стихи
МАРИЯ ВАТУТИНА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2001
МАРИЯ ВАТУТИНА
Ватутина Мария Олеговна родилась в Москве в 1968 году. Поэт, эссеист, прозаик. Публиковалась в «Новом мире» (2000, № 5), других журналах и альманахах.*
ПУРГА С НЕЗНАКОМЫХ ЗВЕЗД
Трамвайная остановка
Вот остановка трамвайная. Номер двадцать
редко здесь ходит. Так стоять, не сдаваться
волчьей погоде, знамо, и сами звери.
Сами своим Пастухам воздаем по вере.
Сами себе в своем суеверье Боги…
Сами себе строчим жития, эклоги
и обвиваем воем, не в такт стэпуя,
бирку на проводах, как луну степную.
Это игра в ненужность. Трамвай — водила.
Только не говори, что мне подфартило
с личной свободой и тайною переписки
некоторых заветов. Я по-английски
не говорить, уходить и то не умею.
Я без любви, как и всякий пророк, — немею.
Бегство в пустыню — способ универсальный.
Но ненавижу я этот надел вассальный,
ссылку в безвестность, ссылку на норму Божью.
Смерть — это движение по бездорожью.
Ну а по рельсам — после войн и репрессий,
видимо, возят пророков других конфессий.
Мчится трамвай по воздуху, громыхая.
Верю в любовь — кричу — от любви подыхая.
Мимо трамвай летит, из окна истошно:
— Машенька, я никогда не думал, что можно…
* * *Б. Кенжееву.
Так давно не была на природе, что и
муха покажется виртуальным исчадьем.
В лес не войти, в ту же реку без дядьки Шойги,
мать-природа ошиблась с моим зачатьем.Но и в режиме падающей карусели,
небо успев заметить и стык с землею,
друг мой, с какой же скоростью мы взрослели,
как же боялись старости мы с тобою.Старческой некрасивости, пут склероза,
анабиоза чувств, не того покроя.
А вот теперь сидим, проливаем слезы
над незнакомой мертвенною рекою.Слышишь, все оказалось не так бедово.
Поднаторев управлять сердечною мышцей
и умудрясь в училище у Иова,
рады и сытой жизни, и шаромыжной,и бетонированной городской пустыне,
раз уж в нее ушли по самые уши.
Ну а когда от юности поостынем,
вовсе понравится существовать на суше.Весь ее перегной, чернозем, суглинок
всепонимающим взглядом своим окинув,
все: от былинок в поле и до поминок —
благословим по примеру степных акынов.
* * *Я не то что схожу с ума, но устал за лето…
И. Бродский.Я б умерла за лето, если б не эта осень.
Если б не эта осень, не разгадать судьбы.
Я и умру, наверно, если жить не попросишь.
Если бы да кабы. Если бы да кабы.Развращена намеком на возможную нежность.
Ждешь ли меня такую, помнящую имена
всех четырех смертей? Ты — моя неизбежность
пятая, золотая. Мертвые семена.Поговори со мною, как говорил бы с Богом.
Вот самовар на шишках, вот ветерок сырой,
вот на откосе этом, медленном и пологом,
вечных дубов янтарных тоталитарный строй.То, что теперь довлеет над округой земною,
это всего лишь осень — горькие, но плоды.
Если ты нищий духом, то поделись со мною.
Если ты жаждешь чуда, дай мне глоток воды.Как я устала, милый, жить в преддверии смерти.
Как я устала, милый, слышать дверей хлопки.
Но у планеты этой есть маршрут круговерти:
счастье лишь послабленье смертной твоей тоски.А из дворов окрестных дым идет сладковатый,
и развезло дорогу возле местных властей.
Ты мне такой и нужен — резкий и виноватый.
Ибо меня виноватей нет на земле моей.Запах грибницы, птицы, мертвенность плащаницы —
свойство земного неба, черных домов огни.
Я заплатила жизнью, чтобы твоей родиться.
Мне воздает по вере Кто-то в такие дни.
* * *
Детство, детство — школа несвободы.
Надо мной сомкнулись небеса.
Мне теперь все снятся пароходы,
лопасти гребного колеса
бьют о воду, и в иллюминатор
брызжет Волга, ломится в стекло.
Если встать — увидишь весь фарватер;
в третий класс, однако, занесло.
Вровень с Волгой волглая каюта.
«Станюкович» жмет в последний рейс.
Бабушка за дверью врет кому-то,
что для близких я — тяжелый крест.
На речной скрипучей колеснице
Едем в Углич месяцы… года…
Говорят, что не к добру мне снится
постоянно мутная вода.
* * *
Е. Полторецкой.
Мы, как солдаты, уставшие от войны,
Леночка, к тридцати никому не нужны.
Разве что с голоду где-нибудь в тесных сенях
Да на гостиничных стираных простынях.
Что в монастырь, что по рукам идти.
Да и семьи не хочется к тридцати.
…Это только первые семь лет
трудно без ласки, Леночка-Антуанетт.
Ну а потом главное — не скучать.
Пить, танцевать, на фраеров ворчать.
Ибо какой же смысл, например, в зиме
и в вычитании чисел в больном уме,
что знаменуют даты прохода границ.
Мы живем судьбой перелетных птиц.
Завтра лукошки нами сплетенных гнезд
так занесет пургой с незнакомых звезд,
что полетишь за любой тепловой волной
через границы в стан чужой, неземной.
Ибо покажется даже дантовский ад
детской фантазией после земных услад.
* * *Весною пугают приметы залета:
плаксивость, прожорливость, норов дурной…
В далекой стране окольцованный кто-то
бронирует чартер и хочет домой.Он хочет домой, чемоданы пакует
и дату отлета с улыбкою ждет,
уже фантазируя, как заворкует
на жердочке возле Никитских ворот.Смакует предчувствие зла и разлада,
разливы, развалы, Владимирский тракт,
которым помчится под музыку ада,
виляя рулем и газуя не в такт.И вот он летит, и полет его долог,
и он приставляет к надлобью крыло.
И ждут его дома жена-орнитолог
и ангелы смерти, родные зело.Ах, как возвращаются спешно пророки
в отчизну, где каждое слово сбылось,
где черная кровь регулярно и в сроки
приходит и радует: вымрем авось.
* * *Мне везде мерещатся змеи, крысы и жабы.
Только то спасает, что фауна без амбиций
и не лезет через бордюр на дорогу, дабы
не пугался путник, не трусил турист бледнолицый.Дышишь? дышишь? дыши, запасай кислород, купальщик,
выдыхай углекислый газ, приморясь в оливах,
заберут наверх без калыма семье как падших,
так и благочестивых.Я хочу на полюс, где крест заходящего солнца
не мешает душе с небесами устроить сверку.
— Не учи меня жить! — прокричу я со дна колодца.
— А чему тебя научить? — прокричат мне сверху.
Чаепитие1
В это время гуляешь с собакой, а я звоню.
Есть желанье подумать о жизни вслух. Заменить броню
на раскаянье, жалобы, приговоры: «Пора кончать
с безнадежным романом». А зуммер: молчать! молчать!У тебя у самой…
Завести себе кобеля
и уехать в Германию. Навсегда. В канун февраля.
Подыскать себе эру, где несостыковок нет,
где неоновый свет, а для жалоб есть Интернет
(здравствуй, Гегель). Уеду. Брошу все. Истреблю.
Не люблю его. Не люблю. Не люблю.2
Чаепитье выводит на чистую воду всяку породу.
Вот она узнает, что планирует он год от году
жить с семейством на даче, что строг он в вопросах порядка.
Что-то смутно печалит ее: непослушная прядка,
неуменье заваривать чай и нехватка салфеток.
Ей бы деток.
Вдруг она понимает, что все бесполезно.
Тридцать первый любовник ее взирает болезно,
но глотает взмутненную жижу: вода и заварка.
Ему жарко.
Из того, что не дали ей предыдущие тридцать,
он не даст ровно столько же. А она все стыдится
неумелого чая и собственной жизни настолько,
что еще одно слово его —
и будет настойка,
еще капля — и переполнится, лопнет, прорвется.
Он смеется.
Дожидается пота. Платок достает. Ничего ей не обещает.
А она угощает его. А она его угощает…