(составитель Сергей Костырко)
СЕТЕВАЯ ЛИТЕРАТУРА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2000
СЕТЕВАЯ ЛИТЕРАТУРА
*
О феномене “новой эмигрантской литературы”, о прозе Виталия Печерникова
и Михаила Федотова; об интернетовских литературных журналахЕсли бы у нас по-прежнему существовала критика, описывающая литературу с помощью тематических признаков (военная проза, деревенская, молодежная, городская), то критика эта обязательно выделила бы на сегодняшней карте нашей литературы огромную область под названием “новая эмигрантская проза”. Чуть ли не каждый третий (ну пятый — это уж точно) текст так или иначе, но — про эмиграцию. Эмиграцию туда или — обратно. Можно сказать, что появилась целая литература с собственными разделами и подразделами, со своими классиками, скажем, Довлатовым или Диной Рубиной, и эпигонами, со своими достижениями (к каковым я бы, например, отнес появившиеся недавно “Прозу поэта” Юрия Малецкого, “Щель обетованья” Наума Ваймана, “Славянский акцент” Марины Палей) и своими провалами (скажем, проза Н. Медведевой или В. Калашниковой). Короче, тема эта сегодня почти безбрежная. Не посягая на ее развертывание, хочу начать этот выпуск “Сетевой литературы” заметками о двух новых “эмигрантских” повествованиях: “Я вернулся” Михаила Федотова (интернетовский журнал “Русский переплет”) и первая часть книги Виталия Печерского “Немецкий омнибус” (интернетовский журнал “Крещатик”).
Об этих текстах при всех их возможных недостатках следует говорить как о литературе. Оба сочинения настолько характерны для общей волны новой эмигрантской прозы, что провоцируют на некие формулировки относительно самого ее феномена.
“Немецкий омнибус” Печерского (http://www.kreschatik.demon.nl/Archive/No_7/prose.htm#pecherskij) написан в стилистике лирико-философской дневниковой прозы с элементами экспрессионизма. Здесь нужно отдать должное автору, не смущающемуся частичной заимствованностью интонаций у Генри Миллера — “Тропику Рака” он объясняется в любви через страницу. И это хорошо, потому что Печерский смог преодолеть Миллера, разумеется, на своем уровне, художественном и содержательном: автору удалось во многом сделать миллеровскую интонацию собственной, а этого более чем достаточно.
Перед нами записки эмигранта из России, живущего в общежитии для переселенцев в небольшом немецком городке. В романе есть такой эпизод: одним из переселенцев-соседей повествователя оказывается армянский писатель. Оба они занимаются одним: каждый пишет свою книгу. И повествователь, наблюдая творческие муки коллеги, сочиняющего сюжет, героев, подбирающего фактуру для своей книги, искренне недоумевает: зачем? Зачем сочинять, когда сама повседневность вокруг настолько выразительна, что ее нужно только записывать. Ничего более. Для Печерского это принципиальная установка. Пересказывать “Немецкий омнибус” бессмысленно, внешне это хаотическое собрание портретных зарисовок, пейзажей, историй, скажем, о бывших советских прапорщиках, наезжающих из новой России за подержанными немецкими машинами, о поездке в Нордхаузен, об уроках немецкого языка, о русских в немецких магазинах, о ландшафте в предгорьях Гарца, о ритуале немецкого застолья, о смысле занятий литературой, о немецких кабачках, о заболевшей собаке соседа и т. д. “То, что я пишу, похоже на дневник. Отрывочные заметки, комментарии. Для настоящей книги необходим герой. В казарме, которую ее обитатели прозвали └хаймом”, — нет, это не еврейское имя, а сокращение от немецкого └вонхайм” (общежитие), — героев нет. Все одинаково бесцветны. Люди без свойств, но выбора нет, и я стараюсь придать им героизма хотя бы на бумаге”.
Печерский делает попытку изобразить поток жизни “таким, какой он есть”. И при этом у читателя не возникает ощущения бессвязного бессюжетного говорения. У романа Печерского есть сюжет, есть предмет описания, который превращает “пестрый сор” эмигрантского быта в цельное художественное повествование. Сюжет романа внутри самой ситуации, которую он изображает. Сюжет напряженнейший, драматичнейший — это сама эмиграция, то есть ситуация, в которой человек меняет мир, что вырастил и сформировал его для жизни именно в этом мире, на мир действительно другой; ситуация человека, меняющего свою жизнь, но не имеющего возможности при этом поменять свою кожу. В какой-то степени это добровольная смерть для воскрешения в новом качестве с непредсказуемыми последствиями — вполне возможно, что тот заново родившийся человек будет иметь совершенно другую иерархию ценностей, и при этом ценности, которые вынудили его на такую страшную операцию над собой, не будут иметь прежнего значения.
В этом отношении нынешняя эмиграция принципиально отличается от эмиграции семидесятых годов (за исключением, должно быть, еврейской эмиграции). Тогда многие уезжали из России еще и для того, чтобы продолжать в себе то лучшее, что воспитала в них Россия, чтобы спасать себя — русского. Художники и писатели вывозили выращенный в них Россией дар, как увозят больного ребенка из гибельного климата. (Уехавшие в семидесятые русские писатели и художники оставались частью русской жизни — и Солженицын, и Бродский, и Шемякин, и Ростропович, — русскими оставались не только новые журналы, скажем, “Континент” или “Грани”, но и журналы первой эмиграции, “Вестник РХД”, например.)
Сегодня же, переселяясь за границу, люди уезжают из России насовсем. Вот этот новый смысл эмиграции и определяет содержание сегодняшней эмигрантской литературы. Социальная, политическая проблематика сменяется экзистенциальной. Сегодняшние писатели-эмигранты размышляют не о противостоянии политических систем и идеологий, а о противостоянии национальных менталитетов и созданных этими менталитетами миров.
Это противостояние эмигрант ощущает буквально во всем. Чуть ли не каждая черта нового для него быта обдает холодом разрыва с собой прежним. Разумеется, живя в России, мы многое знали о себе или по крайней мере догадывались. Но так отчетливо, так полно и почти сокрушительно познается это только в условиях эмиграции. Это по-своему экстремальная ситуация. И понятно, что “Немецкий омнибус” — рассказ не только и столько о Германии, сколько о себе, русском, в Германии, постоянный взгляд назад, в прежнюю жизнь, в прежнего себя.
Совсем недавно мы читали написанный на том же самом материале — русские эмигранты, живущие в таких же немецких общежитиях, — роман Юрия Малецкого “Проза поэта” (“Континент”, № 99) (/magazine/contin/maleck.htm), и характерно, что изображаемый материал определил обращение Малецкого примерно к тем же повествовательным приемам, что и Печерского. В частности, к очерково-дневниковым зарисовкам быта.
В конечном счете сюжетом “Немецкого омнибуса” является поиск персонифицировавшихся в людях вокруг, в быте эмигрантской жизни понятий пути и цели. “Те, кто здесь живут, — евреи, полуевреи (впрочем, евреем наполовину быть невозможно) или неевреи. Парии Большой Степи. Подставь наши хилые плечи под тяжесть исхода, и они не выдержат. Мы — групповой портрет вырождения, остатки исчезающего этноса. Народ Книги, забывший собственную азбуку. Мы стон заблудших на кладбищах Европы. Я брожу среди могильных плит и стертых эпитафий в поисках той самой пресловутой библейскости — и ничего не нахожу. Нет пустыни, по которой следует шататься сорок лет, чтобы умер последний, рожденный в рабстве, нет скрижалей с заповедями, нет пророков. Истории как не бывало”.
Приведенная выше цитата своей торжественностью, даже как бы высокопарностью может ввести в заблуждение относительно общей тональности повествования Печерского. Автор преодолевает этот внутренний пафос стилистикой иронического, иногда подчеркнуто заземленного описания новой своей повседневности. Он “опускает” на землю понятия, приближает их к читателю, благо сам материал эмигрантского быта дает для этого поводы. (Близким и понятным это становится для нас еще и потому, что и всех нас в какой-то степени коснулось непосредственно ощущение незнакомого мира совсем рядом с нами — все мы в какой-то степени почувствовали себя эмигрантами, пытаясь жить по-новому, по жестким стандартам свободного общества.)
Почти все сказанное выше я мог бы в известной степени приложить и к повествованию Михаила Федотова “Я вернулся” (http://www.pereplet.ru/text/piter.html). Повествователь, в свое время эмигрировавший в Израиль и проживший там девятнадцать лет, возвращается домой в Ленинград. Именно домой — для повествователя здесь все свое, он чувствует за собой право называть Театральное училище имени Щукина “Щукой”, критика Самуила Лурье — Саней, автор легко ориентируется в журнальной дискуссии о Бродском и т. д. Но, вернувшись домой, он испытывает странное чувство: это уже не вполне его Ленинград, что-то появилось от Санкт-Петербурга в его нынешнем постперестроечном существовании. Да и сам повествователь — сколок другой жизни. В известной степени для героя Федотова это не возвращение, а вторая эмиграция. Он видит знакомый и незнакомый ему город промытыми двойной эмиграцией глазами. Оттого так значительны для него мелочи быта. Построение его книги, разделенной не на главы, а на репортажи, написанные в стилистике литературного дневника, почти полностью повторяет построение “Немецкого омнибуса” с тем же внутренним сюжетом. (И если бы не вышли книгой существовавшие до сих пор только в интернетовской версии “дневниковые” записки Светланы Сикуляр “ На зеленом венике”, она была бы третьей в этом обзоре — тот же эмигрантский сюжет и та же форма литературного дневника; только у Сикуляр не Германия и не Россия после Израиля, а — США.)
Состояние эмигранта снимает автоматизм восприятия повседневности — быт нынешнего Петербурга становится у Федотова непривычно значительным и красноречивым. Вот, например, описывая августовскую “продуктовую панику” 1998 года, автор просто начинает перечислять, что именно он покупал на рынках про запас. Список продуктов, цитирование этикеток и маркировок с консервных банок с краткими авторскими комментариями растягивается на несколько страниц и, вместо того чтобы утомить однообразием, захватывает. Здесь уже не только компактное и выразительное социопсихологическое или страноведческое исследование, здесь прежде всего искусство, художественный образ страны и времени; эти страницы отсылают читателя к знаменитому списку купленных Чичиковым крестьян в “Мертвых душах”.
Способ говорить обо всем чисто конкретно, скажем, на языке быта оказывается у Федотова в первых семи главах-репортажах на редкость продуктивным. Но в какой-то момент остранение, обнажение “замыленных” для нашего сознания явлений с помощью переброса явления из привычного ему пространства в непривычное становится приемом самодостаточным. Повествователь на рынке: “…за день я постоял в трех очередях. У Кушелевки висит громадный портрет Данаи. Кажется, она рекламирует радиотелефоны. Классная девка. Но очень толстая! — говорит мне парень, который продает копченую колбасу. Баксы он называет баками. Копченая колбаса по четыре бака. Колбаса лежит на картонном ящичке. Накрапывает мелкий дождь . Даная держится за половые органы и не понимает, что через много сотен лет ее рассматривает какая-то сволочь”. (Не очень понятно, о какой Данае идет речь, — скажем, у Тициана и Рембрандта описанных здесь жестов она не производит; похоже, автор имел в виду “Венеру” Джорджоне.) “Держится за половые органы” — это, наверно, эффектно. Из привычной для нас среды картина перебрасывается в контекст нынешнего рекламного плаката. В сознании автора пусть на миг, но эти два уровня смыкаются, а у меня, читателя, почему — то нет. Даже на стене не “держится” она, а стыдливо прикрывается. Совсем другой жест. Пассаж воспринимается как издержка иронической интонации повествователя, “обнажающего подлинное”.
А может, тут у автора не издержки интонации, а пафос противостояния “навязанным традицией” способам ориентации в культуре, такая вот “топоровская брутальность” (по имени литературного критика), по мнению автора, немного хамская, но в целом правильная, справедливая. На это наводят размышления над другим эпизодом книги — повествователь дает советы племяннице, как стать культурным человеком: нужно прочитать четыре пьесы Шекспира и всю книгу Гилилова. Гилилов возникает здесь как знак культуры, через запятую с Шекспиром. И тут мне чудится знакомый отзвук отроческого воодушевления, с которым феномен Шекспира и, шире, таинство самой культуры опускаются на обывательский уровень костюмной “мыльной оперы” с элементами детектива.
Но мне все-таки кажется, что это — не более чем издержки метода. Федотову удается в своих “репортажах” уйти от собственно репортажности — горячий злободневный материал дан художником, а не репортером. В его повествовании постоянно ощущается некая дистанция между автором и изображаемой им повседневностью, дистанция, заполненная жестким, отрезвляющим, вразумляющим опытом эмигрантской жизни.
Ну а теперь о журналах в Интернете — о тех, на страницах которых появились упомянутые выше произведения, и о некоторых других.
Продолжим знакомство с литературными сайтами в русском Интернете.
Литературный журнал “Крещатик” (http://www.kreschatik.demon.nl/main.htm — проза, поэзия, публицистика, переводы). Журнал делают четверо: Борис Марковский (главный редактор), Марк Нестантинер, Георгий Власов и Алла Жмайло. Авторы: В. Печерский, В. Холмский, Е. Ярошевский, О. Седакова, Е. И. Ветрова, Б. Херсонский, С. Жадан, В. Верлока, В. Билецкий и другие. Из авторской декларации:
“└Крещатик” — путь крещения Руси, главная улица Киева, название журнала и точный адрес его рождения.
└Крещатик” начал создаваться задолго до того, как были отпечатаны его первые страницы. Уже в 60-е годы строки из этого журнала звучали на осенних мостовых, в прокуренных кафе и подземных переходах улицы, которая 1000 лет хранит это имя.
Так и говорили: └Встретимся на Кресте”…
Улица-колыбель, крестный путь, перекресток страстей, судеб и стихов. Место встречи поэтов и писателей, многих из которых разделяют теперь тысячи и тысячи километров.
Сегодня, когда география русской литературы стала одним из уникальнейших явлений мировой культуры, журнал видит свою задачу в том, чтобы донести до читателя этот единый и многообразный мир слова. Он открыт живой речи вне всяких программ и ограничений, речи как феномену дыхания, слуха и тоски по совершенству.
└Крещатик” издается под эгидой Фонда Сергея Параджанова. Гениального режиссера и художника, одного из тех, чье творчество на протяжении четверти века определяло самые дерзкие и вдохновенные начинания в культурной и художественной жизни XX века.
Он адресован всем, в ком жив интерес к русской литературе в ее традициях, многообразии и поиске новых форм”.
Интернетовский журнал “Русский переплет” (http://www.pereplet.ru/red.shtml) посвящен современной литературе. Главный редактор — В. М. Липунов. Рабочая редколлегия: А. Ю. Комаров, В. Б. Румянцев, Ю. Д. Нечипоренко, А. В. Саломатов, А. Ю. Ашкеров. Постоянные разделы: “Злоба дня”, “Проза”, “Поэзия”, “Драматургия”, “Искания и размышления”, “Критика и рецензии”, “Новые передвижники” и др.
Из обращения редакции к читателю: “Русский литературный Интернет уже сейчас представлен яркими электронными изданиями: журналами, альманахами, литературными страницами. Но нам кажется, что ни в одном из этих изданий нет спокойного, глубокого взгляда на русскую литературу, органически связанного с классической традицией… └Русский переплет” — это не только верность русской литературной традиции, но и признание того очевидного факта, что вся Россия в последние десятилетия, столетия находится в самом эпицентре одного из глубочайших исторических, географических и политических переплетов человечества”. Среди авторов: П. Басинский, С. Василенко, В. Кожинов, В. Отрошенко, О. Павлов, И. Медведева, Т. Шишова, А. Вяльцев, В. Суси, А. Щуплов.
И еще о двух журналах, имеющих бумажную версию, но доступных сегодня читателю благодаря Интернету.
Журнал “Камера хранения ” (http://members.aol.com/kamchran/p1t.htm) начал свое существование в 1984 году в качестве машинописного альманаха. Затем последовало обычное полиграфическое издание, сегодня мы говорим о сайте с таким названием.
Из уведомления редакции:
“КХ никогда не была (по крайней мере с точки зрения ее основных первоначальных участников) └направлением”, └движением”, └организацией” и т. п. Была и остается дружеским кругом, в котором разделяются некоторые базовые представления о качестве литературы. По нашим наблюдениям, однако, в современном восприятии (если судить по отдельным упоминаниям в текущей литературной журналистике) укрепилось несколько мифологическое представление о КХ как о литературной группе, в составе которой называются самые разные петербургские (и не только петербургские) поэты и прозаики, печатавшиеся когда-либо в альманахах КХ. Характерные в этом смысле упоминания последнего времени — К. Анкудинов └Внутри после”(└Октябрь”, № 4, 1998) и С. Завьялов └Натюрморт с атрибутами петербургской поэзии” (└НЛО ” , № 32, 1998)”. “Дружеский круг”: Леонид Аронзон, Вячеслав Белков, Георгий Владимов, Нина Волкова, Сергей Вольф, Наталья Горбаневская, Леонид Гиршович, Олег Григорьев, Дмитрий Заква, Светлана Кекова, Олег Рогов, А. Ривин, Борис Хазанов, Елена Шварц, Сергей Юрьенен, Асар Эппель и другие. Разделы журнала: “Авторы”, “Книги”, “Альманахи”, “Ленинградская хрестоматия”, “Галерея КХ”. В разделе “Книги” представлены книги Мартыновой, Вольфа, Губина, Григорьева, Аронзона, Юрьева, Закса.
Литературный журнал “Контрапункт” (http://www.k-punkt.com/about.shtml) представляет современную прозу, поэзию, литературную критику, публицистику, эссеистику, переводы, обзоры культурных событий, рейтинги книг. Основан в 1998 году. Издается в Бостоне. Бумажный вариант выходит тиражом 3000 экземпляров. Главный редактор — Михаил Володин. Редакционная коллегия: Александр Генис, Наум Коржавин, Александр Кушнер, Игорь Померанцев, Дина Рубина, Татьяна Толстая. Среди авторов журнала: Татьяна Толстая, Михаил Володин, Вадим Пугач, Лилия Поленова, Виктор Пелевин, Кирилл Кобрин, Олег Григорьев, Милорад Павич, Александр Генис, Михаил Яснов, Андрей Чернов, Борис Стругацкий, Виктор Славкин.
Составитель Сергей Костырко.
ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”
Июнь
5 лет назад — в № 6 за 1995 год напечатана повесть Сергея Залыгина “Однофамильцы”.
20 лет назад — в № 6 за 1980 год напечатана повесть Валентина Катаева “Уже написан Вертер”.
35 лет назад — в № 6 за 1965 год напечатана повесть Виталия Сёмина “Семеро в одном доме”.
60 лет назад — в № 6, 8, 10 за 1940 год напечатаны “Невыдуманные рассказы о прошлом” В. Вересаева.
70 лет назад — в № 6 за 1930 год напечатана статья Вяч. Полонского “Маяковский. (Памяти поэта)”.