Любовь к мудрости, или Мудрость любви
Т. В. ВАСИЛЬЕВА. Путь к Платону. Любовь к мудрости, или Мудрость любви.
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2000
*
Т. В. ВАСИЛЬЕВА. Путь к Платону. Любовь к мудрости, или Мудрость любви. М., “Логос”; “Прогресс-Традиция”, 1999, 208 стр.
Эту книгу, пожалуй, по достоинству смогут оценить или читатели, совсем не знающие Платона, поскольку перед нами действительно “путь к Платону”, приглашение к знакомству, сделанное просто и ненавязчиво, — или же искушенные знатоки истории интерпретаций Платона, которые поймут, в чем оригинальность — если не дерзость — автора.
Заезженное цитированием высказывание Уайтхеда о том, что западная философия — это подстрочные примечания к Платону, не так уж далеко от истины. Но справедливо и обратное: платонистика отражает ситуацию в современной ей философии. Платонистику XX века можно охарактеризовать как капитуляцию философии перед позитивными науками (прежде всего — филологией) и проецирование на проблему норм науки Нового времени с их канонизацией системности, линейности, дедуктивности, редукционизма, психологизма. Предложенный в книге подход к толкованию Платона предполагает радикальный отказ от принятых в платонистике нашего века методологических и герменевтических установок.
Т. В. Васильева призывает отойти от привычных попыток примирить противоречия платоновских текстов посредством биографического метода (будь то биография Платона или Академии), стилометрического (количественный анализ текста), “тюбингенского” (см. ниже) и т. п., поскольку общий недостаток этих подходов — нежелание довериться самой философской логике текстов Платона и предположение, что все объясняется тем, что Платон сначала думал одно, а потом — другое.
Новизна того метода, который обнаруживается в книге Васильевой, на мой взгляд, в трех ведущих принципах: 1) осуществляется попытка отвлечься от исторической персоны Платона и переключить внимание на целостную систему диалогов, то есть на устройство корпуса произведений и — в чем особая оригинальность данного подхода — на “лицо” этого корпуса, на тот смысловой центр, излучениями которого являются конкретные тексты, по-разному репрезентирующие центр, но не исчерпывающие его. (Называя свой метод “гипокритикой”, автор бросает вызов пресловутой “гиперкритике” с ее технической, скорее следовательской, чем исследовательской, дотошностью и недоверием к авторскому слову.) “Довасильевская” платонистика считала, видимо, такой метод недостаточно объективным, зависимым от философской позиции исследователя. Однако Васильева смело возвращается к установке Гегеля на то, что понять философию может только философия, и с блеском доказывает, что попытки изъять собственно философскую работу из интерпретации наследия Платона приводят к изначальному искажению всей исследовательской “оптики”; 2) предлагается посмотреть на платоновский корпус “телеологически”, обращая внимание на то, чему и как служат конкретные тексты, какую задачу выполняют; это позволяет найти эстетические и дидактические “оси” корпуса, вокруг которых организуется хаотичная — на первый взгляд — разноголосица текстов; 3) вырабатывается “динамический” принцип продвижения по созвездию диалогов, и принцип этот противопоставляется традиционной линейности даже в ее наиболее гибких вариантах. Автором убедительно показано, что корпус диалогов не случайным образом подобен космологической модели Платона и предполагает циклическое движение мысли с периодическими изменениями аспектов. Такое движение рассматривается не как техническое средство, а как единственно адекватный способ существования мысли, направленной на Эйдос и Благо.
Решимость перейти наконец от внешнего анализа диалогов к философствованию, открывающему “устройство” платоновского корпуса, является “скандально”-революционным моментом данного метода. Дело не в том, что в XX веке отсутствовали философские усилия читателей Платона, а в том, что процесс философствования рассматривался как средство и отрывался от словесной формы, найденной Платоном. Этим грешил даже современный “диалогизм” с его приматом психологической коммуникации. В свете метода, предложенного Васильевой, по-новому видится результат “тюбингенского” подхода, который предлагал реконструировать “неписаную” философию Платона, предназначенную, в отличие от беллетризованных диалогов, для узкого круга посвященных. Васильева реабилитирует “писаную” философию Платона и именно в нее встраивает те эзотерические схемы, которые выявили тюбингенцы.
В результате предложенного пересмотра интерпретационных установок “недостатки” литературной формы платонизма превращаются в ее философские достоинства. Перед нами альтернативная по отношению к традиционному рационализму Нового времени (а не псевдоальтернативная, как в постмодернистском мышлении) модель философствования. В книге много конкретных оригинальных толкований платоновских построений, но при всей их ценности, как мне кажется, они особо интересны тем, что демонстрируют, как доверие к предложенным Платоном “правилам игры” позволяет преодолевать тупики современной платонистики.
Лучше всего, конечно, читать книгу, зная другие работы автора. В своеобразной дилогии (или, может быть, трилогии, если присоединить к монографиям блистательную статью “Беседа о логосе в платоновском └Теэтете”” в сборнике “Платон и его эпоха” /М., 1979/) Васильева подходит к новому прочтению Платона с двух сторон: в “Афинской школе философии” (М., 1985) описано, как рождается новый философский язык, предполагающий самопорождение мыслящей личности; в “Пути к Платону” — как устроен космос платоновских текстов , возникший в результате сократовской мыслительной революции. Характерно, что в обеих монографиях автор оказался на шаг впереди интеллектуальной моды: во времена, когда стремились свести мысль к языку, Васильева показывала, как язык порождается культурой мысли; сейчас же, когда модно сведение мысли к “культуре”, она демонстрирует, как мысль воплощает себя в культуре текстов.
Книга возбуждает естественное, но несколько подавленное вековой академической ученостью желание понять, что же, собственно, хотел сказать Платон. “Не аутентичность корпуса составляет сегодня существо платоновского вопроса, — утверждает автор, — но историческая уникальность платоновского идеализма и прежде всего — как это ни парадоксально — философский смысл той платоновской интуиции, которая стоит за центральным словом всего корпуса, а впоследствии и всей европейской философии — за словом └идея””.
Наконец, эта книга сделана красиво. В том смысле, в котором математики говорят о красивом решении задачи. И красиво написана — в обычном смысле этого слова. (Не стоит, по-моему, репрессировать этот эпитет хотя бы сейчас, во времена узаконившего себя уродства.)
Есть верная культурологическая примета: если появляются радикально новые прочтения Платона, значит, жди больших перемен. Это предчувствие мне кажется впечатляющим итогом знакомства с исследованием, которое — отважусь сказать — станет рубежом не только в отечественной платонистике.
Александр ДОБРОХОТОВ.