стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2001
Ушакова Елена Всеволодовна — автор книг стихов «Ночное солнце» (СПб., 1991) и «Метель» (СПб., 2000). Живет в Петербурге.* * * По пятницам поиски Бога Смешны были, Анненский прав. И судим их зрело и строго Мы, бегло о них прочитав. Да нам, скажем прямо, немало Двадцатый подбрасывал век Сомнительного матерьяла. К сомненьям привык человек. Когда после долгих занятий Зимой в городской тесноте Растительных жаждешь объятий, Допустим, еловых, и те Раскрыты навстречу, руками Касаешься колких ветвей, — Ты веришь, ты веруешь, amen! Не нужен алтарь и елей, И слово почувствуешь «верю» Как непереходный глагол, За ним, как за призрачной дверью, Отсутствуют стены и пол, Нет, нет управленца, который Все знал бы за нас наперед И фауной ведал, и флорой, Небесный монтировал свод! И пусть, говорю, и не надо. Затея, затея важна, И шепчем с неясной отрадой Земные Его имена. * * * Памяти Бориса Рыжего. Пыльный подоконник, паутина, Слева занавеска, справа — нет. Старости унылая картина И непритязательный портрет. Тяжкий и невыводимый запах Нажитых болезней, жизни дно. Неужели нам в ежовых лапах Этих оказаться суждено? Будущее, где ты? Перспективы Нет, один и тот же тусклый вид. Все желанья так неприхотливы, Речь-утопленница не звучит. Есть ли что жалчее? (или жальче?) Лучше шнур и крепкий узелок. Ты был прав тем утром, храбрый мальчик! Только юность — подходящий срок Для решительного, злого дела, За которым воля и покой. Что ж, душа ведь этого хотела И теперь любуется тобой. * * * К лагунам, как frutti di mare, Я крепко и сонно прирос Вяземский. Ночами бессонными строки Стихов, что безгрешно люблю, Под ливня глухие наскоки Губами во тьме тереблю. И как мандаринные дольки, Как сестры упругой волны, И скользки, и гладки, да только Срываются в странные сны. Улитка я, frutti di mare, К чужому пристала душой Халату и вязну в кошмаре Мучительной ночи чужой. Сказал, что он жизни обломок, И тенью назвался старик. Его ли полюбит потомок? Остыл, безутешно поник, И жизнь, как второе изданье Со смыслом, осевшим на дне... И заново старое знанье Прокрадывается ко мне. Вот это и есть продолженье За гробом и слава в веках — Вопросов ночных совпаденье, Барахтанье в тех же силках! Самолетный след Этот след самолетный на ровном, на голубом Обозримом пространстве пустынном, чистом, Словно мы провели его сами (ногтем? ножом?), А затем распушили и сделали волокнистым, Мне о чем-то туманно напоминает, о чем? — Я верчу, размышляя, на пальце кольцо с аметистом. Снежно-белый, мерцает, морозная пыль, блестит, Притяженью земному небесная антитеза, Расползается, медленно тает, гибрид Снега, меха и кружева, воздуха и надреза, О фактуре души что-то важное говорит, Ее жизни бесплотной без меры и веса. И я вспомнила, и я узнала — любви слова! Даже брошенные в темноту, сверкают осколком Лучезарным и острым, пусть слышны едва-едва, Даже, может быть, и не расслышаны нами толком, — Просияют и тают замедленно — такова Их эфирная суть и жизнь в последействии долгом. * * * Как сосны горные наклонно, под углом Стоят насмешливо, законам притяженья И небу вопреки — в стремлении своем Одном-единственном избегнуть разрушенья, — И тонкокожие напряжены стволы, А кисти колкие колеблются лениво, Шутливо, вкрадчиво — полпреды и послы На саммите в верхах, во время перерыва, — Вот так и мы живем, когда не снабжены Запасом нужных сил, и лишь сердечной связью И экстрасистолами с жизнью скреплены В ущерб бессмыслице, и злу, и безобразью. И кто нас ввел сюда — негибких, говорят, Неприспособленных, нецелеустремленных, Склоненных в сторону, как этих сосен ряд, И в жизнь дремучую таинственно влюбленных? Зеленокудрые, с оранжевой корой, Тончайшей корочкой, на кожицу похожей, Торгуют воздухом, ворованный покой Ссужают под процент стоящим у подножий, И мне мерещится, что воля ни к чему, Долг и привязанность взаимозаменимы, И можно двигаться, доверившись уму И сердцу бедному, минутной цели мимо. * * * Не правда ли, какой счастливый случай Взрастил пенициллиновую плесень Под микроскопом Флеминга, и лучший Представить невозможно, если взвесить Иные варианты: чашка кофе На чьем-то подоконнике, надолго Забытая, или гнилой картофель, Отброшенный, заплесневело-волглый... Но можно ль думать, что изобретенье Микробиолога — как оказалось, Незаменимое для нас спасенье — Нас миновало б и не состоялось? Ах нет! Оно примчалось бы к другому, Не к англичанину в двадцать девятом, Так, может быть, к французу или к дому Российскому прибилось бы, в тридцатом. Малютка-плесень, ты — сама удача! Невзрачное, пятнистое везенье. При чем тут творчество, самоотдача, Самозабвенный труд и вдохновенье? Сырые, дымно-облачные пятна, Раскинутая сырости овчина, — И тайный смысл, как клад, в нее запрятан, Таинственно запрятан, беспричинно. * * * Гроза окончилась, и наш осенник сник Под тяжестью воды, и гроздья у рябины Поникли; снилось мне: завистник, клеветник, Приятель бывший мой пришел ко мне с повинной. И словно всхлип дождя, был кроток говорок Прерывистый его... о чем? — о чем, не помню, Но смысл его был в том, чтоб груз вины размок, Барьер враждебности, подмоченный, был сломлен. Какой блаженный сон! Какой волшебный ряд Дрожащих капель-слез на листьях, на иголках! И лист листу и куст кусту, как братец, рад. Не знать бы тех обид и тех насмешек колких! Как ветка с веткою, мы соединены. Не правда ли? — все так. И вы, читатель, тоже. Ведь если дни у нас подобны, то и сны При всем различии предательски похожи. Нас создали и впрямь играя, веселясь, Смородины кустом и гроздьями рябины, Меж нами вытянув подкорковую связь Из мыслей и корней и общей сердцевины. * * * Что всего удивительней — это То, что труд бескорыстный поэта, Тайнослышанье, лепет и бред, Вдохновенный, сновидческий, быстрый Разговор в потаенном регистре С Собеседником высшим, привет Посылающим нам в виде ноты Воспаленной, как голос трубы, — Как промышленной злобы заботы, Он продукт конкурентной борьбы! На даче осенью На даче осенью, но ранней, теплой Еще и пахнущей горячим летом, Окно распахнуто, слегка намокла По краю занавеска, в тихом этом Раю, когда шиповника цветенье Еще так пламенно, еще так ярко, И клены над слабеющею тенью Смыкаются своей барочной аркой, Я медленно брожу среди косматых, Опавших листьев, думая: четыре — Так странно! — цифры поменялись в датах — И что еще преобразится в мире? В начале века (прошлого!) едва ли Такие злые делались прогнозы, Такие сны без сна одолевали И ранние предвиделись морозы, Но рок не любит наших предсказаний, А осень так мила и так нарядна, И Божий мир богат, и притязаний Тщета еще доступна и отрадна... На даче осенью со счастьем счеты Не кончены, и позднему уюту Щемящие не прекословят ноты, Лишь явственней звучат они под утро, И страшно перемен, и хочет сердце, Как в коконе, запрятаться от света, От жизни зимней хочет запереться, Замкнуться, затаиться здесь до лета!