стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2005
Ермолаева Ольга Юрьевна родилась в Новокузнецке, окончила режиссерско-театральное отделение Московского института культуры. Долгие годы плодотворно заведует отделом поэзии в журнале “Знамя”. Автор поэтических книг. Живет в Москве.
* *
*
Б. Р.
Барин, под самым солнцем, под облаком журавли
в чудовищном токе воздуха: как нить, как рваная сеть…
Рифейский гений с зашитым ртом в приисковой прибрел пыли,
манкируя бездной пространства — где Сетунь, а где Исеть?
о, как далеко под крылами я в дымке земной плыву.
Я так же, как Вы, любила в инее виадук,
горящую на огородах картофельную ботву,
в башне водонапорной робкий счастливый свет.
Я так же, как Вы, испытываю оторопь и испуг,
не понимая, сколько мне детских конкретно лет.
и от чифиря постмодерна отдраиваю бокал:
это не рюмка; у бабок моих, у забайкальских старух,
так звался сосуд при ручке — немерено чаю вмещал…
всех баб, и все причиндалы, всё это х..-мое;
не знают, как, милый барин, тоскует по Вам/по Вас
целующая деревья, Вам преданная ОЕ.
а шрам на щеке — не с разборки, — от саночек в детстве след.
Составила Вашу книгу: ошеломительны мощь,
стремительность восхожденья, исторгнутый горем свет.
* *
*
За Волгой, ударившись оземь, кувыркаючись, как головня,
он не дает мне заснуть, просвистав сквозь лесной океан…
то над собой увидишь склонившуюся меня.
целующую у ели сизо-вишневый фетр,
к Манежу в авто скользящую, как в детстве на санках с гор,
в той дальней земле, где царствуют лиственница да кедр;
“стоять!” — с интонацией ротного себе твердящую вслух,
с издевкой, с “г” малоросским цедящую слово “трагизьм”,
живущую, как с пробитым легким солдат-лопух,
С ночной сигареткой и чаем — печально мое торжество.
А тот, неотрывно глядящий, не знает, что я ухожу,
что я, ему улыбаясь, благословляю его.
* *
*
…Он пашет на той же волне и безумно созвучен со мной,
а всем остальным, как мадам аравийских пустынь,
закрывшись до глаз, лепечу: “Проходи, мой сахиб, стороной.
Да, именно ты. Отвали, и отвянь, и отзынь!”
Близки лишь вагоны, где литеры “Д.В.ж.д.”…
И не неприятно теперь уж мне слово “фигня”,
и Унгерна фотку спросила спроста о дожде.
бить в жесть подоконников на Патриарших прудах…
вполне равнодушен ко мне и всецело в трудах…
поскольку цветет, не впуская ни дребезг, ни лязг,
как дикий пунцовый гранат средь кладбищенского забытья,
нет, как золотистый шафран в азиатских предгорных полях.
а впрочем, с ним можно и не говорить никогда:
ведь самодостаточен в поле бумажном пасущийся знак
и от кислорода не требует клятв боевая подруга — вода.
* *
*
Б. Л.-Б.
Вот часовой, обставленный тулупом,
у КПП; стоймя в снегу лопата;
тот с гречкою котел, тот с рыбным супом
в обитой жестью кухоньке стройбата.
На праздник здесь пельмени-самолепки.
Так говорят с глухим и слабоумным,
как с салабоном говорят в учебке.
ждать, как на запасном пути — вагоны…
Слежавшаяся, выцветшая форма;
совсем недалеко укрепрайоны.
с кипрейной — к ветру! — роскошью заката:
огнем морковным ослепляют окна
общаги офицерской, медсанбата.
там, в валенках, зажаты, сиротливы.
Как передать объемный клуб дыханья,
его корпускулярность и разрывы?..
про вкус ее — кофейный, нет, ванильный…
С пятком консервных банок в солидоле
тоскуя, дембеля гудят в гладильной.
снов золотые протоплазмы, блямбы)
на проводах мотается у входа
решетчатый стакан висячей лампы.
рябит, двоится яблонька в известке,
все снится гибель Солнечной системы,
и вспышки пчел, и сам на треть из воска,
как Ерофей Хабаров у вокзала…
Тяжелой сумкой снег цепляя пышный,
на волю повариха почесала…
товарищ старшина песьеголовый, —
дожить, дошкандыбать, смести не глядя
все, что поставят — в как его? — в столовой…
пред зверской жаркой зыбкостью матраца?..
…Чуть свет оскриплым строем от каптерки
отправятся взвода на чистку трассы.
* *
*
Микадо, со львом дареным в мерцающем сне паря,
напомню: еще просила о Шилке и об Ононе…
Глохнет в тумане колокол буддийского монастыря:
сонного сердца ритм — в “Адажио” Альбинони;
ах нет, не по мраморной крошке садовой — к сосуду клепсидры:
там склянки ночные, и утром приспущенный флаг,
и вздох уходящей в морскую пучину — эскадры…
одеколон умершего мужа душист, как прежде!
Говорю: “Люблю эту ветку метро… Ах да, я на ней живу…”,
ночуя у Вас, на рассвете бегу к осуждающе ждущей одежде.
барометр и карта, Ваш глобус-ночник несравненный…
Гобои, виолы и флейты барочной музыки поют
о фундаментальном, ученый микадо, порядке Вселенной.
в нем коричневый бархатный шомпол рогоза ль, с пыльным носом ли дева
ампира…
Даже если спалить лягушиную шкурку, на рассвете уйду все равно —
с трансформаторной медью волос, в ртутной гильзе дождя — по проспекту
Мира.
Я боюсь, что люблю Вас… Всего-то, уж коль разобраться:
Вы единственный, с кем по ночам хорошо говорить,
хорошо тонким сном засыпать и — о, как хорошо просыпаться!..
* *
*
Ю. Н. Б.
Ты стал таиться. О, не бойся испугать:я твой состав теперешний не знаю,
но коль его способен напрягать —
рисуй, я объясняю,
или латиницей — по буквам: O L G A…
От сетки панцирной — арабский ржавый текст
здесь, на матраце волглом.
а не бежать с мячом — мне было лучше.
Ты вряд ли помнишь мой любимый фильм
“Под раскаленным небом” Бертолуччи.
и муж ее — да нет, не ты, но все же…
Он умер от Господнего копья —
холеры? — в форте, на бедняцком ложе.
ушла, ушла с верблюжьим караваном…
Я после светопреставления
в каком-нибудь отельчике поганом
в Алжире ли, в Панджшере ли, в Танжере,
в Ужуре… полосатый свет в окно
и роза бархатистая в фужере…
зеленый ромб атласного алькова,
не синий, не бордовый… Что такого?
Сейчас шикуют в бывшем эСэСэР,
хотя бы и в Ужуре все толково,
там, в Красноярском крае, например…
как надо, закреплю его в бетоне.
Прости, что над тобою не играл оркестр
“Адажио”, к примеру, Альбинони,
корпускулярно-власяным туманом.
что с нею я хожу, как с океаном,
в виски стучащим Тихим океаном…
и, как во сне, пошла за караваном.