Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2002
Джойс Кэрол Оутс. Дорогостоящая публика. Перевод с английского О. Кириченко. М., “Гудьял-Пресс”, 2001, 256 стр.
Любую статью, посвященную американской писательнице Джойс Кэрол Оутс, принято начинать с завистливо-восхищенных рассуждений о ее фантастической, почти нечеловеческой работоспособности. Не отступлю от традиции и я, ибо плодовитость Оутс действительно поражает воображение: хрупкая с виду женщина (ко всему прочему постоянно занятая преподавательской работой в ведущих американских университетах) наваяла более сорока романов и повестей, двадцать пять сборников рассказов, десяток пьес, восемь поэтических книг и девять критических и литературоведческих сборников. Многописание — не такая уж диковина для профессиональных англо-американских беллетристов второй половины ХХ века (не говоря о поставщиках массовой литературы, работающих едва ли не быстрее печатных станков). Однако, если взять “серьезных” авторов с именем и репутацией, то похоже, что по части валового объема литературной продукции Оутс переплюнула всех, даже таких суперплодовитых тяжеловесов, как Бёрджесс и Апдайк.
Настоящая ударница капиталистического труда, регулярно выдающая по две-три книги в год, она не только бьет все мыслимые количественные рекорды, но и изумляет жанрово-тематическим разнообразием. Тут вам и заковыристые литературоведческие штудии (например, о Чехове как о родоначальнике театра абсурда), и сенсационные политические детективы с разоблачениями власть предержащих (“Убийцы”, 1975; “Черная вода”, 1992), и экзистенциалистские романы-притчи (“Страна чудес”, 1971; “Сын утра”, 1978), и громоздкие семейные саги с разветвленным сюжетом и множеством повествовательных точек зрения (“Их жизни”, 1969; “Ангел света”, 1981), и biographie romanceбe (роман о Мэрилин Монро “Блондинка”, 2000). В художественном арсенале писательницы и едкая сатира на затхлые мирки университетских кампусов (рассказы из сборника “Голодные призраки”, 1974; роман “Несвятая любовь”, 1979), и леденящие душу готические истории в духе Уолпола и Радклиф (роман “Тайны Уинтерторна”, 1984), и голливудского пошиба “ужастики”, изобилующие грубовато-натуралистическими сценами, где с педантичной обстоятельностью живописуются разного рода кровавые мерзости (например, в одном из рассказов сборника “Одержимые” (1994) муж-садист изощренно издевается над молоденькой женой и в один прекрасный день засовывает ей в промежность крысу — до тех пор, пока снаружи не “остались только… лапки и розовый восьмидюймовый хвост”. Бр-р-р!).
Стоит ли говорить, что количеству написанного далеко не всегда сопутствует высокое качество и что среди произведений Оутс есть немало проходных, автоэпигонских, а то и вовсе провальных вещей, повисающих в безвоздушном пространстве где-то посередине между изящной словесностью и легковесным чтивом. Но о талантливом художнике мы должны судить по его удавшимся творениям, а посему придержим критический яд. Тем более что речь у нас пойдет об одном из лучших оутсовских романов “Дорогостоящая публика” (1968), вышедшем в превосходном переводе Оксаны Кириченко (благодаря ей в русской литературе обрели прописку англоязычные произведения таких авторов, как Владимир Набоков, Кингсли Эмис, Рудольфо Анайя, Джон Апдайк, и других).
Об Оутс у нас принято судить по растянутым социально-бытовым романам вроде “Сада земных наслаждений” (1967) и “Делай со мной, что захочешь” (1973), которые были переведены еще в советскую эпоху и после бесконечно перепечатывались разными российскими издательствами. В отличие от этих дрябловатых драйзероподобных монстров, “Дорогостоящая публика” — компактный, мускулистый роман, в котором удачно совмещаются элементы социальной сатиры и жестокой мелодрамы (с непременным адюльтером, сценами скандалов и роковым выстрелом). Плюс ко всему это и своеобразный “роман воспитания”, рассказывающий о “распаде детства” и раннем взрослении одиннадцатилетнего мальчика, которому открываются “ошеломляющие истины” человеческого существования.
Любителям литературных аналогий роман Оутс скорее всего напомнит культовую книгу пятидесятых — шестидесятых годов “Над пропастью во ржи”. Подобно сэлинджеровскому супербестселлеру, “Дорогостоящая публика” представляет собой исповедь юного аутсайдера, болезненно постигающего жестокие законы жизни и протестующего против фальши и лицемерия взрослых. Совпадают и некоторые реалии американской действительности, воссозданные в обоих произведениях. Например, и в одном, и в другом с нескрываемой иронией изображаются привилегированные частные школы, в которых учатся герои-повествователи. Только вот у Оутс учителя еще более фальшивы и бездушны, а ученики, отпрыски средней и высшей буржуазии, еще более испорчены: один уже в тринадцать лет стал законченным алкоголиком, другие вовсю балуются сигаретками с марихуаной; списать домашнее задание дают только за деньги (такса — пятьдесят центов).
Тем не менее сходство между романами Сэлинджера и Оутс чисто внешнее, как и между их протагонистами. В отличие от эгоцентричного и инфантильного Холдена Колфилда, герой-повествователь “Дорогостоящей публики” не зациклен на максималистском отрицании сложившегося жизненного уклада. Оутсовский Ричард Эверетт — закомплексованный тихоня и самоед, “ощипанный ангел”, страдающий от духовного одиночества и равнодушия со стороны родителей, чей брак давно превратился в обоюдную пытку. К тому же он, что называется, “ненадежный повествователь”: по прочтении романа нельзя понять, действительно ли Ричард застрелил из снайперской винтовки собственную мать, собиравшуюся бросить семью ради очередного любовника, или же это убийство — плод его горячечного, мучимого тоской и ревностью воображения.
Да и в литературном плане герой Оутс куда более искушен, чем его знаменитый предшественник. Матрешечная композиция романа, изощренная литературная рефлексия, пронизывающая повествование, сбивчивая манера изложения — с постоянными отступлениями от фабулы и “репликами в сторону” — позволяют нам говорить о том, что Ричард Эверетт прошел выучку у талантливых набоковских безумцев: героев-повествователей “Соглядатая”, “Отчаяния”, “Лолиты”, “Бледного огня”1.
Как и Герман Карлович из “Отчаяния”, Ричард Эверетт — не просто начинающий писатель, одержимый зудом творчества, а изгой и неудачник, потерпевший поражение в жизни и стремящийся взять реванш в литературе. Отсюда его сбивчивая, порой лихорадочная манера повествования, напряженные размышления о технике писательского мастерства, о литературных приемах, мучительные поиски нужной фразы. “Я не в силах начать историю простым изложением: „Однажды январским утром желтый ‘кадиллак’ подрулил к тротуару”. Как не могу начать ее и так: „Он был единственным ребенком в семье”. К слову сказать, оба эти утверждения не лишены смысла, но только говорить о себе в третьем лице я не умею. Не могу я начать свой рассказ и так: „Элвуд Эверетт и Наташа Романова встретились и поженились, когда ему было двадцать два, а ей девятнадцать”. (Это мои родители! Не сразу поднимется рука отстучать их имена на машинке.) И я не могу начать свой рассказ сочной фразой: „Внезапно дверь стенного шкафа открылась, и я увидел его, голого, прямо перед собой. Он глядел на меня, а я на него”. (Все это еще будет, но только потом; пока я вспоминать об этом не хочу)”, — сравним эти метания Ричарда с тем, как Герман Карлович перебирает варианты зачина третьей главы: “Как мы начнем эту главу? Предлагаю на выбор несколько вариантов. Вариант первый — он встречается часто в романах, ведущихся от лица настоящего или подставного автора…”, и т. д.
Подобно протагонистам “Отчаяния” и “Лолиты”, оутсовский повествователь позволяет себе “некоторую риторическую цветистость и трюкачество”; он то и дело обращается к воображаемым читателям, споря с ними, ища у них поддержки, поддразнивая их, забегая вперед и намекая на те события, которые ему еще предстоит описать.
О набоковской школе говорят и разного рода вставные тексты. Матери героя-повествователя, писательнице-авангардистке Наташе Романовой, Оутс дарит свой рассказ “Растлители”, ранее опубликованный в “Ежеквартальном литературном обозрении”; а другой рассказ героини, “Снайперы”, содержит краткий конспект третьей части романа, где отчаявшийся герой приобретает снайперскую винтовку и, попугав немного обитателей фешенебельного городка Фернвуд, совершает матереубийство. (Похожий прием зеркальных отражений находим и у Набокова, например, в романе “Камера обскура”, в начале которого герой видит фильм, предсказывающий его собственную судьбу.)
Задействован Оутс и еще один фирменный набоковский прием, примененный им в “Даре” и “Аде”: во второй части романа “Дорогостоящая публика” целая глава отводится под критические отзывы на… роман “Дорогостоящая публика”. Жаль только, что мы не можем понять, кого именно и насколько удачно пародирует писательница, воспроизводя стилистику и ухватки разнокалиберных критиков, будь то юркие писаки из глянцевитого “Тайма” и книжного приложения к “Нью-Йорк таймс”, фрейдистски озабоченный зануда, пишущий для высоколобых ежеквартальников, или велеречивый пустобрех из либерального журнала “Нью рипаблик” — литературный потомок набоковского Джона Рэя: “В буквальном смысле „Дорогостоящая публика” представляет собой воплощение страданий нынешнего поколения, выраженных поэтикой исстрадавшегося ребенка. Как бы средством от сглаза, скажем, для одной из граней подразумеваемых в романе процессов, становятся бесконечные нагромождения малозначащих деталей (описание предметов быта семьи среднего достатка, бытовая символика), с головокружительной скоростью пролетающих перед взглядом малолетнего повествователя, который пребывает не только в навязчивых мечтах о прелестях мелкобуржуазного достатка… но и еще в навязчивых мечтах о грядущей литературной карьере, воображая, что он способен сузить сложнейший социологический материал до микрозрительского восприятия…”
Как и подобает настоящему художнику, Оутс творчески усвоила уроки великого мастера. По крайней мере как автор “Дорогостоящей публики” она далека от эпигонского подражания и вполне осознанно, зная, как и для чего, использует те или иные литературные приемы, пусть и не ею найденные.
Своеобразно заострен образ сытой, бездушно-благополучной “одноэтажной Америки”, олицетворением которой является Фернвуд — город удачливых дельцов, “где пахнет травой и листьями, течет хозяйски прирученная река (предусмотрены сельским бытом утки, гуси, лебеди, грациозно снуют в воде огромные серебряные караси), где голубое небо, а под ним тысячи акров восхитительно зеленой травы”, уютные особняки, с бассейнами, подземными гаражами и идеально выбритыми лужайками, к аромату которых “примешивается запах денег, запах купюр”.
В позолоченной клетке этого нуворишьего рая задыхается не только Ричард, но и его красавица мать — Нада, как он называет ее, не справляясь с русским “Надя”. Писательнице не только удалось передать “изнутри” сознание хрупкого и ранимого подростка, но и показать в его преломлении исполненную кричащих противоречий личность незаурядной женщины. С одной стороны, Нада — творческая, ищущая натура, утонченная интеллектуалка, тяготеющая к вольным нравам нью-йоркской богемы, с другой — типичная парвеню, тщеславная и эгоистичная, зачарованная роскошью и блеском “дорогостоящей публики”, вне которой себя не мыслит. Дочь бедных украинских иммигрантов (как выясняется в конце романа, ее настоящее имя — Наташа Романюк), она выдает себя за дочь русских белоэмигрантов, Наташу Романову, прозрачно намекая на свои аристократические корни. Несмотря на чрезмерные амбиции, Наде удается выбиться в люди самым банальным способом, к которому во всем мире прибегают тысячи, миллионы корыстолюбивых золушек, — путем расчетливого брака с преуспевающим бизнесменом.
Нада еще более трагическая фигура, чем Ричард, поскольку никого по-настоящему не любит. Стариков родителей она забыла, словно муторный и серый сон; приземленного, непробиваемо жизнерадостного мужа, вытащившего ее из грязи, она от души презирает; сын, в котором она видит воплощение своих честолюбивых грез, оказывается досадной помехой на пути к абсолютной свободе. В общем, Оутс удалось создать уникальный женский характер: загадочный, непрозрачный, неисчерпаемый (поскольку он показан исключительно с точки зрения пристрастного повествователя) и в то же время до боли знакомый каждому из нас.
Такое же смысловое богатство отличает и весь роман, который, хочется верить, не затеряется среди разливанного моря переводной и доморощенной халтуры и найдет своего читателя не только среди вымирающих литературоведов-американистов и торопливых газетчиков, в лучшем случае пролистывающих книги по диагонали.
В завершение — два слова о странной издательской судьбе романа в России. В 1994 году, в эпоху дикого ельцинского капитализма, когда одна за другой возникали и тут же прогорали мотыльковые издательские фирмы, он был выпущен стотысячным тиражом одним из таких (давно уже почивших) издательств-однодневок. Книгу, помнится, издали в карманном формате мягкообложечного дамского романа, вроде изделий серии “Арлекин”, с зазывной картинкой на обложке: поджарый хлыщ в смокинге заключает в мужественные объятья шикарную красотку; та томно закинула очаровательную головку с распущенными русыми волосами такой невиданной густоты, будто их взяли напрокат из рекламы шампуней. К радости издателей, тираж был быстренько раскуплен любительницами душещипательного розового ширпотреба аa la Барбара Картленд (представляю, как они были разочарованы!). Но в то же время книга не попала в библиотеки и не вызвала ни малейшего отклика у критиков. (Как мы помним, в тогдашней прессе еще не было принято рецензировать формульные сочинения массовой литературы, а тем более — образчики розового романа, под который и загримировали “Дорогостоящую публику”.) Типичный российский парадокс: книга одной из самых титулованных и плодовитых американских писательниц была выпущена стотысячным тиражом, но ее как бы и не было. В списках не значилась. И только теперь, пусть и выпущенная тиражом неизмеримо меньшим, она получила шанс пробиться к тому серьезному и искушенному читателю, на которого и была рассчитана.
Правда, оформление книги и на этот раз оставляет желать лучшего. И страхолюдное чучело, изображенное на обложке, и желтовато-жухлая бумага (в застойные времена в такую заворачивали колбасу) способны отпугнуть кого угодно. Имеются в издании и досадные опечатки. Так, упомянутый эрудированным повествователем американский критик Лесли Фидлер превратился в “Лесли Фиолер” (стр. 91), разом потеряв и согласную в фамилии, и мужской пол.
P. S. Напоследок — еще одна пикантная подробность. В выходных данных ваш покорный слуга указан как составитель (sic!) и автор предисловия (которого там, разумеется, нет). И даже знак копирайта поставлен. Вот уж не знал… Можете себе представить, как я был удивлен, купив книгу. Да, два года назад мне довелось составить для “Гудьяла” двухтомник эмигрантского писателя В. С. Яновского, и предисловие я к нему написал, но то ведь были “иные берега, иные волны…”, к Оутс не имевшие никакого отношения. Придя в себя, я решил: пойду в издательство и потребую гонорар за “состав” и “предисловие”. Вместо предисловия предъявлю им эту рецензию. И пусть только попробуют не заплатить…
Николай МЕЛЬНИКОВ.
1 Хорошо известно, что Джойс Кэрол Оутс внимательно изучала творчество Набокова. К моменту написания “Дорогостоящей публики” она успела отрецензировать английский перевод повести «Соглядатай» (Oats J. C. The Eye. From 1930 — Something Thin From Nabokov. — «Detroit Free Press», 1965, november, 14). На русский язык переведено ее эссе «Субъективный взгляд на Набокова», в «постскриптуме» к которому писательница замечает, что со временем становится все «набоковообразнее в своих литературных пристрастиях» («Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова». Критические отзывы, эссе, пародии. Под общей редакцией Н. Г. Мельникова. М., «Новое литературное обозрение», 2000, стр. 588).