(составитель Сергей Костырко)
Обозрение 11
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2000
СЕТЕВАЯ ЛИТЕРАТУРА 11
О романе Алтаэра Магди “Собрание утонченных” и о “статусе кроны” русской литературы. О “виртуальной Фергане”. Об Интернете как книгоиздателе
Не раз ловил себя вот на чем: вместо того, чтобы бегло и по возможности “изящно” пробежаться по страницам представляемого мною читателям нового сайта, я безнадежно “забуриваюсь” в какой-нибудь из вывешенных там текстов. Не хватает мне обозревательской легкости. Это, конечно, недостаток. Постараюсь исправить. Но — попозже. А в данном случае текст, обнаруженный мною в Интернете, точнее, проблема, связанная с ним, требует, на мой взгляд, подробного разговора.
В этом обзоре я был намерен подробно описать один из самых интересных сегодня в Интернете проектов — проект независимой творческой группы “Фергана”: сайты “Ферганское сообщество” и “Библиотека ферганской школы”. Однако, перелистывая их страницы, я обнаружил текст романа, поначалу оттолкнувшего претенциозностью названия — “Собрание утонченных, или Элитарный роман литературного сознания” (и удивившего уж совсем неподъемным для интернетовского чтения объемом), ну а потом, после прочтения первых же страниц, роман этот затянул меня настолько, что от первоначального намерения устроить читателю необременительную прогулку по “виртуальной Фергане” пришлось отказаться. Ограничусь беглой справкой в конце обзора, а основной разговор все-таки будет о романе “Собрание утонченных” (http://www.ferghana.ru/index.html).
Автором его на титульной странице значится Алтаэр Магди. Имя мне незнакомое. На первых же страницах романа появляется имя еще одного его автора — поэта, эссеиста и прозаика Хамида Исмайлова (это имя реально существующего литератора), тексты которого легли в основу романа Алтаэра Магди. А чуть позже возникает в тексте и фигура третьего автора — русско-узбекского философа с “философским” именем — Сократа Шаркиева, чья книга “Очерки узбекского сознания”, написанная в соавторстве с Исмайловым, “утоплена” в содержании романа Магди. Сведений об авторе (авторах) романа на сайте я не нашел. Единственная ссылка на Исмайлова не работает (29 июля 2000, утро), а что касается Сократа Шаркиева и Алтаэра Магди, то на странице “Абдулхамид Исмоили представляет…” с вывешенной возле этих имен фотографии глянула на меня группа людей в восточных папахах и халатах, перепоясанных пулеметными лентами (фотография исполнена в, так сказать, этнографическом стиле начала века, подпись: “Х. Исмайлов со товарищи”). Ничего не проясняют и справки об авторах, подвешенные тут же: для знакомства с Сократом Шаркиевым нужно открыть его с Исмайловым “совместную книжицу” “Очерки узбекского сознания”; Алтаэр Магди представлен как писатель, скандально прославившийся как раз вот этим романом “литературного сознания”, а также среди всего прочего как автор романа “Хай-ибн-Якзан” (“Живой, сын Бодрствующего”), который Исмайлов уже перевел с французского на узбекский. И так далее.
Ну что ж, если автор захотел укрыться в трех именах — его право. Это отнюдь не мешает тексту романа выступать от имени вполне реальной творческой личности и литературной судьбы. Из “выходных данных” романа можно предположить, что нам представлен своеобразный итог десятилетнего творческого пути: “Ташкент — Москва — Лондон. 1986 — 1996”.
Занудство, с которым я так подробно перечисляю элементы этой литературной игры, вызвано не только желанием продемонстрировать возможности “интернетовской эстетики”, но и внутренней связью этой игры с содержанием самого романа.
“Собрание утонченных” начинается рассказом об истории замысла романа: автора (в данном случае Магди) заинтересовали статьи Хамида Исмайлова, публиковавшиеся в конце 80-х — 90-х годах, автор собрал их, расположил хронологически, перечитал, и вот тут у него возникла идея: “А что, если взять эти статьи как продукт достаточно └типическоголитературногосознания” в довольно интересное — как бы мы его ни называли: перестройкой, неореабилитансом, новой оттепелью и т. д. — время и попытаться дорисовать это сознание как героя… Есть романы производственные, событийные, актуальные, словом, те, что описывают осознание того или иного бытия. Но почему бы, думал я, не попытаться сделать роман о бытии этого самого сознания, то есть своего рода роман мысли, вернее, роман литературного сознания”. “Как бы… ни были отвлеченны, наукообразны некоторые из… статей, их писал человек… в голове у которого наверняка водились мысли не только о некоем поэте Нишоти или Хлебникове, но и об очереди за сосисками или дне похода в прачечную-автомат”.
Повествование (и основной сюжет) начинается фразой: “Итак, что мы такое, узбеки, и что мы думаем о мире?” Забегая вперед, скажу, что все дальнейшее является, по сути, своеобразной попыткой самоидентификации автора в литературном и — шире — общекультурном пространстве.
Свой сюжет автор развивает как бы параллельно на нескольких ярусах: в историко-философской эссеистике (чувствуется увлечение автора гео-культурно-национальными штудиями Гачева, но в отличие от Гачева авторские формулировки, лишенные категоричности научного суждения, не вызвали у меня внутреннего сопротивления); в исследованиях классики узбекской и мировой поэзии, исполненных отчасти с привлечением борхесовской стилистики; и уже в собственно прозе, лирико-биографической, “бытописательской”, с вкраплением дневниковых записей и стихов.
(Скажу сразу, чтобы потом не возвращаться к теме художественных достоинств и недостатков романа: как правило, хороша проза. Часто бывают хороши эссеистика и стихи. Но у автора не всегда получается органично сочетать одну жанровую стилистику с другой, необходимость переключаться с одного “дискурса” на другой затрудняет чтение.)
Основные мотивы и тональность повествования определены в эссе об узбекском менталитете, которым начинается роман. Приведу две цитаты: “…мир для узбека начинается как Дом, Лад и Семья”, “Дитя растет и, однажды зашагав, в самом начале пути обнаруживает САД. Мир — как Сад — вот во имя чего живет узбек посреди двух гигантских Пустынь…” (прошу поверить на слово — выспренность этих фраз появляется только при цитировании, в контексте она не ощущается). Новая история, определившая необходимость “внутреннего взрыва патриархальности узбекского бытия”, рушит привычный национальный уклад и мироощущение. Мы живем в другом мире, в котором судьба этих жизненных начал выглядит порой драматично (“Дом рушится. Лад исчезает. Семья на пороге распада — но нам еще далеко до конца нашей узбекской фразы, мы еще только в начале пути…”).
Обозначенные здесь темы, повторяю, разрабатываются автором на разных уровнях и материале. Скажем, утрата Дома дана не только как метафизическая проблема, но и на уровне почти буквальном, бытовом. Один из лучших прозаических фрагментов первой части книги — рассказ “Снимем квартиру…” с зауряднейшим, слишком хорошо знакомым многим из нас сюжетом: молодой русско-узбекский писатель с женой и дочкой ищет в Москве жилье. Мотив бездомности разрабатывается не на внешнем, событийном уровне, а через нарастающее ощущение изгойства. Характерна, скажем, проработка эпизодов с шестилетней дочерью автора, кочующей из одной школы в другую. “И сегодня, когда я приеду к 14.00 в школу, она выйдет молчаливая и терпеливая и только перед самым трамваем совсем по-взрослому скажет: └Папа, а знаете, как мне грустно…”” — еще в одном месте отслоился для девочки мир, еще одна дистанция, еще одно одиночество. Девочка только начинает, отец же — на середине этого пути.
В чувство, на котором выстроен рассказ, практически уже не примешивается традиционный для этой темы в нашей литературе мотив обиды (вспомним хотя бы “Мать и мачеху” Солоухина или беловские “Целуются зори”). Здесь другое — почти спокойное, мужественное и жесткое констатирование утраты Дома и Уклада.
Но это не самое тяжелое для повествователя, тяжелее другая давняя (и как бы длящаяся до сего дня) утрата — утрата Сада. “Сад” — название его первой поэтической книги, с которой он — русский поэт и этнический узбек — приезжает из Ташкента на семинар молодых поэтов в Москву. Это один из ключевых для романа эпизодов (здесь автору удалось “вплавить” лирическую документальную прозу в художественный строй своего романа). Май 1984 года. Одно из помещений издательства “Молодая гвардия”. Автор представляет для обсуждения на семинаре книгу своих стихов. Стихи производят впечатление. Геворк Эмин: “Нам не надо его обсуждать. Это — готовый сложившийся поэт. Надо думать, что мы будем делать с рукописью └Сада”, куда рекомендовать книгу?” (имена руководителей семинара приводятся подлинные). Однако итог обсуждения подведен совсем другим человеком и в другой тональности — известным поэтом и редактором толстого молодежного литературного журнала Д.: “Я признаю за Хамидом несомненный литературный талант, дар, но мне кажется, что все же… он должен писать на своем родном языке, а не на русском. Так будет лучше”. После этих слов, вспоминает повествователь, “гробовое молчание”.
Эта сцена — почти метафора некой болезненно проживаемой нами сегодня общекультурной ситуации. Ситуации, сложившейся, как видим, отнюдь не в годы перестройки, когда многие из нас избавились от иллюзии советских времен — от убеждения, что проявления великодержавного шовинизма были свойственны тоталитарному режиму, и только. Поэт Д. никогда не числился в ряду оголтелых националистов, а журнал его был отнюдь не официозным изданием.
Здесь я отойду от текста романа (не для беглых обзорных заметок его сложнейшая архитектура и по-восточному прихотливое плетение мысли) и обращусь к обозначившейся проблеме, на мой взгляд, очень важной для нас сегодня.
…Мое поколение было свидетелем уникального культурного явления — обретения русской литературой некоего нового качества. Можно сказать — нового статуса. Я бы назвал его “статусом кроны” — единой кроны, образованной множеством деревьев, каждое из которых имеет свой ствол, свои корни. Именно на ее, русской литературы, пространстве начало полноценно оформляться многоголосие страны, которая называлась тогда СССР. Я не о политике. Я о человеческой и культурной составной нашего сообщества, нашей общей жизни. О русской литературе второй половины XX века, создаваемой еще и этническими узбеками, абхазами, киргизами, казахами и т. д. Русская культура оплодотворяла национальные культуры и одновременно расширяла свои возможности. Возникшее вначале как бы по идеологической разнарядке, это явление стало органичной, живой плотью русской культуры. “Сандро из Чегема”, абхазский эпос Фазиля Искандера, — это чья литература? Напиши Искандер своего Сандро по-абхазски, это был бы другой роман, с другим внутренним наполнением, с другими точками обзора и отсчета. Или Анатолий Ким — он чей писатель, русский или корейский? Наша “внутренняя Корея”, корейское мироощущение, осмысляется не просто на русском языке, но на русском литературном, то есть осмысляется из системы этических и эстетических ценностей русской литературы. Образно выражаясь, пером этих и многих других писателей русская литература продолжила свои “Подражания Корану”. (Здесь можно было бы оглянуться в начало века и назвать имена некоторых дореволюционных писателей, но те писатели в большинстве своем изначально воспитывались в русской культуре, так активно они не вносили в русскую литературу другие национальные традиции.)
Процесс это естественный, он не поддается и не может поддаваться какому-то управлению извне, он развивается по своим внутренним законам. Его можно затормозить, но уже невозможно остановить. Мои заметки — это заметки о болезненных явлениях “торможения”, но никак не отходная по недавнему нашему общему культурному прошлому.
Увы, была и осталась сегодня, может быть, еще и заострившаяся, враждебная настороженность ко всем этим “инородцам” в русской культуре — не только на обывательском уровне, но и среди как бы вполне интеллигентных литераторов, озаботившихся защитой самовитости русского литературного слова от чуждых влияний.
Есть и другая составляющая этой проблемы, не менее, а может, и более значимая: русские писатели Средней Азии, Кавказа, Украины, Прибалтики вдруг обнаружили себя в новой культурной резервации, созданной идеологами их новых независимых государств. Национальные движения многих союзных республик, в советские времена внушавшие большинству из нас безусловные симпатии своим позитивным, созидательным пафосом: сохранить, возродить свою культуру (а подлинная культура не бывает богатством только одного народа), — так вот, национальные движения многих (не говорю: “всех” — у меня, скажем, самые лучшие воспоминания остались от поездки в Армению) республик после отделения их от СССР поменяли свой пафос на прямо противоположный, агрессивно-оборонительный: оградиться, очиститься от “чуждых” элементов.
Однако как ни серьезна эта тема, я все-таки — о ситуации в русской культуре (и обществе), о старых и новых охранительных умонастроениях, предлагающих, по сути, замораживание живой, естественной жизни русского литературного слова. Причем здесь одинаково потрудились и так называемые “патриоты”, и особо продвинутые интеллектуалы — упомяну хотя бы статьи (лично меня удручавшие полным отсутствием эстетического чутья у их автора) культуролога Л. Кациса, пытающегося отлучить поэзию Мандельштама от русской литературы.
Ситуация, в которой оказался автор “Собрания утонченных”, — это, если называть вещи своими именами, ситуация отречения русской культуры от выращенного ею же самой явления. Отказ от собственного богатства, от собственной “всемирной отзывчивости”, от собственных перспектив. (Интересно, чем была бы сегодня русская литература без ее внутреннего взаимодействия с мировой культурой последних двух веков?) Страх перед “чуждыми” русской культуре традициями, которые она вбирает и перерабатывает, внутренне связан с еще одним страхом некоторых наших “природно русских” литераторов, убежденных в крайнем вреде — для творческого человека — усвоения культуры вообще. В конечном счете защита русского языка и русской культуры от воспитанных ею же самой “инородцев” — свидетельство глубочайшего неуважения к возможностям собственной культуры.
Ситуация эта, сама по себе тяжелая и болезненная, становится необыкновенно плодотворной для Алтаэра Магди, выстраивающего сюжеты своего повествования. “…этот роман └Собрание утонченных”, для кого он? — Для узбеков? — Отнюдь. Ведь им и на узбекском все это до фени и без романа. Хорошо, для русских? — Могу предположить одного-двух востоковедов…” Иными словами, повествователь в этом романе предстает перед нами как художник, обладающий некой новой “литературной ментальностью”. Я бы определил ее так: это ментальность художника, чувствующего себя наследником древней, изощренной восточной культуры, естественным путем исчерпавшей возможности продолжать свои традиции в прежних формах и потому воссоздающего эти традиции на языке новой для них культуры. Холодок пустоты, над которой завис обладатель новой литературной ментальности, и дает энергию повествованию романа. Культура, обретенная автором, подлинная, принадлежит уже не только ему и потому требует усилия для своего сохранения в новой, не самой благоприятной духовной и общественно-политической ситуации (еще раз напомню строку из выходных данных романа: “Ташкент — Москва — Лондон”).
Ну а теперь об Интернете, о его неожиданно обозначившейся новой функции, а можно сказать и с некоторым вполне уместным здесь пафосом, о его культурной миссии: похоже, что именно Интернету и суждено стать на ближайшее будущее нашим общим Домом, нашим Садом. Литературный Интернет не разделен границами, его пространство исключает возможность возникновения культурно-национальных резерваций. Это идеальное место сегодня для обнародования текстов, подобных роману Магди. (Ну кто возьмется его сегодня опубликовать? Для журнала — неподъемный размер, для издательства — экономический риск: издать не сложно, проблема — распространить, ведь это действительно “собрание утонченных”, а не коммерческий боевик.)
И получается, что сегодня только Интернет способен на реализацию таких проектов, как “виртуальная Фергана” или, например, “Крымский клуб” — сайты русских писателей Узбекистана и Украины и соответственно узбекских и украинских писателей, чувствующих свое внутреннее родство с русской литературой, с русским читателем.
О “Крымском клубе” — в следующем обзоре, а пока — обещанная справка о проекте независимой творческой группы “Фергана” в Интернете.
“Фергана” ведет два сайта: сайт “Ферганское сообщество” (http://www.ferghana.ru/index.html), существующий с 23 июля 1999 года и ежедневно обновляющийся, и сайт “Библиотека ферганской школы” (http://www.ferghana.ru/library/index.html), целиком посвященный культуре (под эстетической декларацией “Ферганской школы”, помещенной на титульной странице сайта, поставлен 1998 год). Оба сайта оформлены в единой (удачной, на мой взгляд) стилистике.
“Ферганское сообщество” в отдельных разделах представляет “Центральноазиатские новости” (информационный блок), “О Фергане и ферганцах” (историко-культурный) с подразделами “Древняя Фергана”, “Современная Фергана”, “Народное творчество”, “Коллекция тюбетеек”, “Евреи и русские в Фергане”, “Жозеф Н. Мартен” и др. В разделе “Галерея искусств” помещены персональные страницы художников Анатолия Капцана, Вячеслава Усеинова, Сергея Алибекова, Григория Коэлета. В разделе “Центральноазиатский фотоархив” — соответственно отцифрованные фотографии.
Ну а стержневыми, на мой взгляд, страницами, так сказать, “несущими опорами” ферганского сервера являются две содержащиеся на его страницах виртуальные библиотеки: “Библиотека-1” и “Библиотека-2”.
В “Библиотеке-1” представлены авторы так называемой “ферганской школы” — современные писатели Ферганы (и уже не важно в данном случае — виртуальной или реальной Ферганы): Шамшад Абдуллаев, Хамдам Закиров, Ольга Гребенникова, Александр Гутин, Даниил Кислов, Александр Куприн, Григорий Коэлет, Ренат Тазиев, Вячеслав Усеинов. Это литературное сообщество имеет свой обширный раздел на сервере, как бы выделенный в самостоятельный сайт “Библиотеки ферганской школы”
“Библиотека-2” — это авторы, чьи произведения повлияли на поэтику современной “ферганской школы”, имена, частично уже упоминавшиеся в этом обзоре: Хамид Исмайлов “со товарищи” — Алтаэр Магди, Сократ Шаркиев, Белги, С. Тимофеев, В. Кондратьев.
И в завершение рашего краткого обзора цитата со страницы “Фергана. Несколько слов о виртуальном проекте” — руководитель творческого объединения “Фергана” Анастасия Патлай рассказывает о концепции “Виртуальной Ферганы”:
“Главной целью данного проекта является создание мультикультурного сообщества, открытого информационному пространству и способного объединить как бывших ферганцев, так и всех интересующихся русскофонной культурой, выросшей на азиатской почве”.
“С началом распада СССР и обретения Узбекистаном государственной независимости начинается процесс уничтожения ферганского культурного феномена. Республику покидают как представители русскоязычного населения, так и местные кадры, не нашедшие себя в новых исторических и культурных условиях. Экспозиция Ферганского краеведческого музея, насчитывающая несколько тысяч уникальных единиц хранения, в условиях нового идеологического заказа практически не экспонируется; исторический центр города, включающий уникальные архитектурные сооружения, относящиеся к эпохе русского колониального зодчества, полностью или частично разрушен. Город, а вместе с ним и память о его достойном прошлом постепенно умирают. Своеобразным эпиграфом к данному проекту могли бы стать слова Дж. Джойса о том, что если Дублин будет разрушен и сметен с лица Земли, его можно будет восстановить по роману └Улисс”.
Авторы проекта надеются на возрождение, реанимацию Ферганы хотя бы в дигитальном пространстве. Представители ферганской интеллигенции, разбросанные ныне по миру от Монреаля до Иерусалима, от Амстердама до Москвы, представляют собой последних носителей ферганского культурного духа, многие из которых обладают уникальными историческими и культурными документами. Среди них — аниматор и художник Сергей Алибеков (мультипликационный фильм └Будет ласковый дождь” удостоен призов в Лейпциге /1984/ и Бильбао /1985/); поэт, прозаик и эссеист Шамшад Абдуллаев (лауреат премии им. Андрея Белого за вклад в русскую литературу, 1993 год); всемирно известный джаз-музыкант и композитор Энвер Измайлов…” (http://www.ferghana.ru/koncept.html).