Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2003
Т. В. Васильева. Комментарии к курсу истории античной философии. М.,
издатель Савин С. А., 2002, 449 стр.
На вопрос о том, что такое высшее образование, можно дать два разных ответа, >каждый из которых будет при этом по-своему справедлив. С одной стороны, учеба — это усвоение программы, овладение соответствующими ей знаниями и навыками. Учащийся “проходит” и “сдает” определенный набор предметов, необходимых для получения диплома по той или иной специальности. При этом учащийся располагает разного рода пособиями и учебниками, и роль учителя сводится практически к функции проверяющего степень усвоения знаний учащимся на том или ином уровне обучения. Наиболее последовательно этот подход проявляется в дистантной форме обучения, когда учитель и учащийся вступают в непосредственный контакт лишь в период сессий.
Однако есть и другой аспект получения образования, о котором часто забывают (особенно когда система образования ориентирована на количественную составляющую процесса), но без которого нет настоящего приобщения учащегося к науке. Это — включение в традицию, возникающее только в результате продуктивного диалога между учеником и учителем. В результате такого диалога учитель передает ученику нечто такое, чего нет ни в каком учебном пособии, ни в какой книге, ведь сама по себе “книга и сообщает и разобщает, ложась преградой между нами и мыслью… Заражает только непосредственное присутствие”1. Но если это так, то какая роль остается напечатанному слову? Новая книга Т. В. Васильевой подсказывает такой ответ: хорошая книга — это источник знаний (то есть вещь небесполезная в границах первого аспекта образования) и одновременно — указание на что-то иное, лежащее по ту сторону всякого положительного знания, или, иначе говоря, указание на собственную недостаточность. Как же она это совмещает?
Название книги Васильевой не предвещает каких-либо неожиданностей, указывая на то, что книга является чем-то вроде факультативного чтения по теме “История античной философии”, изучаемой на философских факультетах и кратко упоминаемой в программах по философии непрофильных вузов. О том же недвусмысленно говорит и подзаголовок книги — “Пособие для студентов”, и, наконец, авторское посвящение, где контингент предполагаемого читателя еще более сужен: “Книга посвящается философам-первокурсникам”. Но нет ли в этой слегка назойливой самоидентификации книги — “я только учебник, да и то не необходимый” — доли авторской иронии? Думается, что есть, и немало. В самом деле, если называть “комментарием” включенные в книгу статьи о философских категориях досократиков, неторопливое путешествие по диалогам Платона с привлечением широкого “общекультурного” греческого контекста, исследования по текстологии платоновского корпуса, анализ аристотелевского понятия “природы”, детальное рассмотрение атомистических построений греческой философии и стоической картины мира — говорю лишь о некоторых из затронутых в книге тем, — то возникает вопрос: если это комментарии, то где же сам курс? Каким должен быть “курс по истории античной философии”, чтобы не быть поглощенным таким комментарием, чтобы иметь право на такой комментарий? Хотя в книге соблюден принцип хронологии в последовательности рассматриваемых тем и подаче материала, в результате ее прочтения возникает устойчивое ощущение, что она не может быть включена в качестве комментария или дополнения к “правильному” учебнику, который охватывает “весь” предмет при помощи унифицированного языка описания и классификационного инструментария. Греческая мысль в текстах Васильевой предстает слишком разноликой, чтобы быть частью такого курса. Кроме того, что это за “философы-первокурсники”, которым посвящена книга? Разве не верна максима “пока не научился (то есть не прошел все требуемые для овладения профессией ступени и не подтвердил установленным образом свою квалификацию) — ты не философ (историк, химик, сапожник…)”?
И все же это действительно комментарии, причем комментарии к учебному процессу, и посвящение книги учащимся — не случайно. Однако комментарии эти — не к “изложению основных положений” греческой философии, которое само есть комментарий, а к тому, что предшествует любой концептуализации и систематическому изложению, — к переводу. В основе многочисленных учебных курсов Васильевой, предметом которых был анализ фрагментов текстов досократиков, Платона и Аристотеля, лежала ее убежденность в том, что понимание греческой мысли может возникнуть лишь в опыте осмысленного перевода текста-источника, ведь “всякий перевод — дело мастера, при том, что не только его делает мастер, но и оно делает мастером того, кто его делает. Это что касается умения. Оглянись, переводчик, пока ты еще в недоумении. Может быть, потом будет поздно” (глава “Оглянись в недоумении”). Внимание переводчика даже не к структурной единице текста, а к слову, характерное для включенных в книгу статей и размышлений, которое, казалось бы, неизбежно сужает горизонт исследования, в действительности скорее является отказом от “прямой перспективы” обозревания своего предмета в пользу обратной, когда целое текста видно только сквозь его мельчайшую частицу. Напротив, легкость обобщения и построения масштабных картин “эволюции греческой философской мысли” обычно покупается забвением того, что философская мысль дана нам в форме текста, текст состоит из слов, а сколько-нибудь внимательный анализ слова заставляет тонуть в смысловом многоголосье.
Текст-источник раскрывает свою внутреннюю бесконечность, вызывая массу “комментариев” даже при самом поверхностном с ним знакомстве. Учитель (“мастер”) здесь в гораздо большей степени необходим, чем при ознакомлении учащегося с “основными положениями”, ввиду отсутствия “правил избегания ошибок”, каковые правила можно выучить. Мастер в свою очередь также не является держателем единственно правильного комментария, что можно видеть на примере часто упоминаемого Васильевой М. Хайдеггера, чья артистическая философия возникла во многом из требования перевода текстов греческих классиков, аутентичного породившей их культуре.
Итак, “Комментарии…” (и комментарии) являются зримым результатом такого рода учебного процесса, но сами по себе они его не исчерпывают и тем более не заменяют, а лишь указывают на него как на нечто, вообще говоря, возможное. Центральная по своему положению в книге глава — “„День открытых дверей” в платоновской Академии”, где на примере композиции и структуры диалога “Теэтет” демонстрируется модель “академического обучения”:
“Неужели перед нами приоткрывается святая святых Академии? Несомненно! В Академии сегодня день открытых дверей! Именно это означает тот парадный гул, который не отпускал нас от текста и заставлял вновь в него вчитываться. Теперь понятно — вчитываясь, нужно еще смотреть во все глаза по сторонам — мы внутри Академии, такое бывает не каждый день. Мы имеем возможность видеть, какая здесь ведется работа, какими методами, на каком материале, в каких формах.
Итак, примечаем. Занятия проходят в небольших группах, в данном случае межвозрастных, старые вместе с малыми. Работа ведется как индивидуально, так и перекрестно, в присутствии и при участии слушателей. Протагонистом остается Сократ (учитель), второй актер вызывается попеременно. Как водится, иные отнекиваются, но Сократ так или иначе добивается своего, и отвечать приходится всем, не только отличникам…
Ставится вопрос — что есть знание? Он обсуждается пространно и долго, дается не один вариант ответа, все варианты обсуждаются многосторонне, с привлечением наглядных примеров, цитат, мифов, гипотетических картин…
Философы-предшественники и философы-оппоненты упоминаются без счета. Цитаты редки и повторяются неоднократно…
Но что же мы видим в качестве итога, сухого остатка? — Отсутствие решения в конце диалога. Такое позволяли себе только в Академии”.
“Отсутствие решения” не является ни признанием в собственной некомпетентности, ни софистическим релятивизмом, но формой служения Истине, которая “требует от человека выхода за пределы своей смертной природы”. Книга Васильевой заканчивается неожиданно: тезисами о смысле жизни. Речь в них не идет ни о философии, ни об античности, но лишь о том, что “жизнь есть форма и потому сама есть смысл… Жизнь творится как художественное произведение, обрастая подробностями, деталями, перипетиями, переживаниями”. Но процесс творения не бесконечен: он имеет цель, предполагает завершение, “быть” стремится к “есть”. “И тогда уже становится важнее всего вовремя и на месте поставить последнюю точку, наложить последний мазок, взять последнюю ноту. Жизнь как смысл не знает ни „было”, ни „будет”, она всегда „Есть””. Неожиданность финала побуждает ко второму прочтению, из которого убеждаешься, что тема жизни и смысла, “быть” и “Есть”, — главная тема книги, по отношению к которой все остальные имеют лишь “технический” характер; особенность же этой темы в том, что она не поддается абстрактному рассмотрению, уходя в области своей “исторической прописки”, то есть в античность Платона и Поликлета, в напряженность вопроса о форме и жизни, текущем и неизменном.
Максим МОНИН.
1 Бибихин В. Язык философии. М., 1993, стр. 240 — 241.