Публикация и предисловие Л. Н. Таганова
АННА БАРКОВА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2001
*
АННА БАРКОВА:
СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
Публикация и предисловие Л. Н. ТАГАНОВА (г. Иваново)В этом году Анне Александровне Барковой исполнилось бы сто лет (родилась 16 июля 1901 года, умерла 29 апреля 1976 года).
К настоящему времени довольно отчетливо определилась ее литературная репутация, связанная с тюремно-каторжными превратностями минувшего века. Более тридцати лет жизни под гулаговским знаком: три «лагерных» путешествия (Карлаг, 1935 — 1939; Воркута — Абезь, 1947 — 1956; Озерлаг, 1957 — 1965), административный надзор в Таганроге, в Ростове Великом, Калуге в редкие паузы между отсидками и т. д.
Гулаговская одиссея А. Барковой потрясает, но истинный смысл ее жизни открывается лишь тогда, когда начинаешь понимать экзистенциальную сущность этой судьбы, выстраданный поэтом выбор своего пути.Хоть в метелях душа разметалась,
Все отпето в мертвом снегу,
Хоть и мало святынь осталось —
Я последние берегу.Может быть, через пять поколений,
Через грозный разлив времен
Мир отметит эпоху смятений
И моим средь других имен.…Жизнь и творчество Барковой — это своего рода испытание предела независимости личности в условиях кровожадного двадцатого столетия. Испытание начинается с самого рожденья. Баркова родилась в фабричном, черном от дыма Иваново-Вознесенске, в семье швейцара гимназии, где до нее в раннем возрасте умерло четверо детей. Анна, пятая, единственная выжила, но платой за это стало чувство изначального ужаса бытия. Затем — «инфернальная» юность: погружение в мир Достоевского, Ницше, Эдгара По; записи в дневнике от лица «внука подпольного человека». «С восьми лет, — напишет Баркова, вспоминая начало жизни, — одна мечта о величии, славе, власти через духовное творчество».
Казалось бы, в первые годы революции одиночество кончается. В 1922 году увидела свет поэтическая книга Барковой «Женщина» с восторженным предисловием А. В. Луначарского. Ее стихи положительно оценены Блоком и Брюсовым. Кто-то из советских критиков назовет Баркову Жанной д’Арк русской поэзии. Но мало кто тогда понял, что «Женщина» была предвестием такого страшного одиночества, по сравнению с которым все ее прежние «подпольные» настроения окажутся всего лишь романтической грезой сумрачной молодой души.
Бронхиальная астма, хронически мучившая Баркову в лагерные годы, может быть возведена в степень метафоры: пишет, задыхаясь, пишет, кажется, в том безвоздушном пространстве, в котором не могут творить поэты. В ее творчестве мы не найдем грациозной игры с читателем, словесно-образного изыска, таинственного мерцания поэзии серебряного века. Вместо этого — «раскаленный уголь», «сухие слезы», «улыбка дикого смущенья».
Творчество Барковой не только притягивает, но и отталкивает. Его трудно вписать в некий определенный литературный ряд. Баркова слишком «груба» для традиционной женской поэзии и чересчур серьезна для постмодерна. Не отсюда ли и новый круг одиночества, в котором оказалось ныне ее творчество? Вроде бы все нормально: вышло несколько поэтических сборников Барковой, печатаются исследования о жизни и творчестве поэтессы1. Но по-прежнему не снята вопрошающая интонация по отношению к ее литературному наследию, заключенная в следующем горьком четверостишии поэтессы:Вы, наверно, меня не слыхали.
Или, может быть, не расслышали.
Говорю на коротком дыханье,
Полузадушенная, осипшая.В то время, когда писались эти строки (1972 год), «расслышать» Баркову было трудно. Но что сейчас мешает понять ее? Словно, «полузадушенная, осипшая», она и сегодня говорит «с кем-то дальним». Расслышат ли Баркову в наступившем столетии? Кто знает. Но давайте по крайней мере внимательно вчитываться в наследие одного из самых независимых писателей двадцатого века.
* * *
Ты никогда меня не спросишь,
Любимый недруг, ни о чем,
Улыбки быстрой мне не бросишь,
Не дрогнешь бровью и плечом.
Но будет память встречи каждой
Тебя печалями томить,
И вот захочешь ты однажды
Свою судьбу переломить.
И в буйстве страстного раскола,
И в недозволенной борьбе
Поймешь, о чем забытый голос
Шептал порывисто тебе.
И вспомнишь ты мой нежный ропот
И беспощадный свой запрет,
Не зарастут к былому тропы
Травою пережитых лет.
Немилосердная кручина
Приникнет к твоему плечу,
Но из ревнующей пучины
Уж я к тебе не прилечу.
Не прилечу я, но воспряну
В ответ на поздний твой призыв
И озарю тебя багряным
Далеким пламенем грозы.1927.
* * *
Накричали мы все немало
Восхвалений борьбе и труду.
Слишком долго пламя пылало,
Не глотнуть ли немножко льду?
Не достигнули сами цели
И мешаем дойти другим.
Всё горели. И вот — сгорели,
Превратились в пепел и дым.
Безрассудно любя свободу,
Воспитали мы рабский род,
Наготовили хлеба и меду
Для грядущих умных господ.
Народится новая каста,
Беспощадная, словно рок.
Запоздалая трезвость, здравствуй,
Мы простерты у вражеских ног.11 мая 1931
* * *
1
Не гони меня, не гони.
Коротки наши зимние дни.Отпылала и нас обожгла
Наша белая вешняя мгла.Не хочу, чтобы кто-то из нас
Охладел, и замолк, и угас.Чтобы кто-то из нас погасил
Эту вспышку надломленных силИ последнюю страсть в краю,
Где я горько смеюсь и поюО любви своей и о том,
Что мы прошлое не вернем.2
Я искала тебя во сне,
Но пути преграждали мнеТо забор глухой, то овраг,
И я вспять обращала шаг.И услышала голоса:
— Уведут в четыре часа.Я блуждала в тоскливом бреду:
— Я умру, если не найду!Если вместе нельзя нам быть,
То мне незачем больше жить!Ты нужнее, чем воздух и свет,
Без тебя мне и воздуха нет!И в скитаньях страшного сна
Я теряюсь, больна и одна.1954
* * *
Серый тротуар. Серая пыль.
Как серый тротуар, облака.
В руку надо бы взять костыль,
Потому что усталость тяжка.Залегла гробовая доска в груди,
Сквозь нее дышать я должна.
А все дыши, через силу иди,
Как всегда, как всегда одна.21 апреля 1971
* * *Ты напрасно тратишь нервы,
Не наладишь струнный строй,
Скука, скука — друг твой первый,
А молчанье — друг второй.А друзья, что рядом были,
Каждый в свой пустился путь,
Все они давно уплыли,
И тебе их не вернуть.Хоть ты их в тетради втиснула,
Хоть они тебе нужны,
Но они в дела записаны
И в архивах сожжены.И последний, и невольный
Подневольной песни крик
Береги с великой болью,
Береги и в смертный миг.Ты склоняешься к закату,
Ты уйдешь в ночную тьму,
Песни скованной, распятой
Не пожертвуй никому.1972
* * *
Костер в ночи безбрежной,
Где больше нет дорог,
Зажгли рукой небрежной
Случайность или рок.В нем сладость, мука, горечь,
И в колдовском чаду,
С годами тяжко споря,
На зов его иду.3 июля 1973.
* * *
И в близости сердца так одиноки,
Как без живых космическая ночь.
Из отдаленных вышли мы истоков,
На миг слились — и прочь, и снова прочь.
И каждый там пройдет, в своем просторе,
В пустом, где умирают все лучи.
Мы вновь сольемся в равнодушном море,
Где нас не разлучить, не разлучить.8 июля 1973.
* * *
Да, я смешна, невзрачна,
Нелепы жест и речь,
Но сердце жаждет мрачно
Обжечься и зажечь.1973.
Эмигранты
Эмигранты внутренние, внешние,
Все мы эмигранты навсегда.
Чем бы мы порой себя ни тешили,
Гаснет дружба и растет вражда.Эмигранты внутренние, внешние,
Не зовут нас и не ждут нигде —
Лишь в одном отечестве нездешнем,
На незародившейся звезде.1974.
Заклятие
Я в глаза твои загляну,
Я тебя навсегда закляну.
Ты не сможешь меня забыть
И тоску обо мне избыть.Я с туманом — в окно — в твой дом
И в тумане истаю седом.
Ты пройдешь по знакомым местам
И услышишь мой голос там.В переулках темных, глухих
Ты услышишь вот эти стихи.
И увидишь: я жду на углу
И рассеюсь в вечернюю мглу.Я тебя навсегда закляну.
Я в твоем, ты в моем плену.1974.
* * *Я сама, наверно, кому-то приснилась,
И кто-то, наверно, проснется сейчас.
Оттого на душе больная унылость…
Кто проснется? Кто встретит рассветный час?
Кто припомнит сон тяжелый и смутный
И спросит: а сон этот был ли сном?
Кто проснется в комнате неприютной,
Словно в тумане холодном речном?8 октября 1975.