Письма Юрия Домбровского Виталию Семину. Публикация В. Н. Кононыхиной-Семиной. Подготовка текста, предисловие и комментарии Л. С. Дубшана
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2004
Письма Юрия Домбровского Виталию Семину
Когда в 7 — 8-й книжках «Нового мира» за 1964 год появилась повесть Юрия Домбровского «Хранитель древностей», Виталий Семин, отнесшийся к ней с без-условным восхищением, знаком с автором не был. В июньском номере журнала за следующий год напечатали семинскую повесть «Семеро в одном доме». Вот в этом годовом промежутке между двумя публикациями, когда Семин по журнальным делам ездил из Ростова-на-Дону в Москву, встреча, возможно, и произошла. Может быть, и несколько позднее, после выхода семинской повести. Но, во всяком случае, Семин знал Домбровского еще в холостую его пору, до 1967 года, когда из Алма-Аты в Москву переехала Клара Файзулаевна Турумова, и Юрий Осипович зажил семейной жизнью.
Вышедшее в 1966 году отдельное издание «Хранителя…» автор подарил Семину с надписью: «Виталий, я рад, что я с тобой дружу». Другая надпись размашисто покрывает оборотную сторону графического портрета Домбровского, выполненного художником Ю. Могилевским в 1965 году: «Слушай, Витя, я считаю, что сейчас в советской литературе три имя (так! — Л. Д.) — ты, Некрасов и Казаков — у тебя шансы наибольшие. Не подведи, собака! Не верь Твардовским. С любовью — Домбровский». Некоторая запальчивость тона и грамматическое своеобразие надписи заставляют предположить, что сделана она была в ситуации за-столья (есть, между прочим, фотография, помещенная в сборнике Домбровского «Меня убить хотели эти суки…» (М., 1997): Домбровский и Семин сидят в каком-то общественном месте за бутылочкой). Но что значит — «не верь Твардов-ским»? Своего рода комментарием и дополнением к этой фразе могут послужить строки из письма Семина Домбровскому от 28 февраля 1970 года, отправленного в тот момент, когда редколлегия, возглавлявшаяся Твардовским, была партийными властями разогнана и произошла фактическая ликвидация прежнего либерального журнала: «Я знаю, что у тебя отношения с └Новым миром” были непростые, да и у меня было не все просто — что-то печатали, чего-то не печатали, но ведь дело не в этом. Теперь-то видно, что это были за люди, целая литературная эпоха с ними связана» (Семин В. Что истинно в литературе. М., 1987, стр. 227).
Не станем здесь высказывать скороспелые догадки о том, в чем оба автора отклонялись от новомирского mainstream’а, — они и между собою различались в писательской манере решительно: романтически-живописный, фабульно напряженный, наделенный сильным творческим воображением, позволяющим визионер-ски прозревать разнообразные исторические эпохи, Домбровский и — Семин, сюжетной интригой не увлекавшийся, графически-скупой, в стремлении к документальной достоверности любой детали почти натуралистичный, работавший на материале, достававшемся ему «здесь и сейчас». Но что-то их и сближало, трудноопределимое, — может быть, как раз императив верности себе, дух максимальной ответственности перед собственной авторской совестью. Что знаменовало и максимальную свободу — от любых, пусть самых морально бесспорных, воздействий извне, общественных и групповых. Недаром в одном из публикуемых ниже писем Домбровский напоминает Семину: «Ты царь: живи один…» — строку из великой декларации поэтической независимости, где дальше следует: «Ты сам свой высший суд; всех строже оценить умеешь ты свой труд…»
И еще, биографическое: оба в своем прошлом прошли сквозь ад — Домбровский сквозь многолетний гулаговский, Семин, подростком, — сквозь тусклый ад нацистского арбайтслагеря. Отсюда общее для них обостренное переживание воли как главной ценности. И времени, которое было у них украдено и которое нельзя больше терять — ни в творчестве, ни вообще в жизни.
Они действительно любили друг друга и понимали. В письме к автору настоящей заметки Виктория Николаевна Кононыхина-Семина, вдова писателя, рассказала:
«Я вместе с Витей, разумеется, была у Ю. О. в их с Кларой квартире, был с нами и Л. Левицкий с женой (Л. А. Левицкий — литературный критик, друг Семина. — Л. Д.). Конечно, выпивали; Ю. О. хмелел, и чем больше хмелел, тем интереснее, просто потрясающе интересно говорил. Читал, кажется, из └Факультета ненужных вещей”, тогда еще не опубликованного. Виталия хмель разбирал быстро, и он удерживался от выпивки, чтобы слушать Ю. О. И потом, когда возвращались, все вспоминал детали рассказов Домбровского.
…Встреча на улице Горького. Ю. О. идет с авоськой, сходимся, рукопожатия. Рубашка у Ю. О. застегнута косо. Во время незначительной болтовни Виталий перестегивает ее правильно (он так нежно это делал!). И тут Ю. О. печально-иронически спрашивает: └Теперь все будет хорошо?” Еще деталь: в гостях у Ю. О. Виталий наизусть читал └Меня убить хотели эти суки…”. Ему особенно нравилась последняя строфа: └И вот таким я возвратился в мир…” Ю. О. был тронут: └Утешил! Утешил!” Когда уходили, показывал картины на стенах. Картины были хорошие. Об одном портрете в стиле Модильяни Домбровский сказал: └Это оригинал”. Левицкий потом откомментировал: └Такое с ним бывает, когда выпьет”».
Знала Виктория Николаевна — со слов мужа — и о других его посещениях Домбровского, более ранних, когда тот еще жил в коммунальной квартире: «Виталия смущали люди странного вида, которые заходили к Ю. О., — то ли блатные, то ли бомжи…»
Семин познакомил Домбровского с ростовским поэтом и филологом Леонидом Григорьяном. В относящихся к зиме 1969-го воспоминаниях Л. Григорьяна о первой его встрече с Юрием Осиповичем колоритные визитеры возникают тоже:
«Едва мы вошли, как в комнате появилась супружеская пара — старик и старуха, соседи Домбровского по коммуналке. Они были суетли-вы, услужливы, но вели себя как-то необычно — не то по-родственному, не то по-хо-зяйски. Домбровский называл их └папуля” и └мамуля”. У старика было отвратительное лицо ста-рорежимного филера. Чувство-валось, что он не пропускает ни малейшего слова из разго-вора, в котором, впрочем, не участвовал. Он с готовностью бегал за водкой, приносил че-кушки, при этом бесстыдно об-считывал, неприметно набивал карманы сигаретами. Когда было уже основательно выпито и мы незаметно перешли на ты, а старики на несколько минут куда-то вышли, я не удержался и спросил у Домбровского: └Как ты можешь терпеть эту парочку? Ведь невооруженным глазом видно, что твой папуля стукач”. — └Знаю, — спокойно от-ветил Домбровский, — но это ни-чего, папуля лишнего не настучит”.
Потом стали запросто захо-дить какие-то разношерстные люди, пили, курили, спорили, читали стихи. <…> Сначала читал стихи кто-то из пришед-ших, потом Виталий уговорил читать меня».
Выбор был сделан неудачно — отрывок из поэмы о терроре, вялой и книжной. Едва чтение кончилось, как Юрий Осипович опрометью вылетел в коридор со словами: «Как он смеет! Мальчишка! Что он может об этом знать!» Потом вернулся. «Я не знал, куда глаза девать. Внезапно Домбровский вынул изо рта челюсти и чет-ким, сильным голосом стал чи-тать свое. Никогда я не слышал такого потрясающего чтения. Помню только, что мы с Вита-лием разревелись» («Литературная Армения», 1989, № 3).
Размолвки, наверное, случались — след одной из них мы находим в датированной 31 августа 1977 года записке Семина к редактору новомирского отдела прозы И. П. Борисовой: «Ин! Передай Домбровскому, что мое отношение к нему не зависит от его отношения ко мне. Я его люблю. А пить действительно бросил, несмотря на все научные выкладки в пользу умеренного, но регулярного употребления алкоголя. Бросить пить — это мой последний внутренний резерв. Я его долго придерживал. Но пришло наконец время ходить и с козырной карты» (Семин В. Что истинно в литературе, стр. 347). Повод угадывается: «научные выкладки в пользу умеренного, но регулярного» наверняка принадлежали Домбровскому. А у Семина было больное сердце, и он все беспокоился, успеет ли, — работал он медленно. В мае 1977-го он увидел сон «к смерти» и написал Л. Григорьяну: «Ночью меня прижало. <…> Так, должно быть, чувствует себя самолет, попавший во флаттер. Все дребезжит, все разваливается — вот-вот рухнешь. И я не испугался. Машинка и бумаги на столе. Как-то не верится, что — там! — не дадут мне доработать» (там же, стр. 336).
Он умер ровно через год, 10 мая 1978-го, — скоропостижно, в Коктебеле, пятидесяти лет. Шестидесятидевятилетний Домбровский пережил его на 19 дней.
I
5 окт<ября 1969>.
Дорогой друг!
Во-первых, прими мой сердечный привет и поздравления. Я говорил с А<нной> С<амойловной> Б<ерзер>1, и она великолепно отзывалась о твоей повести, так что это, кажется, дело крепкое2. Во-вторых (более существенное), я получил письмо от 26 сент<ября> (пришло сегод-ня) от своего переводчика (Michael Glenny, 67, Sandyfield Road, Headington, Oxford, 0092 — 61217). В Нью-Йорке книга уже вышла, английское издание выходит через несколько недель3. Он пишет, что искал обо мне сведе-ний, но ничего не нашел («Два раза я писал в редакцию └Н<ового> м<ира>” с просьбой о Вас, но ни разу мне не ответили» — свиньи!). Но вот он встретил жену оксфордского профессора Фенелла, и она передала ему мою книгу, «в страницах которой Вы записали не только свой адрес, но и ценнейшие библиографические све-дения о Вашем творчестве… В книге были два снимка, сняты, по-видимому, в одном московском (?) ресторане когда-то ле-том. В этих снимках меня интересует не только Ваше лицо, но и лицо Виталия Семина, который в одном из снимках сидит рядом с Вами. Потому что между нами и Семиным существует такая же связь, как и с Вами: я имел счастье перевести на английский язык его роман └Семеро в одном доме”. Когда я старался осведомляться о нем, получалась одна и та же история — редакция └Нового мира” не отвечала на мои письма» (бляди!). «Но так как он, очевидно, из Ваших знакомых, надеюсь, на этот раз мне удастся установить связь с ним. Я собираю материал для антологии лучших произведений, напечатанных в └Новом мире” с 1925 года по сей день. В нее входят, конечно, отрывки из └Хр<анителя> др<евностей>”, из романа └Семеро <в одном доме>”… Кроме Вас, я перевел Достоевского, Бунина, Бабеля, Булга-кова (└Мастер и Маргарита”)… Я вскоре буду в Москве. Приеду, очевидно, в понедельник 6 окт<ября>. Я должен обязательно пого-ворить с Вами и с Семиным о ваших романах и других произве-дений. Если Вам угодно, я Вам дам звонок, как только я в Москве. Срок моего пребывания примерно два месяца. Если предпочитаете, что я Вам не дам звонок, то прошу Вас сказать об этом Ел<ене> Серг<еевне> Булгаковой4. Ваш искренний Майкл Гленни» — вот какое, дорогой, дело. Орфография и стилистика — подлинника, я процитировал все места, относящиеся к тебе. Сообщи мне, что говорить, что делать, давать ли твой адрес? Я лично дал бы и, если есть возможность, встретился бы. Но смотри сам, как и что5. Завтра я буду ждать его звонка и попытаюсь дозвониться к этой самой Е<лене> С<ергеевне>6. Ответь мне быстро, что мне говорить о тебе и гово-рить ли вообще.
Тороплюсь скорее послать письмо, поэтому больше не распространяюсь. Пиши на Голицыно (Голицыно, Московской области, Дом творчества литераторов) или на московский адрес.
Жду.
Жене7 привет, целую ей ручку.
Твой Юрий.
1Анна Самойловна Берзер (1917 — 1994) — критик, мемуарист, журнальный работник. В 1958 — 1971 годах редактор отдела прозы в «Новом мире».
2 Вероятно, речь идет о повести, название которой в рукописях варьировалось: «История моих знакомых», «Исполнение желаний», «Когда мы были счастливы». В «Новом мире» не появилась. Опубликована с сокращениями в журнале «Кубань», 1970, № 2, под названием «Когда мы были счастливы».
3 В 1969 году и в Нью-Йорке, и в Лондоне был издан английский перевод «Хранителя древностей» («The Keeper of Antiquities»), выполненный Майклом Гленни.
4 В дневнике В. Я. Лакшина есть запись о встрече с М. Гленни у Е. С. Булгаковой 9.11.1969 (см.: Лакшин В. Последний акт. — «Дружба народов», 2003, № 5).
5 Не санкционированная идеологическим начальством, приватная встреча с зарубежным коллегой могла навлечь неприятности.
6 Как сообщила К. Ф. Турумова-Домбровская, личное знакомство автора с переводчиком состоялось, и М. Гленни не раз потом дружески общался с Домбров-скими в их доме.
7 Жена Семина — Виктория Николаевна Кононыхина-Семина.
II
<Начало 1970.>
Дорогой Виталий!
Спасибо за хорошее письмо. Шлю тебе свою книгу1. Не знаю, как она тебе понравится. На всякий случай помни, что первая повесть писалась в 46 году, вторая — в 56, третья — в 68. Отсюда и разница тональности. Ты пишешь об 11 языках2 — до чего же это все-таки здорово! Это такая солидная компенсация за все, что, ей-Богу, грех унывать! К тому же у тебя новый роман, и он объявлен в «Н<овом> м<ире>»3, и его хвалят. Всем им до этого, как мне до королевы Елизаветы II. Так что в метафорическом смысле — моральном, социальном и тому подобное — ты на них можешь и должен плевать4. Другое дело, конечно, план материальный — тут я представляю, что тебе несладко. Мои дорогие друзья фарберыи стальские5, наверное, позаботились об этом: «Пускай ослиные копыта знает»6. Всё, конечно, разрешится через роман — так что ты нажимай, друже, нажимай!7 Всё остальное — паллиативы. Насчет того, что это просто физически трудно, я в первый раз услышал это от Коржавина8 и не особо прочувствовал, а теперь чувствую это сам. Точно! Вы-матываешься чуть не до пота…
Я передал твой привет А. Т. — это мой товарищ по учебе. Человек он несколько странноватый, суховатый. Но интересный (увлекается астрономией и математикой). Очень был рад твоему отзыву, благодарил и велел кланяться тоже9.
Ну, будь здрав, дорогой, привет супругеи всем домочадцам, если они есть.
Будь здрав.
Твой Юрий.
1Домбровский Ю. Смуглая леди. Три новеллы о Шекспире. М., 1969. На титульном листе автор сделал надпись: «Виталий, посылаю тебе эту книгу с особой любовью и дружбой. Нет никого из нас, в кого бы я так верил. Без трепа. Юрий». 28 февраля 1970 года Семин ответил Ю. Домбровскому: «Твою книгу прочел залпом, спасибо тебе за нее и за добрейшую надпись (следуя совету Гамлета, ты относишься ко мне лучше, чем я этого заслуживаю) <…> Книжку ты написал славную. Не знаю, как Шекспир, но сам ты в ней полностью отразился. Твоя интонация, твои словечки, даже привычные для тебя цитаты. Я так это и читал, как бы с твоего голоса…» (Семин В. Что истинно в литературе. М., 1987, стр. 227 — 228). «Совет Гамлета» — реплика его по поводу заезжих актеров, обращенная к Полонию: «Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки? Обойдитесь с ними в меру вашего великодушия».
2Имеются в виду переводы повести Семина «Семеро в одном доме» на ино-странные языки.
3В анонсе публикаций на 1970-й год среди прочего был обещан роман Семина «Женя и Валентина»; анонс появился в № 8 «Нового мира», вышедшем во второй половине сентября 1969-го.
4По всей видимости, в письме Семина шла речь о его недоброжелателях из литераторской среды — см. ниже.
5Александр Михайлович Фарбер (1910 — 1981) — журналист, поэт; Илларион Николаевич Стальский (наст. фам. Малыгин; 1901 — 1978) — журналист, драматург. Входили в руководящие органы Ростовского отделения СП. Имели среди коллег стойкую репутацию осведомителей госбезопасности, навлекших своими доносами репрессии на многих литераторов.
6Из басни И. Крылова «Лисица и Осел».
7Роман «Женя и Валентина». 3 января 1970 года Семин писал Б. Я. Каммерштейн: «Сейчас я работаю над романом, довольно большим для меня. <…> Этот роман уже рекламируется журналом «Новый мир», однако у меня нет уверенности, что я закончу работу еще в этом году» (Семин В. Что истинно в литературе, стр. 225). В 1970-м роман напечатан не был и появился только в № 11 — 12 «Нового мира» за 1972 год.
8Наум Моисеевич Коржавин (род. в 1925) — поэт, публицист, эссеист.
9Речь идет об Арсении Александровиче Тарковском (1907 — 1989), в конце 20-х го-дов учившемся, как и Ю. Домбровский, на Высших литературных курсах в Мо-скве. Отзыв Семина относился, по всей видимости, к вышедшему в 1969 году поэтическому сборнику А. Тарковского «Вестник». В характеристике, данной поэту Домбровским («странноватый, суховатый»), слышен отзвук строки из помещенного в «Вестнике» стихотворения А. Тарковского «Ночная бабочка └мертвая голова”»: «Жироватый, суховатый…» По свидетельству В. Н. Кононыхиной-Семиной, немало стихотворений А. Тарковского Семин знал на память и особенно любил читать «Малютку жизнь» («Я жизнь люблю и умереть боюсь…»).
III
<1970, первая половина марта..>
Дорогой Виталий!
Получив твое письмо, я поспешил в «Н<овый> м<ир>», чтобы узнать что-нибудь достоверное, и пришел минут через 20 после твоего звонка. Значит, тебе уже сказали, что ты идешь и остаешься в № 51.
Что говорят о Кос<олапове>2? Он не въезжал на белом коне, не сжигал гимназии3, сидит себе тихо-мирно, пока что ничего не меняет. Из очередного № он изъял только один (!) материал, и то, говорят, сугубо непринципиального характера4. Все удивлены. Был у меня разговор в редакции насчет позиции женщин. Я сказал им, что я бы на их месте не ушел. Должны были уйти члены редколлегии. Они — ушли. Им же пока можно сидеть. Другое дело, если нельзя окажется работать. Это скажется сразу. Инна5 очень обрадовалась такой моей позиции. Она-то, впрочем, устроится, а вот А<нна> С<амойловна>6… Вот кого мне жалко больше всего, если ситуация окажется в конце концов неразрешимой. Говорят еще, что предлагали это место С. Наровчатову, но он их всех послал. Сергея я знаю хорошо, он парень умный, но я только сомневаюсь, что он мог бы справиться с таким искушением7. А вообще-то… Да Господь его знает, что будет! Ведь и когда К<онстантин> С<имонов>приходил на это место, то он не думал, что ему придется печатать Дудинцева8, и Т<вардовский>тоже не готовился открывать А<лександра> С<олженицына>9, а пришлось. Я как-то сказал одному из главных кочетовых10: «Неужели вы не понимаете, что если вам все-таки удастся заткнуть нам рты, то вам придется писать то самое, что пишем мы, — только делать это вы будете хуже». Да, дорогой мой, для меня это неоспоримая аксиома. Время имеет свою топологию, она вычерчена по лекалу, и тут ни они, ни мы ничего уже поделать не можем. Отрезок, в котором мы живем, чудовищно искривлен, но загибается он в нашу сторону. В этом я абсолютно уверен (пишу так путано и неточно, что самому противно, но ты поймешь). Я понимаю, конечно, что все это очень академические утешения, но «претерпевший спасается»11. Меня всегда выручало именно это.
Что касается того, что я к тебе отношусь лучше, чем и т. д.12, то ты тут не прав. Не прав и к себе, и ко мне. Я в тебя очень верю. Твои вещи сильно за-кручены в некие неподвижные пружины, но они взрываются в конце и бьют наотмашь. Этого у нас никто не умеет. Вот поэтому тебе при всех твоих физи-ческих качествах — тяжело работать. Безумно тяжело, трудно, беспокойно (неуютно) писать такие вещи — но нужны они очень, очень: это совершенно честно и искренне.
Что писать о себе? Кончил I часть «Факультета ненуж-ных вещей» (320 стр.)13. Там у меня пьяный поп рассуждает о суде над Христом и рассказывает, как это было, а честный человек становится предателем, потому что он хотел помочь, да не смог, и его на этом поймали. Думаю к осени кончить все14. Инна15 хвалит. Посмотрим.
Ну, обнимаю тебя крепко, дорогой. «Ты царь — живи один…»16 Плюй, если можешь, и пиши.
Жене привет.
Ю. Д.
1 Возможно, речь идет о рассказе Семина «На реке», опубликованном в № 4 «Нового мира» за 1970 год.
2Валерий Алексеевич Косолапов (1910 — 1982) — литературный функционер: до назначения в «Новый мир», который он возглавлял в 1970 — 1974 годах, был главным редактором «Литературной газеты» (1960 — 1962) и издательства «Художественная литература» (1963 — 1970). В письме обрисована ситуация, сложившаяся в «Новом мире» после учиненного партийными властями разгрома журнала. 9 февраля 1970 года постановлением бюро секретариата правления СП из редколлегии «Нового мира» были выведены И. Виноградов, А. Кондратович, В. Лакшин, И. Сац, о чем 11 февраля 1970-го информировала «Литературная газета». 12 февраля 1970-го А. Твардовский подал в секретариат правления СП заявление об отставке с поста главного редактора, и 13 февраля на заседании секретариата отставка была принята одновременно с утверждением в этой должности В. Косолапова (фактически приступившего к исполнению обязанностей 2 марта). О совершившейся замене главного редактора пресса не сообщала, но слухи ходили. 28 февраля 1970 года Семин писал Домбровскому из Ростова-на-Дону: «Ты там ближе, у вас это все с подробностями и потому, наверное, острее, а у меня тут — вроде утра-ты смысла существования. <…> Все чувствуют себя на похоронах. Даже те, кто └Новый мир” всегда ненавидел» (Семин В. Что истинно в литературе, стр. 227).
3Намек на характеристику градоначальника Угрюм-Бурчеева в «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина.
4В дневнике В. Лакшина (запись от 15 марта 1970 года) отмечено: «2-й № подписан в том виде, как был сделан нами, только статью Рассадина выбросили, пожурив его за слишком резкий тон <…> Как видно, └дирекция не останавливается перед расходами”, и Косолапова заверили, что он может на первых порах печатать все, что захочет» (Лакшин В. Последний акт. — «Дружба народов», 2003, № 6).
5Инна Петровна Борисова (род. в 1930) — критик, публицист, редактор отдела прозы «Нового мира» в 1964 — 1994 годах.
6А. С. Берзер.
7Поэта С. Наровчатова (1919 — 1981) — вместе с Д. Большовым, А. Овчаренко, А. Рекемчуком, О. Смирновым — идеологические инстанции планировали сделать членом новой редколлегии журнала. 11 февраля 1970 года В. Лакшин записал в дневнике: «Рассказ<ывают>, что Наровчатов отказался работать в редколл<егии> без согласия Твард<овского>. Его утвердили прежде, чем поговорили с ним. Будто бы он отказался решительно, а выходя из кабинета Вор<онко>ва (В. К. Воронков — секретарь правления СП по оргвопросам. — Л. Д.), плюнул и сказал: └Бляди”» (см.: Лакшин В. Последний акт. — «Дружба народов», 2003, № 6). Но в 1974 году В. Косолапова сменил на посту главного редактора именно С. Наровчатов, пребывавший в этой должности до конца жизни.
8Константин Михайлович Симонов (1915 — 1979) возглавлял «Новый мир» в 1946 — 1950 и 1954 — 1958 годах. Роман Дудинцева «Не хлебом единым», появление которого стало одним из самых знаменательных литературных событий «оттепели», был опубликован в «Новом мире» в 1955 году.
9Александр Трифонович Твардовский (1910 — 1971) был главным редактором «Нового мира» в 1950 — 1954 и 1958 — 1970 годах. Дебютная публикация A. Солженицына — «Один день Ивана Денисовича» — состоялась в № 11 «Нового мира» за 1962 год.
10Имя Всеволода Анисимовича Кочетова (1912 — 1973) взято здесь как нарицательное для обозначения советского писательского официоза.
11 «Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24: 13).
12См. примеч. 1 к письму II.
13Соответствует первым трем частям в окончательном, пятичастном членении текста романа.
14Дата окончания работы над «Факультетом ненужных вещей», выставленная автором в конце романа, — 5 марта 1975 года (число и месяц, совпадающие с днем смерти Сталина, имеют тут характер отчетливо символический).
15И. П. Борисова.
16Из стихотворения Пушкина «Поэту».
IV
<1970.>
Дорогой друг!
Спасибо тебе за письмо и за все хорошее, что в нем есть. Извини, что столь запоздал с ответом. Здорово болел; хо-дит по Москве грипп и цепляет таких прохиндеев, как я, — тех самых, кто и нараспашку бегают, и без шапки ходят. Я верю в тебя, друже, боль-ше, чем в кого-либо. Твоя повесть «Нет мужчины в доме»1 — веч-ная вещь. Она вся без выкриков, без экзотики страданий, без трагедий и философских монологов — просто строят дом, и все, — а какая сила постижения всего и всех. Вот Ал<ександр> Ис<аич> — он тоже очень хорош, крупен, проблематичен, — но ведь он до сих пор работал в истории (ибо давность 25 лет для нас давность историческая — другой же пласт), а во-вторых, на остроте самого материала. Если бы такая шарашка была бы у Гитлера, то де-вять десятых художественного эффекта (ибо это эффект позна-ния) была бы утрачена. Она бы просто не имела ни той обли-чающей силы, ни коэффициента оппозиционности, ни маршрута (перекидки) в настоящее и т. д.2. Будь у нас чуть-чуть умнее литературная политика — вот и не было бы «эффекта Солженицына» (как не было бы, впрочем, и «эффекта Пастернака»)3. У тебя же все иначе. У тебя «здесь Родос — здесь прыгай» — ты не польстился ни на один выигрышный мо-мент, нигде не посягнул и не перешагнул повседневность. Вот отсюда и огромный моральный и художественный выигрыш тво-ей повести. Так что не подозревай меня в том, что я отно-шусь к тебе «лучше, чем ты этого заслуживаешь»4. Это прежде всего необоснованно!
В «Н<овом> м<ире>» сумерки и невнятица. Впрочем, ты это и сам чувствуешь по №№ 5. Ничего там не обещают, ни на что не надеются, ничего не ждут. Будут и будут выходить серенькими двадцатилистовыми книжками и еще, наверно, и в срок — как «Москва», «Знамя» и «Октябрь»6.
В Москве у Юрия Давыдова7 сидит тоскующий В. Лихоносов8, ко-торому все обрыдло, что-то пишет, изредка звонит мне по телефону. Парню действительно очень тоскливо, и про эту тоску не скажешь, по Вяземскому, «счастливая пора, пора тоски сердечной»9. Ему ведь 33, я помню, что Ю. Казаковв эти годы то-же начал балдеть в это время, все задумывал писать повесть «Возраст Христа». Не написал. Да и вообще кончил писать и начал переводить меньших братьев. Они ему за это дачу в Абрамцеве купили10. В<иктору> Л<ихоносову> это не грозит, но худо ему, кажется, действительно здорово (ведь он еще и не пьет, несчастный!)
Я помаленьку пишу свою громадину. Вот начал 2-ой том11, но что-то плохо идет. Кажется, запутался в сюжете — усложнил его без нужды. Ну, через год посмотрим.
Обнимаю тебя, дорогой. Целую ручку супруге. Держись, казак!12
Твой Юрий.
1Один из вариантов названия повести «Семеро в одном доме».
2Речь идет о романе А. Солженицына «В круге первом». Можно предположить, что, говоря о политическом иносказании («шарашка… у Гитлера») как о способе легализации цензурно неприемлемого материала, Домбровский оглядывался на собственную попытку — по существу компромиссную — вложить свой опыт столкновения с советской репрессивной машиной в антифашистский роман «Обезьяна приходит за своим черепом» (1943). Генезис романа, кстати говоря, был «компетентными органами», пусть примитивно, угадан — коснувшись в беседе с журналистом А. Лессом обстоятельств своего ареста 1949 года, Домбровский сказал: «Меня обвинили, в частности, в том, что я зашифровал иностранными именами тех работников органов государственной безопасности, с которыми я сталкивался во время своего первого ареста» (см.: Анисимов Г., Емцев М. Этот хранитель древностей. — В кн.: Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. М., 1989, стр. 705 — 706). Создание позднейшей романической дилогии — «Хранителя древностей» и особенно «Факультета ненужных вещей» — явилось в этом смысле актом отказа от подобной иносказательности.
3Имеются в виду зарубежные публикации романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» (1957) и романов А. Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус» (1968), ставшие в СССР причинами громких политических скандалов.
4Здесь Домбровский снова откликается на «гамлетовскую» фразу Семина из письма от 28.02.1970.
5То есть по номерам «Нового мира», которые вышли после разгрома журнала. Перемены сказались в первую очередь на жанрах актуальных, критических и публицистических. Так, уже в номере 2-м за 1970 год, в разделе литературной критики, была помещена единственная статья, причем ретроспективная, приуроченная к писательскому юбилею (Инна Соловьева, «Заметки о стиле Вс. Иванова. К 75-летию со дня рождения писателя»). Раздел художественной прозы поводов думать об изменении редакционной политики как будто бы не давал (отчасти это обеспечивалось предоставленной В. Косолапову в тактических целях свободой действий): так, во 2-м номере «Нового мира» за 1970 год появился рассказ Ф. Абрамова «Деревянные кони», в 3-м и 4-м — роман Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», в 5-м — повесть В. Быкова «Сотников», в 6-м — рассказы Ф. Искандера и В. Шукшина, в 11-м — повесть Ю. Трифонова «Предварительные итоги». Убыль материала в редакционном портфеле происходила в этот момен-т скорее по инициативе «снизу». «Авторы приходили и уходили, — рассказывает И. Золотусский. — Они уносили свои рукописи, уже одобренные редак-цией. Это была акция солидарности, акция верности Твардовскому. Не хотели печататься у тех, кого уже назначили на его место. Твардовский страшно переживал, когда узнавал, что кто-то все же колеблется и готов печататься уже не в его журнале. Василь Быков рассказывал мне, как он позвонил Александру Трифоновичу и спросил, как ему быть с лежащей в └Новом мире” повестью └Сотников”. Взбешенный Твардовский ответил: └Ах, вы не знаете, как вам быть?” — и бросил трубку. Для него один этот вопрос означал измену» (газета «Версты», 2000, № 71). Семин и Домбровский были среди тех, кто считал принципиально возможным продолжать в «Новом мире» печататься, но, если первый из них опубликовал там в 70-х кроме очерков о КамАЗе и одной рецензии роман «Женя и Валентина», то второй — лишь две рецензии и эссе о Пушкине и декабристах («И я бы мог…»). Роман «Факультет ненужных вещей», договор на который был заключен с журналом в 1964 году, навряд ли мог бы быть напечатан в «Новом мире» даже в самую либеральную пору его существования.
6Во второй половине 60-х годов номера «Нового мира», как правило, выходили с большой задержкой: «В любом вагоне метро в любое время дня вы непременно увидели бы несколько раскрытых синих книжек «Нового мира». То, что на обложке журнала стоял номер двух-трехмесячной давности, никого не смущало — все знали, что цензура держит журнал, и ждали его появления с терпением и азартом» (Борисова И. Плеяда. — «Первое сентября», 2000, № 7).
7Юрий Владимирович Давыдов (1924 — 2002) — писатель, близкий друг Домбровского, автор посвященного ему эссе «Поговорим о бурных днях Кавказа…» (опубликовано в кн.: Домбровский Ю. Смуглая леди. Роман, повесть, новеллы. М., 1987).
8Виктор Иванович Лихоносов (род. в 1936) — писатель, друг Домбров-ского и Семина. В лирической повести В. Лихоносова «Люблю тебя светло» (1968) дан литературный портрет Ю. Домбровского, запечатленного там под именем Ярослава Юрьевича.
9Неточно процитированная строчка из стихотворения «Первый снег» П. Вяземского, у которого — «Счастливые лета! Пора тоски сердечной…».
10С середины 60-х по начало 70-х годов Юрий Павлович Казаков (1927—1982) переводил по подстрочнику историко-революционную трилогию казахского писателя Абиджамила Нурпеисова «Кровь и пот». На даче в Абрамцеве Ю. Казаков поселился в 1968 году.
11Части 4 и 5 романа «Факультет ненужных вещей».
12Семин происходил из донского казачества.
V
<Январь 1977.>
Дорогой друг,
во первых строках моего письма поздравляю тебя с Новым, 1977 годом. Прошлый, Драконий, был не больно добр к нам, что-то даст змеиный? Вот тебе стишки на него, зеленого:
До нового года минута одна.
За что же мне выпить сегодня вина?
За счастье, что будет в грядущем году?
Не верю я в счастье — я с ним не в ладу!
Быть может, поднять мне стакан за любовь? —
Любил я однажды — не хочется вновь!
За горе? К чертям! Ведь за горе не пьют.
За что же мне выпить? — часы уже бьют!
Эх, так ли, не так ли, не все ли равно —
Я выпью за то, что в стакане вино!
Во-вторых, хочу тебя обнять и благодарить за память и книгу1. Это чудно, что она у меня есть. Прочел половину (на-чал со второй). Здорово! Впрочем, что говорить? Я тебя всегда читаю с упоением. Ясно, просто и сильно, сохранена неповторимая разговорная интонация — великолепное сочета-ние строгости и точности литературного языка с раскованностью и интонационностью устной речи. Сейчас принимаюсь за «Дет-ство»2.
Обнимаю, дорогой. Будешь в Москве — не забывай. Так хочется увидеться!
Твой Юрий.
1 Семин Виталий. Семьсот шестьдесят третий. М., «Молодая гвардия», 1976. В книгу были включены две повести Семина — «Ласточка-звездочка» и «Нагрудный знак ОSТ», — связанные между собой автобиографичностью главного героя.
2 Имеется в виду «Ласточка-звездочка».
VI
<1977?>
Дорогой Виталий,
огромное спасибо тебе за письмо, ты и не представляешь, как оно меня обрадовало. Я помню тебя, милый, и люблю. Очень жалко, что нам не удалось свидеться в Москве, — то ли ты не заходил, то ли меня не было — не пойму. Во всяком случае, будешь — не забывай. Сейчас я еду на дачу. Если вырвешь-ся в Москву, буду страшно рад (счастлив даже), если одолеешь час десять минут поезда и заедешь ко мне. Это Савеловская ж. д., станция Турист, поселок Свастуха, дача Слудской. То есть моей по-койной матери, а сейчас моя наполовину с племянниками. Разместиться есть где. Место изумительной красоты и простора. Понравится, ручаюсь!
А тебе, друже, надо укатываться1. Всякие фарберы2 и прочая нечисть тебя отрежут от источников и слопают. Это верно. Я все время твержу об этом здесь, но кто же нас слушает?
Жене привет. Целую ей ручку.
Будь здрав, дорогой, и не забывай.
1Речь идет о желательности переезда Семина из Ростова-на-Дону в Москву. Мысль о смене места жительства стала для Семина, как видно из его писем, особенно актуальна летом — осенью 1977 года, что позволяет предположительно датировать данное письмо Домбровского тем же временем.
2См. примеч. 5 к письму II.