Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2002
В этом номере мы решили слегка нарушить сложившийся порядок и поместить в WWW-обозрении статью Михаила Визеля.
Литературная игра как часть писательского тренажа — вещь замечательная и необходимая. Вопрос только о месте, на которое она претендует. Сошлюсь на старое присловье: “Чтобы приготовить утку с яблоками, необходимы яблоки. Я уж не говорю про утку”. То есть говорить всерьез о литературных играх имеет смысл только при наличии собственно литературы. Потому как писательская техника — это техника. Не больше. (Но, разумеется, и не меньше.)
Неофитская эйфория от словосочетаний “сетевая литература”, “сетература” и проч., похоже, проходит. Агрессивное противопоставление литературных экспериментов с гипертекстами и образчиками сетевой литературы традиционным формам бытования литературы выглядят уже анахронизмом. Чем дальше, тем очевидней, что свои внутренние законы ради нового информационного пространства литература, похоже, менять не собирается. И слава богу, скажу как консерватор.
А вот что касается литературных игр, то, возможно, как раз литературный Интернет и является для них идеальной средой. Специфика Интернета еще и в более близких, со-творческих взаимоотношениях читателя и писателя. И соответственно литературная жизнь в Интернете может восполнять сегодня утраченные нами традиционные формы литературного общения. А они утрачиваются — экзотикой, например, становятся публичные творческие дискуссии. Уходит литературная жизнь из газет (за исключением немногих специальных изданий), их страницы, отведенные для искусства, заполняются чем угодно — музыкальные и театральные премьеры, антикварные аукционы, моды и т. д., — но только не разговором о литературе. Литература там присутствует главным образом в виде полуаннотационных заметок и премиально-банкетных сюжетов, то есть ровно в той степени, в какой она является частью светской жизни. И так получилось, что творческие литературные проблемы обсуждаются сейчас по преимуществу в Интернете — на сайтах сетевых конкурсов, на форумах и в гостевых книгах литературных сайтов. Ну а для такой формы творческого литературного общения, каковой, по сути, являются литературные игры, Интернет, возможно, единственное место. Проблема лишь в том, чтобы отдавать себе отчет, что к чему прилагается — литературная игра к литературе или литература к игре.
Сергей Костырко.
Похвала графоману. Страсть к сочинительству, именуемая по-другому графоманией, заявила о себе непосредственно после возникновения письменности. Сразу оговорюсь, что ничего уничижительного в слово “графоман” я не вкладываю: это просто человек, получающий удовольствие от процесса писания, и граф Толстой ничем не отличается в этом смысле от графа Хвостова. Отличаются только результаты их деятельности, но это уже другой вопрос.
Даже Джеймс Джойс, который, говорят, мог сутками мучиться над одной фразой, испытывал, когда фраза оказывалась найденной, наслаждение, не доступное никакому наркоману и ни одному Казанове.
Литературные игры от Ромула до наших дней. Но такие тяжелые формы графомании, как писание “Войны и мира” или “Улисса”, встречаются, конечно, не часто. Обычно для ее удовлетворения бывает достаточно участия в литературных играх, не случайно появившихся одновременно с самим возникновением светской, то есть не сакральной, литературы. Более того: порою именно они и становились литературным мейнстримом.
Так, в книге современника Цезаря поэта Катулла четверть стихотворений посвящена, как известно, несчастной любви к жестокосердной красавице Клодии. Но больше половины книги составляют дружеские перебранки, вольные шутки и застольные экспромты, принятые в кружке молодых знатных римлян — тогдашней золотой молодежи.
Почти тысячелетием позже в Японии появился и расцвел жанр под названием “рэнга” — цепочки из чередующихся двух- и трехстиший, сочинявшихся “по кругу” собравшимися вместе поэтами, — и тоже, я полагаю, не без употребления разнообразных напитков…
А в это время в Европе монахи-грамотеи изощрялись в самых невероятных фокусах на своей схоластической латыни: писали длиннейшие акростихи и нагромождали аллитерации, компоновали трактаты и поэмы, где все слова начинались на одну букву или, наоборот, где какая-то буква избегалась.
Новый толчок литературным играм в Европе дало повсеместное распространение рифмы: “Ухо обрадовалось удвоенным ударениям звуков; побежденная трудность всегда приносит нам удовольствие — любить размеренность, соответственность свойственно уму человеческому. Трубадуры играли рифмою, изобретали для нее всевозможные изменения стихов, придумывали самые затруднительные формы: явились virelai, баллада, рондо, сонет1 и проч.”, — писал Пушкин. В Новое время рифма породила самую, наверно, известную литературную игру — les bouts rims, буриме, сочинение забавных стишков на заданные рифмы, которому предавались дамы и кавалеры (не отсюда ли пошли названия “мужская” и “женская” рифма?) во французских салонах XVII века.
В большой моде был там и жанр bon mot — отрывочных острых высказываний, которые герцог Ларошфуко и другие даже издавали отдельными книгами, то есть опять-таки рассматривали их как самую настоящую литературу.
У забора наутро. Литературные игры в XX веке. В начале ХХ века литературные игры приобрели новые качества. Сюрреалисты и дадаисты, возведшие случайность, бессвязность, абсурд в творческий принцип2, полностью устранили границу между игрой и “серьезным” и начали выставлять и печатать результаты своих игр в “чепуху” (кто-то пишет на бумажке слово или начало фразы, закрывает ее и передает следующему) в качестве законченных произведений. Это получило название “изысканных трупов” — по однажды оказавшимся вместе словам, приведшим в восторг всю честную компанию.
С другой стороны, само развитие модернизма, искусства, заведомо замкнутого и отгороженного, привело к возникновению забав, возможных не в салоне, а только в профессиональной литературной среде. Такова придуманная О. Мандельштамом “жора”, где задача состояла в том, чтобы написать стихотворение, в каждой строке которого содержалось бы это сочетание букв3. Попробуйте написать “жору”, и вы убедитесь, что это требует немалой сноровки.
Упоминалось об играх такого типа, забиравших еще круче. Например, “боранаут”. М. Л. Гаспаров, говоря об этой игре, признается, что ему не удалось ни разыскать, ни сочинить ни одного “боранаута”4. Честно говоря, у меня тоже ничего, кроме написанного в подзаголовке обрывка фразы, не вышло. Может быть, и эту игру пора перенести в Интернет?
Я надеюсь, что после этого небольшого экскурса в прошлое нам будет легче понять, откуда пошли суть нынешние литературные игры в Сети: как видите, практически у каждой из них имеется аналог или предшественник со столетней, а то и двухтысячелетней историей.
Известно, что любое творчество невозможно без игры, а в любой игре всегда присутствует момент творчества. Все дело в их соотношении.
Попробуем же теперь “пройтись” по литературным играм Рунета по мере убывания в них игрового, “технического” начала и возрастания в них начала творческого.
Мастерская фантастики: вечные дети капитана Гранта. Отправной точкой моей классификации будет сайт “Интерактивная фантастика” (http://if.gp.ru/indix.htm), на котором всем желающим предлагается писать по главам романы в следующих жанрах: фэнтези, киберпанк-триллер, боевик, мистический триллер, эксперименты на людях, “Сказки закончились совсем не так…”, космическая охота.
“Отправная точка” значит также “нулевая точка”. Во-первых, строго говоря, интерактивным вопреки названию сайт не является, а представляет собой эдакую кистеперую рыбу — переходную форму от старых добрых почтовых конференций: авторы должны присылать свои продолжения к уже имеющимся историям (или начинать новые) по электронной почте, и потом они будут вывешены в Сеть, обрастая, впрочем, разветвлениями и узлами пересечения.
Во-вторых, и это важнее, литературой там (тоже, я думаю, вопреки скрытым чаяниям создателя сайта Вадима Федосеева), увы, и не пахнет. Вывешенные тексты — не более чем наивные подражания халтурным переводам поточных поделок. Написанные к тому же с каменной серьезностью.
Боюсь, правда, что не могу здесь быть объективным.
Как известно, Набокова трясло от детских книжек его времени, в изобилии тогда писавшихся дамами: он, как и его герой в “Подвиге”, чувствовал “и в лучших из этих книг бессознательное стремление немолодой и, быть может, дебелой дамы нарядиться в смазливое имя и кошечкой свернуться на канапе”. Вот и я не могу читать книги вышеуказанных “фантастических” жанров, потому что почти всегда испытываю большую неловкость за взрослых и почему-то, как правило, усатых дядей (я говорю скорее о читателях, нежели об авторах), которым не хватает в жизни решимости порвать со скучными конторами, где они работают, и которые вместо этого ушмыгивают в книжки, где они могут постоянно оставаться пятнадцатилетними капитанами.
Впрочем, кому нравится арбуз, а кому — свиной хрящик. В том-то и прелесть Интернета, что каждый может найти себе то, что отвечает именно его потребностям, не боясь услышать чье-нибудь “фи!”.
Мой адрес — не дом и не улица. Игры ума Артемия Лебедева. Не вполне можно назвать сетевыми и игры, представленные в разделе “разное” на сайте классика отечественного веб-дизайна Артемия (Тёмы) Лебедева. Помимо всякого-разного там собраны (непосредственно и в виде ссылок) вполне связные и даже порой стихотворные тексты, написанные “русской латиницей” — то есть с использованием только тех 12 букв, начертание которых в двух алфавитах совпадает: А, В, О, 3 (цифра “три” = буква “З”) и т. д. Некоторые авторы придерживаются этого правила строго, другие — позволяют себе вольности: / (прямой и обратный слэш) как буква “Л”, }|{ (фигурные скобки и черта между ними) как буква “Ж” — и еще некоторые ухищрения.
Кроме того, здесь же собраны “Произведения, Писанные При Простом Правиле”, то есть старые добрые “Четыре черненьких чумазеньких чертенка”: рассказы и стихи, все слова которых начинаются с одной буквы. Некоторые буквы еще “вакантны” — дерзайте!
Я пишу здесь об этих фокусах-покусах по двум причинам. Во-первых, я ими искренне восхищаюсь и завидую им, как восхищаюсь я и завидую цирковым жонглерам, акробатам и эквилибристам, расширяющим представление о возможностях человеческого тела.
Во-вторых, забавы эти имеют, как я уже отмечал, весьма почтенную родословную, и для первой из них даже придумано специальное название — липограмма5. Так без какого-то или каких-то звуков писались стихи и проза еще в Древней Греции и Древней Индии (в одном санскритском романе целая глава написана без губных звуков — будто бы потому, что у героя после любовной ночи болят губы). И ведь не случайно, я думаю, собиранием подобных диковин, любимых позднеантичными и средневековыми книжниками, годами не отрывавшими глаз от рукописей, занялся именно Артемий Лебедев, заявляющий о себе: “проживаю в Интернете”.
Ну и, в-третьих, наконец, его сайт (снабженный подзаголовком “Мой дом — моя слабость”) просто очень здорово и стильно сделан. Если вы там еще не были — зайдите (http://www.tema.ru/rrr/), не пожалеете.
РОМАН. Ученые забавы Романа Лейбова. Молодой человек влюбляется в девушку, решается наконец написать ей и, не доверяя почте, ночью самолично бросает письмо в ее почтовый ящик. Но тут, к ужасу своему, он замечает, как выше, на лестничной клетке, его Беатриче напропалую с кем-то целуется. Роман (так зовут молодого человека) безуспешно пытается выудить обратно свое письмо из ящика и, услышав, что парочка собирается наконец расставаться, тихонько уходит…
Как будет развиваться дальше эта душещипательная история? Да как вам угодно, потому что именно с этой сцены начинался первый (и пока что — последний) русский гиперроман (http://www.cs.ut.ee/~roman_l/hyperfiction/htroman.html), называющийся просто POMAH6 и вывешенный в Сеть в октябре 1995 года с подачи одного из старожилов и основателей гуманитарного Рунета, лектора отделения русской и славянской филологии Тартуского университета Романа Лейбова. Любое слово этой сцены — а также всех последующих сцен — предлагалось использовать как гиперссылку и повести от него свое собственное продолжение или предшествие истории. РОМАН, таким образом, становился: 1) нелинейным, то есть терял начало, конец и единую последовательность событий, 2) “фасеточным”, то есть состоящим из множества небольших автономных фрагментов, 3) многоавторским и 4) по-настоящему интерактивным: присочиненный вами фрагмент тут же включается в общую цепь.
Два первых свойства и позволяют считать POMAH настоящим гиперроманом — произведением гипертекстуальной литературы, а два последних — считать его образцом сетевой литературы — сетературы. Что вопреки расхожему представлению не одно и то же.
От “интерактивной фантастики” его выгодно отличает также изрядная доля юмора, с которой велась эта игра. Все понимали, что это, в сущности, лабораторный филологический опыт, и относились к нему соответственно.
Опыт, надо сказать, вызвал большой интерес и за пределами Интернета. Я помню, как один известный критик, специалист по Горькому и яростный борец за реализм, настойчиво просил меня разузнать поподробнее, что это за РОМАН такой.
POMAH оказался удобным полигоном для накопления эмпирического опыта и обкатки теорий литературного гипертекста7. Но на сегодняшний день проект, как признает и сам его создатель, можно считать завершенным. Погубили его, на мой взгляд, два обстоятельства: во-первых, транскириллица (russkie slova latinskimi bukvami), читать которую противно, а привыкать унизительно (попытки русифицировать РОМАН успехом не увенчались), а во-вторых — все-таки роман (даже гипер-) невозможно писать просто в качестве забавы. Форма оказалась неподъемно тяжелой для развлекающихся после работы компьютерных людей и, когда прошло первое любопытство, раздавила участников.
В настоящее время Роман Лейбов, оставаясь лектором Тартуского университета, является редактором раздела “Net-культура” сетевого “Русского Журнала” (www.russ.ru) и продолжает генерировать высококачественные филологическо-сетевые проекты.
Впрочем, Лейбов признает, что “вживую”, в узком академическом кругу, эти игры идут лучше, чем виртуально. Можете попробовать к ним присоединиться, только если чувствуете в себе силы плавно перейти от литературных игр ко вполне нешуточному литературоведению.
Не идиоты и не поэты. Д. Манин и его аРИФМетические игры
— Вы сочинили много сонетов?
— Десять или двенадцать, которые мне нравятся, и две или три тысячи, которые я, по правде говоря, и не перечитывал.
Казанова, “История моей жизни”.
Первым настоящим (хотя и маленьким) шагом от игры к “чистому творчеству”, не отягощенному научным анализом, можно считать рифменные проекты Дмитрия Манина — “Сонетник” и “Буриме”.
“До двадцати лет стихи сочиняют все. После двадцати — только поэты и идиоты”, — утверждал итальянский философ Бенедетто Кроче. А как быть тем несчастным, которые, не будучи ни теми, ни другими, однако же, перевалив за двадцатилетний рубеж, не могут избавиться от этой потребности насовсем?
Текут стихи, не воплощаясь, —
По слову в день, по строчке в ночь.
Кто знает, чтo это такое, поймет, как страшны и беспощадны эти строчки поэтессы Юлии Морозовой.
Появившийся в октябре 1995 года и кириллизованный в апреле 1997-го “Сонетник” (http://kulichki-koi.rambler.ru/centrolit/cgi/sonnet.cgi) как раз и дает возможность “выпускать пар” таким людям. В нем писать одному человеку более чем по одной строчке подряд просто запрещено правилами. Сами завсегдатаи этого места прекрасно понимают, что, с одной стороны, настоящие поэты здесь надолго не задержатся, а с другой — все участники игры, увы, и сообща не напишут настоящего произведения. Но им это и не важно.
“„Сонетник” для меня — это в первую очередь место общения, где я могу встретить людей, с которыми стоит и хочется общаться. А то, что поводом и предметом этого общения являются стихи, делает его еще более ценным, хотя какие там у нас пишут стихи — это меня интересует только во вторую очередь”, — признается страстный сонетоман Юстас-младший (http://kulichki.rambler.ru/centrolit/son_essay.html).
Как мореход на острый риф, мы,
Поэты, лезем все на рифмы.
М. П. Чехов, “Вокруг Чехова”.
“Сонетник” отличается довольно сложной, тщательно разработанной структурой и весьма жесткими правилами. Впрочем, не удивительно: ведь это в первую очередь среда общения, а такую среду нужно строго организовать, чтобы общение не превратилось в гвалт.
Но если вы чувствуете в себе ббoльшую пиитическую силу (и соответственно меньшую любовь к дисциплине), начните лучше играть в “Буриме” (http://kulichki-koi.rambler.ru/centrolit/cgi/br.cgi). Правила его со времен Людовика XIV, в общем-то, не изменились: даются две пары случайным образом подобранных рифм, и на них нужно написать стишок. При этом нелепость и случайность рифм иногда высекают искру. А иногда не высекают. Единственное усовершенствование, внесенное “компьютерным веком” в лице Д. Манина, — прежде чем писать на чужие рифмы, нужно в обязательном порядке внести в “банк рифм” свою собственную.
В “Буриме” предоставляется бoльшая, по сравнению с “Сонетником”, свобода самовыражения, и ее плоды оказываются порой приемлемыми и для постороннего взгляда. То есть, попросту говоря, получаемые тексты часто бывает приятно почитать и не вовлеченному в игру посетителю. В них среди обычных шуток-прибауток (пусть порою острых и неожиданных) нет-нет да и вспыхнет что-то похожее на поэзию:
За синь себя не выдавая
И не пуская пыль в глаза,
Заголубела бытовая
Простого неба бирюза.
(№ 3546)
Но все-таки мне кажется, главная ценность “Буриме” — версификационная. Еще Делакруа говорил, что “художник должен постоянно совершенствовать свою технику, чтобы не думать о ней в момент творчества”. Русская литература — последняя из современных больших литератур, где рифмованные стихи не оттеснены верлибром далеко на периферию8. Мы до сих пор способны воспринимать рифмованные стихи не только как считалочку или “стишок на случай”, а как поэзию. Игра в буриме позволяет отточить стихотворную технику. Сам Манин однажды “для подначки” внес в банк совершенно чудовищную составную гипердактилическую рифму: “как раб, хлебаю щи, меся / выкарабкивающимися”. Но одному из игроков удалось ее “укротить”:
На передовой
В сыром окопе я, как раб, хлебаю щи, меся
В капусту каждого врага, что не женат.
И вижу прочих выкарабкивающимися,
Чтоб к женам драпать под разрывами гранат.
(№ 2538)
Не знаю, как на кого, а на меня подобные штуки производят впечатление запряженного в карету бронтозавра. Со всей сопутствующей этому остротой ощущений.
По этой ли причине или по каким-то другим, но появившееся едва ли не первым в Рунете (в начале 1995 года, кириллизовано постепенно к началу 1998-го) “Буриме” пользуется устойчивой популярностью, и к моменту написания этой статьи (последние дни 2001 года) число текстов (причем не только четверостиший) в архиве перевалило за 32 тысячи.
На себя посмотри! ОктОпус
I’d like to be under the sea
In an octopus’ garden in the shade.
The Beatles.
Еще бoльшая свобода предоставляется посетителям относительно нового — открылся в апреле 1999 года — сайта “ОктОпус” (http://octopus.imagineis.com/servlet/html). Суть этой игры состоит в написании стихов с обязательным использованием восьми случайно заданных слов. Так же, как и в “Буриме”, заданные слова можно “прятать внутрь”, то есть вместо слова “кот” написать “скотина”, но в отличие от него эти слова не обязательно должны стоять на рифмах, а просто быть произвольно разбросаны по всему тексту стихотворения.
Хотя сам создатель сайта Серж Вильвовский полагает, что, в отличие от буриме, где одним из критериев является внешнее изящество, главное в “ОктОпусе” — его литературные достоинства и что написать “Опус” сложнее, потому что “вставить в опус восемь слов — задача не из легких”, мне ценность этой игры видится совсем в другом.
Ненавязчивая форма и бoльшая, чем в манинских играх, “мягкость” внешних условий делает “ОктОпус” просто незаменимым в психоаналитических целях. Если у вас как-то смурно на душе и вы не можете понять, в чем дело, попробуйте написать — просто в шутку — осьминожий текст, а потом сами проанализируйте, каким образом расположило заданные слова ваше подсознание и что из них выстроило. Наверняка можно будет сделать некоторые выводы. (Так даже сочиненный мной пример явно показывает нелюбовь к котам.)
“ОктОпус” хорошо дополняет “Буриме”. Если оно — полезное версификационное упражнение, развивающее внешнюю, техническую сторону стихотворства, то “ОктОпус” позволяет лучше понять его (стихотворства) внутренние пружины и научиться управлять ими по своему усмотрению.
Мы — графоманы! Барышня Вика. Поднаторев в версификации, можно пойти еще дальше по пути от игры к творчеству и попробовать принять участие в “Графомании” барышни Вики (http://www.graphomania.msk.ru/), перекочевавшей в Сеть из одноименной конференции Гласнета в ноябре 1998 года. Надеюсь, после моей вступительной “похвалы графоману” никого не смутит такое название.
Смысл игры состоит в том, что Вика вывешивает на сайте две строчки какого-нибудь стихотворения (извлеченного обычно из старого альманаха “День поэзии”) и предлагает дополнить их по своему усмотрению — от четверостишия хоть до целой поэмы. Потом полученные варианты (а среди них — и исходный оригинальный) выставляются на всеобщее обозрение и игрокам предлагается отобрать “любимые” (не больше 10 процентов от общего числа имеющихся) и попытаться определить настоящий авторский. Чем больше людей признали тот или иной вариант любимым, тем больше очков начисляется его создателю; если вариант был принят за авторский, очков начисляется еще больше. Начисляются также очки тем, кто опознал или угадал подлинного автора.
В “Графомании”, таким образом, в отличие от прочих игр, много туров, как в футбольном чемпионате, и так же неровен класс участников. Так, например, кто-то счел авторским присланное мной “продолжение” (правда, написанное вполне “серьезно”) классического стихотворения Мандельштама… Право, даже не знаю, гордиться или досадовать.
Сад расходящихся хокку. Опыт показывает, что и в “Буриме”, и особенно в “Графомании” наибольший эффект достигается тогда, когда последние строчки “опрокидывают” предыдущие, дают совершенно новый поворот мысли. Именно так, как правило, бывает устроена знаменитейшая японская стихотворная форма, хайку, или хокку, — стихотворение из 17 слогов, сгруппированных по трем строчкам: 5+7+5 слогов.
Возможно, подобное наблюдение и навело все того же Р. Лейбова на идею “Сада расходящихся хокку” (http://www.litera.ru/slova/hokku/), который был “разбит” в сентябре 1997 года и к настоящему времени “разросся” больше чем до 27 тысяч хокку.
“Сад” этот представляет собой вереницу хокку, присылаемых читателями. Строится она по принципу домино: необходимо использовать или последнюю строку уже существующего хокку в качестве первой, или первую — в качестве последней строки своего, причем “подсоединиться” можно не только к хвосту, но и к любому месту цепочки, поэтому она разделяется, ветвится, закольцовывается… Программа, поддерживающая “Сад”, не только предлагает каждому входящему в него случайно выбранное из уже существующих хокку “для затравки”, но и позволяет искать их по номерам и датам, по авторам, темам и ключевым словам: например, если вы расположены сочинить микроэлегию про осень, идите в раздел “Времена года” или просто введите слово “осень” в поисковое окошко, и вам будут подобраны все хокку, где оно встретилось. Если же в порыве вдохновения вас ненароком вынесет из принятых в учтивом японском “Саду” норм, программа сама заменит обсценную лексику отточиями.
Другое важнейшее правило “Сада” нарушить просто невозможно: строгое соблюдение канонического японского размера — 5+7+5 слогов — проверяет все та же хитрая программа, написанная кудесником-скриптописцем Д. Маниным. Понравившийся хокку можно прокомментировать, написав-опустив свой взнос в “Книгу двух су”.
На мой взгляд, “Сад расходящихся хокку” — наиболее удачная из всех существующих сетевых литературных игр. В ней игра и творчество достигли точки равновесия.
С одной стороны, подсчитывать слоги и укладывать свои мысли в это ложе, выглядящее поначалу прокрустовым, оказывается необыкновенно увлекательным и прилипчивым занятием, как семечки лузгать. Если вы увидите где-нибудь в самом неожиданном месте человека, загибающего с поднятыми к потолку глазами пальцы то на одной, то на обеих руках, можете не сомневаться — он сочиняет хокку.
С другой стороны, сама малость формы “держит” даже совсем нечутких к слову людей, не позволяет им расплываться в маловразумительную словесную кашу. “Сад” заставляет задуматься о ценности каждого слова и о том, что слова могут обозначать не только то, что они значат, но еще и что-то другое, большее. Ведь даже такое вот:
Проверяя скрипт,
На минуту отвлекся
Комара убить, —
значит все-таки больше, чем те же слова, записанные в одну строчку без пробелов.
Сам “Сад” — растущий во все стороны многомерный лабиринт, по которому можно бродить часами, — придает новое, неожиданное качество даже нелепым и избитым строчкам, не говоря о строках удачных. Точнее, сами строчки делаются уже не важны, важен становится процесс перелистывания.
Ощущение такое, что чудо перехода текста в поэзию, сравнимое разве что с чудом пресуществления вина в кровь, проступает на наших глазах и под нашими пальцами.
Справедливости ради надо сказать, что “Сад хокку” жестоко критиковали — за слишком легкомысленное отношение к тысячелетней японской поэтической традиции и несоблюдение системы “рэнга” — не чередование 3+2+3+2…, а однообразное 3+3+3+3…, за подмену тонкой внутренней ассоциативной переклички, свойственной японской поэзии, грубым внешним приемом “строка для затравки”, за смехотворное соблюдение правила 5+7+5, имеющего смысл, по мнению этих критиков, лишь в японском иероглифическом письме.
Претензии эти отчасти уместны; но высказывающие их не замечают, что критикуют с литературной, поэтической точки зрения невинную словесную игру.
Как я уже сказал, “Сад расходящихся хокку” — это момент равновесия между игрой и творчеством. Дальше творчество начинает все больше и больше перевешивать.
Квак! Алексей Андреев-сан. Однажды зимою я ни с того ни с сего снял с полки том Бунина и начал читать “Тень птицы” — дорожные заметки о путешествии Бунина на Ближний Восток. Вечером того же дня, неожиданно попав в компанию арабистов, я совершенно этому не удивился, а счел эхом прочитанной книги.
Другой раз, гуляя с приятелем по Москве, я вдруг вспомнил и стал рассказывать о том, как недавно на юбилее у родственницы впервые попробовал заливного поросенка. Подняв глаза на табличку с номером дома, я громко расхохотался: мы шли по улице генерала Хрюкина…
Если вы чувствуете вкус к подобным совпадениям, или, если угодно, “рифмам жизни”, вам явно стоит присоединиться к настоящей рэнге, открытой у себя в “Лягушатнике”9 энтузиастом и знатоком японской поэзии, одним из самых неугомонных деятелей русской Сети Алексеем Андреевым (http://www.net.cl.spb.ru/frog/renga/r-rules.htm).
Здесь весьма не приветствуется пустое зубоскальство, столь любезное обычным посетителям гостевых книг, но зато очень ценится тонкость и неожиданность перехода от звена к звену цепочки.
В этот серый холодный день —
В рукаве несу апельсин
Lexa10 — Mon Jan 19 15:58:18 1998
Надвое рассеченный
Перед носом твоим —
Лучший будильник
Фаина К. — Mon Jan 19 16:55:55 1998
солнечный луч из-за гардин,
твоя нога из-под пледа
stepnoy — Mon Jan 19 17:15:12 1998
ловко пинает.
В недоумении уходишь,
завтрак готовить на четверых.
ETI — Mon Jan 19 17:26:45 1998
А вот другой пример:
Костлявые руки коряги
Торчат из воды
Kadi — Wed Apr 21 17:54:34 1999
не удержать им
присевшую на мгновение
синюю стрекозу
toad — Wed Apr 21 18:35:53 1999
Сняв брошь одну,
другую примеряет
onna — Wed Apr 21 18:57:26 1999
Правило 5+7+5 (+7+7), как видите, в Рэнге.Ру не соблюдается. Поэтому я весьма рекомендую, прежде чем включаться в нее, хотя бы немного поупражняться в “Саду хокку” — чтобы приучиться ценить каждый слог и выражать свои мысли и эмоции как можно более лаконично.
Важнейшим недостатком Рэнги.Ру оказалась ее безразмерность: в древней Японии рэнги сочинялись ограниченным числом людей, собравшихся в определенном месте и обычно по определенному поводу, то есть объединенных общей темой и настроением; они имели Мастера, определявшего начало и, главное, конец. А Рэнга.Ру все тянется и тянется, как мочало, складируясь постепенно в архивах. В ней уже полмиллиона звеньев. Охватить ее всю совершенно немыслимо, и игрокам поневоле приходится ориентироваться не на всю цепочку, а только на несколько ближайших звеньев — то есть впадать именно в тот грех, за который ругают “Сад хокку”.
Кроме того, в Рэнге.Ру пока что не реализована возможность разветвлять цепочку — мощнейший инструмент, сделавший бы ее подлинно многомерной и бесконечной, как описанная Борхесом “Книга песка” — фолиант, не имеющий ни первой, ни последней страницы…
Вечно бегущий от рутины, Алексей Андреев не стал развивать свою Рэнгу.Ру, занявшись новыми проектами (в том числе — Хайку.Ру, www.haiku.ru), Рэнга.Ру продолжается в другом месте — http://www.wowwi.orc.ru/renga/ Кроме того, сам Андреев рекомендует посетить другое “отпочкование” от своей Рэнги — “Рэнгу с пристрастием” (http://www.imxo.narod.ru/closenow.htm). Она ближе к классической японской рэнге: все варианты продолжения присылаются Мастеру, который выбирает лучший. Игра ведется более медленно, но зато результат оказывается осмысленнее.
Сновидение — путь к пробуждению? “Онейрократия” Мирзы Бабаева
Can death be sleep, when life is but a dream?
John Keats.
В самом начале я говорил, что литературные игры возникли одновременно с появлением светской, не-священной литературы. Рэнга.Ру, пройдя путь от забавы к поэзии, возвращает литературу к Игре — в самом высоком и древнем смысле этого прекрасного слова. Но создатель сайта “Онейрократия” (по-гречески — “власть сна”) (http://www.zhurnal.ru/oneirocratia/index.html), таинственный Мирза Бабаев, идет еще дальше вглубь веков и возвращает искусство написания текстов прямо к ритуальному действу — когда воины или жрецы собирались крyгом, чтобы поведать об увиденных ими снах…
Короче говоря, в “Онейрократии” собираются и автоматически вывешиваются, а также комментируются присылаемые сны. Некоторые — короткие и скучные, свидетельствующие о заурядности сновидца и скудости его фантазии, некоторые — насквозь “фрейдистские” (а порою даже и не фрейдистские — ничего толковать не надо, все “прямым текстом”), но зато некоторые — очень необычные по содержанию и безукоризненные по форме, настоящие сюрреалистические миниатюры, написанные творческой и весьма умелой рукой. Например, такой сон, названный “Греческие всадники” и подписанный “Клим Сам Гин”:
“Маленькие древнегреческие всадники — размером с моль — летают по воздуху и нападают на граждан. Главного всадника зовут Пентесилей. Я — единственный, кто может их видеть и замечать наносимый ими вред, посему и борюсь с ними с помощью хлопания ладонями. Граждане меня не понимают и упрекают в ненужном прыгании”.
Мораль сновидения, — добавлено в специальном поле “Авторский комментарий”, — одиночество ясновидца, прозревающего корень событий и не понятого слепой публикой.
Когда я попробовал личным письмом выяснить у Клим Сам Гина, с чего он, собственно, взял, что главного всадника зовут именно так, он отвечал мне, что это было совершенно ясно в процессе сновидения, откуда же взялось такое имя, ему самому непонятно, он помнит только, что… у Клейста есть пьеса “Пентесилея”.
Я читал, что МТV пробовало скупать сны, чтобы снимать по ним клипы. Господа музтэвэшники, где вы?! Даю бесплатную наводку. Разве можно сравнить стандартные, как ножки Буша, сны американских обывателей с нашей дремучей вольницей?
На крылатом египтаре. “…стишия” Александра Левина. Наконец, последним и завершающим пунктом моей классификации будет раздел “Стишия” на сайте поэта и барда Александра Левина — знакомого многим “виртуального александра” из почившей в бозе мостовщиковской “Столицы” (http://levin.rinet.ru/STISH/index.htm).
Передаю слово самому Александру, лучше, чем он, все равно не скажешь:
“Определение. Стишием называется стихотворение из N строк, где N малo, преимущественно прикольного содержания, не принадлежащее ни к одному известному поэтическому жанру или стандартной поэтической форме.
Следствие 1. Ни хокку, ни триолеты, ни рубаи, ни басни, ни эпиграммы, ни „вишневские” одностишия, ни гарики <…> стишиями не являются. Зато, например, „не вишневские” одностишия — являются.
Следствие 1′. А может, некоторые гарики и являются…
Следствие 2. Неотъемлемым свойством стишия является предельная энергичность и экспрессивность. Хотя не исключается и некоторая меланхолия…
Следствие 3. Любое авторское или анонимное невесть что печатного, устного, письменного или настенного происхождения, умышленного, а также неумышленного вида подлежит присылке и немедленному опубликованию на этой странице.
Следствие 4. Присланное стишие не подлежит немедленному опубликованию на этой странице, если оно не соответствует Определению, то есть не является достаточно прикольным, принадлежит к одному из фиксированных жанров и форм, состоит из более чем N строк, где N мало. :-).
Следствие 5. По мере поступления стиший компетентное Жюри в составе меня будет подводить итоги, публиковать шорт-листы и объявлять победителей с вручением сертификата международного образца.
Следствие 1′ из Следствия 5. Если какой-то текст или группа текстов, не вполне соответствующие Определению, сильно понравятся компетентному Жюри, оно оставляет за собой право вопреки элементарной логике и простой порядочности опубликовать этот текст или группу текстов.
Следствие 2′ из Следствия 5. Меня, основоположника и родоначальника, Жюри решило исключить из конкурса, по-видимому, не надеясь на мою объективность. А зря. Я очень объективный. Вся история человечества тому свидетельством…”
Здесь мы добираемся до конечной точки нашего пути “из варяг в греки”: игровая составляющая практически полностью сходит на нет, вытесняясь литературной.
Конечно, игровое начало здесь присутствует, да еще как, но это уже другая игра: не литературы с Интернетом, а внутри самой литературы.
Что дальше?
Не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием.
Экклезиаст, 1: 8.
Дело в том, что само соотношение литературы и игры к наступлению XXI века совершенно изменилось. Поэты и писатели и раньше могли забавляться в салоне маркизы Рамбуйе или в “Бродячей собаке” играми в буриме и в “жору”, но при этом они четко разделяли свои игры и “настоящие” произведения, построенные по строгим правилам классицизма или символизма, никакой игры не допускавших. При чтении же многих современных авторов, будь то Д. А. Пригов, Т. Кибиров, В. Сорокин или тот же А. Левин (строчку из “серьезного” стихотворения которого, опубликованного в журнале “Знамя”, я привел в подзаголовке предыдущего раздела), у самого искушенного читателя нет-нет да и возникает вопрос: автор — чтo? Играет? Или, может, издевается? И если издевается, то над кем?
Изречение Экклезиаста, казавшееся аксиомой, увы, устарело или стареет на глазах. Око пресыщено многоканальным спутниковым зрением, ухо переполнено разночастотным слушанием. Все уже было, все уже известно, ничем невозможно удивить. Нам остается только по-разному переставлять готовые элементы и обращать внимание на возникающие при этом неожиданные наложения и переходы.
Каменно-серьезная, насупленно-седобородая литература — удел немногих избранных учителей — заменяется текучей, проникающей в каждую пору бытия текстуальностью. В первую очередь это относится к бытию виртуальному (ведь даже самая натуралистическая картинка все равно построена из кодов и программ, то есть из текстов), и виртуозная перебранка где-нибудь в гостевой книге оказывается в новом контексте интереснее и содержательнее выложенного в Сеть большого романа.
Поэтому многоавторские интерактивные литературные игры как нельзя лучше соответствуют самой природе Сети. Как они будут развиваться? Так ли, как описывает в своем романе “Паутина” прекрасная Мэри Шелли? (Являющаяся “виртуальным alter ego” одного из уже упоминавшихся в этой статье людей.)
“Комната окрасилась в ровный белый цвет, и прямо передо мной в этой белоснежной пустоте возник черный иероглиф <…>
Иероглиф Судзуки был выполнен со всем изяществом „искусства возвращения к образу”. Половинка знака „ворота” выглядела как приоткрытая дверь в коридор. В нижней части другая группа штрихов складывалась в фигурку зверька, изогнувшегося в прыжке. И хотя каллиграфия изменила иероглиф, я без труда прочел его — современное японское „новоселье”, или „новый дом”.
Но знак был объемным! Заглянув справа, я увидел, что иероглиф трансформируется с этой стороны в короткую фразу на иврите: „Нет вещей”. Я встал с кресла и взглянул на иероглиф слева. В этой проекции штрихи тоже образовывали что-то новое… да это же русский! В сплетении линий читалось слово „эхо”. Продолжая движение, я уперся в стену — черт, забыл, что это голограмма. <…>
Вернувшись в кресло, я продолжал любоваться знаком… и понял, что здесь изображено. Котенок, играющий с собственным хвостом! В пустую новую квартиру, где нет еще никаких вещей и мебели, но зато есть эхо от голых стен, первым пустили игривого котенка, и он в этой пустоте ловит свой хвост — такой образ мгновенно составился у меня в голове из всех замеченных деталей.
Но это еще и программа! В некоторых штрихах я узнавал команды того языка, который разрабатывали мы с Бин. Вот этот кончик хвоста, например, — явно что-то математическое… Я вызвал второй файл и запустил трансляцию.
Так и есть: кончик хвоста стал вращающейся спиральной галактикой. Под ней возникла известная формула Эйнштейна, только теперь она была переписана иначе <…> Зазвучала музыка — импровизация, в которой я узнал фрагмент из „Cats” Веббера и еще пару известных мелодий. А иероглиф продолжал разворачиваться в хоровод образов, словно трехмерная страница виртуальной энциклопедии или алхимическая диаграмма. Так вот оно что! Судзуки добавил в наш язык Игры еще и сетевые ссылки; и наверное, его программа сама отыскивает эти ассоциативные связки! Рядом с эйнштейновской формулой всплыла иллюстрация из очень старого английского издания „Алисы в Стране чудес”: пожилой мужчина рассказывает что-то девочке, у которой на коленях сидит кошка…” (http://www.fuga.ru/shelley/pautina/p9.htm).
Звучит заманчиво, но когда и как это будет воплощено? И все ли захотят идти таким путем?
Я не утверждаю, что подобные игры — единственный путь развития литературы. Надеюсь, что не единственный. Но, отрицая его вовсе, мы рискуем попасть в положение заседавших на закате эпохи эллинизма в Александрийской библиотеке ученых поэтов-книгочеев, что не желали замечать жонглеров, распевающих на площади куцые рифмованные стишки — те самые, из которых вырастет потом вся поэзия Нового времени.