждане, гражданское оружие, защищайтесь…
Три варианта.
Но ведь у нас-то сейчас — четвертый.
Ничего нет.
Ни первого. Ни второго. Ни третьего.
(“Ну хоть одно из трех…” — “Фигушки. Переживете”. — “Ох, не переживем…”)
А лучше бы все сразу. Хорошего много не бывает.