ЗА ЧТО? Проза. Поэзия. Документы.
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2000
ЗА ЧТО? Проза. Поэзия. Документы. Составители В. Шенталинский, В. Леонович. М., “Новый ключ”, 1999, 559 стр.
…“Олимпийским” летом 1980 года я прятался от КГБ по провинциальным углам и на одной из кухонь услышал магнитофонную запись — “подпольный” бард пел:
Решетка ржавая, — спасибо,
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
……………………….
Не напрягая больше слуха,
Чтоб уцелеть в тревоге дня,
Я слышу все томленье духа
С Екклесиаста до меня.Задетый за живое замечательными словами, простой, но проникновенной мелодией, я поспешил спросить, кто поет и кто автор. На музыку слова положил Петр Старчик, а вот чьи они? “Какого-то старого зека”. И только теперь, открывая новый сборник стихов, прозы и документов узников коммунистических концлагерей, вижу там и эти стихи и узнаю наконец подробности об их авторе А. А. Солодовникове (1893 — 1974), в Гражданскую войну — деникинце, позже — многолетнем сидельце.
Запоры крепкие, — спасибо!
Спасибо, лезвие штыка!
Такую мудрость дать могли бы
Мне только долгие века.Стихи и проза данной книги сильны и умны именно этой особой зековской мудростью; у “лагерной” литературы особый “состав”, особая примагничивающая сила. ГУЛАГ породил “дантовские” шедевры Александра Солженицына и Варлама Шаламова, но и многие значительно менее талантливые авторы мудры той же мудростью. Их слово не высосано из пальца, как это нередко бывает с прозой “вольняшек”, а прорастает из опыта, преодолевая при этом литературное дилетантство. Г. Демидов, Я. Браун, Г. Воронская — эти, да и большинство других имен сборника ничего не говорят читателю до того, как прочитаешь их вещи, и — становятся близкими после чтения и ознакомления с канвою их судеб. Судеб, заставляющих сжиматься сердце каждого, кто не потерял его в наши последние слишком пестрые годы.
Не все в составе и композиции сборника безупречно: так, два письма Солженицына А. Жигулину почему-то вынесены из раздела “Воспоминания, письма, документы” в раздел “Поэзия”; некоторые аннотации — подписные, некоторые — анонимные. Можно оспорить и включение именно в данную антологию поэмы Николая Клюева “Песнь о Великой Матери” — это вещь совершенно иного размаха и своим чрезмерным в таком контексте удельным весом давит на остальной материал.
…С огромным, никак не меньшим интересом, чем стихи и проза, читается здесь документалистика: ведь беллетризация — не всегда оптимальная форма для зековского опыта, где жизненный факт сильнее художественной фантазии.
Уж все, казалось бы, знаешь, но каждый раз, читая что-то новое про быт советских застенков, чувствуешь и ужас и ярость к тоталитарной машине. Вот Челябинский централ образца тридцать седьмого года (М. Шангин, “Тюрьмы”): “Круглые сутки шевелится голая масса, копошатся люди, как черви в банке… Некоторые стоя дремлют. Ноги у них синие, опухшие, зато они первыми выходят на прогулки и возвращаются последними. Им достается лишний глоток воздуха. Под койками тоже жилье: там лежат валетом по восемь человек… Подкоечные чаще умирали. Живые день-два спали рядом с мертвецами, чтобы получить за них пайку хлеба да разделить на несколько человек. Трупы в конце концов вытаскивали волоком. Делали эту работу уголовники… Пытали не всех и взрослых (Шангину было всего семнадцать. — Ю. К.), но КРЕСТ я видел. Крест — это холл при пересечении коридоров. То ли здесь стены скреплены растяжкой — железным прутом в руку толщиной, то ли прут был прилажен специально для пыток. На нем подвешивали узников — кого за руки, кого за ноги, кого за руку и за ногу. Тут же на полу валялись заделанные в смирительные рубахи. Рубаха эта наподобие комбинезона, только широкая. В нее заделывают └клиента”, воду туда заливают, кладут на живот и стягивают ноги к голове. В тюрьме около пятнадцати тысяч заключенных. Не успевают всех вывести на прогулку. Стали водить и ночью. Тогда-то я и увидел его, крест… В ужасе проходим мимо. Висят люди, еще живые, глаза выкачены, пена с кровью изо рта. Жертвы └свежие” орут на весь этаж, остальные, уже доходящие └до кондиции”, просто мычат. …Сидим, 286 узников вместо тридцати, на которых была рассчитана камера”.
…Грешный человек, мстительно мысленно заталкиваю я в такую вот камеру кого-нибудь из нынешних трескучих поклонников “Великого Евразийского Проекта Красной Империи” (А. Проханов). Пусть посидит там у параши несколько суток, а потом — выпустить и на грудь — новый “орден Генералиссимуса Иосифа Сталина” (конкурс на который проводила недавно газета “Завтра”) — пусть щеголяет. “Того, что пережили мы, — говорила Анна Ахматова Лидии Чуковской 4 марта 1956 года, — да, да, мы все, потому что застенок грозил каждому! — не запечатлела ни одна литература. …О том, что пережили казненные или лагерники, я говорить не смею. Это неназываемо словом. …Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили”.
Чуть не полвека прошло с тех пор, много воды утекло, сменилась эпоха, а “две России” по-прежнему глядят “друг другу в глаза”.
И “та, которую посадили”, — со страниц вот этого сборника: благородная, скромная, несгибаемая. Ее мудрость расставляет все по своим местам.
Юрий КУБЛАНОВСКИЙ.