Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2004
Амелин Максим Альбертович родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Автор трех книг стихов, статей о русских поэтах конца XVIII — начала XIX века, переводчик стихотворений Катулла (1997, 1999, 2004) и «Приаповой книги» (2003). Лауреат многих литературных премий. Живет в Москве, занимается книгоиздательской деятельностью.
Поэзия Пиндара (518 — 438 гг. до Р. Х.) на протяжении многих веков остается невызволяемой пленницей филологов, причем наиболее изощренных из них, несмотря на то что ни от одного древнегреческого лирика не сохранилось такого числа целых произведений — сорок пять победных песен, объединяющих более пяти тысяч строк. Причин подобного положения дел — не одна и не две. Невольно задаешься пиндарическим вопросом: с чего начать? Дело в том, что древнегреческая культура хотя и стала составной частью новоевропейских, но со значительными смещениями и подменами: ямб из трехдольного размера превратился в двудольный, ионийский лад сделался лидийским, раскрашенная скульптура обернулась беломраморной, демократия приняла форму охлократии, “олимпийскими играми” были названы сугубо светские спортивные мероприятия… Этот ряд можно длить до бесконечности — за что и в какой только области ни возьмись.
Смыслонаполнение, например, слова “лирика” было совсем иным, нежели ныне. В классицистической иерархии жанров этому понятию соответствовал жанр лиро-эпический. Однако древнегреческий лирик — не просто сочинитель стихов, но и мифограф, и композитор, и даже танцмейстер. Лирическая поэзия, тем более хоровая, была явлением общественным и религиозным. Лирика прежде всего пелась в сопровождении музыки и танца. Главная цель лирического поэта — своим произведением как можно сильнее поразить, потрясти и привести в изумление слушателя, воздействуя одновременно на чувства и мысли. Поэтому при относительном традиционализме смысловом, восходящем к представлению о том, что любые новшества такого рода могут вызвать гнев богов, в композиционном плане и в организации формальной стороны стихотворения для поэта не было никаких ограничений. Лирическому произведению необходимо было обладать достаточной степенью новизны и непредсказуемости, чтобы первый слушатель никогда не знал заранее, с чего оно начнется, куда пойдет и как закончится. При этом каждая победная песнь Пиндара, своими соотечественниками называвшегося “величайшим из лириков” или просто “Лириком”, — отдельная поэтическая задача, решаемая единственным из возможных способов.
О самом Пиндаре достоверных сведений сохранилось немного; мифологическая же биография поэта куда более обширна, чем фактическая. Доподлинно известно, что родился он в Киноскефалах, предместье Фив Беотийских; что происходил из знатного рода Эгеидов, а значит, находился в дальнем родстве со многими правителями городов-государств не только континентальной Греции, но и колониальных поселений; что учился музыке в Афинах и довольно рано стал известен как поэт. Самое раннее из сохранившихся его творений — Десятая Пифийская победная песнь, Гипоклу из Пелинны — относится к 498 году до Р. Х., когда поэту было лишь двадцать лет:
Счастлив град Лакедемон; —
блажен Фессалия-град; —
знатнобранного же праотца
единого царствует род в обоих — Геракла…
Победные песни по заказам правителей областей и частных лиц Пиндар продолжал писать до глубокой старости. Александрийские филологи разделили их на четыре книги по местам проведения игр — Олимпийские, Пифийские, Истмийские, Немейские. Судя по количеству первых и объему вторых, именно им поэт отдавал явное предпочтение, поскольку посвящены они были соответственно Зевсу и Аполлону, богам, исстари почитавшимся жреческим родом Эгеидов. Истинно религиозным чувством проникнуты все произведения Пиндара. Более того, в победных песнях поэт последовательно высказывает монотеистические идеи, считая Зевса единственно истинным и верховным богом. Единобожие непосредственно связано у него с идеей единоличного правления, опирающегося на аристократические ценности, отказавшись от которых эллинская культура постепенно обмельчала и сошла на нет. К числу таких ценностей прежде всего относится доблесть, унаследованная от предков сущность, проявление божественного в человеке. Так же как Геракл, будучи сыном бога, заслужил бессмертие собственными подвигами, доблестный на состязаниях должен быть прославлен и увековечен. Настоящее — следствие прошлого, поэтому новосовершающееся событие встраивается в ряд уже свершившихся, а становящееся действие — установленных.
Напротив, афинская демократия, склоняющаяся ко многобожию, для Пиндара неприемлема, и он старается всячески обходить ее молчанием, без особой на то необходимости не упоминать о ней. Одна-единственная песнь — Седьмая Пифийская, Мегаклу из Афин (486 г. до Р. Х.) — посвящена поэтом их уроженцу, причем за год до написания изгнанному из города за персофильские настроения. В ней, отнюдь не случайно оказавшейся самой малой по объему, как в зерне, заключено при этом все необходимое и достаточное для композиционного целого любой победной песни, являющейся по сути своей не чем иным, как стихотворением на случай:
Афины многоградные — наикраснейший
зачин, Алкмеона сынов
конями сильному роду сей в основу
положенный песни. —
Назову ли какие славнее
и дом, и отечество
из существующих
в Элладе, скажите? —
Все грады собеседуют об Эрехтея
согражданах, коими храм
в Пифоне дивный божественном созижден
тебе, Аполлоне. —
Подвигают меня пять Истмийских
побед, — Олимпийского
Зевса в урочищах
одна, — две при Кирре,
о Мегакле, твоих
предков и самого. —
Удачей новою
доволен. — Печалиться ль,
что за прекрасным вослед подвигом — зависть? —
Благополучьем прочным процветают мужи
лишь превосходящие, мол,
и то, и другое.
Содержательный минимум таков: именование победителя; величание его рода и места, из которого он происходит, его божественного покровителя; перечень прежних побед, если таковые имелись; прямая или косвенная похвала самой песни; морально-этические наставления. Что здесь отсутствует напрочь? — какой-либо мифологический материал, в объемистых песнях занимающий достаточно большое и центральное место. Героические мифы Пиндар встраивает в победные песни особым способом, напоминающим технику современного кинематографа: никогда не начинает с начала и не доводит до конца, показывает лишь наиболее яркие эпизоды, детально раскадровывая их, и с легкостью переходит от одного к другому, монтируя и как бы склеивая оценочными высказываниями. В ход идут не только общеизвестные, но и местные мифы и семейные предания победителей. Мифотворческая способность эллинов поистине была безграничной, и Пиндар, выступая как интерпретатор старых мифов, подкрепляет ими и без того твердые основания своей поэзии.
У победных песней — четкое строфическое строение. Они состоят либо из параллельных триад, где строфа и антистрофа имеют одну метро-ритмическую структуру, а эпод — другую, либо из соединенных последовательно однородных строф, что значительно реже (например, Шестая Пифийская). Каждая песнь имела когда-то собственный напев и в плане метро-ритмики являлась уникальной. Неравносложные строки, создающие прихотливый ритмический рисунок и повторяющиеся из строфы в строфу, в 19-ти песнях размериваются дактило-эпитритами, в остальных — эолийскими логаэдами. Со сложностью метрической гармонирует стилистическая затрудненность. Намеренно усложняя язык, Пиндар с легкостью пользуется всем арсеналом синтаксических и семантических орудий: сверхъестественной инверсией и гиперболой, сложной перифразой и эллипсисом, смелой метафорой и неологизмом… До тех пор, пока европейцам не стали известны гимны Ригведы, поэзия Пиндара по праву считалась самой таинственной и герметичной. Малопроницаемыми для большинства слушателей творения поэта замысливались изначально, с течением времени же стали еще более закрытыми. Представлению о том, что красота, равно как и доблесть, угодна богам, соответствовал высокий стиль, каковой не есть простой набор высоких слов. Пиндар, пользующийся в победных песнях одновременно тремя диалектами (ионийским, дорийским и эолийским), знает множество способов, как сделать обыденное слово высоким, поставив его в соответствующий контекст. При этом поэт никогда не грешит избыточностью, ему присуще острое чувство меры, ясное представление о существе поэзии.
Большое влияние лирика Пиндара оказала не только на Горация, но и на раннехристианскую культуру. Григорий Богослов и Феофил Антиохийский, Климент Александрийский и блаженный Иероним, Ириней Лионский и Афиногор Афинский в своих творениях цитировали отрывки из его песней (в основном нравственно-этического содержания) наравне с Писанием. Христианская гимнография началась с подражаний Пиндару. В IV веке римский поэт Пруденций стал писать победные песни в честь святых мучеников. Отдали дань Пиндару Иоанн Дамаскин, Феодор Студит и другие гимнографы. Василий Кессарийский наставлял певцов, как петь псалмы наподобие победных песней Пиндара. Часть православного богослужения — победная песнь ангелов: “Свят, свят, свят”.
Передача лирики Пиндара по-русски сопряжена с рядом более или менее преодолимых трудностей и препятствий. Не вызывает сомнений, что перевод, если таковой вообще возможен, должен максимально сохранять основные составляющие оригинала: ритмику, строфику, синтаксические и стилистические особенности. Поскольку поэтический смысл не тождествен прозаическому, передача первого и является главной задачей подобного переложения. С точки зрения стиля, например, логично было бы переводить песни Пиндара на церковно-славянский. Но последний никогда не был языком внецерковной поэзии и довольно тяжел для современного восприятия, особенно грамматическими формами глагола. Наиболее подходящим кажется мне промежуточный между духовным и светским, полистилистический язык анонимных переводов пяти Пиндаровых песней, сделанных в 70-х годах XVIII века, и “пиндарических” од Василия Петрова (1736 — 1799) того же времени, обнаруживающих при ближайшем рассмотрении удивительное родство между собой. Вот, например, знаменитое начало Первой Олимпийской песни (476 г. до Р. Х.):
Аноним.
Пиндарова Олимпийская первая песнь
Вода в стихиях пресловута;
И аки огнище в нощи,
В кругу изящных утваряний
Блистает злато — светлый дар;
И ты, о дух мой, аще песнью
О ратных хощешь возблистать,
И краше солнцева не узришь
В пустынях неба ты луча.
Василий Петров.
Ода князю Григорию Потемкину (1778)
Средь благ, которы очеси
Словесного творенья лестны,
Блистают камения честны,
Как звезды ночью в небеси;
И аки огнь сияет злато,
Хотя на свет из мрака взято.
Но естьли ищеши, мой дух,
Великолепия в сем мире,
Достойна славитись на лире:
Что краше к отчеству заслуг?
Звездам чудится тот напрасно,
Кто солнце созерцает красно.
Совершенней вода всего; —
злато всех величавых,
словно пылающий огнь среди нощи, богатств превосходней; —
коль тебе борения
славить хочется, сердце, —
то как днем не высмотреть
на пустынной тверди небес иных блестящих солнца светил
теплотворнее; —
так и Олимпийских прей значительней не сыщется…
Для передачи же “пышноветвящегося” синтаксиса Пиндара особо изобретательным быть не надо. К сожалению, в русском языке ощущается острая нехватка частиц и вводных, разнообразить которые удается с трудом. Опыты с многоступенчатой (трехчастной) строфикой есть у того же Петрова (8 од) и у Державина (6 гимнов). У последнего, кстати, переложившего две песни Пиндара с немецкого, находятся и опыты по сочетанию метров, имеющих разную природу. Пиндаров дактило-эпитрит по-русски можно проиллюстрировать его стихотворением “Г. Озерову, на приписание Эдипа” (1806), где трехсложные размеры запросто чередуются с двусложным:
Огонь, что, из мрака сверкая,
Змиями режет сквозь эфир,
Но Лель, с струн Тиисских порхая,
Мой чуть звеня, как в зной зефир,
На вежды сон льет.
Иль мог коль с Пиндаром геройство,
С Горацием я сладость лить,
То может во гробе потомство
И блеск вельмож мне уделить:
Там лавр мой взрастет.
Подобная комбинации метров для русской поэзии — лишь одна из недопроявленных возможностей. В одном из моих собственных опусов, опубликованном, кстати, в “Новом мире”, строфа строится так: “Поспешим / стол небогатый украсить / помидорами алыми, / петрушкой кучерявой и укропом…” Подвижность окончаний стихов и подсказала способ разнообразить окончания строк победных песен. Там, где в оригинале третий слог от конца долог, а второй краток, — окончание дактилическое; где третий и второй кратки — мужское; где третий краток, а второй долог — женское.
Поскольку количество слогов в значащих словах древнегреческого и русского языка примерно одинаково и равно трем с половиной, слогонаполнение строк можно соблюсти с легкостью. Подобным образом осуществлялось оно, например, древнерусскими переводчиками византийских гимнов за счет вариативного использования полугласных (редуцированных). Остается лишь соотнести устойчивые позиции долгих слогов с устойчивыми же, но для сохранения разнообразия стиха пропускаемыми позициями наших ударных… Первым опытом такого переложения была Двенадцатая Пифийская песнь, вошедшая в мою книгу “Конь Горгоны” (2003), как дальше — посмотрим. Но, на мой взгляд, только так, с помощью поэтических средств, и можно вернуть “от бессмертия — к жизни”, от холодной филологии — к чувственному восприятию нестареющую лирику Пиндара.
Восьмая Немейская,
Дейнию и отцу его Мегасу из Эгины
Всемогущая Младости, нетленных
вестнице ласк Афродиты,
ведь, восседшая на девственные вежды всем сыновьям,
одного судьбы ладоням
бережным вверяешь, другого ж — иным; —
облюбован тобой, кто времени
в деле любом не теряет,
властным повелителем
будучи стремливых страстей. —
То погонщиками даров Киприды
Зевса с Эгиною ложе
оными так стереглось; — где сын, Эноны царь, зарожден,
мыслью доблестный и дланью. —
Много кто воззреть нань многажды просил. —
Сопредельных вождей отлики же
волею собственной тщетно
жаждали без ропота
исполнять приказы его,
в Афинах утесистых сколь
ратей предводители,
столь же и во Спарте Пелопа сыны. —
Припадаю к святым —
о граде любезном с мольбой и гражданах —
коленям я теперь Эаковым,
принося Лидийскую, звоном расшитую, вязь,
Дейния Немейскую мзду
и отца Мегаса двоякому бегу. —
Ибо прочное блаженство
лишь от бога людям насаждается; —
он богатство на Кипре средиморском
некогда дал и Киниру. —
Легких стоп здесь остановка, роздых перед тем, как вещать. —
Много что реклось многажды. —
Свежей же находке пристрастный разбор
учиняется, сплошь опасности; —
слово — завистников брашно. —
Хорошо — набросятся,
плохо же — не станут и брать. —
Сими сын Теламона был угроблен,
тело мечом пробуравив. —
Тот, кто духом храбр, но бессловесен, всеми будет забыт
в скорбном дележе; — главнейшей
разживется долей увертливый лжец. —
Одиссею Данайцы тайными
жребиями ж услужили; —
а златых доспехов ли-
шенный бился насмерть Аякс. —
Поистине раны они
нанесли неравные
людобронными остриями телам
потрясенных врагов
горячим, Ахилла ль едва убитого
вокруг, во дни ли многотрупные
страд иных. — Коварной и древле была клевета,
сотоварка речи кривой,
хитромудрица, хулотворица злая; —
яркое грязнится ею,
чистится хвала гнилая тусклого. —
Отче Зевсе, не дай такого нрава
мне, да путями прямыми
жизнь прейду я, сыновьям же имя после смерти своей
не безвестное оставлю. —
Злато мнят одни, а другие поля
бесконечные; — я же, гражданам
лестный, и кости сложивши
в землю, чаю славное
славить, а дурное клеймить. —
Разрастается доблесть, словно древо,
светлой кропимо росою,
от полива справедливых и премудрых высясь мужей
до небес. — Нужда в подобных
многая друзьях; — средь невзгод же она
величайшая. — Но и в радости
тянет предстать пред очами
верных. — Восстанавливать,
о Мегасе, душу твою
не в силах моих; — не дано
тщетным упованиям
сбыться. — Буду Муз неприступной скалой
Хариад и твою
отчизну крепить, дважды два стремления
возвысив стоп. — Доволен, подвигу
похвальбой достойной воздавши. — Волшебный напев
всякому и тягот легчит
бремя. — Песнь сия славословная пелась
исстари, возникнув прежде,
чем Адраст поссорился с Кадмейцами.
Шестая Пифийская,
Фрасибулу, сыну Ксенократа из Акраганты
Послушайте; — ведь Афродиты лукавоокой
поистине и Харит
вспахивая целину, до неподвижного
доступаю пупа рыкливой земли,
где Эмменидам блаженным, Акраганте речной
и Ксенократу, Пифийской в честь победы его,
для клада песен
уже готово в лощине
Аполлона многозлатной здание. —
Его ни студеным дождем, низводя из тучи
гремливой грозную рать,
льющим неистово, ниже ветром яростным
вглубь соленых пучин, с дресвою смешав,
не унесет. — Обратясь лицом ко свету, оно
о твоего, Фрасибуле, колесничной отца
и рода славной
победе в Крисских ущельях
голосами смертных всем поведает. —
Ты ж, оную крепко десницей держа, стремишься
вслед заповедям прямым,
некогда сыном Филиры велемощному
преподанным в горах Пелееву, мол,
чаду вдали от отца: “Чти паче прочих богов
Кронова сына, владыку гневногласного всех
громов и молний; —
своих родителей должной
не лишай, доколе живы, почести”. —
Сей мыслью проникся и встарь Антилох отважный,
отдавший жизнь за отца,
Мемнона кой, Эфиопов людогубного
ратеводца, замешкал. — Ибо когда
Несторову колесницу конь сдержал, от стрелы
павший Париса; — противник уж и крепкое нань
копье направил; —
тогда же сына окликнул
потрясенный старца дух Мессенского; —
без отклика зов не остался; — достойный давши
отпор, божественный муж
гибелью собственной заплатил за отчее
избавление; — древле ставился ж он,
подвиг великий свершивший, молодежи в пример
доблести, явленной ради жизнодавцев своих. —
Так было прежде; —
но паче прочих и ныне
Фрасибул идет стопами отчими,
родному явившись во блеске на помощь дяде; —
богатством правит с умом,
жнет не кичливую юность и беспутную,
но премудрость в прибежищах Пиерид; —
и, Посейдоне, средь конных выступлений к тебе,
Землетрясателю, мысли устремляет свои. —
Его застольных
бесед и разума сладость
медуниц заменит вязь узорную.
Одиннадцатая Олимпийская,
Агесидаму из Локр Эпизефирских, сыну Архестрата
Той порой ветра человекам потребны
больше, той — небесной потоки воды,
тучи сыновья дождевой. —
Для добившихся трудами медоглаголые песни
слав началом будущих
и надежнейшим залогом доблестей длятся благих. —
Беззавистная похвала ж Олимпийским
медлит победителям. — Ей ведь язык
мой бы мог погонщиком стать. —
Но внушенной расцветает богом премудростью смертный! —
Знай, Агесидаме, же,
Архестратов сыне, ради битвы кулачной твоей
над из маслины златой венцом раздастся
строй сладкопевных раскатов,
дабы всех в Эпизефирских Локрах живущих почесть. —
Там соликовствуйте, — вот ручательство
вам, — о Музы, там, где дружелюбию
люд не чужд и вежеству,
и остромысл, и премудр, — туда ступайте ж. —
Ибо врожденный не может измениться
ни лисицы огненной,
ниже льва рыкливого нрав.
Вторая Истмийская,
Фрасибулу, сыну Ксенократа из Акраганты
При пращурах, о Фрасибуле,
коль на златоколый кто
Муз возок восхаживал,
со струнницей вещею соединясь, —
скоро вслед выстреливал тем
медоглаголые песни
молодцам, чья красота несла на память
Афродите сладкий плод пышнопрестольной. —
Еще ни корыстолюбивой
Муза, ни продажною
не была, согласными,
плавными напевами торг не вела
за наличное серебро
трепетная Терпсихора. —
Ныне ж — не так, и она словам Аргосца
внемлет, истины прошедшего путями:
“Собственность есть человек!” —
сей вымолвил, средств и друзей лишившийся. —
Ты догадался, — пою не безызвестность
конной Истмийской победы,
Ксенократу Посейдоном посланной в дар,
кем ему самим из Дорийской венец
зелени на власы возложен,
первейшим почтя колесничим,
Акрагантским светочем. —
В Крисе всевластительный
нань воззрел и блеском, исполнив, облек
Аполлон; — благую стяжал
славу в роскошных Афинах
он у сынов Эрехтея, не пеняя
на десницу конехлеста Никомаха,
управиться сею с броздами
вовремя сумевшего. —
Мироносцы, вестники
Зевса сына Крона, Элейцы его
распознали, в нем обретя
дружелюбивого мужа; —
тихим приветили гласом, перед Никой
золотой ему упавшу на колени,
в им же подвластной земле,
святой Олимпийского Зевса рощею
названной; — где сыновья Энесидама
чести бессмертной добились. —
Посему не безызвестны вашим домам
ни приятность, о Фрасибуле, торжеств,
ниже сластохвальба напевов. —
Ведь нету ни круч, ни уступов
на пути сошествия,
коим Геликонская
к достославным честь сниступает мужам. —
Бросить бы метательный круг
дальше настолько, насколько
распростирал Ксенократ свое над всеми
обаяние. — В почете был у граждан,
достойно блюдя коневодный
всех обычай Эллинов; —
в честь богов устраивал
все свои пиры; — никогда средь пиров
дружеских не свертывал пред
бурным ветрила порывом; —
даже до Фасиса летом добирался,
доплывал до берегов зимою Нила. —
Ныне ль, у смертных когда
завистливых мысли надежд исполнены,
впредь ли о доблести отчей не безмолвствуй
с песнями сими; — понеже
не для праздности они созиждены мной. —
Возвести сие, как придешь к моему
милому, Никасиппе, другу.
Третья Олимпийская,
Ферону из Акраганты, на праздник богодружия
Чтоб дружелюбным сынам Тиндаровым
и леповолосой польстить
Елене, почтив Акраганту славную,
песнь строю победе Ферона
Олимпийской, некосноногих коней
отлике. — Муза се воочию предстала
мне новоблещущий лад открывшая,
светлопраздничный с Дорийской сочетая
поступью глас. — Поелику поднятым
на пышные гривы венцам
сей долг богозданный с меня доправливать, —
для Энесидамова сына
стройно гуд цевниц и струнниц перезвон
я сопрягаю с расстановкою речений; —
так бо мне Писа велит; — от коея
богодарные к мужам грядут напевы,
к оным, коих исполнитель
правил Геракла былых,
справедливый Эллинский сей судия,
сей Этолиец веждами
над обернул вкруг кудрей
маслиною голубо-сизой; — некогда
ю ж от истоков тенистых Истровых сын
Амфитрионов принес,
память лепую борений Олимпийских,
Гиперборейский склонивши сказанным
народ, коим чтим Аполлон. —
Срядясь, для всесборныя рощи Зевсовой
растение вымолил, дабы
доблестных венчать, остальных осенять. —
Освящены уж отчи жертвенники были
им, в полумесячный вечер узренным
полным оком златоколесничной Мены,
круг пятилетний и суд борениям
великим уж был учрежден
при брезех Алфея заветных праведный. —
Но древ не рождала прекрасных
в Кроновых долинах Пелопа страна. —
Лишенный оных вертоград ему казался
острыми солнца лучами выжженным. —
Посему всем сердцем устремился в земли,
что вдоль Истра; — где Латони-
на конегонная дщерь
от Аркадских жерл и извивистых недр
сего пришельца встретила; —
он, исполняя тогда
приказ Эврисфея, за ланью броситься
золоторогою был отцом принужден; —
жертвой Ортосии стать
предписала Таигета ей однажды; —
ту догоняя ж, и край сей видывал,
Борея что хладного за
дхновеньем. — Застыл, древесам дивящийся; —
охвачен желанием сладким
их окрест двенадцатикружной сажать
ристалищ конных меты. — Ныне же на праздник
сей благосклонно снисходит с двойнею
богоравной широпоясныя Леды. —
Ибо, взошед на Олимп, наследствовал
им чудных вершение прей
о скоростности колесниц и доблести
мужей. — Потому побуждает
сердце мя вещать, что успехом Ферон
сынам Тиндаровым обязан доброконным
и Эммениды. — Зане всех более
чтят за дружескими тех они пирами,
помыслом обряды вышних
благочестивым блюдя. —
Коль вода всего совершенней и всех
ценней владений золото; —
в собственных ныне Ферон
ступени достиг наивысшей доблестях,
тронув Геракла столпы. — За них же ступать
мудрости полным не след
и лишенным. — Да не двигнусь. — Тщиться тщетно.
ПРИМЕЧАНИЯ
Восьмая Немейская
Около 458 года до Р. Х. Песнь была написана, вероятно, для того, чтобы предупредить назревавшую войну “завидующих” Афин против Эгины, богатого торгового города-государства на одноименном острове в Сароническом заливе. Война все-таки началась и закончилась в 456 году поражением Эгины. Герои обоих мифов, рассказываемых здесь, являлись общими для афинян и эгинцев. Древний царь Эак, сын Зевса и нимфы Эгины, давшей имя городу, был справедливым и мудрым правителем; соседние цари приходили к нему за советом и брали в поручители при спорах; во время великой засухи по просьбе всех эллинов он молитвами и жертвоприношениями добился ее прекращения, а по смерти стал одним из судей в царстве мертвых. Герои Троянской войны, Ахилл, сын Пелея, и Аякс (правильнее — Эант), сын Теламона, оба приходились Эаку внуками. Дейний и Мегас одержали победу в двойном беге, причем, скорее всего, не одновременно; ко времени написания песни последний уже умер. Младость — судя по всему, богиня весны и цветения Фалло, одна из трех Ор, богинь времен года и периодов человеческой жизни, дочерей Зевса и спутниц Афродиты. Погонщики даров Киприды — страсти (эроты), также сопутствующие Афродите. Энона — древнее название Эгины. Пелопа сыны — пелопоннесские греки, считавшиеся потомками древнего царя Пелопа. Лидийская вязь — лидийский музыкальный склад, современный до мажор; считался грустным, благопристойным и приличествующим юношескому возрасту. Немейская мзда — то есть награда за победу на Немейских играх. Кинир — древний царь Кипра, славный богатством и роскошью; его дочь Мирра (Смирна) от кровосмесительной связи с отцом родила Адониса. Скорбный дележ — спор о наследстве. Людобронные острия — копья. Вокруг едва убитого Ахилла проходили ожесточенные бои, упоминаемые в “Одиссее”. Восстанавливать душу твою — то есть возвращать к жизни, воскрешать. Хариады — род Мегаса и Дейния. Дважды два стремления стоп — два двойных бега. Волшебный напев — то есть обладающий силой заговора, исцеляющей магией искусства. Адраст — древний царь Аргоса, организатор похода Семерых против Фив, основатель Немейских игр. Кадмейцы — жители Кадмеи, крепости внутри “семивратных” Фив, крупнейшего города в Беотии, по преданию основанного древним царем Кадмом.
Шестая Пифийская
490 год до Р. Х. Фрасибул, сын Ксенократа, владельца победивших коней и колесницы, младшего брата Ферона (см. примеч. к Третьей Олимпийской песни), тогда еще не ставшего правителем Акраганты, процветающего города на юге Сицилии, расположенного на берегах одноименной реки. Фрасибул, с которым Пиндар был знаком лично, вероятно, по молодости лет сам выступал на состязаниях как возница. Вспахивая целину Афродиты и Харит — то есть сочиняя новую победную песню. Пуп земли — “омфал”, жертвенный камень в храме Аполлона Дельфийского, считавшийся центром эллинского мира. Эммениды — род Ксенократа и Ферона. Здание для клада песен — сокровищница, или дарохранительница, где содержались богатые приношения победителей Пифийских игр, в том числе и победные песни; таких сокровищниц было много, от каждой местности — своя. Лощина Аполлона — местоположение Дельфийского святилища и прочих построек вокруг него, располагавшихся на террасах. Крисские ущелья — само место проведения Пифийских игр, при городке Криса, что неподалеку от Дельф. Сын Филиры — мудрый кентавр Хирон, сын Крона и Филиры, не являвшийся родственником остальным кентаврам и живший на горе Пелион; наставник в военном деле и воспитатель Орфея, Тесея, Ясона, Диоскуров, Асклепия, Ахилла и многих других; “заповеди Хирона” — три главных морально-этических установления эллинов, два из которых в слегка переосмысленном Пиндаром виде здесь приводятся, а третье — уважай гостя (ближнего, друга). Пелеево чадо вдали от отца — Ахилл, сын Пелея и Фетиды, спрятанный матерью, желавшей сделать его бессмертным, от смертного отца. Антилох — сын Нестора, друг Ахилла, участник Троянской войны, где при описанных обстоятельствах был убит. Мемнон — сын Эос и Тифона, царь Эфиопии, воевавший на стороне троянцев; убит Ахиллом. Нестор — отец Антилоха, царь Пилоса, главного города Мессении; самый старый из участников Троянской войны со стороны эллинов, вернувшийся с нее невредимым. Старец Мессенский — Нестор. Родной дядя — Ферон. Пиериды — Музы. Землетрясатель — устойчивый эпитет Посейдона. Узорная вязь медуниц — медовые соты.
Одиннадцатая Олимпийская
476 год до Р. Х. Пиндар долго медлил с сочинением полновесной похвалы Агесидаму, выполняя большие заказы Ферона (см. примеч. к Третьей Олимпийской песни), поэтому на сей раз ограничился своеобразным обещанием песни, написанной им лишь два года спустя. Локры Эпизефирские — городок на юго-восточной оконечности Апеннинского полуострова.
Вторая Истмийская
Около 470 года до Р. Х. Дружеское послание в форме победной песни, написанное по кончине Ксенократа (см. примеч. к Шестой Пифийской песни). Струнница — форминга, четырехструнный щипковый инструмент, сопровождавший исполнение победных песен. Аргосец — Аристодем из Аргоса, изречение которого вошло в пословицу. Дорийская зелень — сельдерей, венками из которого награждались победители Истмийских и Пифийских игр. Сыны Эрехтея — афиняне, названные по имени древнего царя Афин, где устраивались местного значения игры — Панафинейские. Никомах — профессиональный возничий, нанятый Ксенократом для управления одержавшей победу колесницей. Мироносцы Элейцы — жители Элиды, древней области, в которой находилась Олимпия и проводились одноименные игры; из них знатнейшие выбирались провозвестниками Зевсова мира, заключаемого на время состязаний, и судьями над соискателями. Золотая Ника — статуя богини победы, находившаяся в храме Олимпийского Зевса. Роща Зевса — посвященный ему участок земли в Олимпии с храмом. Сыновья Энесидама — Ферон и сам Ксенократ. Коневодный обычай всех Эллинов — коннозаводство, широко распространенное среди аристократов по всей Древней Греции. Фасис — река в Колхиде, ныне Риони. Никасипп — судя по всему, постановщик хоровых представлений Пиндаровых песен, отправляющийся с ними из Фив на Сицилию.
Третья Олимпийская
476 год до Р. Х. Владельцем победивших в играх коней и колесницы был Ферон (540 — 472 гг. до Р. Х.), сын Энесидама, правитель Акраганты (с 488 г.), переживавшей при нем свой бурный расцвет. Древний праздник богодружия (феоксении, “угощение богов”) справлялся так: изваяния богов снимались с постаментов и вносились в дома, их усаживали за накрытые столы и украшали венками. В Акраганте во время этого праздника особенно почитались покровительствующие городу братья Диоскуры, Кастор и Полидевк, рожденные Ледой от небесного отца Зевса и земного Тиндара (Тиндарея) и названные здесь сынами Тиндаровыми, а также их сестра Елена. Миф, рассказываемый в песни, напоминает о хождении Геракла, основателя Олимпийских игр, к северному народу Гиперборейцев за побегами росшей только у них голубо-сизой маслины, которой увенчивались победители состязаний. Дорийская поступь — дорийский музыкальный склад, современный ми минор; считался возвышенным, уравновешенным и мужественным. Пышные гривы — густые волосы Кастора и Полидевка, отличавшихся особой лохматостью. Писа — древний город в Элиде, неподалеку от Олимпии; разрушен в 572 году до Р. Х. Правила Геракла — неписаные законы, согласно которым судьи, избиравшиеся по традиции исключительно из этолийцев (элейцев), после состязаний выносили решение о победителе. От истоков Истровых — с верховий Дуная. Сын Амфитрионов — Геракл, названный по имени земного отца. Роща Зевса — см. примеч. ко Второй Истмийской песни. Отчи жертвенники — то есть Зевса, небесного отца Геракла. В полумесячный вечер — в середине лунного месяца, то есть в полнолуние. Мена — лунная богиня. Пятилетний круг — олимпийский цикл, состоявший из года предыдущей Олимпиады и четырех последующих лет. Алфей — река в Олимпии. Кроновы долины — равнинная часть, между Алфеем и Кроновым холмом, где располагалось капище Зевса Олимпийского. Пелопа страна — Элида, на северо-западе Пелопоннеса, и шире — весь полуостров. Дщерь Латоны — богиня Артемида. Аркадские жерла и недра — горные цепи в центральной части Пелопоннеса. Эврисфей — царь Микен, для которого Геракл должен был выполнить двенадцать подвигов, в том числе поймать киренейскую золоторогую лань. Отцом принужден — то есть Зевсом. Ортосия (“направляющая”) — эпитет богини Артемиды. Таигета — дочь Атланта, обращенная Артемидой в лань, дабы спасти ее от приставаний Зевса; в благодарность Таигета посвятила спасительнице точно такую же лань. Богоравная двойня широпоясной Леды — то есть Кастор и Полидевк. Столпы Геракла — гористые берега Гибралтарского пролива, считавшиеся краем света; в переносном значении — наивысший предел, которого может достигнуть человек.