Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2005
Фрумкина Ревекка Марковна — лингвист, доктор филологических наук; автор многочисленных трудов специального характера, культурологических эссе и мемуарных очерков. Постоянный автор “Нового мира”.
Начну с цитаты.
“Жилье — продолжение человека. Оно складывается случайно и — годами, причем опыт семьи, детства, биографии переносится из помещения в помещение почти бессознательно. Мебель, предметы, фактуры, цвета и свет должны долго притираться к твоему глазу, чтобы ты в какой-то момент вдруг ощутил: все правильно, больше ничего менять не надо. В таком жилье человек чувствует себя уютно — дома”1.
Сказанное выше само по себе бесспорно. Впрочем, при одном условии — если имеется в виду относительно стабильный мир, где нет поколенческих или социальных разрывов и разломов. А для современной России как раз характерны и те, и другие.
Вокруг меня только совсем молодые люди не знали быта коммуналок (кстати, в Петербурге этот быт так никуда и не делся). Мой коллега, человек за пятьдесят, еще студентом жил в бараке, потому что его родители, инженеры-путейцы, были “очередниками” своего ведомства, а оно строило мало. Другая знакомая семья много лет странствовала вместе с отцом-военврачом, всякий раз применяясь к новым обстоятельствам — то это была квартира со старинными кафельными печами и дубовым паркетом, то “распашонка” в бетонной новостройке, а то огромный бревенчатый дом, построенный, видимо, еще поморами, — с погребом и резьбой, но, разумеется, без водопровода.
Чтобы “почти бессознательно” перенести опыт семьи и детства из помещения в помещение, надо по меньшей мере принадлежать к той же социальной страте, что предыдущее поколение, — не в смысле заработка, должности или профессии, а по образу жизни. Но как раз те, кто сегодня осваивает и устраивает свое жилье — люди примерно от двадцати пяти до тридцати пяти, — все чаще самоопределяются как принадлежащие к другому социальному слою, чем их родители. Другому — не по “диплому” и даже не по декларируемым ценностям, а именно по фактическому образу жизни и потребительскому поведению.
Взросление их родителей пришлось на 60 — 70-е годы. В Москве — это годы массового строительства: “очередники”, переселяющиеся из коммуналок в пятиэтажки; первые счастливые обладатели кооперативных квартир, достававшихся, как правило, ценой огромных усилий. По всей “городской” России — это разномастные “Черемушки”, возводимые крупными градообразующими предприятиями для своих работников.
Именно у тогдашних новоселов впервые появилась возможность хоть какого-то эстетического осмысления и устроения быта, в силу чего выставка “Искусство — в быт” в Манеже в 1961 году была не просто выставкой — это было поистине знаковое событие. И начавший выходить в конце 50-х годов журнал “Декоративное искусство” тоже был знаковым. Пусть в ином роде, чем “Новый мир”, но “ДИ” для того времени было чем-то большим, чем журнал, — это было окно в мир свободного выбора. Казалось бы, читатель получал этот выбор только в области пластических искусств, но на деле содержание “ДИ” никогда не сводилось к сфере искусства вообще и уж тем более — собственно “декоративного”. Впрочем, это отдельный сюжет.
“ДИ” не имело ничего общего с современными глянцевыми журналами по дизайну и интерьеру, поскольку было ориентировано не на потребителя, а на читателя. Зато на потребителя был ориентирован журнал “Kunst ja kodu” (“Искусство и дом”), выходивший в Таллине на эстонском и русском языках. Правда, потребитель этот, как правило, жил не в малогабаритной квартире, а в собственном коттедже, большей частью — двухэтажном. К тому же этот персонаж, видимо, был мастером на все руки, потому что в приложении к журналу обычно имелись рабочие чертежи тахты, книжных полок, а также камина, альпинария и флюгера над домом. Воплощение образа жизни, предлагаемого этим журналом, я увидела и оценила, прожив в эстонской глубинке в общей сложности более года — по месяцу летом, по две недели — зимой.
Все же у двух столь непохожих журналов было и кое-что общее: это их стилистическая ориентация (функционализм и минимализм), характерная для той эпохи, и полное отсутствие рекламы, характерное для советской жизни в целом. Если с помощью “ДИ” можно было выработать представление о стиле как способе организации пространства вокруг человека, то “Kunst ja kodu” позволял умельцу реализовать такие представления в своем собственном доме.
Каждый человек рождается в готовый мир, нормы и ценности которого ему предъявлены уже как “ставшие”. Дети владельцев первых кооперативных квартир (равно как и очередников начала 60-х) — это молодые люди лет тридцати с небольшим, как правило, успевшие обзавестись собственными семьями. В качестве готовых, однако же, им предъявлены новые для России нормы и ценности — совершенно иные, чем свойственные их родителям (то есть нам). Это я настолько привыкла к “дефициту”, что и сегодня испытываю приятное удивление от возможности и в Москве за пятнадцать минут купить еду на неделю (в Лондоне и прочих столицах я давно научилась принимать это как должное). Для поколения моих детей и внуков это просто данность, как и то, что старшие из нас жили еще при Сталине, но никто не жил при Екатерине Второй.
Более важно, впрочем, не столько то, что условия жизни кардинально изменились, но что они продолжают меняться в таком темпе, что в каждый отдельный момент жизнь оказывается не слишком прогнозируемой. Нарушена и культурная, и чисто бытовая преемственность, так что поколенческий разрыв — лишь один аспект возникшей аномии.
Малозначительный, на первый взгляд, пример. Пожив в Варшаве и Праге, я имею некоторый опыт “культуры кафе”, где продают не столько кофе и пирожные, сколько возможность пообщаться, а иногда и поработать в более удобной, нежели дома, обстановке. К типу европейского кафе стали приближаться и современные московские и петербургские кофейни — если не по ценам (“бюджетникам” они не по карману), то по интерьеру и атмосфере. Культуру нашей “молодежи кофеен” специально изучали петербургские социологи. В девяти случаях из десяти там проводят время студенты, которые учатся и подрабатывают, причем тратят они свои деньги преимущественно на себя2. Доход этот примерно 250 $ в месяц.
Если таковы доходы молодых людей, не закончивших образование, то в перспективе они пополнят исключительно ряды частного сектора, и минимальная зарплата, на которую они будут согласны, это не менее 700 $. Ни в науке, ни в образовании, ни в медицине, ни вообще на госслужбе (за исключением окладов чиновников относительно высокого ранга) таких зарплат нет. Если подобающие рабочие места не найдутся в “белом” секторе негосударственной экономики, то молодежь уйдет в “серый”, а то и в “черный”. Потому что тот, кто проводит время в кафе “Идеальная чашка”, слишком крут, чтобы согласиться строить жизнь на зарплату меньшую, чем хотя бы утроение своего сегодняшнего дохода.
Крутизна бывает разная. В одной среде быть крутым — значит курить “травку” и жить в “сквоте”, в другой — не курить вообще, но в родительской квартире выгрызть себе право на полную свободу в пределах своих 14 метров и включать на полную громкость все, что включается.
Среди “молодежи кофеен” многие не пьют ничего крепче кофе. Зато к двадцати годам крутым уже положено сшибать такие бабки, чтобы ни при каких обстоятельствах не жить с родителями и ездить на каникулы в Европу. К тридцати пяти быть крутым — значит обзавестись собственной квартирой, а то и загородным домом (своя семья подразумевается).
Как точно выразился процитированный выше Григорий Ревзин, “жилье — продолжение человека”. Что предполагает для этого самого человека наличие каких-никаких культурных образцов. “Молодежь кофеен” — это дети родителей с хорошим образованием, однако сегодня это вовсе не подразумевает культурно-бытовой преемственности — скорее наоборот. Для моего поколения автомобиль все-таки оставался “роскошью” (а нередко роскошью было даже такси). Поколение next для начала обзаводится пусть подержанной, но приличной иномаркой. И, разумеется, стремится поскорее отделиться от родителей — снимает хотя бы комнату, а то и квартиру.
Многочисленные российские глянцевые журналы по дизайну дома и сада постепенно внедряют в умы будущих новоселов представление о том, что прекрасен именно “английский” деревенский стиль или швейцарское шале, декоративный огород или собственный пруд с кувшинками. На этих страницах расположился особый мир, изучение которого может заменить социологические опросы, психологические штудии и даже “физиологические очерки”, о которых наши дети типа слышали на школьных уроках литературы. Элегантная наглость фотографий забивает любые тексты, так что довольно быстро перестаешь понимать, что, собственно, ты держишь в руках — торговый каталог, журнал светской хроники или рекламную брошюру. Сама структура этих журналов тщательно “заточена” именно под рекламу — тут и цены в у. е., адреса и телефоны фирм и магазинов, а также имена архитекторов и дизайнеров. Благодаря такой конкретности наиболее профессиональные из подобных изданий несут вполне определенное идеологическое послание. Тем они и интересны.
Усадебно-дачная жизнь или же типовая квартира в новомодном бетонном небоскребе, но перепланированная и непременно доведенная до кричащей безликости, подаются как норма. Но там, где норма, там (подсознательно!) и ценности. Их, как мы знаем, вырабатывают для рядового человека представители особых профессий — и эта технология на глянцевых страницах явлена вполне наглядно. Так, в одном журнале в качестве идеологического послания предъявлена действительно уникальная по мастерству элегическая фотография юной Шуры Боткиной 1911 года из альбома “Серебряный век в фотографиях А. П. Боткиной” (М., 1998). В другом — интерьеры дома М. Ф. Морозовой, матери Саввы и Сергея Морозовых. Так читателю ненавязчиво предлагают вообразить себя прямым наследником просвещенной русской старины. Для полноты картины остается обзавестись чем-то “стильным” — например, ширмой, расписанной под Хболуй.
В романе Марселя Пруста “В поисках утраченного времени” возлюбленная Свана Одетта, особа малообразованная, но с претензиями на утонченный вкус, хвастается тем, что у ее приятельницы квартира меблирована “в стиле” (de l’йpoque). Когда Сван, коллекционер и эстет, пытается понять, в каком же именно стиле эта квартира обставлена, Одетта не понимает, к чему он придирается.
Интерьеры, рекламируемые нашим “глянцем”, воплощают стиль, как его понимала бы Одетта, живи она сегодня. Как точно выразился Ревзин, “четвертое измерение квартиры — это просто жизнь в ней”. Интерьер можно заимствовать, но образ жизни не заимствуется вместе с ним. Образ жизни создается. И когда Ревзин пишет, что идеалом интерьера для него является профессорская квартира, он имеет в виду не ее обширность и даже не наличие огромной библиотеки, а обжитость, адекватность дома потребностям его обитателя, все то, что на первый взгляд кажется избыточным.
В данном контексте “профессорская квартира” — это, разумеется, вовсе не квартира, принадлежащая профессору. Речь идет не о регалиях и уж тем менее об особом достатке ее владельца, тем более что книги там, как следует из рассказа Ревзина, стоят на ветхих стеллажах. Триста километров шагов, сделанных в этих стенах, — это образ жилья, в котором запечатлен упоминавшийся выше опыт семьи, детства, биографии. А раз уж он переносится из помещения в помещение почти бессознательно, то и типовая квартира может стать профессорской, если она обжита “изнутри”.
Мой друг Андрей Тоом в конце 80-х годов написал замечательные воспоминания о своем деде, поэте Павле Антокольском. Значительное место в них занимает рассказ о доме, где внук привык видеть деда и общаться с ним. Приведу отрывок, начало которого мне навсегда запомнилось как свидетельство умения Андрея увидеть человека сквозь окружающие его вещи.
“Набор вещей на письменном столе соответствовал вкусу любознательного подростка, кем дед, в сущности, всегда был. Там была огромная лупа, плоская с одной стороны, лежавшая на рукописи. Набор маленьких луп на одной оси. Сложные перочинные ножички. Точилки для карандашей. Скальпели. Вращающийся календарь. Многоцветные авторучки. Перед столом стояло странное кресло, похожее на табурет, на котором можно было сидеть углом. <…> Деду была чужда эстетика пустого пространства; наоборот, он все стремился заполнить деталями. Все стены в его кабинете были сплошь увешаны картинами и фотографиями. Над изголовьем его кровати висели фотопортреты Ольги Павловны, Вовы, Зои Константиновны (мать Антокольского, его погибший на войне сын, вторая жена поэта. — Р. Ф.). На видных местах были изображения Пушкина и Петра I. Копии химер с собора Парижской Богоматери вписывались в интерьер, детали которого можно было рассматривать часами”3.
Поэт Павел Антокольский был еще и ярким и своеобразным художником, работавшим в сложной технике; стихи свои он имел обыкновение сначала оформлять в виде изощренно исполненных рукодельных сборников. На его столе не было случайных предметов. Тем самым приведенное выше описание — это еще один образ “профессорской” квартиры.
Интерьер — всегда проекция личности, в нем обитающей. Большинство из нас инстинктивно хочет быть или “как все”, или, напротив того, “не как все”. Вопрос лишь в том, каков сам образец, на который мы (чаще бессознательно) ориентируемся, а не в том, вызывает ли образец желание приобщиться или желание от него оттолкнуться.
Некогда Ю. А. Левада предложил различать собственно моду и квази-моду. То и другое предполагает ориентацию на объекты, созданные профессионалами своего дела. Но мода — это игровое заимствование определенного образа, при котором эстетический результат зависит от вкуса, меры, сообразности обстоятельствам. Поэтому удачное следование моде — тоже своего рода творчество. В отличие от моды, квази-мода предполагает демонстративное и некритическое присвоение образцов, где важно прежде всего само наличие предметов-символов, указывающих на статус обладателя, а не на его индивидуальные предпочтения4.
Квази-модная “экипировка”, будь то одежда, машина или смеситель для умывальника от Hansgrohe, нивелирует индивидуальность до уровня усредненного представителя принявшей данную квази-моду группы: члены такой группы выступают друг для друга образцами и ценителями одновременно.
На меня сильное впечатление произвел случай, когда дизайнер поставил своей задачей создать богемный образ жизни в обычной однокомнатной квартире общей площадью 32 метра, с кухней 7 метров. Для этого было спроектировано нечто, что в соответствующем журнале было названо studio.
Вообще-то studio в западном понимании — это однокомнатная квартира, где нет именно кухни. Иначе говоря, это современный вариант того, что еще в 30-е годы прошлого века называлось “гарсоньеркой”: жилье, заведомо не рассчитанное на семейный образ жизни. В studio кухней (kitchenette) служит некая выгородка — ниша, уголок и т. п., где можно сварить кофе или яйца на завтрак. Сегодня в такую нишу помещают миниатюрную микроволновку, тостер и электрочайник.
Но в семиметровой кухне, согласно приведенной схеме, как до, так и после перепланировки помещаются четырехконфорочная плита (!) и нормальная мойка, а также итальянский кухонный гарнитур (за скромную сумму в 2800 $). А на фото, изображающем перепланированную “в духе studio” кухню, мы видим странное нагромождение конструкций из дерева, более всего напоминающее соединенные под углом бамбуковые лыжные палки. Судя по плану, в результате усилий дизайнера в квартире не осталось прямых углов.
На мой взгляд, это на редкость выразительный пример того, как жилье как произведение образа жизни заменяется жильем как “художественным” произведением. Разговоры про богемность здесь лишь один из способов убедить жертв квази-моды выбросить на ветер около 6000 $. Впрочем, судя по тиражам журналов, рекламирующих все эти изыски, у рекламодателей дела идут неплохо. Если все это столь успешно продают, значит, именно это и покупают!
Собственное жилье тем не менее остается труднодостижимой целью — во всяком случае, в двух столицах. Квартира в Москве (включая вторичный рынок жилья) стоит слишком дорого. Mortgage (то есть ипотека) в приемлемом виде пока существует только “у них”. Правда, построить себе дом за городом все-таки можно, в особенности если родители или родственники готовы поделиться своими “сотками”, где есть уже электричество, а нередко и газ.
Но каким этот дом должен быть? Разумеется, это не усовершенствованная деревенская изба, однако же и не замоскворецкая купеческая усадьба наподобие дома отца С. Н. Дурылина, с любовью описанного им5. И уж точно не дворянский особняк с бальным залом и хорами для музыкантов. Быть может, это вилла, похожая на те, что можно увидеть в Лошвице — уцелевшем от бомбежек предместье Дрездена, или в окрестностях Копенгагена, Кракова, Праги?
Подлинная мода, определяющая стиль индивидуального дома городского типа, в России по понятным причинам еще только должна возникнуть. Даже молодые люди, повидавшие европейские города, посещали там соборы, театры, картинные галереи, кафе и винные погребки. Застройка предместий едва ли могла вызвать интерес у наших туристов. Тем самым еще лет пятнадцать назад большинство россиян не только не имели опыта жизни в индивидуальных домах, но и видели их разве что в кино или на картинке.
Исключение составляют немногочисленные (в масштабах страны) обитатели “правительственных” и ведомственных дач, а также уникальных поселений типа Переделкина, Жуковки или Николиной Горы. О стереотипном “статусном” интерьере дачных особняков, недавно предоставленных нашим высшим госчиновникам, можно судить, например, по телепрограммам Ирины Зайцевой “Герой дня без галстука”. Там холлы и гостиные выглядят как люксы в претенциозном отеле и уже поэтому отнюдь не вдохновляют. Вплоть до недавнего времени и эти “герои” не ведали об итальянской сантехнике, стеклокерамических варочных панелях, английских текстильных обоях, испанской облицовочной плитке и холодильниках типа “side by side”. Равным образом едва ли кто-нибудь, кроме экстравагантных одиночек, вознамерится копировать садовые фантазии, известные по занимательной телепередаче Павла Лобкова “Растительная жизнь”.
Стоит отметить, что потенциальный молодой хозяин загородного дома вовсе не так богат, как можно было бы вообразить. Трехкомнатная квартира в самых обычных новостройках Москвы (никаких “Алых парусов”!) стоит не дешевле 1500 — 1800 $ за метр, причем такова цена только самой “коробки” без отделки, сантехники и кухонной плиты. Даже скромная отделка — это еще около 180 $ на каждый метр площади. Значит, типовая трехкомнатная квартира общей площадью около 70 — 80 метров обойдется примерно в 100 — 120 тысяч $. А при некоторой смекалке постройка двухэтажного каркасного зимнего дома для семьи с двумя детьми может обойтись в 600 $ за метр, включая отделку. (Под смекалкой я понимаю продуманность каждого шага, а вовсе не участие хозяев дома в строительных работах.)
Другое дело, что будущий хозяин такого дома не имеет бессознательного образа дома, в котором ему было бы удобно. Этому образу просто неоткуда взяться. Сегодняшний заказчик частного интерьера, вырос ли он в Набережных Челнах или в питерской новостройке в районе Веселого поселка, застал ли он смену оранжевого абажура на люстру с пятью рожками или при нем такую люстру уже меняли на эрзац-хрусталь, этот человек в равной мере не успел понять, в каком предметном окружении сам он предпочел бы жить.
Услуги приглашенного архитектора и дизайнера весьма дороги. Но проблема не столько в цене таких услуг, сколько в неосмысленности самой задачи. Дизайнер должен был бы подстроиться под наслоения сложившегося у данного заказчика образа жизни. Вместо этого он реализует некий безадресный одноразовый замысел, потому что никакого сложившегося образа жизни у заказчика нет. И чтобы заполнить эту пустоту, будущий владелец листает журнал типа “Идеи нашего дома” или “Табурет” и потом просит, чтобы ему сделали “так же красиво”.
В результате на кухне у человека, не пьющего ничего крепче кофе, появляется барная стойка, а главным украшением спальни оказываются подушки, подвешенные на металлическом кронштейне. В другом доме спальня хозяев располагается на “хорах” двусветного зала, где сугубо приватное, казалось бы, пространство вообще ничем не отгорожено от остальной части дома, кроме балюстрады. Испанская керамическая плитка, спору нет, очень красива. Но если она настлана на полу в кухне, то у хозяйки есть много шансов поскользнуться и уж тем более разбить любую вещь, которую случилось уронить. Если вы не любите сыр, зачем вам доска для сыра? А если вы постоянно пользуетесь микроволновкой, то зачем ставить ее в дальний угол кухни?
Не меньше вопросов вызывает обустройство пространства вокруг дома. Если у хозяев дома и без того мало времени, стоит ли сажать живую изгородь или декоративные кусты, которые хорошо смотрятся только при условии тщательной обрезки? Если ваш дом стоит на глинистой почве, то лучше сразу замостить хотя бы основные дорожки. Но если кругом — песок, то можно и вовсе ничего не мостить.
И здесь я остановлюсь.
Поколение моих ровесников, чье московское детство пришлось на строительство метро и полную реконструкцию улицы Горького, юность — на перенос памятника Пушкину на его нынешнее место, молодость — на строительство пятиэтажек, а зрелость и старость — на потерю сначала Манежной площади, а потом и самого Манежа, — это поколение едва ли склонно признать за архитектурой способность к жизнестроительству. Подобные идеи — достояние истории культуры.
Но в области интерьера именно архитектор мог бы проявить здравый смысл и предложить новоселу исходить не из мифической “крутизны”, а из его собственных, пусть не вполне сформировавшихся жизненных и житейских пристрастий.
С этой целью для начала я бы посоветовала не только заказчику, но и дизайнеру почаще смотреться в самое обычное зеркало…
1 Ревзин Г. Московское архитектурное общество. — “Проект Россия”, 1998, № 11, стр. 35.
2 Вознесенская Е. Д., Константиновский Д. Л., Чередниченко Г. А. “Кончить курс и место достать…” Исследование вторичной занятости студентов. — “Социологический журнал”, 2001, № 3.
3 Тоом А. Мой дед Павел Антокольский. — В кн.: “Воспоминания о Павле Антокольском”. М., 1987, стр. 496.
4 Гудков Л., Левинсон А. Вещь глазами социолога. — “Декоративное искусство СССР”, 1987, № 8, стр. 14 — 18.
5 Дурылин С. Н. В своем углу. М., 1991.