стихи
ЕЛЕНА УШАКОВА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2000
ЕЛЕНА УШАКОВА
*
ЦВЕТЫ НЕ ПЛАЧУТ
* *
*Какой несносный день! За что бы уцепиться,
Не знаю; где тот обруч золотой?
То лето душное, та утренняя птица?
Жизнь заперта железною скобой.
Кошмарный сон: звучащий в ре миноре
Мотив, насильно, грубо в соль-диез
Переведенный вдруг, в необъяснимой ссоре
С самим собой звучит себе вразрез.
Я посетила дом, где я давно когда-то
Служила, тосковала и была
Больна, замучена, любви своей не рада,
На набережной… Наяву спала.
Мне ближе, кажется, Петровская эпоха,
О Меншикове больше я теперь
Могу порассказать… Так что же мне так плохо?
Как будто в местность ту открылась дверь?
Какой пустынный день! Я ничего не вижу.
По существу, ведь зренье — тоже слух,
Тот тихий, внутренний, чьим голосом приближен
Кипящий тополь и летучий пух.
Взять Анненского? Там звучит такая нота,
Такой надтреснутый созвучий ряд…
Тоску тоской накрыть — и сдвинулось бы что-то:
Интерференция, как говорят.
* *
*Вдруг увидев семейку фиалок, увивших крыльцо
Среди сорной растительности незаметно-подробной,
Я подумала, в людном собранье вот так же прельщает лицо
С голубыми глазами и костью горячею лобной.
Если втайне понятны поступки, мотивы обдуманных слов,
Если переглянуться приятно с чужим человеком,
Дорожим впечатленьем своим, как основой основ,
Как подсказкой во тьме, новогодним подарком и снегом.
Что ж так нравится он? Удивлюсь, второпях головой
Помотаю, смеясь: не туда повернула оглобли.
Просто вера в людей здесь опору, поддержку, покой
Обретает; среда обитанья и дружеский облик.
И рука сквозь бутылочный лес и бокалов кусты
Пробирается с рюмкой в заcтольном клубящемся зное,
И срывается с губ простодушное, зряшное “ты”,
Но и “вы” ни при чем, как на свадьбе лицо должностное.
Третье что-нибудь нужно… Индивидуальный пошив…
Но отрадно заметить, что общей этической нормой
Виртуозно владеет он, самолюбиво-учтив,
Как таинственно-дикая прелесть — фиалковой формой.
* *
*Перечисляя жизни обольщенья
И радости, в которых мы опору
Находим, он сказал о сочиненье
Стихов, луч солнца, море, гору
Назвал, и облако, и куст сирени,
И в список обольстительный поставил
Улыбку женщины… Смутясь, в колени
Уставилась я; нарушенье правил
Каких-то непредъявленных, негласных
И странно-смутных, непроизносимых
Почудилось, попранье прав неясных.
Когда бы я в условиях счастливых
Таких же точно — микрофон, эстрада —
В затихшем зале выставила чинно
Тот перечень вещей, которым рада, —
Шиповник, синева небес, мужчины
Улыбка… — как бы выглядел он дико:
Мужчина к розовым кустам в придачу!
Мы не цветы, голубка Эвридика,
Цветы — не мы: не лгут они, не плачут.
* *
*“Ах, знаете, серьезным, сухопарым
И толстым, шустрым, всем, — она сказала, —
Я нравилась, и молодым, и старым,
Мне жаловаться вовсе не пристало,
А вот подруги не было, с которой
Младенческой беспечности приливы
Могла бы разделить, и разговора
Наивного, незрелого, как сливыВ июле… — Промелькнули иван-чая
Полянки. — С противоположным полом,
Не правда ли, иначе?” Ощущая
Вагонный столик тряский локтем голым
И глядя на летящие пейзажи,
Я думала: ничем мне не ответить
На это приглашение, и даже
Когда бы я одна была на свете,
Оглохшая трава, соски сирени
И лепестки петуньи и герани
Теперь важнее выстраданных мнений
И женских непосредственных признаний;
Подруга не заменит мне, пожалуй,
Ветвей распластанной на небе ивы
Или пионов, цвет их нежно-алый
О бедствиях напомнит мне, счастливой,
И убедит в возможности возврата
Внезапно отодвинутого счастья,
Но там, где вечная цветет рассада
И нет нужды в сочувственном участье,
Я не хотела бы, чтоб только корни
И муравьи мне были братья, сестры, —
Твою бы тень искала я упорно
С надсадой здешней, ожиданьем острым!
* *
*Это “а” — окончание в имени вашем мужском,
Саша, Миша, Сережа, Алеша и Митя,
Видно, воспринимается лишней висюлькой, ростком
Мягким, лиственным, гибким, смешным — посмотрите,
На березах такой, на акациях и тополях,
И смущает значением формы слависта,
Разобравшегося в наших флексиях и падежах,
Изучившего Щербу старательно и Бенвениста,
И наводит на мысль о характере женском души,
Что-то нежное в имени есть незнакомом,
Что-то снежное, мягко залегшее в милой глуши,
Притягательной чудным отличьем от дома.
Будто вы в самом деле участливы так и чутки,
Что относитесь к женщине, словно к ребенку.
На морском берегу наблюдаю я из-под руки
За семейством: ее в простыню, как в пеленку,
Он заботливо кутает и растирает живот,
Спину мокрую и натирает их мазью
От палящего солнца: расслабишься здесь — и сожжет,
Мы в далеком Египте — не чувствуешь разве?
И, песок отряхнув, деловито глядит ей в глаза.
Как зовут тебя — Ваня? А лучше бы — Петя.
Седоватый блондин. Кто-то сзади его отозвал:
“Вальтер, Вальтер!” — донес мне услужливо ветер.* *
*Я полюбила жизнь в конце концов.
Какой понадобился долгий путь!
И странно: ни деревьев и цветов
Явление, ни моря шум, вздохнуть
Счастливо заставлявшие не раз,
Не привели к устойчивой любви.
Тоски и страха, кажется, запас,
Как в море волн, куда ни поплыви,
Неисчерпаем был. Так что ж теперь
Мне нравится на скользкой колее
Уже наклонной и ввиду потерь,
Пригнувших и приблизивших к земле?
Смешно признаться: душ, дезодорант,
Стиральная машина, телефон
Мобильный, принтер и официант
С салфетками, его приличный тон…
Я чувствую улыбку, например,
Невольную на собственных устах,
Когда включают кондиционер:
Метафизический он гонит страх,
А счастье — шестикрылый серафим —
Его наращивает и живет
В сотрудничестве деятельном с ним,
Дуэт знакомый — скрипка и фагот.
И пусть невытравима эта смесь
Боязни и надежды, но кольцо
Из меди на дубовой двери здесь
Заметь, пожалуйста, приблизь лицо.
И, всматриваясь с мышью под рукой
В осмысленно мигающий экран ,
Ты разминешься с вяжущей тоской,
Бессмертной — Эдварда, смертельной — Глан.
* *
*Алексею Герману.
Над разрытым асфальтом, над грудой
Развороченой грязной земли,
Старым скарбом и битой посудой,
Кирпичами — сюда завезли
Для строительства вместе с цементом, —
Над бетонными трубами, над
Проводами, палаточным тентом,
Над столбами, стоящими в ряд,
Из другого какого-то мира,
Сада, неба, вольера, страны,
Из Парижа или из Каира —
Мест, которые здесь не слышны,
Но с их блеском, и плеском, и летом,
И сияньем витражным чужим,
Одаряя, как сказано Фетом,Эту местность миганьем живым,
В невесомости, в самозабвенье,
Боже мой, как душа, как мечта
Этих брошенных, бедных строений,
Яркокрылая их маета.
И когда я следила неровный
И ныряющий этот полет,
Спотыкаясь о камни и бревна,
Я внезапно подумала: вот
Почему так не радует все же
Этот фильм, защищаемый мной,
Сильный, дерзкий, на правду похожий,
Отвратительный, страшный, смешной.
Темнота и жестокость суровых
И уродливых лиц объяснят
Нашу злую нужду в катастрофах,
Их позорно-назойливый ряд,
Нищету и убогость пространства,
Котлован, на котором ничто
Не возводится, драки и пьянство,
Вечно поднятый ворот пальто.
Так и есть. Но зачем в эпизоде
Не мелькнуло нигде ни в одном
Что-то дальнее, высшее, вроде
Мимолетности с пестрым крылом?
А без этой крупицы — простого
И ничтожного, что ли, штриха —
Не простят нам разумного, злого
Пониманья, прозренья, греха.Ушакова Елена Всеволодовна — автор книг стихов “Ночное солнце” (СПб., 1991) и “Метель” (СПб., 2000). Живет в Петербурге.