рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2003
Петров Григорий Александрович родился в 1939 году. Закончил филологический факультет МГУ. Автор книги “Жильцы нашего дома” (М., 2002). Печатался в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”. Живет в Москве.
Кристина в крестном ходу оказалась случайно. Жила она в это время в Ивановской области у бабы Шуры, какой-то дальней родственницы матери. Кристина помогала ей по хозяйству, занималась уборкой в доме. А тут вдруг со всех сторон только и стали говорить:
— Чудо! У Прохоровых чудо! У старушек Прохоровых икона мироточит!
Сестер Прохоровых — Анисию, Матрону и Агафию — в поселке все хорошо знали. Никто не помнит их молодыми, сколько им лет — неизвестно. Казалось, они всегда были старушками. Был у них еще брат Андрюша, который одно время преподавал в школе. А сестер его ничто мирское не интересовало. У них были хорошие голоса, и любимым их делом было петь в церкви. Из соседних областей приезжали люди слушать их пение.
Старшая, Анисия, занималась еще тем, что украшала иконы для верующих. Вырезала из цветной фольги красивые узоры и крепила их под стеклом в киоте. Средняя, Матрона, больше занималась огородом. В одиночку выкапывала картошку и складывала в погреб. Картошка у нее всегда вырастала крупная и чистая, тогда как у соседей зачастую была мелкая и гнилая. У младшей, Агафии, тоже было свое занятие. Она катала для храма свечи из воска, который ей приносили верующие. Кроме того, сестры стегали одеяла, пряли шерсть и вязали теплые вещи. Одеяла и вязанки они потом раздавали людям и рассылали по обителям.
Дом их всегда был полон гостей. Они принимали странников, нищих, калек, всяких убогих, обиженных жизнью. Сестры кормили их, давали приют. Часто ходил к ним блаженный Коля по прозвищу Барон. Как-то давно, когда строили церковь, он упал с колокольни, но нисколько не повредился. После этого перестал есть мясо и сделался подвижником. Ходил по святым местам, посещал монастыри. Маленький, сухонький, всегда босиком, в длинной белой рубашке. Еще гостила у сестер Маша, у которой была гармошка с колокольчиками. С тех пор, как у нее умерли все родные, она ходила по поселку, играла на гармошке и пела. Над ней смеялись, гнали ее, даже нередко били, а сестры ее утешали:
— Когда ругают — грех снимают, а если бьют — на небе венцы льют.
Одно время в поселке стояла воинская часть, и к сестрам то и дело ходили военные. Особенно доктор Чебыкин. Выпьет Чебыкин где-нибудь в поселке вина, в часть возвращаться не хочется, он тогда — к сестрам. С ним приходил часто другой офицер — Федот Кислый, который лечился от какой-то внутренней болезни.
— Случайных болезней не бывает, — говорила старшая сестра Анисия. — Болезнь посылается Богом или как спасительный крест, или в наказание за грехи. Бывает, что ниспосланная Богом болезнь становится ограждением от ббольших грехов. Надо терпеливо сносить недуг, и исцеление само придет.
У лейтенанта Кислого все лицо было в гноящихся язвах. Анисия ему и говорит:
— А ты намажь лицо сметаной да дай собаке — пусть оближет.
Кислый сначала смеялся, а потом так и сделал. И лицо у него сразу очистилось.
Однажды пришел еще один офицер из части — капитан Вершин. Вершин очень переживал, что у него повыпадали почти все волосы. Не старый еще, а совсем лысый. Сестры тогда помазали ему голову елеем из храма, и волосы у капитана снова стали расти. Вершин потом часто приходил к сестрам, приносил им продукты. А через какое-то время, когда воинская часть ушла, сестры узнали, что все их знакомые офицеры — Чебыкин, Кислый, Вершин — погибли где-то в Чечне. Взорвалась машина, на которой они ехали.
Брат Андрюша так и прозвал своих старушек — “три сестры”. Вечерами, когда он приходил из школы, он часто дразнил их. Доставал книгу и тоненьким, писклявым голоском декламировал из пьесы Чехова:
— Дорогие сестры! Страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас… Счастье и мир настанут на земле… И помянут добрым словом тех, кто живет теперь… Музыка играет так весело, так радостно… Еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем!
Кто-нибудь из сестер ему отвечал:
— Мы в миру низкби, а у Бога близкби. Нас в какую сторону ни поверни — мы всё одинаковые. Пониже согнешься — чего-нибудь дождешься…
— Каково! — размахивал Андрюша книгой. — Ведь когда написано! Сто лет назад! А где радость и счастье?
Младшая, баба Ганя, ему отвечала:
— В последние времена спасется тот, кто будет жить не так, как все…
Потом, когда школу в поселке закрыли, Андрюша уехал в Москву. Там он познакомился с девушкой по имени Полина. Они уже совсем было решили пожениться, договорились о свадьбе, как Полина скоропостижно скончалась. Андрюша долго не мог прийти в себя. Когда он приезжал к сестрам, он все плакал и рассказывал, какая Поля была необыкновенная женщина. Он начал писать о ней книгу и присылал сестрам исписанные страницы. У старушек уже накопилась целая папка Андрюшиных бумаг. Читать они их не читали, но хранили добросовестно. Старушки все время молились за своего брата и продолжали жить своей жизнью. К ним по-прежнему с утра до ночи шли люди. У кого болезнь, у кого пропажа, кому жениха или невесту выбрать — все со своими скорбями к ним. И все говорили: что сестры скажут, то и случится. Однажды Кулагина Анфиса просила сестер помолиться за своего сына, чтобы бросил курить. Ведь ребенок совсем еще… Сестры ничего сразу ей не сказали, но через несколько дней у сына Кулагиной появился на губе большой прыщ. Мальчик долго не мог курить — губа сильно болела, а потом и вовсе оставил папиросы.
Как-то в поселке проездом был архимандрит Кирилл, который уже давно слышал о сестрах. Он предложил им идти в монастырь, принять постриг. Но сестры отказались, сказали, что у них другой путь. А местный батюшка отец Владимир потом говорил, что жизнь сестер выше монашеского подвига и сами они выше схимников.
— Сам Дух Святой говорит через них…
У сестер дома было много икон и среди них икона Царя Мученика Николая II. И вот как-то раз читали они акафист перед этой иконой и вдруг видят — по краям киота стекает маслянистая жидкость янтарного цвета: миро. И благоухание в комнате такое, что не передать. Матрона обтерла икону платком, а на нем масляные пятна остались. Было это 17 июля, в день убиения Царской Семьи. На другое утро сестры отнесли икону в храм. Отец Владимир отслужил перед ней молебен, икона снова стала мироточить. Батюшка приложился тогда к образу и говорит:
— Благодати-то сколько! Сколько благодати!
Кристина тогда же ходила в храм смотреть на чудо. Она и впрямь видела, что по краям киота ручейки стекают. Четыре с правой стороны и два — с левой. И тянутся они не прямо сверху вниз, а сворачивают к центру, к образу царскому. Народу в церкви полно. Служительница, стоящая возле мироточивой иконы, протянула Кристине розу и сказала:
— Это от Батюшки-Царя в утешение.
Кристина принесла розу домой и поставила в вазочку перед иконой Божией Матери. Баба Шура даже прослезилась:
— Сиротинка ты моя…
А Кристина и впрямь была как сирота. Отца своего она не знала, мать ей никогда о нем не говорила. Она была пианисткой, Кристина ее толком и не видела. Все время разъезды с концертами, гастроли… А когда мать бывала дома, у них всегда гости после выступления. Мать перед ними в нарядном платье как именинница. Все хвалят ее игру, поздравляют.
— Какая поразительная ровность тушбе, — восхищаются гости. — Чистота пассажей, гамм.
— Я против “весовой игры”, — откровенничает мать. — Заменять работу пальцев размашистым падением, перекатыванием нужного веса — это не для меня. Огрубление игры.
Она показывает гостям свои руки.
— Нужна пальцевая дисциплина. Запястный сустав должен быть гибким. Движение в руке делается в запястном суставе.
Мужчины рассматривают ее руки, восторгаются, даже аплодируют.
— Как вам удается достичь такого совершенства? Сознайтесь, здесь какая-то тайна.
Мать только кокетливо пожимает плечами:
— А что вы думаете? Уж так и быть, я вам сознаюсь. Мне всякий раз является во всем своем обличье тот композитор, которого я собираюсь исполнять. Ставит мне руки на клавиатуру и показывает, как надо играть его произведение.
Кристина смотрит на свою мать — какая она красивая, веселая. Мать рассказывает, как, к примеру, во время репетиции отдельных частей из “Хорошо темперированного клавира” перед ней предстал сам маэстро Бах. В парике, с пышным бантом у горла.
— Здесь лучше легкая оттяжка сильной доли, — говорил он ей тогда. — Изменение мелодического рисунка темы. Замена восходящей сексты нисходящей терцией.
В “Английской сиюте” Бах научил ее, рассказывает мать, уплотнять фигуру в кадансе.
— Восьмые в басу превращаются в шестнадцатые. А в “Аллеманде” с шестнадцатого такта все восьмые с точками снабжаются мордентами.
Гости только ахали и удивлялись:
— Скажите, как интересно! Это что же — дух великого Баха или его призрак?
— Да нет же, — отвечала мать. — Сам композитор в своей живой плоти. Да и не только он один. Многие другие тоже являются.
И мать рассказывает, как дал ей бесценные указания Моцарт по поводу исполнения его сонаты.
— Правая рука слегка смещается во времени относительно левой. Арпеджирование аккордов.
Другой раз мать рассказывала, как у нее в гостях был Шопен. Он тоже научил ее некоторым приемам. Например — необычайная тонкость тушбе при ограниченном звуковом потоке. Что называется, “слабый звук”, рубато, которое есть непринужденность, но не беспорядок. Разные степени длительности стаккато и нон легато.
Кристина тогда была еще совсем маленькая и никак не могла понять, как все-таки могли живьем являться давно умершие люди. А потом мать и вовсе не вернулась из гастрольной поездки. Осталась где-то жить с директором филармонии.
— Сиротинушка ты моя, — снова вздыхает баба Шура.
А между тем волнения в поселке вокруг мироточивой иконы у сестер Прохоровых не утихали. По дворам ходил Спиридон Попрядухин и всем рассказывал, что он вылечился перед этой самой иконой от пьянства. И в самом деле, в поселке все хорошо знали про запои Спиридона, а тут, в какой дом он ни зайдет, предлагают ему угоститься рюмочкой, а Спиридон ни в какую. Даже глядеть на вино не хочет.
Или другой еще случай. Извёсткина, соседка бабы Шуры, приходит в гости, а у нее на подбородке большой чирей. Говорит, торговка какая-то на рынке обругала ее, и сразу чирей вскочил. Через день приходит снова Извёсткина, подбородок у нее чистый. А это батюшка отец Владимир помазал ей лицо тряпочкой со следами мира от иконы, и чирей пропал. И благоухание от Извёсткиной теперь сильное идет. Извёсткина так и сказала:
— Батюшка-Царь и есть новый Николай Угодник. Два Николая молятся за нас и помогают нам.
Спиридон Попрядухин вторит ей:
— Государь нами управляет! Он нас всех простил! Потому как каждый из нас его подданный.
Тогда же было еще одно знамение. Икону Царя Мученика в храме поставили рядом с иконой, на которой изображена вся Царская Семья. В центре Государь с Государыней, перед ними Царевич Алексей, по бокам четыре Великих Княжны. И вот от иконы Царской Семьи стал исходить чудесный запах. А на лице Царицы появились крупные слезы. Было это 12 августа, в день рождения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича. Плакала Государыня два дня подряд.
Кристина водила бабу Шуру в храм смотреть иконы. У бабы Шуры отекшие, больные ноги, она не могла вставать на колени в церкви. А тут вдруг она легко и просто опустилась на колени, потом и поднялась сама без посторонней помощи.
— Батюшка-Царь, Царица и детки их — живые, — сказала баба Шура. — Они с нами.
И вот тогда же, в августе, было решено идти с этими иконами крестным ходом в Кострому в Ипатьевский монастырь, чтобы успеть к празднику Обретения Феодоровской иконы Божией Матери. Известно, что этой иконой инокиня Марфа благословила на царство первого Романова — своего семнадцатилетнего сына Михаила. Народу в день выхода собралось много, человек около ста. Все люди знакомые. Блаженный Коля Барон, Маша с гармошкой, Спиридон Попрядухин, соседка Извёсткина. Были также из соседних деревень: Наталья Путятинская из Путятина, Дуня Жалкая, Марфа Кормилица из села Кормилицы. Блаженная Груша на костылях, хотя ноги у нее здоровые… Она всегда привязывала к своему телу мешочки с солью, которые причиняли ей боль и неудобства. Приехал даже Андрюша Прохоров из Москвы. Он как увидел Кристину — идет к ней вместе с сестрами. Протягивает Кристине толстую папку.
— Здесь мои бумаги, — говорит он. — Это я о своей невесте Полине написал. Возьми с собой. Как будет время, почитай.
А Коля Барон ходил в толпе и говорил:
— Это мои пули летели в Царскую Семью в подвале дома Ипатьева, в Екатеринбурге! Я виновен в убийстве Царской Семьи! Мой штык добивал их! Кровь Государя на мне! Господи, прости меня, окаянного! Не ведал, что творил! Православные, помолитесь обо мне!
Люди его успокаивали:
— Будет тебе, Барончик! Ты по возрасту не мог быть там! Это же когда было! Через год после революции!
Коля Барон только кивал головой:
— Да, да, я знаю. Но я нарушил клятву, данную русскими людьми на Великом Земском Соборе, — служить верой и правдою роду Романовых. Ведь это я говорил повсюду, что Царь — угнетатель и враг трудового народа! Ведь это я называл Государя кровавым убийцей! Считал героями бандитов, убивших Царскую Семью!
Колю Барона с трудом успокоили. А в полдень после Божественной Литургии двинулись в путь. Во главе шествия отец Владимир с крестом. За ним несли хоругви и большую икону Божией Матери “Державная” на носилках. Дальше мироточивый образ Царя Мученика и икону Царской Семьи. Впереди ехала машина, которая оповещала встречный транспорт о шествии. За ней походная кухня, а позади всех грузовик с сумками и вещами участников крестного хода. Шли с пением молитв.
В первый же вечер, когда пришли в деревню Вичуга, отслужили молебен перед домом культуры, где раньше был господский дом. Народу много, все обнимались и целовались, как на Пасху. После трапезы участников крестного хода разместили на ночлег в доме культуры. Кристина нашла себе каморку в подвале и устроилась там. Среди ночи просыпается она и вдруг видит в темноте какую-то фигуру. Свет на нее падает из окошка под потолком. Монашеская ряса, в руках крест. Кристина почему-то не испугалась, а ночной гость говорит:
— Гляжу я, какие почести Царской Семье! Какое почитание! Вроде как святые и есть! А ведь они простые люди, такие же, как другие.
— Вы кто? — спрашивает Кристина.
— Священник я, с Ваганьковского кладбища в Москве. Я как раз был там на кладбище во время коронации Государя.
Кристина сразу вспомнила свою мать, как ей тоже являлись люди из давних времен. “Ну вот, — подумала она. — Теперь и я сподобилась”.
А священник продолжает:
— В первом часу ночи стали на кладбище прибывать подводы с трупами. Это на Ходынском поле катастрофа была. Сколько людей погибло! Не счесть! А все по жадности людской! Кинулись за царскими подарками! А что там дарили-то? Сайка, полфунта колбасы, пряник вяземский да кружка особая, “коронационная”. Толпа огромная собралась с ночи. А там на поле ямы, рвы. Вот и подавили друг друга, как за подарками кинулись.
Кристина смотрит на силуэт и все равно не может понять: снится это ей или на самом деле батюшка из Москвы?
— Мы сначала не хотели пускать покойников на кладбище без установленных порядков. Но архиерей распорядился принимать. Которые покойники без гробов были, тех так и складывали возле забора. А которые в гробах, тех вдоль дорожек ставили в два ряда. Гробы мы не закрывали. Все открытые. Чтобы люди, значит, могли своих отыскать. Они как найдут родного, голосить принимаются. А трупы все страшные. Лица вздутые, почерневшие. Пригнали чухонцев, человек двести. Стали они ров рыть. Ну, часть покойников родные забирали, других хоронили тут же на Ваганькове. Гробы укладывали в ров один к другому. Насыпали сверху известки. Потом зарывали и ставили кресты.
“Нет, это все-таки не сон”, — решила Кристина.
— Тогда многие обвиняли Государя в катастрофе, — продолжает батюшка. — А он не виноват. Не по вине Государя кровь, а по нашей жадности! Николай Александрович сильно переживал случившееся. Они с Александрой Федоровной были на панихиде в церкви. Потом обходили раненых в Старо-Екатерининской больнице. Государь каждого спрашивал: не нужно ли чего? А ему отвечали — всем довольны. Ни один не обратился ни с какой просьбой. Никакого упрека! Многие даже просили прощения у Царя за то, что испортили такой праздник. А Николай Александрович никого не винил. Распорядился выдать по тысяче рублей на каждую семью пострадавших из своих личных средств. Учредил особый приют для осиротевших детей. Все расходы на похороны принял на свой счет. Вот я и говорю: ведь не виноват, а как переживал. Такой же человек, как и все. А здесь чуднбо — икону его несут.
Кристина так заслушалась батюшку, что не заметила, как он пропал. Утром проснулась она, лежит и думает: был ли батюшка или не был? А как отслужили утреню, праздничный молебен Царю Мученику, двинулись дальше. Наталья Путятинская, которая шла рядом с Кристиной, говорит ей:
— Ноги у меня накануне разболелись, сладу нет. Еле дошла. И вот ночью снится мне сон. Будто я в большом зале. За круглым столом сидит наш Царь Николай Александрович. Вокруг свита, военные. Обсуждают что-то серьезное. А я стою в стороне, не решаюсь подойти. Вдруг Царь поворачивается ко мне и пристально так на меня смотрит. “Какая у тебя ко мне просьба?” — спрашивает. Голос тихий такой, ласковый. Я стала слезно жаловаться, что ноги болят. Царь тогда написал что-то на бумаге и протягивает записку подошедшему к нему офицеру: “Передать срочно!” Тот отдал честь и ушел быстрым шагом. А утром встала я как ни в чем не бывало. Ноги будто новые. Вечером думала, что дальше идти не смогу, а тут никаких следов болезни.
Когда подходили к селу Макарихе, навстречу к ним люди вышли. Опустились на колени цепочкой друг за другом посреди дороги. Над их головами пронесли чудотворный образ Государя, а они просят отслужить молебен о даровании дождя. Уже который день, говорят, у них засуха. Ну, молебен отслужили, пошли дальше. Не успели еще отойти от Макарихи, как хлынул ливень. Нитки сухой ни на ком не оставил. Отец Владимир утешает людей:
— Это дождь грехи с нас смывает, которые наружу с пботом выходят.
К вечеру пришли в село Жеребчиха. Народу много собралось возле храма. После молебна трапеза. Сельчанам тоже раздавали еду. Приходили дети, старики, женщины с кастрюлями. Им накладывали гречневую кашу с подливой и зеленым горошком, давали хлеб, чай. На ночь всех участников крестного хода прихожане разобрали по домам. Кристина оказалась в доме у одинокой женщины. Хозяйка постелила ей в углу на сундуке. А ночью Кристина чувствует — на сундуке рядом с ней кто-то сидит. Она думала — опять батюшка с Ваганьковского кладбища. Потом пригляделась — вовсе не батюшка, а какая-то женщина в косынке, низко повязанной на лоб.
— Не удивляйся, — говорит гостья. — Я сестра милосердия. Из Царскосельского лазарета. Когда война началась, императрица и две старшие княжны окончили курсы сестер милосердия. Потом они у нас в госпитале работали. Ведь как обычные люди. Никакие не святые. Ольге тогда было девятнадцать, Татьяне — семнадцать. Я их каждый день видела. Мы приезжали к девяти утра. В операционную уже везли раненых. Вид у них ужасный. Я и сейчас забыть не могу. Вместо одежды — окровавленные лохмотья. С ног до головы покрыты грязью. Многие кричали от невыносимой боли. Другие без памяти. Смотришь на него и не знаешь — жив ли он? Надо было стащить с каждого завшивленное тряпье, вымыть его. А зловоние ужасное. Младшие княжны, Мария и Анастасия, в этом не участвовали. Они шили белье для солдат, как простые портнихи. Готовили бинты и корпию. А Государыня присутствовала при всех операциях. Императрица Всея Руси, как самая рядовая сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату, бинты. Принимала из рук хирурга ампутированные конечности. Перевязывала гангренные раны. А вот теперь она на иконе! Дивны дела Твои, Господи!
Сестра милосердия еще долго что-то рассказывала, а потом Кристина уснула. Утром хозяйка дома стала поить ее чаем, сама рассказывает:
— Я вашу чудотворную Царскую икону на себе испытала. Благослови, Господи! Муж у меня неверующий, непутевый. Из дома ушел, жил неизвестно где. А потом мне посоветовали съездить к вам в поселок к сестрам Прохоровым. Я и поехала. У них тогда икона была Царя Мученика. Покаялась я перед ней в греховном, горделивом отношении к своему мужу. И с сокрушенным сердцем помолилась Государю о нем. Ведь погибал человек. И вот, не успела я вернуться, письмо от него. Пишет, что сердце у него изболелось по дому. Писать раньше не решался. И вот наконец решился. А все по молитвам нашего Государя. Он ведь таким замечательным супругом был. Такая семья у них прекрасная.
Кристина вспомнила свою семью, свой дом и подумала: “Да, у них была хорошая семья”.
— А где же сейчас ваш муж? — спрашивает она.
— Все письма пишет, — отвечает хозяйка.
Она снимает со шкафа и показывает Кристине большую коробку с распечатанными конвертами.
— Может, вскоре и сам объявится. Я все жду его.
Кристина поблагодарила хозяйку за чай и пошла к своим. После молебна, как обычно, двинулись в путь. День был жаркий, шли под палящими лучами солнца. Кристина шла сразу за отцом Владимиром и видела, что подрясник его весь пропитался пботом и побелел от соли. Соль выступала на плечах, на воротнике. Лица у всех красные, обожженные. Когда на привале разувались, у многих на ступнях волдыри, кожа потрескалась и лопалась. Кристина тоже растерла ноги до крови, пальцы распухли. Ей помазали ступни святым маслом, боль стихла.
Вечером попалась на пути пустая, брошенная деревня. Стоят крепкие, добротные дома, в которых никого нет. Люди ушли, вокруг запустение. На ночь решили остаться здесь. Кристина со своей спутницей Дуней выбрали просторный рубленый дом. Внутри пыль, грязь. Прибрались они немного, как смогли, и устроились на полу. Кристина легла в стороне от Дуни, возле двери. Она все ждала, что к ней непременно явится кто-то — медсестра из госпиталя или батюшка с кладбища. Но явился среди ночи совсем неожиданный гость — стройный молодой красавец в форме морского офицера.
— Лейтенант императорской яхты “Штандарт”, — представился он, приложив руку к козырьку. — Имел честь принимать на судне императорскую семью.
— Очень приятно, — только и могла выговорить Кристина.
— Забавно глядеть, — продолжает офицер. — Сейчас Царская Семья на иконе, а мы-то их принимали на яхте как земных людей. Не как святых.
Кристина поднялась с пола и подошла к окну, за которым стояла яркая луна. Офицер оглядел ее с ног до головы.
— А уж как хороши были княжны! Загляденье! Ольга, самая старшая, ей восемнадцатый год шел. Упрямая, непослушная, вспыльчивая. Белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица. Татьяна худенькая, высокая, вся в мать. Редко шалила и всегда останавливала сестер. Они ее прозвали гувернанткой. Волосы темные, глаза серые. На мой взгляд, самая красивая из сестер. Мария тоже была бы красавицей, губы только у нее толстоваты. Она вообще была пухленькая. Густые каштановые волосы. Младшая, Анастасия, самая резвая, всегда шалила. Пряталась, смешила всех. Проказничала отчаянно. Однажды на яхте был торжественный обед, масса приглашенных. Анастасия забралась под стол и ползала там, как собачка. Ущипнет кого-нибудь за ногу, а тот не смеет что-либо сказать в присутствии Государя. Наконец отец вытащил ее за волосы и наказал.
Офицер подошел к окну и встал рядом с Кристиной.
— Мы все были влюблены в княжон и отчаянно ухаживали за ними. Вместе играли в теннис. Гуляли, гребли на лодках. Девочки тоже увлекались офицерами. У Ольги Николаевны и вовсе был роман с лейтенантом Вороновым. Одевались сестры просто, почти всегда в белом. Золотых украшений ни у кого не было. Разве что золотой браслет, который они получали в двенадцать лет и никогда не снимали. Какое блаженное было время! И вот в эти божественные создания стреляли в подвале! Потом штыками! Чудовищно!
Офицер отвернулся и украдкой вытер глаза.
— Особенно жалко Ольгу Николаевну. Ведь за нее сватался румынский наследный принц. Он приезжал к нам со своей матерью. А потом Царская Семья отдавала визит. Ходили из Крыма на нашей яхте в Констанцу. Ольгу Николаевну все дразнили по поводу жениха. А она о нем и слышать не хотела. Не могу, говорит, уехать из России, от своих родных, от семьи. А ведь не откажись она тогда от замужества, осталась бы жива. Не оказалась бы в Екатеринбурге, в подвале Ипатьевского дома.
Когда стало рассветать, офицер пропал. Кристина на всякий случай спросила у Дуни:
— Ты ночью ничего не видела? Не было у нас никого?
— Да кому же здесь быть? — отвечает Дуня. — Да и спала я сегодня крепко, ничего не знаю. Можно сказать, впервые за сколько дней выспалась. Уж сколько дней зуб у меня ломило, прямо невтерпеж. А вчера, как акафист перед образом Царя Мученика спели, я платочек к иконе приложила. Икона-то мироточит. Я и говорю с Государем как с живым человеком: “Мой дорогой, любимый! Я не могу идти дальше с больным зубом. Что мне делать? Прямо хоть обратно возвращайся”. Потом взяла и приложила платочек со следами мира к щеке справа, там, где зуб болел. В ту же минуту щека горячая стала. Зуб больше не болел.
Все участники крестного хода собрались возле разрушенной церкви и после утренней службы пошли дальше. В этот день снова стояла изнуряющая жара. В деревне Чириково остановились возле колодца. Отец Владимир освятил его, и все с жадностью стали пить. Местные жители сбежались, смотрят как на чудо.
— А мы из этого колодца давно воду не берем, — говорят они. — Испорченная она.
— А теперь можете брать, — сказал отец Владимир. — Если крепко будет молитва ваша, Господь даст силу и молитве Царских Мучеников за нас…
Поскольку день клонился к вечеру, решили остаться на ночь в Чирикове. Кристина не стала ложиться вместе со всеми в избе, а пошла в сарай. Она все гадала: кто же к ней явится сегодня? Только лежала она, лежала, ночь уже на исходе, а никого нет. Она решила, что сегодня никого уже не будет. А под самое утро вышла из сарая и вдруг видит во дворе женщину в инвалидной коляске.
— Вы кто? — спрашивает она осторожно.
— Ты что же, не узнаешь? — хмыкает женщина. — Быстро же вы всех забываете. Фрейлина Императрицы княжна Орбелиани. Всю жизнь на костылях. Наследственная болезнь, от которой умерла моя мать, — прогрессивный паралич. Но я, несмотря ни на что, всюду следовала за Государыней. В поезде, на яхте. И теперь вот за ее образом еду.
Кристина вдруг неожиданно для самой себя спрашивает:
— А какая она была — Государыня?
Княжна вновь хмыкает:
— Такая же, как и все. Земной человек. Ты не смотри, что она на иконе. Все человеческие слабости, какие есть, были и у нее. Бережлива была до скупости. Я ей всегда это говорила. Дочерям ко дню их рождения дарила по три жемчужины, чтобы к их совершеннолетию у каждой вышло жемчужное ожерелье. А купить сразу целое ожерелье — слишком большой расход. Во время визита короля Эдуарда Английского очень переживала, что Государь выбрал для англичан слишком дорогие подарки. Долго потом ему выговаривала, что мог бы и подешевле.
— А какие подарки она сама делала? — спрашивает Кристина.
— Вязала шарфы, шерстяные платки и дарила приближенным. Не золото и не бриллианты, а свое рукоделие. Однажды кому-то подарила отрез на костюм. Многие на нее обижались — разве это царские подарки? В некоторых салонах ее язвительно называли “полковницей”. А она, бедняжка, все это переживала. Мученица, истинная мученица. Сколько пришлось вынести! Неприязнь матери супруга Марии Федоровны. А во время войны? Все общество было против нее. Одно слово — немка! Выслать ее из России! Уж как мне ее, голубушку, жалко было. Вот вечером сидит одна, вяжет что-нибудь. А Государь в это время в караулке с солдатами в домино играет. Ну, потом, правда, приходит. Книжку ей вслух читает. Однажды сижу я с Государыней, вдруг в соседней комнате свист какой-то. Я спрашиваю: что это за птица у них? А Государыня покраснела и отвечает, что это не птица. Это Государь вызывает ее. И тут же убежала.
В это время в доме послышались голоса, и княжна пропала, только следы от ее коляски остались на земле. А на крыльцо вышли Марфа Кормилица с хозяйкой дома.
— И охота вам в такую жару таскаться по дорогам, — говорит хозяйка. — Да еще тяжесть такую с собой нести.
— Как же иначе? — отвечает Марфа. — Царь-батюшка нас слышит. Он нами управляет. У нас в России теперь нет безвластия!
— С чего же ты взяла, что Царь нас слышит? — спрашивает хозяйка.
— А он мужу моему помог, рабу Божиему Сергею. Муж целый год был без работы. Фабрику ихнюю купил новый хозяин, Сергея моего и уволили. Двое детей у нас — мальчик и девочка. Долгов выше головы. А вот как-то был у моего мужа день рождения, тридцать восемь лет ему. Он и решил поехать на фабрику, где раньше работал. А я в это время молилась, просила помощи у Царя Николая Александровича. Вдруг телефонный звонок. Поднимаю трубку и слышу мужской голос: “Здравствуйте”. Я говорю: “Здравствуйте, дядя Витя”. Уж больно голос похож на голос дяди моего мужа. А мне в ответ: “Я не дядя Витя. Я Николай Александрович”. Я сначала ничего не поняла, а потом мне все стало ясно. В нашей судьбе принял участие сам Государь. И муж мой получил в этот день работу, о которой даже и не мечтал. Все по молитвам Царя-батюшки.
Тут стали выходить из дома другие участники крестного хода. После обычной молитвы и трапезы двинулись в путь. И вот на пятый день вышли на берег Волги. Некоторые не выдержали, стали купаться. Вскоре подошел теплоход, погрузились на него и с пением молитв поплыли по Волге. На палубе сидел священник из Костромы, отец Паисий, настоятель храма. Он рассказывал, что храм его выстроен на средства одного благочестивого купца. В одной из партий бочек с селедкой купец обнаружил бочонок с золотом. Он и рассудил: “Просто Бог дал — Богу и верну”. Не закопал на черный день, а отдал на строительство церкви. Скопил, стало быть, себе богатство не на земле, а на небесах. Теперь христиане, приходящие в эту церковь, молятся о нем.
— Упокой, Господи, его душу! — сказал отец Паисий.
Кристина часто садилась на палубе возле отца Паисия и слушала его рассказы.
— В годы гонений и скорби люди все же идут в гору — к Богу, — говорил отец Паисий. — Но наступает такое время, когда всего будет столько, сколько было при царе, и даже больше, и тогда все пойдут вниз.
Тут же крутился блаженный Коля Барон. Ходит вокруг батюшка кругами, подпрыгивает:
— Когда правил Николашка, то была крупа и кашка! Николай был не дурак, вот и стоил хлеб пятак! А сейчас другой режим — все голодные лежим!
Все, кто был рядом, принимались останавливать Колю Барона, но тот только отмахивался:
— Погодите, погодите! То ли еще будет! Вот придет Америка и всем покажет! Сметет все, и мало не покажется!
Скоро стали подплывать к Костроме, любовались куполами храмов, блестящих на солнце. Потом сошли на берег и двинулись в Анастасьин женский монастырь. Там в Богоявленском соборе — Феодоровская икона Божией Матери. Встречали их священники, толпа народу. Как только икону Царя Мученика приложили к образу Божией Матери, по царской иконе потекло миро. Кристина подсчитала — ровно тринадцать струек. Люди прикладывались к иконе, молились, опускались на колени. Среди них была женщина с большой коляской. Она сказала, что в коляске ее мальчик, которому пятнадцать лет. Он всегда без сознания, ни на что не реагирует. Детский церебральный паралич и еще водянка головного мозга. Голова у мальчика огромная.
— Он не может встать и приложиться к иконе, — говорит женщина. — Очень прошу вас — благословите его Святым образом.
Отец Владимир трижды перекрестил болящего иконой. Мальчик никак не реагировал. А потом смотрят — из-под его полузакрытых век текут слезы. Многие вокруг тоже заплакали.
— Душа его отреагировала на святыню, — сказал отец Владимир.
После службы всех участников крестного хода разместили в монастырской гостинице. Кристина оказалась в номере, где уже жила та самая женщина, у которой больной мальчик. Коляска с ним стояла тут же в номере. Кристина все переживала: вдруг ночью опять будут гости, как тогда с соседкой? Она долго не могла уснуть, все ворочалась. Потом не выдержала, вышла в коридор: там тоже никого. Обернулась — какой-то человек сзади стоит, не старый еще. Белые чулки, лакированные башмаки, мундир, шитый галунами.
— Вы что же, тоже от Царя Мученика? — спрашивает Кристина.
Гость церемонно склоняется перед ней:
— Камер-лакей Государя. Вы тут с иконами расходились, семью царскую носите. А ведь я их всех знал как обычных, живых людей. Царевич Алексей Николаевич, к примеру. Уж какой шалун был. Капризный, своенравный. Учитель у него был англичанин Гиббс, так царевич его вконец изводил. Ему тогда десять лет было. Я присутствовал однажды на их уроке. Англичанин читает что-то Царевичу, а тот в это время ножницами хлеб режет. Режет и кидает в клетку с птицами. После этого накрутил на зубы проволоку. Затем снова схватил ножницы и хотел остричь учителю волосы. Гиббс стал останавливать его, а Царевич залез за портьеру и завернулся в нее. Когда же англичанин вытащил его оттуда, то увидел, что Царевич выстриг себе большой клок волос. После этого Царевич принялся резать ножницами обои и портьеру, выковыривал кусочки свинца, пришитые к портьерам для тяжести.
— Скажите пожалуйста! — удивлялась Кристина. — Никогда бы не подумала.
— Другой раз Царевич перенес из буфетного шкафа все столовое серебро и завалил им стол, за которым они занимались, так что сесть было некуда. Короче сказать, приводил своего учителя в полное отчаяние. Хотя, конечно, мальчика можно понять. Болезнь его все объясняет. Гемофилия, несвертывание крови. Несчастный мальчик, он не мог играть с другими. “Почему я не как все?” — без конца спрашивал он. Он только и занимался тем, что все дни напролет играл в солдатики. Да еще бренчал на балалайке. Во время войны ему присвоили звание фельдфебеля. Он очень гордился своими нашивками.
Тут лакей достал из кармана своего мундира какую-то необычную бутылку, на дне которой плескались остатки жидкости. Бутылка была сделана в виде женской полуфигуры. Он отпил глоток и говорит:
— Водка высшего качества! Царская! А бутылка-то какая! Фигурная! Это моя Ольга!
Лакей прижал бутылку к щеке и поцеловал ее.
— Что еще за Ольга? — спрашивает Кристина.
— А это, видишь ли, в Санкт-Петербурге была такая фирма — “Бекман и Ко”. Так вот к трехсотлетию дома Романовых фирма выпустила водку в бутылках в виде фигур членов императорской семьи. Четыре девочки и один мальчик. Полное портретное сходство. У меня вот Великая Княжна Ольга Николаевна.
Лакей еще раз поцеловал бутылку.
— Не иконы надо носить, а такие вот сосуды! — заключил он.
После этого лакей повернулся на каблуках и не спеша стал удаляться, пока не растворился в конце коридора. Кристина вернулась в номер, легла и тут же уснула. Утром, как рассвело, соседка будит ее:
— Смотри, что я тебе покажу.
Она вынимает из коляски сумочку и достает из нее медальон с крышкой размером с куриное яйцо.
— Эта святыня всегда со мной. Здесь царская кровь.
Женщину звали Калерия Павловна. Она рассказала, что у нее в Екатеринбурге есть знакомый Саша. Мать Саши одно время была сторожем в Ипатьевском доме, пока его не разрушили. Саша ночами тайком ходил к матери. Они ставили свечи возле подвала, где была убита Царская Семья, молились, пели “Вечную память”. Мать как-то сказала Саше, что на стенках подвала до сих пор видны следы крови. Сколько лет прошло, а кровь все равно выступает. Уж замазывали ее, счищали — ничто не помогает. Тогда Саша что сделал? Взял с собой долото и стамеску и ночью проник в подвал. Отколол от стенки кусочек штукатурки со следами крови. Потом выпросил у бабушки вот этот самый медальон, налил в него горячий воск и опустил туда кусочек штукатурки.
Кристина с восхищением разглядывала медальон. На фоне белого воска голубой кусочек штукатурки и на нем капли крови: одна большая — бордовая, средняя — со спичечную головку, бледно-оранжевая и пять мелких капелек, как точечки. Семь капель по числу членов Царской Семьи.
— Здесь капелька и Наследника Цесаревича, — сказала Калерия Павловна. — Мой мальчик непременно поднимется. Я в это верю.
Она поцеловала медальон и снова убрала его.
В этот день крестный ход направился в Ипатьевский монастырь, где Михаилу Федоровичу Романову было объявлено об избрании его Царем. Дорбогой отец Владимир говорил:
— Династия, дарованная Господом в Ипатьевском монастыре, отнята Им в Ипатьевском доме за грехи людей. А лестница, по которой Государь сходил в подвал, привела Его в горнюю высь, в сонм праведников, молящихся о спасении России.
Когда шли по мосту через Волгу, вовсю звонили монастырские колокола. Перед воротами к ним вышел настоятель монастыря архимандрит Павел. В Троицком соборе была служба, и опять икона Царя Мученика мироточила. Кристина смотрит — к иконе подводят старика с палочкой, который шел вместе с ним в крестном ходу в сопровождении мальчика. Старик в пути всем рассказывал, что у него диагноз — маколодистрофия. Это когда в глазной сетчатке отмирают клетки. Ему делали операцию, удалили катаракту. Он был и этому рад — теперь мог хоть дорогу перед собой видеть. А тут как подвели его к аналою, старик и говорит архимандриту:
— Хочу совсем исцелиться!
А отец Павел ему отвечает:
— Хочешь исцелиться — молись Царю Мученику вместе со мной.
Положил он голову старика на икону Государя, накрыл рушником со следами мира и стал молиться. Потом поднял голову старика и трижды приложил к его глазам рушник. Старик постоял, постоял, пожал плечами и отошел как ни в чем не бывало. А какое-то время спустя смотрят люди — он записочки подает о здравии и за упокой.
— Это я ведь сам написал! — кричит он. — Я теперь вижу, могу писать!
Его все стали поздравлять, благословлять Царских Мучеников. А отец Павел говорит:
— Знайте, что суть не только в прославлении Царских Мучеников. Главное — это возрождение через них. Подвиг Государя был ради победы над силами зла. В России сейчас смутное время. Но я верую — придет конец бесовскому шабашу. Воскреснет Святая Русь! Государь понес большие скорби за грехи русских людей. “Кругом измена, трусость и обман, — говорил он. — Если Господу нужна искупительная жертва для спасения России, я буду этой жертвой”. Государь сейчас самый сильный молитвенник перед Господом за Россию.
Тут рядом с Кристиной бухнулся на колени Коля Барон.
— Увы мне, окаянному! Я был в этом подвале! Я все видел! Нет мне прощения!
Кристина пытается утешить его:
— Опять ты за свое, Барончик! Не мог ты быть там! Тебя и на свете еще не было!
А Коля Барон ее не слышит:
— Вот спускается вниз Царская Семья и их слуги. Всего одиннадцать человек. Наследник не мог сам идти, его несет на руках Государь. В подвал подали три стула. Остальные стоят на ногах. Потом вошли палачи. Двенадцать револьверов выстрелили почти одновременно. Залп за залпом. Люди валяются на полу, все залитые кровью. Наследник еще жив, он тихо стонет. Убийца Юровский стреляет еще раз в него, и мальчик затих. Анастасия Николаевна тоже еще жива. Она кричит и закрывает лицо руками. Девочку приканчивают штыками.
Коля Барон поднимается на ноги и отходит к двери.
— Помолитесь обо мне, православные! Помолитесь, чтобы не быть мне отлученным от Святой Троицы!
Он выскочил из церкви, Кристина пошла за ним. Только на улице блаженного нигде не было. Вместо него Кристина видит Андрюшу Прохорова.
— Что же вы не в храме? — спрашивает она.
И тут замечает, что все лицо Андрюши залито слезами.
— Господи, как она не хотела умирать! — говорит Андрюша. — Как молила оставить ее на земле!
Кристина сначала даже не поняла, о чем он говорит:
— Это вы о ком?
— Полина, невеста моя! Сначала она все жаловалась на разные недомогания. Боли во рту, температура высокая, слабость. Потом пошла в районную поликлинику, а там ей поставили диагноз — лейкемия, белокровие. Тут же на “скорой помощи” — в больницу. Отделение онкогематологии. Там ее сразу же взяли в оборот. Три цикла химиотерапии.
— Белокровие — это рак, что ли? — спрашивает Кристина.
— Малое количество эритроцитов в крови. Поражение мозга. Восемь процентов опухолевых клеток.
Андрюша вынул платок и вытер лицо.
— Я как пришел к ней, даже испугался. Трубочки вокруг какие-то, приборы. Штатив стоит с банками, катетер. Все время возят ее по разным кабинетам: рентген, сканер, томография. Без конца переливание крови. Самая главная процедура — пункция костного мозга. Врач говорит: костный мозг ленив, работает не в полную силу. Однажды что-то не получилось с установкой катетера, и у Полины в этом месте образовалась огромная болезненная гематома. Другой раз ночью оборвалась трубочка, подходящая к катетеру, Полину залило кровью.
— Неужели все-таки ничего нельзя было сделать? — вздыхает Кристина.
— Я приходил к ней каждый день и всякий раз не узнавал ее. Волосы на голове выпали, лежит бритая, в чепчике. Рот весь в болячках. Воспалились кисти рук. Потом пошли печеночные колики. Печень была отравлена введением химии. Лицо все желтое от желтухи. Озноб немилосердно. Никакие одеяла не помогают. Все время надо менять белье — сильно потеет. Дышит с трудом, стонет, жалуется, что жмет сердце. Я думал, что сойду с ума. Прижму ее к себе и говорю: ты выздоровеешь. Плохие клетки убиты, растут хорошие. Возвращайся, не уходи!
Кристина тут чувствует, что у нее тоже глаза набухают слезами.
— Потом Поля вовсе перестала двигаться, не открывает глаза. Губы шевелятся, а слов не слышно. Врач говорит: она умирает. Сегодня или завтра утром. Я ему: может, реанимация? Он только рукой машет: какая реанимация! Я смотрю на Полю. Пульс у нее истончается, дыхание все реже и реже. Умерла она у меня на руках.
Андрюша не мог дальше говорить. Махнул рукой и побежал в храм. Кристина идет к монастырским воротам, сама думает: “Что же это я? Так и не читаю бумаги Андрюши, которые он мне дал. Сегодня же непременно начну читать”.
Возле монастыря она увидела странную группу людей. Мужчина с бородкой, в гимнастерке, возле него женщина в простеньком платьице. Тут же четыре миловидные девушки с распущенными волосами и мальчик в матросском костюмчике. Они стояли и смотрели на толпы людей, идущие в монастырь. Если бы не современные одежды на них, Кристина так и решила бы, что это точно Царская Семья. Идет она мимо них и слышит разговор:
— Кто научил тебя, Ники, почитать подобным образом волю Бога? — спрашивает женщина. — “Да будет воля Твоя”. И ты называешь это христианством? Только это звучит скорее как магометанский фатализм. Истинное христианство больше в действии, чем в молитве. Ученики Христовы никогда не сидели сложа руки. Они шли из края в край, проповедуя слово Божие. Господь Бог даровал тебе сто шестьдесят миллионов жизней. Бог ожидал от тебя, что ты ни перед чем не остановишься, чтобы дать им счастье.
— На все Его Святая воля! — отвечает мужчина. — Я родился шестого мая, в день поминовения многострадального Иова. Я был готов принять свою судьбу.
А женщина — свое, вроде как не слышит его:
— Надо было менять правительство Штюрмера! Тебя все предупреждали! Дядя твой Александр Михайлович так тебе и писал: если не поставишь других людей, будет катастрофа. Ты виноват во всем, что произошло!
— Что же я мог сделать? — оправдывался мужчина. — Я всего-навсего лишь полковник! Не велик чин! Не генерал какой-нибудь! Всю жизнь на военной службе. Сначала командир эскадрона лейб-гусарского полка. Затем командир батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Вот вся моя карьера.
Девушкам, видно, надоело стоять без всякого дела. Они стали шалить, подталкивать друг друга. Одна из них, толстушка, дергает высокую девушку с бантом:
— А я на иконе красивее, чем ты!
Тут мальчик в матроске спрашивает:
— А что, правда, на иконе это мы и есть? Чудеса, да и только! Прямо не знаешь, что и думать…
В это время Кристина видит, что со стороны моста катят три легковые автомашины. Они останавливаются неподалеку, и из них выскакивают крепкие парни в одинаковых куртках. Все стриженые, в руках дубинки.
— Вот они! — кричит один из них.
Парни окружили семерых людей и повели их куда-то в сторону. Кристина подошла к одной из машин, в ней сидел лысый толстяк в черных очках.
— Частное охранное агентство, — сказал он Кристине.
Кристина тогда пошла следом за теми людьми. Они долго кружили по улицам, потом завернули в какой-то двор. Там невысокий дом с крыльцом, сбоку лестница в подвал. Парни стали заводить всех семерых по очереди в подвал. Кристина долго стояла возле этой лестницы, но никто из подвала не выходил. А потом ей показалось, будто внизу под домом раздаются выстрелы, после чего все стихло. “Нет, почудилось, — решила Кристина. — Точно послышалось”. И она направилась обратно к монастырю. А навстречу ей идут сестры Прохоровы. Кристина слышит, как одна из них говорит:
— Моли Бога о нас, Царь наш батюшка…