ОБЗОРЫ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2001
Леонид ЦЫВЬЯН.
*
«НЕКОТОРЫЕ ЛЮБЯТ ПОЭЗИЮ»
Наталья Астафьева, Владимир Британишский. Польские поэты XX века. Антология. СПб., «Алетейя», 2000. Т. 1 — 463 стр. Т. 2 — 543 стр.Bо второй половине XVI века великий Ян Кохановский создал польскую систему стихосложения, разработал все основные размеры польского силлабического стиха, ввел новые строфические формы, в том числе сонет, терцины, секстины, канцоны, — одним словом, проделал работу, занявшую у нас почти весь XVIII век от Тредиаковского и Ломоносова до Жуковского. Надо сказать, что в это же время подобное сотворение новой поэтической системы происходило и в других европейских странах, к примеру, во Франции — Ронсаром и дю Белле, в Испании — Гарсиласо де ла Вегой и Хуаном Босканом. Все они, как и Кохановский, побывали в Италии и, познакомившись с постпетраркистской поэзией, «новым сладостным стилем», приспособили ее принципы к своим родным языкам.
С тех пор развитие польской поэзии и литературы происходило без резких разрывов в отличие от литератур других славянских народов (у южных славян таким разрывом стало турецкое завоевание, для Чехии — катастрофа при Белой Горе, у нас — татаро-монгольское нашествие и, как ни странно это звучит, петровские реформы). Да, были периоды бесплодные, например, так называемый саксонский в XVIII веке, но была блистательная эпоха барокко, была эпоха романтизма, давшая трех великих поэтов — поэтов-пророков, как их называют в Польше, — Адама Мицкевича, Юлиуша Словацкого и практически неизвестного у нас Зигмунта Красиньского, а также стоящего особняком Циприана Норвида. XX же век ознаменован был прямо-таки поразительным расцветом поэзии. И тому, кроме общемировой тенденции, были специфически польские основания: в 1918 году Польша после более чем векового несуществования как государство вновь обрела независимость (осознание себя единой нацией у поляков никогда не умирало). Второй взлет польской поэзии приходится на послеоттепельный период, когда в Польше был «отменен» соцреализм.
Нелишне будет вспомнить, чем в конце пятидесятых и в шестидесятых годах была для нас Польша («Восток на Западе и Запад на Востоке», по выражению Станислава Ежи Леца): польские журналы, польское кино, польский юмор («В социалистическом лагере польский барак самый веселый»). И конечно же польская поэзия — Константий Ильдефонс Галчиньский, Юлиан Тувим, Тадеуш Ружевич. А потом Леопольд Стафф, Ярослав Ивашкевич… Вообще современную польскую поэзию издавали в Советском Союзе довольно щедро — и книги одного поэта, и коллективные сборники. (Хотя наши «соответствующие органы» зорко следили за умонастроениями и поведением иностранных авторов, тут же накладывая вето за отклонения от идеологических предписаний. Особенно интенсивно этот процесс пошел после 1968 года. Так, из российского литературного оборота были изъяты замечательный поэт и эссеист Збигнев Херберт, прозаики Ежи Анджеевский, Тадеуш Конвицкий, Славомир Мрожек, Казымеж Брандыс.) В 1971 году вышел небольшой сборник «Современная польская поэзия», где были представлены стихи почти пятидесяти поэтов. С тех пор подобные антологические попытки, насколько мне известно, не предпринимались.
И вот в конце 2000 года выходит двухтомник «Польские поэты XX века», уже самой датой выпуска подытоживающий столетний путь развития польской поэзии, а заодно являющийся итогом, хочу надеяться — промежуточным, более чем тридцатилетнего труда по переводу польских стихов двух прекрасных поэтов-переводчиков Натальи Астафьевой и Владимира Британишского. Труд, поистине достойный уважения: более девятисот страниц, набранных сплошняком, девяносто пять имен, обстоятельное предисловие переводчиков о польской поэзии и польских поэтах ушедшего века, весьма полезная и существенная справка В. Британишского о польском стихосложении, краткие (по необходимости), но исчерпывающие справки о каждом поэте, а в завершение — впечатляющая библиография связанных с Польшей публикаций обоих переводчиков. А имена… Леопольд Стафф, с которого традиционно начинаются все антологии польской поэзии XX века, Болеслав Лесьмян, Константий Ильдефонс Галчиньский, Юлиан Тувим, Ярослав Ивашкевич, Юлиан Пшибось, Мария Павликовская-Ясножевская, Тадеуш Ружевич, Ежи Харасымович, Збигнев Херберт, Тадеуш Новак, конечно же оба нобелевских лауреата Чеслав Милош и Вислава Шимборская и еще очень много поэтов, может быть, не столь крупных, но безусловно интересных и добавляющих дополнительные оттенки в сложный мозаичный узор польской поэзии, представленный переводчиками. Хотя мне среди авторов антологии не хватает Александра Рымкевича с его «ягеллонскими соловьями», Иоанны Кульм, у которой есть стихи про «далёко-далеко, где кислое молоко», Тадеуша Гайцы, погибшего, как и К. К. Бачиньский, в Варшавском восстании, Эдварда Стахуры, а, скажем, в подборке Ярослава Марека Рымкевича, «теоретика современного польского классицизма», его изощренных «барочных» стихотворений. Жаль, что практически не представлена (за одним-единственным исключением) фрашка — жанр, чрезвычайно популярный в польской поэзии. Правда, единственное это исключение — Станислав Ежи Лец:Беседовало молчанье с молчаньем.
Я слушал с ужасом и отчаяньем.
(Перевод В. Британишского)Возможно, кому-то еще будет недоставать других имен. Однако это авторская антология, что и подчеркивают переводчики, поставив свои фамилии в верхней части титульного листа. Что поначалу меня немножко удивило; я привык к другой схеме, которую в обобщенном виде можно представить так: «Из иностранной поэзии (лирики) в переводах такого-то». Но прочитал в «Ex libris НГ» от 30 ноября 2000 года в информационной колонке «Книги недели» странный упрек: «Книга, которая претендует на самый широкий обзор польской поэзии, автоматически осталась без переводов Бродского, Базилевского и других — разных, но любопытных — персонажей русского перевода. А в случае с антологиями переводческий └разброс” — это ведь единственный шанс почувствовать подлинник», — и согласился с переводчиками, которые поставили свои фамилии на титуле именно там, где поставили, как бы утверждая свое право на отбор, на состав в соответствии с собственными склонностями, пристрастиями, наработанным творческим багажом и — на собственную интерпретацию. А абсолютно объективных антологий не бывает. Это как литературные премии: всегда найдутся несогласные и недовольные.
Уже буквально на первых страницах меня ждало открытие. Болеслав Лесьмян, самый, наверное, значительный польский поэт XX века, достаточно полно представленный по-русски (хотя для поэта такого масштаба очень поздно: его книжка вышла у нас только в 1971 году), стихотворение «Припев»:На цветочек сев шаткий,
Взявши голову в лапки,
Пчелка, прежде чем вспорхнет,
В солнце моется, как кот, —
Вся раскрылась догола, крылья растопорщив.
(Перевод Н. Астафьевой)И дальше: «В страхе к небу животом замер жук-притворщик». И еще: «Пес на лапе головой / Спит до края лапы той, / Будто кончилось на ней мира бездорожье». Что-то в этом есть обэриутское… И в следующем стихотворении, «Ветряк», то же самое. Естественно, я обратился к оригиналам и убедился, что Наталья Астафьева перевела стихи с максимально доступной точностью — и лексической, и стилистической, вскрыв то, что не заметили переводчики-предшественники и я сам, хотя часто перечитывал Лесьмяна, правда, без намерений переводить. Стихотворения эти взяты из книги «Луг», вышедшей в 1920 году, то есть чуть раньше, чем образовалось Обэриу, но в ту же эстетическую эпоху. И получается, что Болеслав Лесьмян, вышедший из эстетики «Млодей Польски», эстетики модернизма, и наши обэриуты, символистами никогда не бывшие, почти одновременно и независимо друг от друга творили авангардную поэзию (которую я бы определил как «надреализм»), в каких-то моментах, в каких-то частностях очень сближенную. И великая удача переводчицы, что она сумела это почувствовать (быть может, интуитивно) и показать это нам, читателям.
А вот еще одно стихотворение, где чувствуется поразительная вещная плотность слова, сравнимая с тем, что есть в «Столбцах» Заболоцкого:Поговорим о рыбе!
Уже белеет скатерть на столе,
в компотах золотятся абрикосы.
Сомы, селедка, судаки, треска,
лососи и угри.
У бабы на барже кипит похлебка,
вода за бортом дышит хрипло,
течет живым потоком чешуя.И конец:
Так радуйся, гурман, смакуй и чавкай,
раздуйся от жратвы и от питья.
(Перевод В. Британишского)Но это уже другой — замечательный — поэт Ян Спевак, выходец с Херсонщины, знаток и переводчик русской поэзии, в частности Хлебникова, — и другое время. Подборку Яна Спевака стоит прочитать полностью — превосходные стихи. Впрочем, в обоих томах превосходных стихов и превосходных подборок много.
И чтобы уж закончить с параллелями с русской поэзией, стоит обратиться к Марии Павликовской-Ясножевской. Она первая польская поэтесса, которая писала о любовном чувстве впрямую, откровенно и непосредственно, не окутывая его поэтической символикой. Ее называют польской Ахматовой, они принадлежат к одному поколению, и тема первых книг у них общая — любовь. Но у ранней Павликовской не встретишь резких трагических диссонансов вроде «я на левую руку надела перчатку с правой руки». Ее любовные трагедии скорей меланхоличны. Вот знаменитое стихотворение «Любовь» из знаменитого же сборника «Поцелуи» (1926):Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость…
Значит, жить без воздуха можно?
(Перевод Н. Астафьевой)Польский критик Ежи Квятковский заметил, что поэзии Павликовской-Ясножевской присущ «абсолютный слух женственности». Наталья Астафьева сумела (а это безумно трудно) воспроизвести по-русски ощущение этого «слуха», хотя в оригинале, по-польски, «Поцелуи» звучат чуть легче, прозрачней, воздушней, чем в переводе. Органичность синтаксиса, лексики, интонации, точные, но не броские рифмы и что-то еще — неуловимое — создают впечатление, будто каждое из этих четверостиший родилось без всякого труда, на одном вздохе. А переводчице как-никак приходилось трудиться, придумывать, искать, чтобы как можно точнее передать то, что вложено автором. Говорю я это, разумеется, не в укор, а в качестве грустной констатации ограниченности возможностей любого переводчика.
Читая антологию, видишь, что в польской поэзии рифмованный метрический стих и впрямь вытеснен верлибром, и завершился этот процесс примерно в семидесятых. К этому времени даже Ярослав Ивашкевич практически перешел на верлибр. И дело тут не в моде, процесс скорее объективный. Видимо, справедливы утверждения поэтов, что рифмованный силлабический стих в языках с фиксированным ударением (а в польском ударение всегда на предпоследнем слове, на что еще в 1948 году особо пенял Галчиньский в своей инвективе «К польскому языку») исчерпал себя, отчего они и начали освобождаться от оков метра, ритма, рифмы.
маленький был я парусом слез прикрытый
но это поместится разве
в рифмами сшитом
рассказе, —так писал в конце тридцатых годов Юзеф Чехович (перевод Н. Астафьевой).
Первую примерку свободного стиха к польской поэзии сделал еще в начале XX века Ян Каспрович (кстати, автор первой польской книги стихотворений в прозе «О героическом коне и рушащемся доме») в своих «Гимнах». А затем, начиная с «краковского авангарда» (и даже раньше), несколько поколений сотворили поэтическое явление, именуемое «польский верлибр». Это не дадаистская нарезка из газетных строк, верлибр у польских поэтов (если они поэты) — структура организованная: иногда нерегулярными ассонансами или диссонансами, иногда аллитерациями или инструментовкой на гласных, но в основном интонацией, зачастую весьма прихотливой, как, например, у Виславы Шимборской, великолепного мастера верлибра, у которой, кстати, были и виртуозные стихи, построенные на рифме. И переводчики антологии стараются последовательно выдерживать принцип организации верлибра, хотя в переводах из Шимборской, как мне представляется, интонационная скрепа иногда чуть-чуть ослаблена. А вот переводы из Халины Посвятовской, Виктора Ворошильского я без колебаний назвал бы образцовыми.
Переводчики включили в антологию, пусть небольшими подборками, поэтов, прочно вошедших в литературу в восьмидесятые и девяностые годы, иными словами — открыли нам имена нового поэтического поколения, и по крайней мере двое из них — Вальдемар Желязный с «Мистификациями» и Лешек Энгелькинг — производят сильное впечатление. Это настоящее.
Хотелось бы привести несколько образцов прекрасных верлибров, но ограничусь одним — стихотворением «Некоторые любят поэзию» Виславы Шимборской в переводе Н. Астафьевой:Некоторые —
то есть не все.
Даже не большинство — меньшинство.
Не считая школ, где заставляют,
и самих поэтов,
из тысячи таких найдется двое.Любят —
но любят и суп с вермишелью,
любят комплименты, любят голубое,
любят старый шарфик,
любят настоять на своем,
любят гладить собаку.Поэзию —
но что такое поэзия?
Множество сомнительных ответов
на этот вопрос уже давали.
А я как не знаю, так и не знаю
и держусь за незнанье, как за перила.Стихотворение как раз для конца века. Как-то так получается, что в конце века (и пошло это чуть ли не с XVII столетия) интерес к поэзии падает, число некоторых, которые любят поэзию, уменьшается. Но мы уже вступили в новый век, и есть надежда, что наступит, как это не раз бывало, новый взлет поэзии, появятся новые поэты, новые направления, новые пути. (Хотя и кажется, что все уже открыто, что дальше двигаться некуда, но представление это обманчиво…)
А некоторые, убежден, будут благодарны авторам этой любовно составленной и со вкусом сделанной антологии.С.-Петербург.