рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2001
*
В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ
Рассказ
Торговля сегодня получилась удачнее, чем во вторник. Погода помогла — не жарило, но и пугающих дождем туч ветерок не нагнал. Серовато-белесая хмарь расстелилась по небу, словно кисейная занавеска. Редкий для июля денек — тут в основном или настоящее пекло, или, наоборот, гроза и обложной дождь на неделю; да к тому же впереди выходные, их хочется провести ни о чем не заботясь, не покидая родных квартир. И люди повалили на рынок с сумками и пакетами — продуктами запасаться.
К трем часам у Натальи Сергеевны осталось на прилавке несколько пучков укропа и батуна, лук головками и килограмма два не слишком-то аппетитных, с желтоватыми попками, огурцов. Огурцы поменяла у соседки-конфетницы на пригоршню барбарисок (лучше б шоколадных, конечно, конфет, только съедятся они в минуту, а эти сосательные — ребятишки с ними повозятся, хоть просить будут реже). Упаковав весы, Наталья Сергеевна пробежалась по рядам, купила макарон, чаю, бараньих ребрышек, трусики для Юры за семнадцать рублей. Пора и на автобус.
По городу вместо вместительных желтых «ЛиАЗов» бегают маленькие, шустные «ПАЗы», еще какие-то кособокие, остроносые коротышки; на боковых и лобовых стеклах у них у всех объявления большими буквами: «Без льгот!»
Несколько уж лет назад закрылся местный автобусный парк, старые, изломанные «ЛиАЗы» ржавеют на его территории, зато расплодились вот эти, коммерческие, с крепкими парнями-кондукторами у входа. Три рубля проезд для всех категорий — инвалид ты, не инвалид, ветеран не ветеран. Зато причаливают к остановкам, грех жаловаться, один за другим. Прибыльное, видно, дело, и люди, хоть и ворчат, что дорого, пешком не ходят. Да и как тут походишь — город все-таки не в один километр, и весь день можно потратить, чтоб с одного конца до другого добраться, тем более если здоровье худое.
В начале семидесятых, когда автовокзал поставили, город вроде расстраивался рядом с ним, а потом вдруг переметнулся на противоположный край. Закипело там что-то большое, шумное, и вскоре поползли вверх девятиэтажки из белых панелей. Между ними, конечно, нашел себе место и рынок (старый, «колхозный», давно уже захирел, всеми забылся, а недавно вдобавок сгорел почти целиком)… Наталье Сергеевне нужно с рынка на автовокзал, ей без этого коммерческого, за три рубля, не обойтись.
Вон, едет. Народ на остановке заволновался, старики стали подступать ближе к проезжей части, чтоб первыми оказаться в салоне, занять сиденья. Наталья Сергеевна покрепче сжала ручки трех своих сумок, с которыми, туго набитыми, утром приехала торговать.
На пути в салон ледяной глыбищей — неулыбчивый парень. Обилечивает при входе. Это новый метод у них, научены скандалами, когда какой-нибудь пенсионер или молодой наглец, приехав, куда ему надо, вырывался на улицу не заплатив. А вот так, если подумать, даже удобнее: взяли с тебя деньги — и спокойно езжай хоть до конечной.
Слава богу, есть сиденья свободные. Наталья Сергеевна устроилась недалеко от выхода, облегченно вздохнула, расслабилась. Но здесь бы можно и постоять, главное — чтоб с деревенским повезло…
За окном длиннющие, буквами «п» и «г», жилые дома нового микрорайона, пестрой лентой бегут-спешат куда-то «Жигули», «Москвичи», «ауди», веселят взгляд рекламные вывески. А в автобусе тихо и неуютно, люди молчаливые, хмурые, даже мужья с женами ведут себя как чужие. Да и о чем говорить?.. Едут и едут.
Перебрались через мост над широкой, но сонной, словно отдыхающей после долгого путешествия по саянским ущельям, рекой Оей и оказались в старой части города. Вот Соборная площадь, вот сам собор, большой, белый, с пятью золочеными куполами, напротив него — двухэтажное здание бывшей городской управы, а ныне музей… Город некогда был центром большого пограничного уезда, потом, уж в тридцатые годы, территорию уезда разрезали на пять районов и понизили его столицу до простого райцентра. Но город — он город и есть, особенно если один на несколько сот километров… А вот старинный каменный дом с полуосыпавшимися лепными цветами на стенах — собес. Надо зайти бы, опять справиться насчет пенсии, но сегодня уже не успеть, да и заходила две недели назад, сказали — как обрубили: «Ничего в обход закона сделать не можем. Будет живой — получите, нет — так что делать… Не имеем права». Вообще-то так, но если, не дай бог, умрет, на что ж хоронить…
Автовокзал с виду — прямо дворец. Даже две колонны перед центральным входом держат бетонную плиту-козырек, а на козырьке тесной рощицей крепкие стволья полыни.
Да, грандиозное здание, а вот оказалось ненужным. Буфет прикрыли сперва на ремонт, но теперь, кажется, навсегда; туалет как сломался, так заколотили дверь гвоздями, вместо него построили деревянный сортир на улице. А прошлой осенью и кассы упразднили, и с тех пор три полукруглых окошечка вечно зашторены. Плату собирают сами водители, набивают автобусы до отказа. Раньше как было строго — только на сиденья продавали билеты, всё контролеров боялись, ссылались на технику безопасности, но зато автобус давали большой — «ЛАЗ» или даже «Икарус» (ох, настоящей автобусной специалисткой с этими поездками стала), теперь же неизменно — крошечный «пазик».
При посадке случаются ссоры, крик, бывают и потасовки среди мужиков; едут, как кильки в томате, обязательно кому-то плохо становится, детишек от тесноты и тряски тошнит… Писали, говорят, жалобы, к главе администрации даже пытались сходить. Везде вместо помощи дают понять, что, наоборот, благодарить должны, что вообще рейс этот не упразднен, как другие многие. «Убыточно», — говорят. А что значит убыточно? Билет до Большой Кои двадцать три рубля, а ехать пятьдесят с небольшим километов. Десять пассажиров — вот и окупается и бензин, и остальное. Но с начальниками особенно ведь не поспоришь: дадут от ворот поворот — и гуляй…
С городского рысцой к деревенскому. «Пазик» уже на положенном месте — под указателем «Большая Коя». Шофер у двери собирает плату, запуская по одному. У Натальи Сергеевны деньги наготове — восемнадцать рублей в кулаке. Ей до села Малая Коя, оно к городу ближе.
Пока бежала, все вглядывалась в окна автобуса — есть ли просвет, есть ли места свободные. Дал бы бог… Как раз бывшая соседка по улице с шофером рассчитывается, попросить ее, чтоб заняла место. Но за соседкой две старушки, еле на ногах держатся, еще сзади — парень лет тридцати пяти, крепкий и ладный на вид, только вот вместо рук слишком розовые и гладкие для живой кожи протезы. Как тут попросишь… Наталья Сергеевна пристроилась за инвалидом, вынула из кармана кофты часики с порванным ремешком. Три двадцать. До отхода еще почти полчаса. И эти полчаса придется провести в тесном и душном салоне. Сходить куда-нибудь время-то есть — по магазинам бы пробежаться, обязательно попадется, что необходимо купить, — но потом и вообще не втиснешься. Бывает так «пазик» забит, что и дверца не может закрыться.
— Здесь деньги, возьми, — слегка приподнимает парень своими протезами висящую на шее сумку. — До Большой Кои…
Шофер заглянул в сумку, достал скрученные в трубку купюры, пересчитал, разрешил:
— Заходи. — И потянулся к деньгам Натальи Сергеевны: — Куда едем?
На эти рейсы тоже никаких льгот, кроме двух бесплатных поездок в месяц инвалидам первой и второй групп. Но талончики достать — целая проблема, их почему-то вечно не хватает, а ведь должны носить вместе с пенсией… Наталья Сергеевна инвалидности не удостоилась, хотя астма у нее, бывают страшные приступы; несколько раз пыталась пройти комиссию, но безрезультатно. Мужу талоны положены, только какой ездок из него… Год почти лежит без движения, от мертвого не отличишь… Тоже ходила, просила, чтоб самой по его талончикам ездить: «Лекарства купить, с врачами посоветоваться». — «Нельзя, — в ответ каждый раз, — так не положено. И удостоверение инвалида к талону необходимо. Без удостоверения на лицо, предъявляющее талон, он недействителен». И точка.
Сиденья не хватило. Придется стоять. Пробралась, здороваясь по пути со знакомыми, в конец салона, где давка всегда несколько меньше. Положила сумки к гудящим, отяжелевшим ногам. Полчаса до отъезда, потом минут сорок трястись. О дальнейшем лучше пока что не думать — там-то, дальше, самое будет тяжелое.
— Что, Сергевна, с базара? — встретившись с ней глазами, спрашивает малознакомая женщина с другого края села, имя-отчества которой Наталья Сергеевна не знает.
— Да, съездила вот, — без особого желания отвечает она.
— И как — расторговались?
Наталье Сергеевне не хочется говорить об этом, тем более когда вокруг столько людей, и она лишь отмахивается: неважно, мол.
Женщина как-то одновременно и сочувствующе, и укоризненно кивает, покачивая колечками завитых рыжих волос, и достает из пакета красочный журнальчик «Сторожевая башня».
Постепенно «пазик» забивается все плотней. Впереди выходные, многие едут к родне в деревню, все с сумками, рюкзаками, ведрами. А один вот, будто не знает, что тут и людям не уместиться, притащил на горбу обернутый мешковиной рулон толя.
— Живым бы уехать, а он еще толь этот вонючий! — заворчала немолодая полная женщина с лицом начальницы; Наталья Сергеевна определила ее бухгалтершей или завучем в школе.
— И не пускать! Еще чего!.. Пускай машину нанимает, барон! — поддержали другие. — И так вон впритык, задыхаемся!..
Выступали в основном пожилые, молодежь же, особенно те, кому посчастливилось урвать место на сиденьях, даже не интересовалась, отчего шум. Одни доедали мороженое, другие щелкали семечки или шептались между собой; щуплый темноволосый паренек, сын бывших учителей Сазоновых, увлеченно — или делая вид, что увлеченно, чтоб не поднимать глаз, не видеть стоящих стариков, — читал книгу.
Возмущение пассажиров не помогло — водитель все-таки пустил мужичка. Сам и помог уложить рулон в проходе. Люди все еще поругивались, но теперь без азарта, поняв, что бесполезно.
Водитель, примирительно лыбясь, прогудел:
— Хорош ворчать. Надо человеку срочно, до циклона, зачинить избу. Должны ж соображать…
— Всем надо чинить, так не лезут же с досками, с шифером, совесть имеют, — плеснулась последняя волна недовольства, и снова тяжелое молчание; все ждут одного — когда поедут.
— Шофер, да поехали! — не выдержав, вскричал старик с орденом. — Чего еще ждать?
Тут же многоголосая поддержка с разных сторон:
— Действительно! Кому надо — давно здесь! Заводи!
— Аха, — в ответ ухмылка водителя, — чтоб мне влетело потом.
— Да от кого…
— От кого… У меня, что ль, начальства нет?
— А-а, какое начальство! Набил автобус, деньги собрал, потом отдал хозяевам, сколько надо. И все.
— Ух ты. — Водитель снова ухмыльнулся, но на этот раз совсем уж недобродушно. — Эт кто там такой образованный? Покажись-ка! — Никто не показался. — То-то, ждите тогда. — И подчеркнуто не спеша стал разминать сигарету.
Люки в потолке подняты, окна открыты, а духота все равно страшная. Наталья Сергеевна кое-как сняла шерстяную кофту, свернула, положила в сумку, из сумки же достала ингалятор-пшикалку астмопена, предчувствуя скорый приступ… Старается не касаться соседей: тела их горячие, одежда пропитана потом. Как в парилке все…
Наконец-то долгожданный хлопок водительской дверцы. Завелся мотор, с шипением стала распрямляться гармошка двери салона, по пути придавливая стоящего на ступеньках парня в бейсболке. Закрылась, парень тут же навалился на нее спиной, облегченно крякнул.
Тронулись. Лица людей посветлели, будто в самом деле какое-то чудо свершилось; свежий ветерок потек в окна и люки, вымывая спертый, выдышанный воздух… Да, сначала ветерок приятен, но вот «ПАЗ» набрал скорость, ветер окреп и похолодал. Наталья Сергеевна чувствует, что поспешила снять кофту, — простыть после такой парилки можно запросто. А просить, чтоб окна прикрыли, бесполезно — молодежь взбунтуется. Стала вынимать кофту обратно.
— Чего не стоится-то? — в ответ на случайный толчок пихнул ее стоящий сзади мужчина, еще, конечно, поворчал: — И возятся, и возятся…
Миновали двухэтажные, обшитые почерневшей вагонкой бараки, какие-то безлюдные, давно умолкшие заводики, и начался загородный пустырь. По пустырю, меж курганчиков мусора, бродят скучные, серенькие коровенки, выискивая подходящую траву. Следом за ними тащится пацаненок-пастух лет двенадцати, помахивает скакалкой… «Не много же молока они здесь нагуляют», — подумала Наталья Сергеевна, и вспомнилась ее Доча, гладкая и всегда спокойная, степенно радостная; с выпаса возвращалась царицей, нет, какой царицей… матерью скорее, кормилицей. Прошлой осенью пришлось продать за полторы тысячи, когда муж слег. Деньги испарились в мгновение ока: ушли на еду, на лекарства, на поездки в город за лекарствами…
Скучный пейзаж пустыря сменяет дачный городок — строящиеся коттеджи из красного кирпича. Сперва они, помнится, раздражали народ, обязательно кто-нибудь цедил презрительно и угрожающе: «У-у, буржуины, лепят замки себе. Ничего, их и здесь достанут! Как раз все в одном месте — легче будет…» Но щелкает год за годом, а коттеджи все никак не достроятся, некоторые, наоборот, разрушаться начали — видно, и буржуям не очень-то сыто живется. Да к тому же участочки у них соток по десять — двенадцать, один дом половину земли занимает. Пародия какая-то, а не дачи.
…Почти вся жизнь Натальи Сергеевны прошла в небольшом, но столичном городе, в четырехстах километрах отсюда, по ту сторону Саянских гор… Еще в середине девятнадцатого века пробрались туда, за границу Российской империи, русские и основали поселения, распахали утоптанную овечьими отарами землю, засеяли хлебом. Худо-бедно уживались с местным народцем — тувинцами, перенимая друг у друга полезное в быту, культуре. В сорок четвертом году Тува присоединилась к Союзу — стала последним приростом СССР; через горы, по извилистому Усинскому тракту, поползли караваны грузовиков; вместо кочевых юрт поднялись благоустроенные дома-многоэтажки, Дома культуры, кинотеатры, задымили заводские трубы. А в девяносто первом обожгла терпимую вроде жизнь цепь погромов и убийств. Из сел в столицу республики и самый русский по населению город стали съезжаться дети и внуки тех, кто эту республику «поднимал и окультуривал». А из города вскоре поехали дальше, за Саяны, «в Россию». Были дни, что по мосту через Енисей проходило по десятку «КамАЗов» с контейнерами. Наталья Сергеевна провожала их, глядя из окон своей трехкомнатной квартиры с видом на реку, на далекие горы, за которыми Красноярский край — русская земля…
По семейному преданию, их род, Шаталовых, появился в Туве — тогда еще Урянхае — чуть ли не одновременно с первопроходцами-казаками. И бабушка, и мать Натальи Сергеевны лежали в этой земле, уцелела и избенка, где Наталья Сергеевна родилась. Но вот пришло время уехать… Дети, а их было трое тогда, выросли, старшие — дочь и сын — давно уже устроились от Тувы подальше, муж, электромеханик, родом из-под Новосибирска, тоже все уговаривал переехать, да и возраст подходил к пенсионному — потянуло в сельскую местность, к земле, к животине… «Чего тут ждать? — спрашивали друг друга, а скорей самих себя └некоренные” и отвечали-предполагали: — Вот протянем, может, придется и пешкодралом через Саяны чесать. Даже староверы обратно в Россию стекаются, а у них-то нюх — о-го-го!..»
Покружив по югу Красноярского края, муж Натальи Сергеевны выбрал для переезда Малую Кою — село довольно большое, места вокруг живописные: рядом сосновый бор, пруд рыбный, километрах в двадцати Енисей, и от райцентра не слишком-то далеко… Продали квартиру, ухоженный садовый участок с домиком и тепличками, гараж бетонный, в селе же купили трехкомнатную избу, огород при ней в пятнадцать соток. Перевезли вещи, стали обустраиваться на новом месте.
Многие переехавшие, кого встречает теперь Наталья Сергеевна, жалуются, что не могут прижиться, что преследуют их напасти и неудачи. То одно, то другое, словно бы какие-то силы за что-то мстят. И природа, и люди, и земля — все не то, все не так…
Не обошли беды и ее семью. Во-первых, обворовали в первые же дни, как переехали, — ночью, прямо в ограде, вытащили из «Москвича» аккумулятор, запасное колесо, детали, какие в багажнике были, домкрат, еще по мелочам… Собаку тогда завести не успели, да и не думали, что так воруют. А оказалось — постоянно начеку нужно быть, спать вполглаза, курятник, летнюю кухню, сараи запирать надежными замками… Конечно, вызвали тогда участкового, в милицию городскую звонили, но те ошарашили ответом: «А, это каждую неделю бывает. Сторожить надо лучше. Сами разбирайтесь».
Потом выяснилось, что огородом здесь заниматься — дело сложное. С водой проблемы, напорная башня не действует, и пришлось забивать скважину; полмесяца муж с сыном Юрой каждый день с утра до ночи кувалдой по трубе стучали, по сантиметру сквозь скальный пласт ее двигали. К тому же накрывают село выбросы алюминиевого завода (он километрах в семидесяти от Малой Кои, но все равно достает, да и направление ветров способствует). После этих выбросов — черными туманами их здесь называют — даже картофельная ботва словно бы обугливается, не говоря уже о помидорах, огурцах, перце — они только под целлофаном… А на огород в смысле зарабатывания денег очень рассчитывали. Три теплицы поставили, но выращивать столько, чтобы всерьез торговать, все равно не получилось. И спрос на овощи в этих краях не такой, как в Туве, — здесь каждый в общем-то имеет свой клочок земли, еще со времен декабристов земледелием занимаются…
Много, да, много проблем, неприятностей, бед было за последние годы, но все они тускнеют, все отступают перед одной… Смерть Юры застилает остальное… Начал учиться в педагогическом училище в городе, двадцать три было ему, как раз за год до переезда вернулся из армии. И вот однажды во время сильного ветра возвращался он в общежитие… а перед тем перестилали шифер на крыше и не закрепили несколько листов… Сорвались, и один ребром прямо на Юру… Говорят, наказали кого-то за халатность, похороны-то РСУ на себя взяло, которое ремонт крыши осуществляло… Теперь лежит сынок на новом кладбище, что растет за северным концом города в бесплодной каменистой степи. Добраться туда без машины — эпопея целая: от ближайшей автобусной остановки километра три пешком, петляя меж предприятий, складов, очистных сооружений…
На похороны приезжали старшие — сын Андрей из Новосибирска и Ольга, дочь, из Кемерова. Нехорошо они себя повели, не напрямую, но дали понять, что родители виноваты — переехали, мол, в какую-то глухомань, деньги профукали (а за квартиру, дачу, гараж удалось выручить копейки — многие тогда продавали), и Юре пришлось в общаге ютиться… Пять лет с тех пор прошло, и вот только этой весной кое-как отношения с Ольгой стали налаживаться, но благодаря тоже печальным обстоятельствам. Разводится она с супругом, делят двухкомнатку, судятся, и пока что Ольга привезла сыновей — шестилетнего Вадика и двухлетнего Юру — родителям. В апреле привезла, второпях, как сказала, на пару недель, почти без сменной одежонки, а уже июль кончается, до холодов недалеко… Конечно, радость, что рядом внучата, а с другой стороны… Как вот их оставлять без пригляда, когда торговать уезжаешь? Муж-то лежит.
Много лет она была воспитателем в детском саду, в Доме пионеров кружки вела, а в деревне пришлось последние три года до пенсии работать уборщицей в школе, и это было везением — работы почти нет, совхоз, в который входила Малая Коя, развалился; люди кормятся, как кто может, — одни огородом и животиной, другие воровством. Муж Натальи Сергеевны, электромеханик, так места и не нашел, да и заболел после Юриной смерти: два инфаркта, потом отнялись ноги; оформили первую группу инвалидности…
Как-то страшно быстро и неожиданно постарели они, обессилели. Сюда переезжали еще бодрыми, крепкими, планы новой жизни строили, а тут словно в мышеловку попали. Прищелкнуло — и не освободиться, не дернуться, кости переломаны. Узнали деревню, поняли, что совсем это не садово-огородный кооператив, а страшный, жестокий мирок, что не найти им здесь друзей; каждое семейство живет особняком, и чем работящей семья, тем сильнее враждует с окружающими, никого не подпускает к себе, — может, напуганы жуликами, ворами, алкашами, в каждом их подозревают… Да, кто что-то имеет, постоянно живет с чувством страха, что в любой момент (только слабинку дай) запросто лишится этого немногого; дошло до такого: гусей и уток престали на пруд выпускать — вечером и половины из стада можно недосчитаться. Отправляя корову на выпас, дрожишь — вернется она или нет. Пастух на самом деле никакой ответственности не несет, может и отмахнуться запросто: «Забрела куда-нибудь. Что я, стоглазый, что ли?!» И бегай всю ночь по бору, по заброшенным, заросшим колючим осотом полям, зови свою Дочу, а от нее — бывали в Малой Кое такие случаи — лишь кишки да окровавленная шкура тебе остались…
В позапрошлом году, словно вдобавок к прочему, пришла новость: скоро село вполне может ухнуть под землю.
Давно всем было известно, что километрах в пятнадцати от Малой Кои еще с дореволюционных времен остались угольные шахты. Почти без всяких наземных сооружений, просто ямы и вокруг кучи незарастающей кустарником и травой глубинной почвы… Старики пугали детишек историями про призраков, что бродят ночами вокруг шахт, а на головах у них горят свечи, и кого поймают живого, утаскивают в холодные, бездонные норы… Но в действительности происходит куда страшнее: подземная река нашла шахты и затопила их, стала размывать породу, пробиваясь к реке наземной, Енисею, кратчайшим путем. И на пути у нее оказалась Малая Коя. И уже в трех-четырех километрах от села появились провалы.
Приезжали геологи, топографы и в конце концов объявили официально, что провалы рано или поздно дойдут до села и утянут в бездну, сожрут дома, речку Кою, пруд, все остальное. Скальный пласт, что лежит под селом, не спасет — вода сильнее…
Началось переселение. Раскатывали срубы, метили каждое бревно и везли подальше от страшного места. За два года село в триста почти дворов уменьшилось наполовину. Закрыли клуб, фельдшерский пункт, магазин; из средней школы сделали начальную (почти все учителя разъехались, а другие, как вот родители этого паренька Сазонова, спиваются потихоньку); почта еще работает, электричество, кажется, до первого урагана или аварии — ремонтировать, ходят слухи, не станут. А как без света? — вот и еще причина покинуть дичающую Малую Кою… Продукты и хлеб привозят в автолавке, да и то время от времени.
В общем, на новых картах добавится к названию «Малая Коя» сокращенное слово в скобочках — (нежил.).
Остались лишь старики, совсем уж бедные, кому переезжать не на что и некуда, ну и алкашня. Наверно, как-нибудь эвакуировать будут, когда совсем прижмет. А может быть, и не будут…
Когда муж Натальи Сергеевны выбирал место, Малая Коя вроде бы возрождалась после разрухи перестроечных лет. Акционерное общество организовали, стали коровники ремонтировать, дорогу начинали асфальтовую строить — завезли камень, завалили старую грунтовку, да так и бросили. Теперь ездят рядом по ухабистому проселку, и автобус отказался в Малую Кою заруливать: «Тут в полмесяца любой вездеход расхряпаешь. Ходите пешком». А пешком с трассы до села — без малого пять километров. Напрямик короче, но там другие сложности…
Проблемы, сложности, беды и ожидание новых бед. Вот так и встретила Наталья Сергеевна свою старость, неизлечимую немощь мужа. Действительно, как в мышеловку попали…
Загородный сосновый бор резко, будто по линейке обрезанный, кончился, и — поля, поля с уже пожелтевшей, дозревающей пшеницей. Если смотреть вдаль, очень красиво: желтые прямоугольники чередуются с зелеными, уходят к самому горизонту. Точно лоскутное одеяло набросили на неряшливо заправленную постель — бугры, морщины, складки… Слегка наклонившись к окну, Наталья Сергеевна засмотрелась, забылась, даже невеселые мысли пропали, растворившись в бездумном, очищающем каком-то созерцании…
— Насеять-то дело нехитрое, — проскрипел над ухом ворчливый голос, — а как убирать… Наш глава опять по радио плакался: горючего нет, техника вся на приколе…
— Да-да, я слышала, буквально позавчера, кажется, — еще не опомнившись, по привычке поддержала Наталья Сергеевна, и тут же ее взгляд потускнел, краски стали бледнеть, превращаясь в серое одноцветие, короткий, свободный полет кончился.
А ворчливый сосед, получив поддержку, заскрипел уверенней:
— Дождемся, ох дождемся, что скоро обратно косами и серпами придется. Как при царе Горохе…
— Ага, как же! — ввязался старик с юбилейным орденом на затасканном пиджаке. — Косами и серпами — это адский труд, понимаете? А народ-то разучился трудиться. Не к царям Горохам, а сразу в первобытность провалимся, чего уж там! Собьемся в стаю, дубин наломаем — и на соседнюю стаю. Вот так!..
Автобус тряхнуло, и все как-то дружно умолкли, будто поприкусывали языки. А потом интерес пассажиров переключился с глобальных проблем на другое: «пазик» приближается к первой остановке — селу Знаменское.
Наталья Сергеевна гадает, сколько выйдет народу. Сесть бы не сесть — много здесь никогда не выходит (через Знаменское следуют еще с десяток автобусов), но хоть встать поудобнее, никого не касаться…
Село большое и богатое; это их поля проезжали только что, самые плодородные и ухоженные по всему району. Да тут и грех чахнуть — Знаменское находится на Усинском тракте (участок трассы федерального значения Красноярск — Госграница), и в селе большая дорожная мастерская, рабочие места, техника. К тому же функционируют пеньковый и спиртовой заводы, а это тоже рабочие места, деньги, жизнь… Вот сюда бы, частенько мечтает Наталья Сергеевна, перебраться, какую-нибудь работенку найти. В детском саду или где еще… Но поселиться в Знаменском трудно: власти села, как всякого благополучного региончика, не приветствуют увеличение населения со стороны. Места под строительство дбороги, а чтоб кто-то дом в Знаменском продавал — настоящее чудо. Дураков нет из рая бежать.
«Пазик» остановился возле теремка-столовой, где обычно обедают перед многочасовым путешествием через Саяны дальнобойщики. Дверца с шипеньем стала сжиматься; парень в бейсболке вновь скорчил страдальческую гримасу, подался вглубь салона, влип лицом в чью-то спину.
— Ну-ну, господа, сокращаемся! — весело крикнул водитель.
Потихоньку, кое-как дверца открылась, и парень вывалился на улицу. За ним еще человек десять. Но почти все тут же заспешили обратно — просто выпускали других, из глубины салона. Вдобавок подсело и несколько знаменских…
Снова бор за окном, прямые, золотистые стволы сосен, пестрое разнотравье у обочины… Год обещают нынче грибным, да и ягоды, говорят, бери не хочу. На рынке завались клубники, ведро — пятьдесят рублей всего-навсего, желающих купить нет почти. Многие сами за город едут, собирают. Конечно, если время есть — чего не ездить… Наталья Сергеевна за весь июль только раз сбегала к ближайшим кустам жимолости, нацарапала по оборкам литров пять. С сахаром перетерла, да ребятишки почти всё сразу съели. Был бы Вадик чуть повзрослее, его бы можно отправлять, но шесть лет ему — страшновато… Да и вряд ли согласился бы он по косогорам лазать, собирать клубнику по ягодке — не то воспитание, городской мальчик… Сложно Наталье Сергеевне с внуками, внутренне сложно. Вот почти всю жизнь вроде с детьми, и они к ней тянутся, а внуки наоборот. Бывает, начнет рассказывать им что-нибудь интересное или книжку вечером возьмется читать и вдруг поймает взгляд Вадика: смотрит он как-то по-взрослому, закостенело так, как на дурочку смотрит. Играть не любит, с Юрой держится холодно, не по-братски, может и оттолкнуть, если тот слишком к нему пристает с каким-нибудь своим детским вопросом; если тот есть просит, сунет хлеб или печеньку, а суп из кастрюли ни в какую налить не заставишь. Чаще всего сидит перед телевизором, смотрит без разбора все передачи, смотрит тупо, без всяких эмоций, не двигаясь по полчаса. И младший, Юра, на него глядя, похожим становится…
Свернули с тракта на узкую, давно не подновляемую, но тоже асфальтовую дорогу. Автобусик затрясся, запрыгал — увиливать от выбоин бесполезно, они тут на каждом метре.
— В Малой выходит кто? — окликают со стороны водителя.
— А как же! Выходят, ясно! — В ответ дружные восклицания. — У оврага остановите, у оврага!..
Если считать по недостроенной дороге — до села пять километров, а напрямую, через овраг, чуть больше двух. Конечно, через овраг удобнее, только вот… Дело в том, что за оврагом есть полоса хорошей земли, и Макеев, знаменский предприниматель (некоторые из зависти, наверное, называют его кулаком) засаживает ее картошкой. Не сам, конечно, людей нанимает, чтобы сажали, отяпывали, сторожили. И перейти эту двухсотметровую — по ширине — деляну получается не всегда…
Сегодня у оврага сошло четверо. Сама Наталья Сергеевна, тот паренек Сазонов, что всю дорогу просидел, уткнувшись в книгу, рыжеволосая неприятная женщина, заведшая было расспросы о торговле, и намятый автобусной дверцей парень в бейсболке.
Гуськом, словно стародавние пилигримы, побрели вверх по склону холма. Места вокруг безлесые, открытые; вот сейчас поднимутся на верхушку — и слева вдалеке можно увидеть Большую Кою, а за ней совсем узенькую отсюда ленточку Енисея. За Енисеем крутые и синие хребты Саян, несколько гряд, одна за другой, все выше и светлее, и наконец уже не поймешь, горы это или облака. Если же смотреть с холма вперед, через овраг, видна окраина Малой Кои, дальше пруд и еще дальше — сосновый бор.
Молча, лишь покряхтывая да шурша комками засохшей в камень глины, стали спускаться на дно оврага, хранящее следы промчавшегося здесь в апреле потока снеговой воды. Спустились, постояли с минуту, передохнули и так же молча, не помогая друг другу, потянулись наверх.
Наталья Сергеевна позади. Она тут самая больная и пожилая, дотелепается в хвосте как-нибудь… А паренек Сазонов вообще-то мог бы помочь, хоть сумки взять, видит же… Ох, свалится, и никто ведь внимания не обратит, молча уйдут — и все… Теряя равновесие, ухватилась за куст карагатника, уколола пальцы, но с радостью поняла в тот же момент, что не свалится обратно на дно, чуть-чуть еще — и выберется…
Выбралась, света не видя, бросила сумки, хватанула ртом черный воздух, но не продыхнулось. Из кармана кофты вытащила баллончик, судорожно сняла крышку, сунула пластмассовый хоботок ингалятора меж зубов. Прыснула в глубину горла горьковато-леденящую струйку, долгую секунду ждала, пока та доберется до груди, до забитых душащей мокротой бронхов. И, почувствовав еле уловимую лазейку для воздуха, стала расширять ее кашлем. Сплюнула вязкий комок, кое-как продышалась.
И вот снова заблестело летнее солнце, уши наполнил энергичный стрекот кузнечиков, жалобные, протяжные зовы кружащего в небе коршуна… Наталья Сергеевна подняла сумки, пошла догонять остальных.
Да, спору нет, картошка у Макеева точно на опытном поле. Даже черные туманы ботву не берут. То ли сорт какой-то особенный, то ли действительно возятся с ней, как с ребеночком, удобрений на нее не жалеют, или Макеев из той породы, кому всегда, при любых обстоятельствах, везет, все у таких получается, все идет как по маслу… В деревне на огородах картошка уж давно чахлая, поцвести как следует не смогла, а на этой ягоды что виноградины. Дело понятное: хочешь урожай получить — силы вложи. Если не свои, так вот как Макеев: найми работников, пригоняй раз в две недели водовозку на поле… Осенью сплавит в Дудинку и Норильск эту картошечку — и сытая жизнь у кулака. А тут бьешься, бьешься за копейку несчастную — и ни здоровья, ни мозгов, ни средств, чтоб из нищеты выбраться.
— Ну и куда?! — издали резкий, воинственный окрик.
Наталья Сергеевна вздрогнула, уставилась на остановившихся попутчиков, а от них перевела взгляд дальше.
Навстречу торопливо и в то же время старательно переступая через картофельные гнезда шагают двое мужиков. В руках вилы.
— Всё не научитесь. А? — Голос ближе. — Сколько ведь раз!..
Оба они знакомы Наталье Сергеевне. Братья Тишины, здоровые, кряжистые ребята, немолодые уже. Раньше работали трактористами, а теперь вот у Макеева. Следят за картошкой.
Забредшие на картошку мнутся в нерешительности. И обратно поворачивать, ясное дело, не хочется, и вперед, напролом, шагать опасно. Пырнуть вилами Тишины вряд ли пырнут, но бока намять могут. Хозяин им, народ говорит, щедро платит, а они стараются отработать на совесть.
— Заворачивай давай, — велит старший Тишин, Борька. — Чего ждете-то?
Парень в бейсболке — первый раз, что ли, идет здесь — решил посопротивляться:
— А в чем дело? Что по картошке? Так ведь аккуратно же…
— Да уж ты аккуратно! — перебивает Борька. — Гля, в самом гнезде стоишь, умник!
— Ты бы поосторожней, — подсобрался, набычился парень.
— Ты, хе-хе, тоже… Давай, короче, заворачивай. Все равно не пропустим.
— Ребята, Боря, Саша! — тоненько, жалобно заговорила та рыжеволосая, неприятная Наталье Сергеевне женщина. — Зачем вы так? Зачем же мучить друг друга? Ради чего, ребятки? Все ведь это ничтожно, все наши кусанья, грызня эта. О другом нам думать нужно, не о прахе, ребятки, заботиться!..
— Ай, теть Шур, хорош! — отмахнулся, сморщившись, Борька. — Не агитируй. У меня спиногрызы каждый день жрать просят, а кормлю я их вот этим, — обвел рукой деляну, — этим прахом вот денежку добываю. Ступай в обход лучше и думай там о вечном своем.
— Е-ех, ребятки, ребятки, — жалобный тон сменился на скрыто-угрожающий, — пожалеете ведь, когда великая битва начнется. Ведь кто в стадо Господне не вольется, тому мучиться страшными муками во веки веков…
Тут вступил паренек Сазонов — выпалил нервно, срывающимся голосом:
— Сами ведь ходите, а нам осталось каких-то сто метров!..
— Нам, уважаемый, положено здесь ходить, — хмыкнул Борька, — таких вот гонять. Чужая это территория, ясно, нет?
— Так огородите ее и псов притащите! Кретины…
Паренек развернулся, зашагал назад, специально давя, ломая картофельную ботву.
— Э-э! — зарычал вслед Борька Тишин. — Догоню ведь, мордой натыкаю! — И, взяв наперевес вилы, двинулся на остальных. — Заворачивайте, не доводите…
По заросшей пыреем и колючим осотом пахоте потащились вдоль картофельной полосы. Все так же гуськом, так же молча. Лишь парень в бейсболке что-то злобно бурчал, оглядываясь на Тишиных. А те шагали метрах в двадцати, следя, чтоб кто не ринулся опять через поле…
У села вид такой теперь, будто по нему ураган свирепый промчался или, точнее сказать, будто обстреляли его из тяжелых пушек. Добрая половина дворов разрушена, вместо домов — лишь кучи досок с висящими на них кусками штукатурки, битые кирпичи, ржавая, никуда не годная жесть. Заборы полуповалены, более-менее добрые доски или увезли хозяева на новое место, или же растащены соседями.
Всегда, как идет по улице Наталья Сергеевна, одна мысль приходит в голову: «А когда мы?.. Ведь надо куда-нибудь, надо, дождемся…» А куда?! Как? Где деньги? Где силы?..
Дом Натальи Сергеевны на другом краю села от того, где они вышли, огибая картофельную деляну. А это еще с километр топать на очугуневших ногах, вдобавок вот любоваться разрухой…
Возле бывшего сельмага (от него, собственно, за полгода бесхозности сохранился лишь сруб — вагонку со стен, оконные рамы, шифер забрали какие-то приезжие люди, увезли на грузовике), возле остатков магазина — хлебовозка. Из кабины далеко вокруг разносится оптимистическая магнитофонная хрипотца: «Я-а замерзаю, вшей кормлю, на голых нарах сплю! Но-о не желаю поменять профессию свою!..» Снова сегодня поздно приехал — раньше строго привозили хлеб в час дня, а теперь могут и в три, в четыре или, например, как сейчас — почти что в пять.
Орудует в забитой лотками будке Геннадий, мясистый, кучерявый мужичина, добродушный и нагловатый. Его знают все в Малой Кое, он одновременно и шофер, и продавец, три раза в неделю привозящий в село необходимый каждому хлебушек… Если уж такое дело — машина на пути, — Наталья Сергеевна решила прикупить буханку-другую. Есть вообще-то дома, но запас, как говорится, лишним не бывает…
Перед дверцей будки людской ручеек. Все уставились на Геннадия, в руках давно готовые деньги, пакеты, сумки. И каждый, дождавшись очереди, обязательно пожалуется:
— Вот весь день просидели здесь, прождали… Приезжал бы пораньше… ведь дома тоже дела…
В ответ Геннадий то ли шутя, то ли всерьез басит:
— Спасибо сказали б, что еще езжу! Задарма, считай, трястись к чертям на кулички… Машина вон, мля, рассыпается. А чего мне без нее? Новую-то хрен дадут. В скотники, что ль, наниматься?
— Ох, Гена, езди, езди, ради Христа. Как нам без хлеба?..
Поблизости от машины крутится ребятня, мечтая о булочке с повидлом, что имеются у дядь Гены в ассортименте товаров. Взрослые редко их покупают — «тут бы где на хлеб наскрести!» — а дядь Гена, бывает, выдаст на всю ораву пару штучек и веселится, глядя, как их делят, рвут из рук в руки, ругаясь и чуть не дерясь.
Да, надо подкупить хлебушка — можно сухарей насушить. Действительно — все на волоске висит, может, больше и не появится здесь Геннадий, и как тогда… Муки есть у Натальи Сергеевны килограммов десять, но разве это надолго?
Протянула четырнадцать рублей Геннадию:
— Две белого, пожалуйста, и две черного.
Пока тот возился с лотками, пересчитала деньги в кошельке. После всех покупок, платы за автобусы от торговли осталось всего-то тридцать восемь рублей. А до пенсии — больше недели. Если к воскресенью огурцы нарастут, надо будет опять ехать в город; к тому же цветная капуста подходит, и она как раз сейчас на рынке в цене. Что ж делать, поедет. Опять весь день на ногах ради сотни рублей, которые тут же испарятся, потратятся на незаметные, но необходимые мелочи… А если в воскресенье дождь проливной, или жарища, или у мужа ухудшение (о самом плохом думать нельзя), или что с внуками… В общем, лучше уж не загадывать — как бог даст…
Сложила буханки в сумку, где утром был белокожий, длинный, натертый растительным маслом, чтоб блестел и выглядел пособлазнительней, кабачок (продать его, двухкилограммового, удалось за десяточку), пошла дальше. Навстречу — Татьяна Дмитриевна.
— Здравствуйте, моя дорогая!
— Добрый день, добрый день, Сергеевна!
Сразу как-то легче стало, потеплело и отмякло в груди… С этой женщиной у Натальи Сергеевны по-настоящему хорошие отношения. С одной, пожалуй, из всех жителей Малой Кои. Беды их подружили… До гибели Юры в основном здоровались только, фразами о погоде перебрасывались, о чем-то еще, что сразу же вылетало из памяти. Но вот когда с Юрой случилось… неожиданно совсем, и единственной, кто помог тогда, оказалась Татьяна Дмитриевна. И словом душевным, и делом — поддержала. Моталась по разным конторам с бумагами, поселила Наталью Сергеевну и ее мужа в городе у своей сестры, на похоронах что-то делала, поминки были на ее плечах. Мало что видела и соображала, конечно, в те дни Наталья Сергеевна, но все-таки заботу всегда почувствуешь.
Старая и такая верная истина: кто сам несладко живет, тот к чужому горю отзывчивей… У Татьяны Дмитриевны вся жизнь несладкая. Единственная дочь — дочери уже под сорок — с рождения очень больна психически. Почти все время ее держат в пансионате для неизлечимых; мать берет ее иногда — долго перед тем просит медицинских начальников, — но после какой-нибудь выходки (уровень развития у нее, как у ребенка трех лет) приходится сдавать ее обратно врачам…
За чашкой чая посидеть, не спеша побеседовать подругам удается редко — все дела, суета, заботы. Обычно встречаются вот так, посреди улицы, делятся новостями, жалуются, горюют, а потом, спохватившись, бегут дальше, куда кому надо.
— Как у вас? — осторожно спрашивает Татьяна Дмитриевна. — Как супруг?
— Все лежит, все лежит. — Наталья Сергеевна покачивает головой. — Уж, наверно, теперь к одному концу…
— Не надо так, ведь бывали случаи…
— Надеюсь, на это только и стоит надеяться. Что ж… Вот с рынка еду, — говорит Наталья Сергеевна более живым голосом. — Вроде расторговалась, а денег снова тридцать рублей. И не купила особенно ничего.
Татьяна Дмитриевна соглашается:
— Да, деньги летят сумасшедше. Тоже пенсии жду не дождусь. Настюшу взять хочу хоть на неделю. Лето кончается, а она там, в четырех стенах, бедняжечка. Тут съездила к ней… Ох, худая, желтая вся, плачет, домой просится…
— Конечно, родной дом есть родной дом. Все легче. — Но против воли вспоминается Наталье Сергеевне случай из прошлого лета: Насте вдруг разонравилось ее платье, и она при чужих людях — а это у магазина произошло — стала его снимать; Татьяна Дмитриевна бросилась к ней, но отлетела, получив от дочери локтем в грудь, какие-то парни загоготали; с трудом удалось завести ненормальную за калитку, успокоить.
— Вам-то дочь пишет? — спрашивает Татьяна Дмитриевна.
— Телеграммы шлет, писать не любит. Да и что писать… Телеграммой легче… Просит, чтоб ребята еще побыли здесь, пока разводится, работу ищет. Все собираюсь ей написать — у них ведь и одежонки нет почти, обуви самое главное… Да чем она… тоже сама без денег.
— Ну а муж ее? — напоминает Татьяна Дмитриевна. — Отец их? Должен же помогать.
Наталья Сергеевна снова вздыхает и совсем по-старушечьи — сама это чувствует — поджимает губы:
— Ох, не знаю, не знаю… Пускай сами решают. Что мне ввязываться… только лишний повод для ссор. — И переводит разговор на другую, менее болезненную тему: — Вы с переездом-то как, не надумали?
— Да куда мне? — отмахнулась подруга. — Если им надо, перевезут, а у меня ни сил, ничего… И ради кого трепыхаться? Настюша там, в больнице, больше у меня нет никого. Ради кого?.. Плохо вот, если свет отключат, продукты совсем перестанут возить. А так… Доскриплю и здесь как-нибудь. Господь не оставит, не допустит, чтоб провалилась под землю…
— Я тоже надеюсь, — согласилась Наталья Сергеевна. — Странно только, что никак спасти нельзя. Вот по телевизору показывают — чего-чего только не изобретают, каких чудес уже нет. Как в сказке какой-то, а мы, глядишь, при лучине доживать будем…
— Чудеса, Сергевна, для тех, кто заплатить может. А мы… зачем им нас-то спасать? Одно только, что Господь не оставит…
И тут как толкнул кто Наталью Сергеевну — надо же скорее домой! Всю поездку прятала, гасила страх, старалась не думать о груде дел, какие необходимо сделать до ночи, а теперь вот прорвалось, потянуло…
— Побегу я, Дмитревна, извините! Ведь целый день ребятишки одни, Павел лежит, может, некормленый… Старшего-то, Вадю, не допросишься, а сам уж подавно не сообразит стакан воды принести. Побегу!
— Да-да, дорогая, бегите, и мне надо тут… — Татьяна Дмитриевна запнулась, кашлянула, а потом закончила как бы стыдящимся голосом: — Шура Громова должна сегодня новый журнал привезти… новый номер. Не видали, была она в автобусе? Рыженькая такая?
А, рыженькая, да… Это та неприятная…
— Была, — ответила Наталья Сергеевна и увидела, как вспыхнул какой-то новый, жадный огонечек в глазах подруги. Неужели и она подалась к этим свидетелям Иеговы? Спрашивать неудобно и боязно. Да и что? Каждый свободен выбирать, хуже, наверное, вот так, как сама она, Наталья Сергеевна, ни в какие силы такие не верить. Может, потому так и идет жизнь, точно под откос, и — никаких зацепок…
Прощаются, как всегда, тепло, ободряя друг друга:
— Все хорошо будет, Сергеевна, не отчаивайтесь!
— Надеюсь, увидим еще светлые дни. Еще порадуемся, Татьяна Дмитревна! Заходите к нам, не забывайте.
С центральной улицы сворачивает в малоприметный переулочек, идет меж двух рядов высоченной, сочной крапивы, лучше любого забора защищающей огороды от пакостников. Сейчас переулок кончится, будет Садовая улица, пыльная, кривая, короткая, совсем непохожая на свое название. Наталья Сергеевна повернет направо, и третий дом по левую руку будет ее. Изломанная, полусухая черемуха в палисаднике, окрашенные зеленой краской ворота, скамейка возле калитки. Перед калиткой, конечно, гуляют выбравшиеся из ограды курицы. Их пятнадцать вместе с петухом быть должно, если какую уже алкаши не утащили или собака не задавила… Наталья Сергеевна загонит кур, переложит, подмоет, оботрет мужа, накормит ребятишек, потом надо огурцы полить (остальное уж завтра), запарит дробленки свинье, может, помидоры подвяжет, какие совсем повалились; уложит ребятишек спать, приготовит еды на завтра (бараньи ребрышки с картошкой потушит), заштопает Ваде футболку — обязательно! — другой чистой нет. И надо бы пораньше спать лечь сегодня. Устала.
Что-то заставило поднять голову. По светло-синему, чистому небу серебристой капсулкой ползет самолет. Медленно, но упорно. За ним остается густая белая полоса; постепенно она расползается, и небо теряет свою чистоту, становится затуманенным, низким каким-то…
Но, может быть, сложится вечер совсем не так. Может — тьфу, тьфу, тьфу — случилось страшное. Или с мужем, или с ребятишками, или… Нет, не надо гадать, а то… не надо. Сейчас дойдет и сама все увидит. Дойти бы только…