Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2001
Мишель Уэльбек. Элементарные частицы. Роман. Перевод с французского И. Васюченко, Г. Зингера. М., «Иностранка», «Б.С.Г.-Пресс», 2001, 412 стр.
Ален Роб-Грийе когда-то окончил тот же агрономический институт, что и Мишель
Уэльбек. Тем не менее классик уже давно не «нового» французского романа не смог
осилить книгу своего молодого двойного коллеги: «Это из тех книг, где главное
— содержание. Я думаю, что литература его вообще не слишком интересует». Помимо
такой, естественной в литературе, непохожести этих двух выпускников с полеводческим
образованием сказалась, конечно, и разница во временнбых полях, на которых авторы
произрастали, — сорок лет для литературы — срок вполне исторический.
Да, у автора имеются идеи, которые он хочет выразить и выражает весьма академическим
языком. Да, нет никакой структуры, да, он обращается к общественным проблемам,
точнее, к собственным проблемам в обществе, — но читатели, в отличие от Роб-Грийе,
не скучают, а с непонятным энтузиазмом раскупают эти самые «Элементарные частицы»
— на родине автора разошлось более трехсот тысяч экземпляров. «Новому» роману
такие цифры и не снились — он прославился отсутствием читателей. А тираж в десять
— пятнадцать тысяч «у них» считается уже вполне приличным, позволяющим вести
существование профессионального литератора. Очевидно, что собственно литература
и читателя не очень интересует — это занятие для писателей. Можно сказать, что
его интересует читература — то есть то, что читается.
Случай с Уэльбеком интересен, в частности, тем, что бестселлером стал достаточно
серьезный, растянутый и, в сущности, совсем не французский роман. Он написан
с немецкой педантичностью и хотя в русле первично французских идей — контовский
позитивизм, — но развитых скорее англичанами. То есть роман Уэльбека — явление
наднациональное, касающееся судеб всего западного мира. Можно сказать, что он
завис, как летающая тарелка, где-то между Г. Гессе («Степной волк», «Игра в
бисер») и О. Хаксли («О дивный новый мир», «Обезьяна и сущность»). В детстве
главный герой Уэльбека восхищался Черным Волком, индейцем-одиночкой, который
без конца странствовал по прериям. Напоминает о Гессе и отрешенно-созерцательная,
внешне бесстрастная манера повествования. Главный герой романа отчасти и Степной
волк, и Йозеф Кнехт. Он тоже слуга своей Касталии, своей науки, с высоты которой
— вместе с автором — разглядывает современную ему эпоху, вполне «фельетонную»,
также угрожающую всем основополагающим человеческим ценностям. Сходна и гибель
героев — в водной стихии, — вызывающая рождение посмертного мифа, этакого жития,
претендующего на религиозную значимость.
О. Хаксли присутствует в паре со своим братом-ученым Джулианом (Гексли — в принятой
у нас транскрипции), и не только как автор влиятельных книг, но и как живой
персонаж, «отупевший от наркотиков». С братьями Хаксли как-то соотносится и
пара героев-братьев Уэльбека — Брюно и Мишель. Брюно — южанин, пылкий, нежный,
постоянно озабоченный и жаждущий «детумесценции» (так Хаксли называет снятие
напряжения). Он представитель среднего класса, преподаватель литературы, сам
периодически примеряющий маску писателя. Мишель — северянин, волны плотских
страстей не смущают его душевный покой, он давно отдал науке всего себя. Он
подлинный интеллектуал, в то время как Брюно — всего лишь «образованщина».
Успех романа М. Уэльбека вполне канонический — с судебными процессами, с потоками
восторженных и уничтожающих рецензий, с лавиной слухов и скандалов. И все это
— не без тонкой рассчитанности, заставляющей работать отлаженный механизм современного
литературного процесса на пределе возможностей. Ведь Мишель Уэльбек (род. в
1958 году) не новичок в литературе, уже предыдущий его роман — «Расширение пространства
борьбы» — был отмечен вполне престижной премией Общества литераторов. Начинал
он как поэт и эссеист. Впрочем, в последнем романе представлена вся его творческая
родословная — он не расстался ни с чем. Сам роман можно определить как «универсаль
беллетристик» — тип повествования, достигший своих вершин с помощью Достоевского
и призванный привлечь к себе — не мытьем, так катаньем — благосклонность читателей
самого разного уровня. Поэтому в книге Уэльбека присутствуют и стихи, и порнография,
и эссеистика, и семейный роман (с бабушками и дедушками, с родословными до третьего
колена), и роман воспитания, и криминальная история, и лавстори — даже две,
и научная фантастика, и евангелие от позитивизма. Все это сдобрено фирменной
иронией Мишеля Уэльбека. Она-то, возможно, раздражает больше всего: ставит автора
в неуязвимую позицию, а читателя — на всегда обидное место простака, разъяренного,
как бык красной тряпкой.
Однако за «круглым столом» с французскими писателями Уэльбек — вполне обычный,
без всякой иронической амбивалентности, пресноватый студиозус, более Вагнер,
чем Фауст. В списке значимых для него имен — апостол Павел, Паскаль, Достоевский,
Бальзак, Бодлер. Очевидно, роднит с ними автора прежде всего профетический пафос,
который оказался также одним из слагаемых успеха («Уэльбек — герольд конца света»
— типичный заголовок рецензий). Этот пафос, пожалуй, все-таки перевешивает иронию,
которая порядком поднадоела даже интеллектуалам, а у обычного читателя никогда
и не была в особой чести. Как замечает один из героев романа, «можно долго с
юмором относиться к явлениям действительности, это порой продолжается многие
годы; в иных случаях удается сохранять юмористическую позу чуть ли не до гробовой
доски; но в конце концов жизнь разбивает вам сердце. Сколько бы ни было отваги,
хладнокровия, юмора, хоть всю жизнь развивай в себе эти качества, всегда кончаешь
тем, что сердце разбито. А значит, хватит смеяться». Впрочем, по слову одного
известного критика, писателю труднее всего, когда он серьезен.
В список важных для писателя авторов почему-то не попал маркиз де Сад. Между
тем его присутствие в романе даже более очевидно, чем присутствие Гессе и Хаксли.
По количеству оргазмов на единицу текста южанин Брюно может соперничать с либертенами
пресловутого маркиза. Но все это — в рамках сексуальной свободы среднего класса,
не дотягивающей до садизма элиты. Как сказано основоположником, «все то, что
называют преступлениями либертинажа, может подвергаться наказанию лишь в рабских
кастах». Впечатляющим образчиком садизма становится в романе Давид ди Меола,
сын проповедника этой же свободы, так и не взошедшая рок-звезда. Абсолютная
свобода в сексе, подрывающая способность к любви и в физическом, и в духовном
плане, приводит к свободе в ненависти, в насилии и убийстве. Вполне невинные
«хиппи» довольно быстро преодолевают эту дистанцию. (Об этом, напомню, свидетельствует
и опыт «семьи Мэнсона», совершившей в 60-е годы кровавые ритуальные убийства.)
Садизм у М. Уэльбека — «американский», именно оттуда приходит все, разрушающее
жизнь героев. Свобода же секса — родная, французская, невинно-бытовая, уик-эндно-развлекательная.
Роман, в сущности, дает рекламу полного набора доступных и невинных удовольствий,
всегда ожидающих обывателя. Секс — такой же товар, как и все остальное. Платишь
— получаешь. Единое природное чувство цивилизация сумела расщепить на телесную
и духовную составляющие. При этом с сожалением отбросила последнюю — как нерыночную.
Свобода быть товаром, дарованная обществом потребления, отменяет все, что товаром
быть не может. И прежде всего любовь, которая не может быть свободной по определению.
Однако порнографический пласт романа работает не только как реклама сексуального
туризма, но, конечно, выполняет и определенную роль в художественном пространстве
сочинения. Ведь роман Уэльбека прежде всего — о невозможности любви в современном
мире. Сегодня человек — не атом, связанный определенными валентностями с другими
атомами в химии жизни, но всего лишь элементарная частица, продукт распада того
же атома, входившего когда-то даже в состав молекулы. Психологическая, онтологическая
и социальная раздробленность лишает его всякой надежды на возможное слияние
с себе подобными. Брюно и Мишель — два варианта этой невозможности.
Толстый и трусливый Брюно с неутомимой жаждой любви и нежности, никак не реализуемой
в сексуальных отношениях и только бесконечно возрастающей, заканчивает свои
дни в психиатрической больнице. Вся «порнография» связана именно с ним и вызывает
жалость и сочувствие, граничащие с брезгливостью. Читатель постепенно ощущает
весь ужас тупика, в котором оказался Брюно, ставший заложником своей сексуальности.
Обилие секса не приносит ему счастья. А надежда на любовь, которая мелькает
перед окончательным крахом героя, исчезает так же быстро, как и появилась. Брюно
не способен к любви — к тому, чтобы как-то тратить себя на другого. У него не
было перед глазами спасительного примера родительской любви. Ему досталась лишь
привязанность бабушки — гипертрофированная, однобокая, приучающая к постоянному
потоку любви, не требующему ни малейших ответных усилий, и готовящая тем самым
своему любимчику психоэмоциональный крах.
Единственным источником любви у Мишеля тоже была бабушка. Но у него, северянина,
сексуальность очень рано сублимировалась в интеллектуальный интерес к миру.
К тому же он не испытал тех издевательств и унижений, которые выпали Брюно в
пансионе и резко повысили потребность в любви и нежности, так неожиданно — со
смертью бабушки — покинувших его. Эмоциональная атмосфера, в которой рос Мишель,
была намного ровнее. Но он тоже оказался обделенным. Даже любовь прекрасной
девушки не могла открыть ему мир этих волнующих и изматывающих Брюно чувств.
Только ее смерть спустя годы дала Мишелю некоторое представление о любви. «Через
посредство Аннабель… он получил возможность понять, что любовь в известном
смысле, в еще неведомых формах может иметь место». Мишель «под углом зрения
постулатов квантовой механики сумел посредством интерпретаций, правда немного
слишком дерзких, заново возродить условия возможности любви».
Мишель и Брюно — единоутробные братья, так и не получившие спасительного материнского
тепла. Но если Брюно — это уровень эмоционально-чувственного отношения к миру,
на котором человек, очевидно, почти всегда проигрывает, то Мишель — уровень
интеллектуально-опосредованный. На этом уровне поражение может казаться победой.
Мишель побеждает, он мстит жизни, создавая свой вариант человеческого развития
— без мучительной и ненадежной зависимости от любви. Он делает материнство и
отцовство абсолютно ненужными, разводя в разные стороны наслаждение и воспроизводство,
усиливая результативность и того и другого. После его открытия «любой генетический
код, сколь угодно сложный, может быть перезаписан в стандартной, структурно
стабилизированной форме, недоступной для нарушений и мутаций». Таким образом
герой Уэльбека подарил человечеству бессмертие.
Наконец, человеческое сообщество — точнее, его психологически активная, верхушечная
часть — в сущности, «вечная образованщина» — от бесплодных и кардинальных попыток
изменить мир или изменить собственное сознание пришла к спасительному, хотя
и вполне безумному решению: перемена свершится не в умах, а в генах!
Собственно, по нашим временам, фантастики тут не так и много: все мы современники
овечки Долли. А к приходу сверхчеловека готовы со времени Ницше. Наконец-то
его появление поставлено на твердую материальную основу. Тем более, что сама
идея бессмертия, будущего воскрешения, заложенная в коллективное бессознательное,
постоянно извлекается оттуда всеми религиями. Правда, там же присутствует коллективное
бессмертие, бессмертие рода человеческого, поддерживаемое и обновляемое смертными
индивидами. Но в эпоху агрессивного индивидуализма и самый архетип родового
бессмертия преобразуется в эгоистические устремления ограниченной личности.
И дьявольски услужливая наука тут как тут: желаете бессмертия? Будет исполнено.
Но бессмертие единиц лишает ресурсов жизни многих — вместо того чтобы совместными
усилиями направлять действия живущих на постоянное совершенствование их реальной
и сегодняшней жизни, на то, чтобы передавать ее в целости и сохранности следующим
поколениям.
Уэльбек с очевидностью подыгрывает вкусам и мнениям толпы, ее эгоистическим
потребностям и ожиданиям — как в сфере секса, так и в отношении бессмертия.
Увы, рынок — надо продаться во что бы то ни стало. Но не это обычное и рутинное
потворство вкусам определяет успех книги, хотя и аккомпанирует ему. Своим успехом,
самой шумной и скандальной частью его, писатель обязан прежде всего острому
и безжалостному взгляду — из будущего — на современное общество, на Францию
после 1968-го, вырвавшуюся, вслед за Америкой, на простор индивидуального гедонизма,
не терпящего никаких ограничений и преград.
Жанин-Джейн, мать Брюно и Мишеля, — одна из первых ласточек сексуальной революции,
полной свободы, уничтожившей любые обязанности по отношению к другим — мужьям,
детям, родителям. Если личность имеет право на все, то как может существовать
общество? Этот вопрос актуален в сегодняшней Франции. Впрочем, как и в России.
Или все-таки мы должны признать, что эта свобода, как всегда и было, — не для
всех? Ведь поначалу она утверждалась для избранных. Но любой опыт высших жадно
усваивается низшими. Негативный опыт намного легче для усвоения — ведь он по
нисходящей, в русле энтропии и поэтому не требует особых усилий для массового
воспроизводства. Тем более, что всегда и во всех классах есть, как замечает
основатель общины хиппи, отец садиста Давида, определенное число «недоумков,
взыскующих новых ценностей». Идет постоянный процесс выпадения в группы риска,
выводящий неустойчивых особей из круговорота природы, бракующий их. Алкоголь,
наркотики, секс — естественная, а впрочем, в значительной мере искусственно
подогреваемая реакция на перенаселенность планеты, на все возрастающие трудности
обычной жизни. Отсюда вполне понятное стремление как можно быстрее и как можно
больше выжать из этого малого, отпущенного только тебе тела. Но свободный секс
рождает ожесточение и некрофильскую жажду уничтожения. А долгожданный прорыв
в бессознательное с помощью психоделических наркотиков погружает в новое, и
последнее, уже недолгое, рабство.
Уэльбек фиксирует в современном обществе тот предельный уровень личной свободы,
следующим шагом которой будет всеобщая гибель. Общество потребления производит
анархизм в таких объемах, что это уже создает реальную угрозу прекращения не
только культуры, но и западной цивилизации в целом. Достаточно напомнить, что
существуют американские клубы ядерного уничтожения, объединяющие тех, кто предпочитает
именно такой вариант Апокалипсиса.
Мир, в котором невозможна любовь, неудержимо катится к отрицанию жизни и человека.
То, что именно французское общество и является таким миром, стало для многих
читателей романа болезненным открытием. «Сегодня (то есть еще десять лет назад),
— замечает немецкий христианский публицист Г. Рормозер, — центр вражды к разуму
уже не Берлин, как это было во времена Веймарской республики, а скорее Париж.
Постструктурализм, деконструктивизм в лице своих представителей — Деррида, Фуко
и других — с такой ненавистью атакуют разум, что перед ними побледнел бы радикализм
Ницше». Уэльбек также поминает и Фуко, и Лакана, и Деррида, и Делёза, труды
которых «после десятилетий бессмысленного почитания внезапно подверглись вселенскому
осмеянию». И с тех пор — во времени романа — «во всех областях мысли необратимо
вошли в силу деятели науки». Уэльбек, очевидно, имеет в виду исчерпанность постмодернистского
сознания, лишающего возможности мыслить идею единства и всеобщности. В романе
чувствуется реальная жажда разрыва с XX веком, его имморализмом, его индивидуализмом,
его анархистскими, антисоциальными пристрастиями. Вероятно, эта жажда созрела
и в головах читателей, иначе в принципе нечитабельный — умствующий, идеологический,
моралистический — роман не стал бы национальным бестселлером. Вот до чего доводит
авторов опасное, по мнению того же А. Роб-Грийе, желание, чтобы их читали.
М. Уэльбек задел самые болезненные точки либерального сознания среднего класса.
«Страна… переходила в категорию среднебедных государств, а люди… живя там
зачастую под угрозой нищеты, ко всему прочему проводили дни в одиночестве и
горьком озлоблении. Чувства любви, нежности, человеческого братства в значительной
мере оказались утрачены; в своем отношении друг к другу его современники чаще
всего являли пример взаимного равнодушия, если не жестокости».
Скромного обаяния буржуазии уже не оказалось в наличии.