стихи
ЕВГЕНИЯ СМАГИНА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2001
ЕВГЕНИЯ СМАГИНА
*
СЕТЬ ГОРОДОВ
В Неглинном переулке
В сеть городов вплывало лето,
И осторожно, как впервые,
Свирель кирпичную продули
Густые теплые ветра.
Под горку шел асфальт нагретый,
Косили окна угловые,
И тополь голову седую
Клонил с церковного двора.
Листва его шумела, пенясь,
И было все, чего мы ищем,
Неподалеку — путь намечен,
Ходьбы всего лишь пять минут;
Ты помнишь греческую песню
О том квартале полунищем,
Где улыбаются при встрече
Да песни день и ночь поют?
Здесь мы ходили, друг мой милый,
И никого не полюбили,
Но оставались одиноки
И научились звать родным
Лишь этот дух неодолимый
Древесной тени, камня, пыли,
Слова, ложащиеся в строки,
И городов воздушный дым.
Светлели каменные дали,
И только голос неизвестный,
Прерывистый, как тень сквозная
Вечно дрожащих тополей,
Пел: Спозаранку в том квартале
Глядят на юношей невесты,
Но что с того — никто не знает
Любви чужой, любви моей…Гобелен
Балтика… гобелен на рыбачьей сети
с преобладанием блеклых тонов и продольных линий.
Ветры косые с дождем наклонным переплети,
знай, что никто не может тебя спасти —
даже огонь маяка, дрожащий и длинный.
Бог молчаливых небес не забудет твои грехи —
так постарайся теперь избежать хотя бы огрехов.
Пестуй вниманье, усердствуй, вплетай янтари во мхи,
а в корабельный канат — тройняшки лесных орехов.
Будет расти у лесов лишайника борода,
будут чернеть хутора средь озер и пашен,
и скандинаволикие города
к нашим твореньям приколют булавки башен.
И мы проснемся на зябкий крик петуха
и перестанем считать свою жизнь напрасной
там, где дорога в лесах, как согласный глухой, тиха,
а побережья морские тягучи, как долгий гласный.Этнографический этюд
Цыган, ты украл мое сердце.
Из старой песни.Забытую песенку, память, пропой,
раскройся провалом зеркальным,
рассыпься диковинной, пестрой толпой
на сорном лугу привокзальном.
Монеты их лиц поистерли черты
под патиной вечной дороги,
и были, как нищих детишек мечты,
их платья пестры и убоги.
Гласят фолианты о славе твердынь,
где спят мудрецы и владыки,
но дышит в окошко огонь и полынь
и слышится хор полудикий.
Мы видим: история гонит вперед,
ликуют и плачут народы.
И кто бы подумал, что сыщется брод
на эти всемирные воды;
что можно,
покинув успех и беду,
где гибнут неправый и правый,
чужого коня увести в поводу
вослед за кибиткой дырявой?
Забудь громыханье великих имен
и каменных стен постоянство,
навеки от вечного плена времен
укройся в объятьях пространства.
Поднимется ветер — и в пыль бытия
добавит душистого перца;
засветятся в окнах чужие края,
и девушка скажет: “Погибель моя,
цыган,
ты украл мое сердце”.
Романсеро города Мюнстера
Не прошу остановиться,
но смири, замедли, время,
свой прозрачный, несвободный,
ускоряющийся бег.
Навсегда поставил рыцарь
ногу в каменное стремя,
а за площадью соборной
бьют часы четвертый век.
Тот мотив однообразный
доскрипят дверные створки,
прокричит речная птица,
поднимаясь на крыла,
что в Вестфалии прекрасной
все идет, как в поговорке:
сыпет дождь по черепице
и поют колокола.
И под звон, под влажный ропот
вдоль по улицам рассветным
ангелы-велосипеды
плавно катят нимб двойной.
А навстречу дует ветер —
сладок ветер твой, Европа,
кто вдохнет его свободы,
позабудет дым родной.
Ты не пой мне: “Душный воздух
неуюта, несвободы,
лет бесцветных и порочных
я из памяти сотру”;
дай мне только краткий отдых
под романским небосводом,
в череде лесов барочных,
на готическом ветру.
Город Мюнстер чист и мирен,
но не молкнет горький опыт,
и не слышит каждый встречный
то, что внятно мне одной.
Сладок голос твой, Европа,
флейта, лотос, птица Сирин —
кто еще из нас навечно
позабудет дом родной?
Прощание с Мюнстером
Потом, на родине, вздохнем не раз мы,
а здесь звенят часы:
не покидай Вестфалии прекрасной,
дождись второй весны.
Прожить еще весну, второе лето
не где-нибудь, а здесь;
в барочном парке университета
бродить и ждать чудес,
где осень блещет бронзою живою
и слезы льет зима,
и вспоминать: здесь тоже были войны,
коммуна и чума.Война и мор прошли, как день вчерашний,
как сон, как смутный бред,
и только вторит колокол на башне
набату прошлых бед;
да через площадь смотрят — и печален
их перекрестный взгляд —
барон фон Фюрстенберг и граф фон Гален,
ученый и прелат.
К чему тревожиться? Опять воспрянет,
стряхнув позор и прах,
кирпичный город, как имбирный пряник
в цветах и вензелях.
И не услышит больше злобных бредней —
не то что мы с тобой;
здесь по утрам не трубят день последний
архангелы с трубой.
И только с башни, звонкий и бесстрастный,
напев часов звенит,
звенит и нам — с Вестфалией прекрасной
расстаться не велит.
В своих молитвах, кардинал фон Гален,
ты помяни хоть раз
не только город, вставший из развалин,
но и нездешних нас.
А мы запомним осень — отблеск лета,
и колокольный бой,
и на фронтоне университета —
архангела с трубой.
Шиповник в стиле модерн
Зима предысторий не помнит —
то дождик, то снег по косой;
а Бердслей рисует шиповник,
омытый стеклянной росой.
И ангел с косыми крылами
подъемлет нахмуренный взор;
свивается ломкое пламя,
и тянется странный узор.
Надломленный, дивный, недобрый,
сплетется — и ляжет на грудь…
А нам все не верится, Обри,
что жизни осталось чуть-чуть.
Придирчивый критик заметит,
что все это спорно весьма;
придет неживое бессмертье,
и горлом нахлынет весна.
И в комнатном мире двухмерном
тебя не помыслит спасти
богиня — в бесстрастье манерном,
с тягучей водою в горсти;
и будет, как прежде, наверно,
косой красотою модерна
плетеное лето цвести.
На что мы способны, исполним,
а там — хоть забвенье и прах
(а Бердслей рисует шиповник
и фавна в рогатых кудрях).
Не кайся в невольных и вольных,
лишь время в ответе за всех.
Альбом иллюстраций фривольных —
и только! Подумаешь, грех.
Быть может, в чахоточной плоти
мы замкнуты, словно в тюрьме;
а выйдем в немеркнущем лете,
где хмеля завесили плети
пещеру в сосновом холме.
И кельтская арфа припомнит
поры незапамятной стих
(а Бердслей рисует шиповник
и рыцаря в латах витых).
Играя златой кривизною,
у книжных листов на краю
рисует мальчишка весною
весну и погибель свою.
Конец — и ни точки, ни звука,
и кто угадает, поймет?
Нам жребий — распад и разлука,
и можно ли знать наперед,
как ныне в щербатых излуках,
в изломе Москвы, в переулках
модерн неувядший поет.
И рай под алмазной штриховкой
сквозь время привидится мне,
где Бердслей рисует шиповник
весной, сквозь весну, по весне.Опыт любовной лирики
За бутылкой вермута в предвечерний час
о любви отвергнутой поведем рассказ.
О любви, отжившей срок — ты не плачь над ней —
и протекшей, как песок, через пальцы дней.
На полях своих трудов, светлые умы,
про любовь, она же кровь, не напишем мы.
Нам на языке таком изъясняться грех,
а неписаный закон — непреложней всех.
И в тетрадь заветную — ту, что под замком, —
про любовь запретную запиши тайком.
За семью печатями скрыта без следа,
станет ли молчать она в страшный день Суда?
Под веселье праздное, под гитарный бой
про любовь напрасную, как умеешь, спой.
Все проходит в свой черед — вспомним, отстранясь;
не подумайте чего, это не про нас.
Смагина Евгения Борисовна родилась в Москве. Окончила классическое отделение филологического факультета МГУ. Работает в Институте востоковедения РАН, занимается переводами. Публиковала стихи в журналах “Знамя”, “Грани” и др.